скачать книгу бесплатно
– Вот теперь это все наше богатство, таланта-то моего больше нет. Теперь он у другой принцессы появился.
– Жалко мне ее! – говорит казак. – Такая этот талант тягота! А что богатства нет – это как считать! Мы с тобой молодые, здоровые, сильные да любим друг друга, кругом наша родина, чего еще желать?
Стали они жить-поживать, как положено семиреченским казакам. Казак охотился, сеял хлеб, на службу ходил – границу стеречь, караваны охранять, а принцесса по хозяйству, по домашности. Скоро у них детишки пошли, семиреченские казачата. Старшему отец пулю подарил в своей крови омытую, что у него знахарь из сердца вынул. Единственную свою драгоценность, и нет ее дороже.
Поспрашивай у казаков – в каждой семье такая пуля есть, а то и не одна.
ВДОВЕЦ И ЛЮДОЕД
Служил в гвардейском полку урядник – первый стрелок во всей Гвардии. В темноте на слух в комара попадал. Служить бы ему, да служить – на каждом смотру все призы за стрельбу забирал. Царь с ним на Пасху с первым из нижних чинов христосовался. Вдруг приходит из станицы депеша – жена померла. Мальчонка урядников один сиротою остался.
А у казака никого родни не было. Он, как депешу получил, сразу государю прошение – тот его на льготу и в чистую.
Помчался казак домой. Сколько лошадей загнал дорогой! Мальчонку своего у соседей забрал и ушел на дальний хутор. Поселился там в пустом курене, стал своему мальчишке и отцом, и матерью! Ни на минуту с ним не расставался и на охоту с собой в башлыке таскал, благо мальчонка еще маленький. И на пахоту, отец на сабан налегает, а мальчонка на ярме сидит – хворостиной быков погоняет.
Мальчонка тоже рос подстать отцу, добрый да смышленый, работящий да ласковый. Многие казачки на отца с сыном поглядывали, многие хотели уряднику женой стать, а мальчонке матерью, да те только посмеивались: «Нам и вдвоем хорошо!»
А жить-то стали и впрямь хорошо. И худобы завели много, и пашню хорошую держали, и сад рассадили, а больше всего охотой да рыбалкой промышляли. И всегда вместе; работают вместе, спят вместе, песни поют вместе, даже стреляют вместе – отец целится, а сын второе ружье заряжает…
Так бы и жили, да появился в тех местах великан-людоед. Пришел он с гор. Поселился в чащобе, куда не пройти, не проехать ни пешему, ни конному.
Повадился он детей таскать. Казаки со всех хуторов и станиц в облаву на него ходили, но он их камнями закидал, скалами завалил. Потому незаметно к нему подобраться нельзя – был он трехглазый и треухий, как бы крепко ни спал, а все одно ухо да один глаз не спали – все видели и все слышали. А ручищи у него, как оглобли, а ноги, как колодезные журавли, шаг шагнет – сто саженей! Рукой махнет – запряжку волов валит. А страшный! Весь шерстью покрытый, из рта клыки, что твои кинжалы, торчат!
Собрались казаки на круг и порешили в новые места переходить. Ничего не могут ведь с людоедом поделать! Ни в строю, ни россыпью его не взять!
Пришел вдовец с круга расстроенный, сел у огня. Сынишка говорит:
– Что ты, отец, саламаты не ешь, что ирьян не пьешь, чего не весел?
– Уходим мы, сынок! – Отец говорит.
– А курень, а хозяйство, а пашня?
– Все бросаем! Людоед всему карачун навел. Круг решил от людоеда уходить в новые места.
Мальчонка маленький был, а толковый:
– Да нешто он от нас отстанет? Ему только покажи слабину-то – он за нами пойдет и всех заест! Тут-то мы дома, нас дедовские стены да церкви берегут, а в степи куда сховаемся? И кто знает, нет ли в новых местах такого же людоеда? Попадем из огня да в полымя!
Взял вдовец сынишку на руки и поцеловал.
– Совсем ты, – говорит, – у меня большой стал, разумный! Ишь, как выводишь – прямо писарь полковой! Но рассуди: детишков таскает, эдак он всех переест. А вас, знаш, как жалко!
– Жалко, а бежите! Куда бежите –то?! Эх вы, казаки! Был бы я побольше, уж я бы ему показал! Я бы не сробел!
– Не сробел бы, говоришь?
– Стыдно робеть! На нас мамушка с небес смотрит, как робеть-то?
– То-то и оно! – сказал вдовец. Уложил малыша спать, перекрестил на ночь, а сам никак уснуть не может. Ворочается, а сон не идет. Под утро забылся и увидал во сне жену.
– Уходите? – спрашивает.
– Уходим.
– А ты подумал, сколько детей умрет в дороге и в новом краю?
– Что же делать?
– У тебя сын есть! – сказала жена и растаяла, как облако.
– Так я потому и ухожу, что мне его жалко! У меня кроме него никого нет! – закричал вдовец и проснулся.
Около постели стоял сынишка.
– Отец, – сказал он. – Я во сне маму видел, она нам велела никуда не ходить! Я ее спросил, что нам делать, а она говорит: Отец знает!
Вдовец схватил сынишку на руки, пал на колени перед иконой и взмолился со слезами: «Владычица Богородица, вразуми! Все святые угодники, молите Бога о нас». А мальчик молча вытирал ему ладошкой слезы.
– Вот что! – сказал вдовец, когда помолился и успокоился. – Мы никуда не пойдем, мы биться станем.
– И я!
– И ты! Не забоишься? Ты, сынок, приманкой будешь!
– Я когда с тобой, ничего не боюсь.
Взял урядник все оружие, какое было в доме, все зарядил. Взял из сундука лучший свой чекмень, папаху и пошли они к той тропе, по которой людоед спускался с гор. Вдовец выбрал место, развел маленький костер, а на сухое дерево надел свой чекмень и папаху, только сначала все сучки на коряге заострил.
– Ну, сынок, – говорит, – молись и ничего не бойся, а я тут рядом в засаде буду! Ничего не бойся!
– Да ладно, отец! Ты сам не бойся! – сказал мальчик, усаживаясь у огня.
Вдовец себя дымом окурил, чтобы человеческий дух отбить, и лег так, чтобы стрелять было удобно.
Но он не знал, что у людоеда было одно волшебство – умел людоед напускать на людей сон.
Вот проухал пугач полночь – людоед вышел на охоту. Принюхался, почуял мальчика, дохнул раз, дохнул два – уснули мальчик с отцом. Стал людоед к костру подкрадываться…
Спит мальчик и снится ему, что мать через реку по льду переходит, а лед тонкий, трещит и гнется, а впереди полынья-промоина. Вот мать провалится! Вот не увидит промоины! Закричал мальчик ей «Мама!» и проснулся.
А людоед уже совсем к костру подошел.
– Отец! – что есть силы, закричал мальчик, вскочил на ноги и выхватил свой детский кинжальчик.
Проснулся вдовец. Вскинул ружье. Закричал людоед – кинулся на ребенка. Отскочил мальчик, выстрелил отец и не понял, попал или нет?
Зарычал людоед, завыл, опять прыгнул! Отскочил мальчик! Выстрелил отец из второго ружья, почти в упор. Еще сильнее завыл людоед – мальчик через костер перескочил, кинжалом перед собою размахивает.
Бросил отец ружье, кинулся к сыну, страшный свой длинный и широкий кинжал вытащил. Повернулся к нему людоед, в три глаза на него уставился. Растопырил руки-оглобли.
– Эх, – успел подумать охотник, – не достану кинжалом! Вот бы пика была!
А мальчонка схватил горсть пепла и швырнул людоеду в глаза, завыл людоед, за глаза схватился. Ударил его казак кинжалом в живот. По рукоять кинжал вошел, кровь черная брызнула фонтаном! Раскрыл людоед один глаз, бросился на казака, а тот отпрыгнул за сухостоину, на которой его чекмень висел, и напоролся людоед на острые сучки! Зарычал в последний раз. Прыгнул ему на спину казак и горло кинжалом перерезал. Издох людоед.
Бросился вдовец к сыну, а тот словно окаменел весь.
– Сынок! Сынок! – кричит. – Мы победили его!
Тут мальчик опомнился и заплакал.
– Что ты, что ты, родной!
– Ничего! – говорит мальчик. – Это из меня страх выходит, а то он внутри сидел. Теперь выльется слезами, и я, как ты, храбрый сделаюсь!
Пошли они к ручью, кровь отмыли, посадил отец мальчика себе на плечи и пошел в станицу дальше в покое да без страха проживать.
ЗЛЫДНИ
При государыне Екатерине переселили черноморцев на Кубань – новую границу охранять. Собрались они со всем скарбом да худобой, да с бабами, да со стариками и ребятишками и пришли в новые места. Места, спору нет, – хорошие, земля плодородная, а хоть к горам привычки нет, красоту их казаки сразу поняли. Однако трудно на первых порах приходилось. Местность безлюдная – жилья нет.
Вот один казак нашел пустое селение, в нем все от чумы умерли – один старик остался, бывший князь. Он, видать, в те поры, когда его соплеменники умирали, в отъезде был. Жил князь богато. Были у него и слуги, и усадьба, и скотина.
– Так и так, – говорит. – Вы здесь старший и по чину, и по возрасту. Где мне с детишками поселиться?
Указал ему князь саклю-развалюху, да так глазами зыркнул, что у казака сердце дрогнуло: не к добру.
Стояла халупа-развалюха в стороне от дороги, в месте сыром, в зарослях густых, вся от дождей оплыла да разъехалась. Казак крышу камышом перекрыл, стены побелил, печку переложил, а на большее и времени нет – он ведь еще и службу нес, его чуть не каждый день на кордоны гоняли. И все у него не ладилось. То посевы посохнут, то скотина заболеет, то конь захромает, то огород горная река смоет.
Казак на себя поначалу грешил – мол, здешних мест не знаю, потому во всем промашку даю. А причина была не в нем, а в том, что в этой хате, куда его князь наладил, – злыдни жили. Да такие вредные, что ежли б казак с детишками да с бабой не перекрестившись да не помолившись хоть день прожили, так их бы к вечеру злыдни смертью уморили.
Раз выделили казаку в полку, как многодетному и беднейшему, харч войсковой к празднику: соли, крупы, сала… Приехал казак домой довольный да радостный. Наварили они кулеша с салом, наелись. Достал казак скрипку, стал играть, а музыкант был он славный, а жена подпевать, а детишки плясать. Пляшут казачата, отец на них любуется, а только видит рядом с ними человечки какие-то корячатся: уродливые, маленькие, ручки-ножки тоненькие, мордочки гадкие, злые, и все в басурманском платье и в татарских туфлях. Догадался казак – злыдни!
Отложил он скрипку – злыдни в разные стороны по щелям разбежались, толкались, топтались, но спрятались. Казак им говорит:
– Эй, хозяева этого дома, что вы по щелям сидите, вам же там неудобно!
– Да ничего! Удобно! Мы в любом месте поместиться можем!
– Да вам же там сыро! А у меня для вас квартира готовая есть.
– Какая квартира?
– Да вот газыри с чеканкой серебряной.
Злыдни из щелей смотрят – красивые газыри. А главное, ежели в газыри залезут, то станет их хозяин носить, а они будут всему полку казачьему вредить, по всей Кубани.
– Ладно, – говорят, – станем жить в газыре! Вылезли из щелей, понабились в газырь.
– Все ли? – казак спрашивает.
– Ну и слава Богу! – говорит казак. – Тут вам сухо и покойно будет, – да и забил газырь крышкой. – Спите на серебре.
Отнес газырь на старую мельницу, засунул газырь под самый тяжелый жернов.
– Оставайтесь тут навсегда! А то мне от ваших козней житья нет.
– Эй, казак, – кричат злыдни. – Неужто ты газырь серебряный бросишь? Это главное богатство в твоем доме.
– Главное богатство у казаков – детишки да иконы! – говорит казачок, – а это цацка, хоть серебряная, хоть золотая – пропади она пропадом!
С тех пор зажил он хорошо. С врагами замирение вышло, казак вокруг своего куреня заросли вырубил, стены просушил, пашню распахал, да такой урожай осенью собрал, что смог не только своих волов завести, а и свиней, и кур, и гусей, и овец! Живет – радуется, на скрипке играет – песни поет.
Прослышал про то старый князь, приехал к казаку. Черноморец гостю рад. Угощение на стол выставил, чарку налил. А старик не ест, не пьет.
– Как же это ты, казак, – спрашивает, – от бедности своей голой в достаток пришел?
– Да работаю, рук не покладая! – казак отвечает. – Вот мне Господь и помогает.
– Да ты ведь и раньше работал, что он тебе тогда не помогал?
– Кабы не помогал, давно бы мы в земелюшке лежали. А достаток приобресть мне тутошние злыдни мешали. Ну да я их вывел. Заманил их всех в газырь серебряный да на старой мельнице под жернов положил.
Князь скорей на коня и на мельницу. Нашел газырь. Открыл серебряную крышку и приказывает:
– Ну, злыдни! Выходите! На волю бегите, к своему обидчику, он по вас соскучился!
А злыдни пищат:
– Нет, мы к нему не пойдем! Он хитрый, опять нас как-нибудь обманет. Да и жизнь у него в хате для нас была не сладкая. Они утром и вечером всей семьею молятся, а нас от их молитвы по всем щелям трясет. Ты нас выпустил, мы к тебе жить и пойдем!
Не успел князь охнуть, а злыдни облепили его со всех сторон целым роем. Он их стряхивал-стряхивал, а так ни одного и не стряхнул. Поехал со злыднями в свою усадьбу. Не успел в ворота зайти, прыснули злыдни по щелям: и в дом, и в коровник, и в конюшню, и на псарню. С тех пор не стало у князя житья. Скот передох, коней украли, хлеб вымок, а овцы в реку забрели. Напоследок и усадьба сгорела. Кабы казак по доброте старому князю куска не давал, тот бы с голоду помер.
А не рой другому яму – сам в нее попадешь.
ДВОРЦОВАЯ СЛУЖБА
Эта служба, скажу вам, братцы, самая, что ни на есть, тяжелая. И не в том тягость, что цельные сутки стоишь, глаза растопырив, в полной ожидации – и царь может пройти, и министры какие! И не в том, что стоишь, как статуй бесчувственный, в старые времена казаков, которы во дворцовых покоях стоят, в мундиры-то зашивали, а после караула в сани валили, как поленья, да в бани на Казачьем переулке везли. На горячих полках вытаптывали – до того у них все тело затекало да костенело! И даже не в том тягость, что, неровен час, кака пуговка не блестит на мундире, или сукно морщится – враз в казарме от вахмистра внушению получишь, а в том, что дворец место нехорошее, и находиться там казаку, особенно «истинно верующему», очень даже грешно!
Потому там на стенах картины всякие висят, а на картинах мало что бабы толстомясые телешом намалеваны, так что ажник смотреть срамота; на каждой, почитай, второй – враг человеческий! И с рогами, и с копытами, и в дудку дудит и баб голых тискает – ад кромешный!
Иной казак стоит-стоит, у него от этих картин такое в голове кружение становится, что неровен час и сомлеет. Его в царский садик вынесут на снежке полежать, а после обратно в караул.
Но наш-то казак, про которого сказывать станем, к дворцовой службе присмотрелся, хоть и противно, и срамно ему на живописи энти красоваться, поскольку был он из честной семьи старой веры, станицы Кумылженской, да и не первый уж год служил – притерпелся!
А припало ему стоять в ночь перед Рождеством, когда нечистая сила полную власть имеет, – Спаситель-то еще не народился, мир Божий в самой что ни на есть темноте пребывает. Тут особо нужно Непременную молитву творить для обороны души.
Но казак наш об том не думал! У него, вишь ты, другое горе: пришло письмо из станицы – невесту его сватают! Вот он стоит и так умом располагает и эдак: кабы был сам-то в станице, непременно бы за себя ее взял, а не отдали бы добром – угоном увез. У него с невестой все давно решено да сговорено, и родители были не против… Кабы! Кабы он сам в станице был! А он как раз тут стоит, как истукан, прости Господи!
