скачать книгу бесплатно
Я становился всё старше, умней, способней; Кара тоже старела, но, и старея, она как бы застыла в одном умственном возрасте, который я лет в четырнадцать перерос. (Недаром некоторые учёные говорят, что социальный интеллект собаки – на уровне примерно четырнадцати человеческих лет.) Мне было грустно это сознавать, и часто я глядел на неё с любовью и тоской, думая про её законсервированный возраст души, дальше которого ей не шагнуть. Она же ловила мой взгляд и отвечала мне взглядом, в котором я вычитывал следующее: «Да, ты будешь с каждым годом талантливее, а я вечно останусь на уровне твоих четырнадцати. Я – всего лишь собака. Я никогда и не претендовала на большее. Но, поверь мне, любую жизнь прожить нелегко. Свою я живу честно, и в ней есть собственное негромкое достоинство».
Умерла Кара, можно сказать, типичным образом для колли: её пришлось усыпить, потому что у неё отнялись задние лапы. Такое часто случается с пастушьими собаками, которых держат в городской квартире. (Кажется, за последние десять-двадцать лет шотландские овчарки у городских собачников вышли из моды. К счастью, правда?) Усыпили Кару, когда я был в школе, а мне сказали, что причиной смерти стала старость, но я знал, что это не так: я накануне подслушал разговор родителей.
(Вот мысль, которую думать не хочу, но которая назойливо думает себя сама, нерациональная, абсурдная, ужасная. Может быть, если бы Кару не усыпили, и моя дочь осталась бы жива?
А вот ещё мысль, не такая жуткая, но не менее глупая. Может быть, я и Миру-то назвал по созвучию с Карой?)
Игрушек у Миры было много – я уже рассказывал, что Кристина не скупилась на игрушки, – но одной из любимых была небольшая пластмассовая лиса, ещё советского производства, потёртая настолько, что почти вся краска с неё сошла.
– На Кару похожа, – заметил я, войдя однажды в детскую.
Мира не пропустила это мимо ушей и заставила меня рассказать о собаке, бывшей у меня в детстве, в мельчайших подробностях. Мой рассказ имел неожиданные последствия: дочь попросила купить три вида краски: чёрную, оранжевую и белую. Это показалось мне забавным и трогательным – конечно, я исполнил её просьбу. Кстати, краску я купил не в магазине товаров для творчества, а в строительном: так называемые колера, то есть пигменты, используемые для колеровки белой красочной основы для стен, потолков и фасадов. Кристина, узнав об этом, долго смеялась. Не сопроводила никаким обидным комментарием, и то хорошо: тогда её ещё умиляло, что я провожу с дочерью, пожалуй, больше времени, чем обычные отцы.
Одним вечером мы раскрасили лису в три цвета: я наносил карандашные контуры, а Мира орудовала кистью. Она управлялась с кисточкой куда ловчее детей её возраста. Вышло, на мой невзыскательный взгляд, очень похоже.
После смерти дочери я – глупый, безотчётный поступок – забрал эту новую Кару себе и закрепил её в автомобиле на облицовке передней панели, чуть выше того места, где обычно клеят иконки. Позже Кара переехала на стол в мой рабочий кабинет, став предметом сдержанного интереса и беззлобной иронии посетителей и сослуживцев. Однажды, увы, я её не нашёл, хоть обыскал в кабинете каждый угол. Сергей, один из моих коллег, даже предложил мне найти и купить такую же лису, видя, что я совсем «спал с лица». Спасибо ему, конечно, но невозможно было купить такую же!
Или всё-таки возможно? Я понял, что у меня есть законный, разумный, непостыдный предлог позвонить мастерице по шитью.
Голос в трубке звучал приветливо и предложил мне прислать фотографию, картинку, набросок фигурки, которую я хотел бы заказать.
– Фотографии нет, игрушка утеряна, – пояснил я. И добавил, дивясь собственной дерзости: – А что до наброска, то я плохо рисую, но… будет очень нескромно напроситься к вам в офис, чтобы пояснить детали?
«У меня нет офиса, я работаю на дому, – ответил голос в телефоне. – Приезжайте, скажем, завтра, около четырёх».
– Боюсь, меня с работы так рано не отпустят, – повинился я. – Полшестого?
«Да, годится! Это время ничуть не хуже».
Мне назвали адрес.
12
Мастерица жила на собственном дачном участке, как меня и предупреждала монахиня, имени которой я так и не спросил. Домик её, хоть и небольшой, был, однако, не щитовой времянкой, а, можно сказать, капитальным строением: деревянный сруб из толстого бревна, окрашенного для дополнительной защиты цветной пропиткой, что придавало ему нарядный, почти игрушечный, «кукольный» вид, только резных наличников не хватало («…Да курьих ножек», – подсказал тот саркастический наблюдатель внутри меня, с которым каждый из нас борется до старости). Над коньком крыши поднималась кирпичная труба, а из трубы шёл дымок, прямо как в советской книжечке для детей про какую-нибудь трудолюбивую мышку. Мышка всё сделала правильно, будь как мышка.
Хозяйка встретила меня у калитки, к которой подошла вместе со мной. Была Дарья Аркадьевна в длинной, в пол, тёмно-оранжевой юбке с несколькими прямоугольными декоративными заплатами (кажется, этот стиль называется «пэчворк»), светло-серой блузе с закатанными рукавами и в рабочем фартуке. «Женщина как женщина, – отметил я про себя. – Доброжелательная, располагающая, но черты лица, пожалуй, крупноваты. Что-то крестьянское в ней есть. Кристина куда красивей…» Да, мы, мужчины – биологические существа, и неосознанно оцениваем внешность любой новой знакомой, даже если никаких видов на неё не имеем. Впрочем, и другой пол ведь поступает так же.
Дарья поздоровалась со мной, едва встряхнув мою руку очень лёгким, почти незаметным рукопожатием, и пригласила меня в свой «кукольный домик».
«Сколько ей – двадцать восемь? Тридцать? Тридцать два? – гадал я про себя, пока мы шли к дому. – Эта толстая девичья коса у женщины смотрится несколько нелепо, хотя, конечно, на вкус и цвет товарищей нет, да и не моё дело». Вообще же я окончательно успокоился и даже поскучнел: нет, она никак не походила на Ксению Блаженную! Безымянная монахиня, видимо, ошиблась по обычной православной доброте и склонности приписывать людям несуществующие качества, которая иногда развивается у аскетов и вообще людей не от мира сего.
Внутри дома оказались две комнатки: первая – уютная кухня, в которой топилась печь, верней, нечто среднее между «шведкой» и камином. Хозяйка провела меня дальше, в мастерскую, где я обнаружил целых два стола, один – для шитья, другой – для поделок из дерева и глины. Над каждым столом на настенных полках размещались материалы и инструменты. Где же она, интересно, спит? – соображал я. Ага, вот на этой кушетке, сейчас покрытой пледом. Да уж, лаконичное жильё! Моя городская квартира, пожалуй, и то больше. Кстати, где же лестница на мансарду? Я поискал лестницу глазами, но не нашёл.
– Так и по дереву работаете? – спросил я, чтобы начать разговор.
– По дереву – больше для забавы, – охотно пояснила мастерица, – а уж керамист из меня – смех один… Присаживайтесь вот сюда! У меня, видите ли, нет печи для обжига. Иногда собираю всю эту мелочь да отвожу к одной знакомой, у которой есть такая печь. Но надо уходить от этого: плохо быть навязчивой… Ещё – гипс, искусственный камень, эпоксидная смола, – она быстрыми движениями показала мне фигурки, отлитые из разных материалов. – Хочу попробовать в работе 3D-ручку – слышали о такой? – да вот думаю, одно баловство выйдет. Так что у вас за игрушка?
У неё был интересный тембр голоса и какой-то еле заметный говорок, чуть напевный, не московский, не южный, но и не вологодский. Или всё же вологодский, северный?
Я вздохнул и принялся рассказывать про Кару то, что уже рассказал читателю в предыдущей главке.
Ничто не изменилось в лице Дарьи, когда она услышала про смерть моей дочери, и ничем она не выдала своего сочувствия – только дрогнул карандаш, которым она делала быстрый набросок на листе бумаги, приговаривая:
– Так, так и так… Похоже?
– Похоже! – признался я. – Вы будто из моей головы её взяли.
– Ну уж, скажете тоже, «из головы», все собаки одной породы похожи одна на другую… Если, допустим, взять фетр, будет… – Выполнив несколько операций на калькуляторе, мастерица показала мне стоимость. – Или вам не мягкая игрушка нужна – статуэтка?
– Я и сам не знаю… («Хорош клиент! – упрекнул я себя. – Из вас двоих блаженный здесь – только ты». )
– Ну, подумаем ещё… А срочность какая?
– И срочности большой нет, то есть никакой даже срочности… Дарья Аркадьевна! – решился я наконец. – Простите меня: возможно, я обманул вас. Всё, что я рассказал, правда, но не в игрушке дело.
Дарья положила карандаш и смотрела теперь на меня, внимательно, не мигая, чуть-чуть нахмурившись (или про «нахмурившись» мне показалось?).
– А откуда же мне знать, в чём дело? – продолжал я, спотыкаясь, чувствуя острый, жгучий стыд. – Игрушка – это так, соломинка: цепляюсь сейчас за неё, чтобы не утонуть, а вдруг уже утонул… У меня нет жизни. Непонятное выражение, да? Говорю случайными словами, беру слова, как придётся. Мне сказала про вас монахиня в монастыре…
– Это сестра Елизавета, наверное, была, – задумчиво произнесла моя новая знакомая.
– Да, то есть откуда же мне… Может быть, вы знаете, как…
Здесь я окончательно сбился: «мой бензин кончился», говоря словами старого анекдота про Штирлица, который напоил кошку бензином. Мы помолчали, наверное, полминуты. Молчать с ней было приятно: вас никто не торопил, не вынуждал говорить. Если бы ещё не этот острый, жгучий стыд! Зачем вообще начал? Со своим психологом никогда я не чувствовал стыда: как-то так устраивала она занятия, что с ней стыдиться было нечего, да и не перед кем. Вот, езжай-ка ты к ней, заплати две тысячи за посещение, проведи ещё один бесполезный разговор о том, что тебе страшно, а что не страшно…
– Вы хотите, – мягко начала Дарья, – чтобы я вам открыла, что вам делать. Это радостно слышать, только ведь я – никакая не прорицательница, не пророчица, даже не психолог. Я так… игрушечки шью…
Да, конечно, она была права на все сто! Именно то, чего я боялся услышать, она и сказала, и почти теми же словами. Кто в наше время работает с чужими душевными травмами без образования и должности? К моему стыду добавилось чувство раскаяния. Куда, действительно, я сунулся? Огорчил фантастически неуместной просьбой честную женщину, которая каждый день своими руками зарабатывает свою трудовую копейку. Вот и верь православным с их восторженными советами!
Я встал и пробормотал скомканные извинения. Уже и не помню, что именно я сказал; не уверен, что даже тогда понимал, что говорю. От неловкости я забыл пожать мастерице руку на прощание. А она вообще давала мне руку, чтобы попрощаться? Этого я тоже не помню. Что же, вот свойство памяти: зарастать, покрывать травой неприятное.
13
Я забыл про свой заказ. Да и какой это, с позволения сказать, был заказ, если соглашения даже на словах мы не заключили и задатка я не отдал? Вместо этого опозорился как подросток, как и подростком не позорился… Можете представить себе моё удивление, когда через четыре дня на экране моего телефона высветился смутно памятный номер.
«Олег Валерьевич? Я всё сделала!»
На мой вопрос о том, когда я смогу приехать и забрать работу, мастерица пояснила, что ей и самой будет несложно занести фигурку: она, дескать, бывает в городе, делает покупки, развозит заказы. Мы договорились, что она зайдёт ко мне домой около пяти вечера следующего дня. Я назвал адрес своей городской квартиры, одновременно подумав: «Вот ведь бесстрашная! И не боится заходить к чужим людям. Будто в какой-то другой России живёт. Всё-таки есть в ней что-то от блаженной!» («А с моей стороны не бестактно ли – приглашать к себе ещё молодую женщину?» – пришла другая мысль. Но как пришла, так и ушла: моя новая знакомая явно была не из сложных от чрезмерного ума людей, рядом с которыми вы и чихнуть боитесь.)
В пять вечера в прихожей раздался звонок. Дарья, пройдя в квартиру всего лишь несколько шагов, вынула из своей большой наплечной сумки и с лукаво-хитрым выражением поднесла мне на двух ладонях новую Кару.
Да, это была она, конечно! Похожая и на игрушку дочери, и на «шерстяную сестру» моего детства разом. Что-то детское, невинное, игрушечное в выражении мордочки – и одновременно высокое жизнеподобие, не фотографическое, а какое-то иное, характерное, сущностное.
– Можжевельник – лаконично пояснила мастерица. – Лаком покрыла.
Я спохватился и пригласил гостью выпить чаю.
За чаем мы рассчитались, причём я по собственному почину к названной сумме добавил ещё одну купюру.
– Это лишнее, – со спокойным достоинством сказала Дарья, – но я чиниться не буду, возьму. Спасибо!
– У вас, наверное, не каждый день заказы? – не мог я не спросить.
– Не каждый, – подтвердила она. – Вперёд не предскажешь.
– Неужели вам хватает на жизнь? – как-то вырвалось у меня. – Простите: не моё, конечно, дело…
Собеседница улыбнулась. Пояснила:
– Вы и представить не можете, на какой малости я могу выживать в месяц!
– На какой? – полюбопытствовал я.
– Да хоть на какой! – доверчиво ответила она. – Вот сколько вы мне сегодня заплатили – этого мне хватит на месяц, если на самое необходимое.
Я только покачал головой, дивясь этому подвигу самоограничения.
Настала та минута, когда все приятности сказаны, пора бы и честь знать. А я вместо приличных моменту слов – вот, снова какая-то дикая муха меня укусила! – вдруг произнёс:
– Дарья Аркадьевна, мы сейчас попрощаемся и, наверное, уже никогда не увидим друг друга, я вас больше не потревожу. В связи с этим могу ли я вам задать один вопрос, на который вы, скорее всего, мне и не ответите, но я хоть буду спокоен про то, что всё же его задал?
Дождавшись её молчаливого кивка, я откашлялся и произнёс будто не своим голосом:
– Если бы Кару не усыпили, может быть, и дочь сейчас была бы жива?
Дарья не удивилась моему вопросу. Она сидела несколько секунд, будто прислушиваясь к чему-то внутреннему, склонив ухо к не слышному мне голосу. Потом попросила как о чём-то само собой разумеющемся:
– Вы бы рассказали всё с самого начала, подробно? Про дочь, про жену – всё?
И я начал рассказывать.
Мне казалось, что мой рассказ растянется на пару часов, но шло легче, проще, чем обычно. Молчание моей собеседницы было приглашающим, не равнодушным, но и не назойливо-цепким, а вот именно таким, чтобы моя речь свободно текла, ни больше, ни меньше. Я вставал, прохаживался по кухне, открывал форточку, закрывал форточку, варил себе кофе в турке, спохватываясь, предлагал ей – а она всё это время сидела, наверное, в одной и той же позе, не перебив меня ни разу, не выронив ни словечка. Правда, в момент моего повествования о визите к «космоэнергету высоких посвящений» она рассмеялась звонко, как шестнадцатилетняя девочка – я и сам рассмеялся! Но в целом, конечно, было мало весёлого в моей истории.
– Не думаю, что одна из-за другой умерла, – начала Дарья медленно, осторожно, когда я наконец выдохся. – Едва ли здесь есть… прямая связь. А всё же виноваты вы перед собаченькой вашей.
– Чем? – поспешно спросил я. – За то, что усыпили?
– Нет, не за это, это не вы решали, но вы же знали заранее, что её усыпят? И перед этим не простились. А ей обидно было!
Я тяжело вздохнул.
– Ну-ну, – примиряюще сказала Дарья. – Не раскатывайтесь шариками по полу, как ртутный градусник, а то не соберёшь. Вы ведь… не всё мне рассказали!
– Не всё? – удивился я. – Что же я забыл?
– Не знаю, – лаконично пояснила собеседница. – Чего-то важного не хватает.
– А вы не знаете, чего именно?
– Мне-то откуда знать, Олег Валерьевич? Я мыслей не читаю. А и читала бы… Разве можно говорить вслух о чём угодно, пока человек сам этого не скажет вслух?
– Значит… значит, я однажды вспомню и однажды вам расскажу, – нашёлся я. – Не прогоните?
– Нет, не прогоню, – ответили мне даже с некоторой торжественностью. – Мне однажды не отказали, поэтому и я не отказываю.
(«Удивительно, – подумал я, – как она на все шуточные вопросы отвечает совершенно серьёзно, словно даёт понять, что в жизни на пустяки слишком мало времени». )
– Вот ведь забавно, – заметил я вслух, – что сейчас вы говорите «не прогоню», а несколько дней назад…
– …Чуть не прогнала? – поняла она с полуслова. – Я и тогда не прогоняла! Просто так полагается…
– Кем полагается?
– Ну, во-первых, нужно так, сама чувствую. Во-вторых, в Евангелии написано.
– Не припомню такого в Евангелиях! – честно признался я.
– Это не из тех Евангелий! – пояснила Дарья чуть виновато. Это из Евангелия Маленького принца.
Я сидел секунд десять, заворожённый этим своеобычным названием. Произнёс осторожно, боясь насмешкой спугнуть замерцавший смысл.
– Что же, Маленький принц написал своё Евангелие?
– Н-нет, – видно было, что моя собеседница не уверена в том, стоит ли со мной делиться всеми подробностями. – Или да, как хотите, только мы о разных людях говорим… Вообще, по стилю не совсем это Евангелие. Больше напоминает «Заратустру»…
– О господи, «Заратустру»? – поразился я. – Ницшеанского «Заратустру»? – Дарья смущённо кивнула. – А прочитать можно… этот ваш удивительный текст?
– Он не мой. Когда-нибудь, – ответили мне почти неохотно. – Я бы не обещала…
– Хорошо, не обещайте, но буду надеяться. Вам ведь само ваше имя велит делать дары и подарки, – попробовал я шутливо подольститься.
– Видите ли, – отозвалась Дарья без всякого юмора, снова показывая, что не хочет понимать никаких шуток, сказанных из праздности, ради пустой игры слов, – это не совсем моё имя.
– А чьё же? – не понял я.
– Я не так выразилась: «Дарья» – моё повседневное имя, а по паспорту – другое.
– И какое?
– Дорофея.
– Час от часу не легче… – пробормотал я. Дарья издала короткий смешок. – То-то мне сестра Елизавета говорила… Ведь Дорофея, Dorothea – то же самое, что Теодора, только слоги переставлены?
– Ну да, – спокойно подтвердила она. – «Дорофея» и «Федора» – одно по сути имя. Что вы как внимательно на меня смотрите?
– Да вот пытаюсь понять, похожи ли вы на Достоевского или нет, ведь он, как ни крути, ваш тёзка.
– Бог с вами, Олег Валерьевич! – моя собеседница весело рассмеялась. – Ничем я на него не похожа, хоть он мне и тёзка! И, если разрешите признаться, даже не особенно его люблю.
