Женщинам к просмотру не рекомендуется

Отыскал у чайника два чистых бокала. – Будешь?

– Ну, давай, раз ничего интереснее предложить не можешь.

– Ну ты и стерва.

– А ты алкаш с потерей памяти.

– Ты сразу же ушла? – Вадим налил Лене в стакан мартини. – Хватит?

– Лей побольше. Можешь не разбавлять.

Мужчина протянул женщине бокал. Налил себе до краев, разбавлять тоже не стал.

– За знакомство! – жестом предложил чокнуться.

– И ново, и свежо…

Вадим непроизвольно улыбнулся, узнав фразу

Чичикова из «Мертвых душ».

– Цитируешь классику?

– А ты думаешь, это только ваш удел? Режиссеров? – девушка сама чокнулась об застывший в воздухе бокал Вадима. – In vino veritas!

Сначала выпила Елена. Следом за ней мужчина. Нависла тяжелая предутренняя тишина. За окном контуры ночной Москвы начали расплываться.

Предрассветную чифирную муть разбавили первые слонечные лучи, и она стала похожа на детсадовский или армейский чай.

– Так почему ты ушла? – легкий и холодный алкоголь преобразил Вадима.

– Да потому! Что я тебе, думаешь, дура, одна среди таких морд находится? И вообще, смени тему.

Вадим в голове прокрутил несколько фраз, все они показались логичными, но он ни одну из них не произнес, так как в эту ночь он не хотел ничего ло-гического. Он опустил взгляд на стройные, вытянутые вперед ноги Елены. Подумалось: интересно, они в чулках или в обычных колготках.

– Если что, – улыбнулась Елена. – Я тут с тобой не бесконечно. И еще ужасно хочу спать.

– Поспи тогда.

Девушка допила залпом остатки мартини, поставила стакан на стол. Посмотрела на Вадима.

На этот раз, он сразу заметил, взгляд ее был куда мягче.

– Не, я так не могу.

– Не переживай. – Вадим подсел к девушке, приобнял. – Поспи, если стесняешься, не разде-вайся. Хочешь, я отвернусь.

Вадим говорил и говорил, осознавая абсурд своих слов, но остановиться не мог. Лена ему напомнила о любви, которую, казалось, невозможно уже повторить. А вдруг возможно? И этот дерзкий голос. И нежный, и грубый одновременно. После фразы «хоре бухать» Вадиму стало плевать на по-траченные деньги, оно того стоит. Он не слышал этой фразы полтора года. И полтора года прожил без любви. И вот она к нему вернулась в лице дорогой проститутки столичного отеля. Неужели счастье снова случится?

Мужчина мягко погладил по плечу съежившуюся, словно от озноба, девушку. Коснулся носом теплой и душистой шеи так же, как касался первый раз ее.

– Я сейчас тебя боюсь, – произнесла Елена.

– Почему?

Они в обнимку повалились на кровать. Вадиму стало все равно уже на набедренную повязку.

– Я – это словно не я, – произнесли губы. – Ты смотришь на меня, а не на меня, понимаешь? Куда-то…

– Куда-то в прошлое, – продолжил Вадим.

– Да.

– Ты напомнила мне одну… Ты совсем не похожа, но напомнила, я не знаю, – Вадим провел носом по щеке девушки, робко поцеловал. – Я ее люблю.

– Знаешь, – девушка отстранилась, хотела заплакать, но засмеялась. – Как прекрасно! Рада за твои такие чистые чувства.

– Что с тобой, не пойму?

– Блядь, ты не понимаешь? Ладно, – девушка привстала, ловко расстегнула со спины платье. То плавно, как в замедленной съемке, сползло вниз.

Елена осталась в нижнем белье. И все-таки оказались чулки. Шагнула из упавшего платья, словно на эшафот…

За ее спиной вдали сияли небоскребы, свеи зи окон подсвечивал красивую в чашечках лифчика грудь.

По одной из высоток все так же сверху вниз бегала белая шкала.

Елена прилегла рядом с Вадимом.

– Если бы ты знал, как мне деньги нужны.

– Зачем?

– Молчи… Пользуйся… – грубо и с досадой сорвалось с женских губ, которые тут же с жаром коснулись крепкой груди.

Вадим поджал под себя девушку. Та изобрази-ла удовольствие.

– Она делала так?

– Делала.

Дальше руки Вадима потянулись к лифчику.

Щелкнула застежка. Елена издала тихий стон, приподнялась, чтобы удобнее было его снять. Она понятия не имела, почему она так похожа на ту, которую она ни разу не видела. Елена, сама того не желая, предугадывала движения Вадима, но всячески им сопротивлялась. Но борьбы между ними не получилось. Вадим не осознавал ничего. Он был уже в июньской ночи, на той летней высотке московской окраины в объятьях женщины и за пару минут до счастья.

Он тогда опоздал на поезд, дела перенес на непонятный срок. Она позвала его к себе. И они наслаждались друг другом, осознавая, как бывает прекрасно, когда у мужчины и женщины одновременно срываются планы.

– Я ничего не понимаю, – со слезами вырвалось у девушки.

Вадим тоже ничего не понимал.

И она – кудрявая и хрупкая – сквозь стон повторяла: «Я ничего не понимаю».

И не было зимы, только долгое лето в утрен-ней дымке и состоявшееся счастье. Первые лучи солнца, теплое утро, на скорую руку заваренный чай. Не стоишь на семнадцатом этаже, а летишь выше и выше – открываются простор столичной периферии, косые крыши частного сектора, поросший посадками горизонт, необъятный июнь. А за спиной – неторопливые слова и нежные женские объятия.

Прошлое прокручивалось дальше, где-то ускоренно, где-то замедленно, но все же достигало финала. И вот уже август, она гордо уходит от него навсегда по проселочной дороге. Дома с желтыми окнами по краям, последние дни августа, звездная ночь. Кудрявая, в легком платье – отдаляется все дальше и дальше.

Елена смотрела с балкона на засыпающую окраину, огоньки машин редели. Проехал по дороге длинный автобус для рабочих депо. Небо заволакивали облака.

Бессонница, как обычно, начиналась к утру.

Вроде бы ничего и не тревожило, просто не спа-лось – и все. Голова была пуста, из мыслей – только завтрашний рабочий день, не более того.

Открыла планшет, попробовала почитать какие-то тексты, сохраненные для досуга. Начала «Эвридику». Не пошло. Какая-та ерунда. Прав был Ремарк: в бессонницу человек не может ничего делать, кроме как не спать.

Вспомнила о нем. Плюнула. Ничего хорошего не пришло на ум. И зачем он был вообще нужен?

Вадим никогда ей не нравился. Просто возник в такой момент жизни, когда хотелось тепла.

Она вернулась к кровати, где спал ее любимый человек – правильный, красивый, даже выбритый еще со вчера. Хотя его щетина никогда не оставляла раздражения на коже. А щетина Вадим оставляла.

И все у них было: рестораны, цветы, вечерние прогулки на яхте.

Она знала, что ее красота и острый ум для этого мужчины являются большим подарком. Никто и никогда так к ней бережно не относился. Его правде нет смысла возражать. С его мыслями нельзя не согласиться. Такого невозможно не полюбить.

Легла под нежную руку, бережно ее подняв.

Одеялом укрываться не стала. Тело возлюбленно-го показалось холодным. Попробовала с боку на бок – все как-то неудобно. Сон не шел. Про Вадима лучше и не вспоминать. Но он, сука, как ни обнимет, сразу делается спокойнее и хочется заснуть, отключиться до утра, а после очунуться и не шевелиться, готовиться к очередному расставанию.

Нет, это все в прошлой жизни. Лучше закрыть глаза посильнее – сначала будет темнота, потом болезненные искры, а дальше – забвение. И он обязательно не приснится.

Но как ни старалась – со не шел, так и пяли-лась полночи в высокий потолок.

И по новой наваливались воспоминания: вот снова видит, словно на экране, идущую себя в сторону дома в легком платье; свет окон – с одной стороны и с другой, над головой августовское небо, полное звезд.

Она ненавидит себя, ей стыдно перед всем миром. Во что она ввязалась? Почему этого следа от кольца на пальце она не заметила раньше.

Значит, ему хватало подлости снимать его за несколько дней до встречи, куда-то прятать. А сейчас она приехала в его город, хотела сделать сюрприз, и тут он прокололся.

Не сразу она обратила внимание на след на правом безымянном. Они спокойно ужинали в ресторане. Вадим, как обычно, наглел, но ему шло.

Ей делал горячие комплименты. Она даже пыталась поинтересоваться его творчеством – потом на какой-то миг стало действительно интересно.

Но вдруг в пылу разговора он поднял палец к ще-тинистому подбородку. Она посмотрела на руку. И обрушился мир. В животе все сжалось. Она поняла, что та вечерняя музыка столицы в ней больше не зазвучит. И снова тихая пустота, как было до того, как он появился.

– Лен, ты не так поняла, – начал он тупые оправдания. – Я давно с ней не живу, просто раньше снимал, чтобы тебя не смущать.

Вадим был жалок – от уверенного в себе мужчины не осталось и следа. После резкой боли сделалось легче, так как поняла, теперь-то его она точно любить не сможет. Дальнейшая жизнь будет без него, как она себе ее и представляла.

Стало стыдно за него и за себя – дуру в красивом платье.

– Прошу, не провожай меня, – сказала Лена. – Умоляю, пожалей меня.

После девушка заплакала, хотела, как обычно, положить голову ему на плечо, опомнилась, побрезговала. Попробовала встать, поняла – ноги не держат. Вадим ей помог подняться.

Мелькал свет, шумела музыка, приглашенный музыкант пел про упоительные вечера и хруст французской булки.

Ей, как никогда, требовались его крепкие и теплые руки, но сейчас их невозможно было выносить, ощущать возле себя. Вадим погибал, когда открывал Елене дверь авто, чтобы она вышла из такси на улице родного поселка. Вместо ночи, полной страсти, она выбрала ночевку у родителей. Вадима всего трясло, он бы все отдал ради одного слова из ее уст: «прощаю».

Прощения быть не могло.

Заря осветила Москву. На широком экране телевизора отразились мужчина и женщина на кровати. Лена прижалась к возлюбленному, терпя неудобства и стараясь не шевелиться. Через час будильник заиграл знаменитую французскую песню о любви.

Она вылезла из-под руки мужчины, вздохнула, пора было собираться на работу. Вдруг осознала – выходной же. Совсем потеряла счет дням. Это все от счастья, убедила себя Елена, после легла на живот и уткнулась в подушку. Вздрагивали ее красивые лопатки, торчащие из легкой, кружевной ночнушки.

Ее ожидал долгий и нежный воскресный день с любимым человеком.

Стиснув зубы, Вадим бросался за ней раз за разом, стараясь вырвать из прошлого свою любовь.

Он погружался все глубже. Но как бы он ни старался, счастье ускользало. Кудрявую девушку было уже не догнать.

А Елена уже не стонала, она мычала от боли.

Слезы текли по щекам. Она клялась себе, что это в последний раз. Больше никаких и никакого. Девушка со всей ненавистью впивалась в широкую спину мужчины, который ей даже успел понра-виться в первую минуту знакомства, которого она успела уже возненавидеть на всю жизнь.

Толчок за толчком. «Вот после этого я скажу “прекрати”, – думала Елена. – Вот сейчас точно… Я скину его… Прошу, не надо». Но она только безропотно смотрела на погрязшего в яростной страсти Вадима и боялась.

Вадим вспоминал все самое нежное и грубое, накопленное за время разлуки.

И, потеряв контроль, навалился всей тяжестью на женское тело, вдавив его в белые простыни широкой постели.

– Я по тебе не могу. Я без тебя никак. Я тебя… – тараторил Вадим, не понимая, это он думает или проговаривает вслух.

Когда все закончилось, Вадим открыл глаза. Мертвой хваткой прижал к себе Елену, не оставив ей шанса вырваться. Улыбнувшись своей несостоявшейся любви, закрыл глаза.

Руки разжались только после сна – девушка тут же выскользнула из его объятий. Вадим внимательно наблюдал, как рыжеватая блондинка медленно встает, подбирает с пола лифчик, поворачивается к нему спиной и красиво замирает, как памятник женскому одиночеству, возведенному перед сырой, бульварной, подсвеченной холодными огоньками Москвой. Елену освещал розовый рассвет, а она искала себе оправдание – ей больше всего хотелось себя простить. Внизу с шумом просыпалась столичная жизнь.

Небоскребы погасли. Бегающая подсветка, как шкала индикатора, остановилась на высших этажах.

Вадим, обмотавшись полотенцем, добрался до куртки, вытащил из кошелька последнее – три пятитысячных купюры и пять тысячных, протянул их уже одевшейся Елене.

– Спасибо.

– За что?

Девушка ощерилась, словно пантера, – мужчина дрогнул.

Елена взяла деньги, смяла обеими руками и швырнула Вадиму в лицо.

– За… – хотел было поинтересоваться предутренний клиент.

– Как вас по отчеству?

– Васильевич, – недоуменно произнес растерявшийся режиссер.

– Меня сегодня с вами не было, Вадим Васильевич. – Елена хотела сдержаться, но не смогла.

– Лучше передай эти деньги своей шлюхе. Она неплохо в эту ночь отработала.

Девушка вышла, не оставив за собой даже аромата духов. В номере снова запахло перегаром и куревом. Вадим топтался босыми ногами на смя-тых купюрах, понимая, что любви с ним сегодня уже не случится. Через два часа ждал поезд. И он точно знал, что на него успеет.

И потянулись долгие дни, внутриполитическая нестабильность страны отвлекала Вадима от себя самого. Он охотно впитывал в себя мнения разных сторон, садился за исторические книги, занимался анализом событий. Набрасывал материал для новой пьесы, где уже хотел замешать любовь и политику, страсть и безразличие, восхищение и отвращение.

Но в душе понимал, что все зря – поставить это ему не дадут, а другие театры не купят. Они берут его пьесы с удовольствием, но только комедии, где все просто, где в итоге правда побеждает ложь, а любовь – разлуку.

А жизнь требовала иных решений.

Вадим на одной из театральных встреч в провинциальном городке с пятью церквями накатил водки, почти не закусывая, и быстро поплыл. Провинциаль-ный театральный мир отмечал закрытие международного фестиваля. «Тоже мне, международный – позвали Белоруссию и Украину, просто весь мир», – про себя ехидничал Вадим. Вспомнил, что он выиграл гран-при этого торжества лицемерия.

Его «Эвридика» произвела впечатление на критиков.

А одна милая бабулька сравнила Вадима по почерку с величайшим Эфросом. Режиссер слушал хвалебные речи и умирал со стыда.

Потянулся к рюмке, молча налил, выпил, закусил укропом. От горячего жульена, бережно поданного официантами в белых рубашках, тошнило.

Порезанные тонкими дольками яблоки и апельсины казались бутафорскими: надкусишь – краской и пластиком подавишься.

Сидящие за столиком покосились на Вадима.

Он понял, что в фривольно расстегнутой рубашке выглядит нагло и вызывающе.

Рядом заговорила молодая режиссерша – и тоже, как назло, Елена. Яркая блондинка с бесстыжими глазами стояла с бокалом вина, из которого не было сделано и глотка. Плечи, тонкие ключицы и красивую шею подчеркивало декольте красивого вечернего платья.

«Такие разные Елены украшают мою жизнь», – пошутил про себя Вадим, потом поймал на мысли, что хочет поцеловать шею режиссерши – женщинам это нравится.

– Нет, я буду спорить. Одна из важнейших вещей в театре – это любовь, – говорила Елена, польщённая вниманием гостей.

– Любовь к алкоголю, – Вадим ухмыльнулся.

Толстый и с бородкой режиссер непонятно какого театра покосился на захмелевшего коллегу.

Две какие-то тетки с бусами на пышных грудях хмыкнули. Ничего не сказали, но всем видом показали, как им отвратильно поведение Вадима.

Зал зашумел, актеры уездных театров чокались, хвалили друг друга за талант. Заиграла песня «Как упоительны…». Особенно захмелевшие начали подпевать. Мурашки побежали по спине Вадима.

– Вадим, мы ценим ваш юмор, конечно, – начала режиссерша, поставив бокал. – Но если серьезно, то разве это не так? – Жесты Елены были импульсивными и ломанными. – Сколько великих драм написано, и в большинстве из них главная – тема любви.

– Да, трудно с этим поспорить, – понимающе согласились женщины и выпили коньяку из тонких стопок.

– И вот я про это. Вы же сами «Эвридику» ставили. Не мне вам объяснять, что там… – Елена подняла бокал, сделал глоток вина, облизав чуть обветренные губы. – Какая основная тема? Ну, можете не отвечать – тема любви. Так что…

Вадим отмолчался – показаться глупым он не боялся, ему захотелось пошлую женщину по профессии «режиссер», говорящую о любви. Устыдился своего желания. С чего это вдруг? Странная догадка пришла в голову: наверное, имя Елена – последний осколок, что остался от разбитого счастья, к кото-рому можно было еще прикоснуться.

– Вадим, вы очень талантливый, – зачем-то начала Елена. – Ваша «Эвридика», конечно, – это большой шаг вперед. Скажу честно, как женщина, до этого я у вас ничего подобного не видела, это ваш лучший спектакль. Сразу видно, что по-настоящему делали, от души. От всей вашей русской души, – добавила режиссерша с еврейской фамилией.

Песня, казалось, пошла по кругу.

Вадим и не заметил, как рука какого-то заботливого человека налила ему водки. Он чокнулся со всеми, подобрел, еще не успев опрокинуть рюмку.

А употребив – возрадовался, тщеславие кружило голову. Он почувствовал себя гением – своим среди окружающей тошноты.

– Я так бы никогда не позволила о себя ноги вытирать, – говорила одна женщина, когда дело дошло до обсуждения недавно просмотренного спектакля.

– И я, и я не позволяю, – тут же перебила и продолжила ее подруга, словно боялась, что не успеет произнести важную для себя мысль.

Дальше вечер пошел по обычному сценарию: после определенного градуса еще недавние комплименты обернулись оскорблениями. Режиссеры начали цапаться с актерами.

Вадим не выдержал и вышел на улицу чужого города. В гостиницу идти не хотелось. Прикурил у мужчины, стоящего у стеклянных дверей ресторана. И побрел по пустой улице города с пятью церквями.

Он прошел мимо одной церкви, второй и третьей, далее, поднявшись в гору по центральному проспекту, выбрался к церкви с тремя широкими куполами и высокой часовней, закрывающей часть яркой луны. В высоте арочного проема чернел медный колокол. Показалось, что там шевелятся какие-то тени, которые хватанут веревки и начнут трезвонить.

Вадим двинул вдоль церковного забора – заостренных металлических прутьев, выходящих из песчаного цвета кирпича, выложенного полуовалом.

Фонари тускло освещали узкий тротуар. Увидел впереди человеческую активность. Взмыли ввысь голоса с кирпичной мостовой, словно стая ворон, растворились в черном небе. Проехала по дороге KIA с надписью «Яндекс» на двери. Из приоткрытого окна звучало все то же: «Как упоительны в России вечера…» Эта песня его догоняла, куда бы он ни шел. Вадим гневно сплюнул на тротуар, сам и не заметил, как перед ним оказалась женщина в черном. Тремя перстами она крестилась и бормотала что-то невнятное, глядя на крест в вышине. Смоляная прядь волос выбивалась из-под черного платка.

Вадим встревожился, разом протрезвел, обошел женщину, стараясь держаться от нее как можно дальше. Быстрее пошел вниз по дороге в сумрач-ную перспективу улицы. Хотелось обернуться – не преследует ли его женщина, но голова вжалась в плечи и не в силах была повернуться.

Ветер заиграл в проводах. В мусорке на углу закопошились крысы. Дорогу перебежала драная дворняга, пахнувшая керосином. В конце улицы был недостроенный переход. У парапета толпились люди кто-то в казачьей форме, а другие в черных футболках и фиолетовых шарфах. Какая-то чушь: что они здесь делают среди ночи?

Все-таки решился, обернулся – нет ли кого за спиной. Зашел по дороге в маленький магазинчик с бледными витринами. Пока продавщица искала нужную бутылку пива в холодильнике, уйдя в подсобку, Вадим смотрел сквозь стекло на беснующийся народ.

Один крупный человек с фиолетовым шарфом на шее что-то агрессивно спрашивал у молодых парней, чувствуя за спиной поддержку товарищей.

Выйдя на улицу, зажигалкой открыв бутылку пива, Вадим остановился.

– Вы зачем сюда пришли? – допрашивал парней, похожих на студентов, здоровый и лысый мужик.

– Просто фонариками посветить, – робко оправдывался доходяга.

– Знаем мы ваше «посветить», – взбеленился амбал в горке, вмешавшийся в разговор. – Домой идите.

– Вы не имеете права. Если что, у нас свободная страна.

– Рано вам еще о свободе говорить.

– Мне восемнадцать есть.

– Паспорт показать? – выкрикнул парень в кепке из группировки молодых.

Амбал толкнул подростка, тот отлетел, словнокукольный. Друзья за спиной не дали ему упасть.

Молодой в кепке достал сотовый и, попятившись, начал снимать.

Вадим, пошатываясь, подошел к патриотичной толпе, предупреждающую митинги против власти.

– Отстань от него, – заявил он амбалу.

– Иди отсюда!

Вадима толкнули спереди, сзади. Обозвали алкашом. Пока внимание перешло на провинциального режиссера, подростки успели отойти в сторону. У каждого были в руках сотовые, направленные в сторону назревающего конфликта. С пьяной лихостью, но довольно четко, Вадим ударил первого попавшегося. И, пригнув голову и протолкнув амбала к горке, прорвался ко входу в подземный переход. Он был на ремонте. Темное нутро его пахло отсыревшим бетоном. Мужики в папахах хотели было кинуться ему вслед, покрывая матюгами, но брошенная под ноги бутылка их остановила.

Осколки глухо разлетелись по асфальту.

Сначала Вадим пятился задом, спускаясь вниз по ступенькам. Но потом понял, что в его сторону никто не наступает, развернулся и заторопился в темноту перехода не слыша собственных шагов.

Среди почерневших стен все казалась та молящаяся женщина без лица. За спиной грянул надрывной гимн страны из патриотических глоток.

«Вот я – Орфей, твою мать…. Спускаюсь за своей Эвридикой в ад».

Выпитое пиво снова задурманило мозг, вернуло в отчаянное опьянение. Да, если ему, как Орфею, удастся пройти сквозь этот ад, она к нему вернется. Главное – только не обернуться.

И жизнь вернет его в прошлое, а он там сможет все исправить: снять это чертово кольцо за несколько дней, натереть палец мылом, разгладить след, а потом спокойно признаться, выбрав удобный момент, что он женат, но это ничего не значит, он в скором времени разведется и женится на ней.

И да, Елена бы сначала послала. Но это нормально.

После Вадим добился бы своего. Когда ты чист душой перед женщиной, то для нее легко совершать подвиги. И он был к ним готов. И она их ждала.

Вадим уходил дальше. С потолка капало, бетон под ногами кончился, последовала земля. Только не обернуться – иначе все, она враз растворится.

А пока Лена следует за ним.

– С тобой я почувствовала себя женщиной, – услышал он ее слова.

Хотел был повернуть голову влево – сдержался.

Ногой споткнулся о кирпичи, достал сотовый, экраном осветил себе дорогу. Спустя пару секунд пнул баночку пива – та бесшумно закатилась за свет. Ноги проваливались в липкое и неприятное, шаги давались все тяжелее. И кромешная темнота, казалось, не кончится. Но вот показался свет, нарисовался горизонт. Ад пройден, уже совсем близок выход в жизнь. Вадим выключил сотовый и спрятал в карман джинсов.

За спиной послышалось сопение и кашель.

«Нет, только не сейчас», – подумал Вадим; оборачиваться не стал, поверив в свою пьяную причуду, как в истину.

Послышались шаги нескольких пар ног, преследователи явно ускорялись. Служители царства Аида догоняли. Они не могли просто так отпустить Орфея, дерзнувшего увести Эвридику. Вадим заторопился, врезался в прогнившего деревянного козла, оттолкнул от себя, перешагнул через обломок поддона. Вот выход – рукой подать. Земля под ногами снова сменилась плиткой. Луна засияла в небе.

– Не оборачивайся, прошу, – умоляла Лена за спиной.

– Стой, тварь, – перебил мужской голос.

Они были совсем рядом.

Вадим зажмурился. Не обернулся.

Раз ступенька, два ступенька, три… Купол искрился, озаряя ночь, веяло свежескошенной травой, издалека доносился французский шансон – никаких «Как упоительны…». Осталась пара шагов. Вадим протянул руку, чтобы попытаться схватиться за новую жизнь, как за стальной прут: сжать крепко кулак и окончательно вытянуть себя силой на свет.

Вадима сильно ударили по голове, в глазах закружились стекляшки калейдоскопа, размывая пространство. Еще и еще… Рядом заржали. Восстановившись от нокдауна, Вадим рефлекторно обернулся. Перед ним стояли лысый и амбал.

Лены не было… Она, взмахнув на прощание рукой, – Вадим не увидел, но точно почувствовал, что так и было, – растворилась в темноте.

– Ты чего, мразь? – сказал мужик, обнажив кривые зубы.

Вот он – прислужник Аида.

Вадим с яростью всадил в него кулаком. Ему уже было все равно. Он повалил тело и бросился его избивать, после затянул на его шее шарф, чтобы задушить. Удары ногами полетели ему в голову.

Защищаться дальше уже не было смысла. Вадим увидел, что неподалеку зажглись фонарики, их лучи устремились к небу.

Его не было дома, уехал в командировку. Елена сидела на балконе и смотрела на застраивающуюся московскую окраину. Все меньше оставалось пу-стыря, все больше добавлялось многоэтажек.