Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 1. Том 1

Вечером Анна Петровна долго беседовала с соседкой, акушеркой тётей Симой. Она обсуждала сложившиеся события, жаловалась на скудность хозяйства покойной невестки и на те трудности, которые создала её несвоевременная смерть. Затем она написала письмо сыну, в котором категорически заявляла, что согласна взять только одного ребёнка – мальчика Славу или, уж только в крайнем случае, девочку – маленькую Ниночку. О Боре в своём письме она совсем не упоминала, как будто его и вовсе не было.

Далее она писала, что без сына не знает, как распорядиться имуществом семьи, не знает даже, что из вещей принадлежит им, а что больнице. Высказывала неудовольствие прислугой, выражала недоверие и Ксюше, и няне, предполагала, что они могут присвоить часть вещей себе. Жаловалась также и на то, что семья в настоящий момент совсем без средств, что запасы продуктов подходят к концу, а чем расплатиться с прислугой, которой не уплачено жалование за три месяца, она и вовсе не представляет. В заключение она категорически требовала, чтобы сын любым способом добился отпуска хотя бы на несколько дней и приехал распорядиться сам.

А её сын Николай в это время лежал в лазарете больной и потому ответить матери не мог. Поправившись, он при поддержке Шипова принялся за хлопоты об отпуске, сумел его добиться и немедленно выехал в Берёзовец.

Анна Петровна подождала ответа сына с неделю, а так как выхода из трудного финансового положения не находилось, то, посоветовавшись с тётей Симой, решила уволить хотя бы одну из прислуг. Охотно она бы уволила Ксюшу, которую почему-то невзлюбила сразу, но на ней держалось не только всё хозяйство, но и кредит у местных лавочников, которые, зная её, отпускали необходимые продукты в долг.

Пришлось Анне Петровне рассчитать няню Васю и самой нянчиться с Ниной. Она решила и другое: выехать с Ниночкой в Кострому, оставив мальчиков с Ксюшей в Берёзовце. Ксюша согласилась, считая, что с двумя детьми она сможет продержаться до тепла, а там что-нибудь прояснится. Анна Петровна полагала, что за это время вопрос с отпуском сыну удастся разрешить.

В конце февраля бабушка Мирнова, взяв Ниночку и кое-что из наиболее ценных вещей семьи сына, отбыла в Кострому. А через день после её отъезда в Берёзовец приехал и Николай Геннадиевич. Все обрадовались ему, а ребята особенно. И хотя они узнали, что папа пробудет недолго, и скоро они все отсюда уедут, и что мама всё ещё болеет, они не горевали: «Раз папа с нами, значит, всё будет хорошо».

Борю очень привлекала папина военная форма, и невольно он вспомнил другого папу, которого видел когда-то очень давно, и помнил не его, а его такую же солдатскую одежду.

Времени у Мирнова было в обрез, поэтому в течение трёх дней он расправился со всем небогатым имуществом, расплатился с долгами, рассчитал Ксюшу (небольшую сумму дал ему Шипов), отправил часть вещей, главным образом одежду – свою, жены и Ниночки, которую Анна Петровна не взяла, в Кострому, сложил в небольшие плетёные корзинки, купленные на базаре, весь немудрёный багаж мальчишек, разрешил им положить туда же свои самые любимые игрушки и книги и выехал с сыновьями в Ярославль.

Расставание Ксюши с ребятишками было тяжёлым. Эта женщина, ранее не очень-то любившая детей, к этим, выросшим на её глазах, привязалась крепко и, прощаясь с ними, плакала так, как будто провожала своих кровных.

В Ярославле жил дядя Николая (брат отца), служивший кем-то в канцелярии воинского начальника. Он получал приличное жалование и считался сравнительно обеспеченным человеком. Ему-то и решил отдать на воспитание своего сына Славу овдовевший отец. Ещё из Владимира он списался с дядей, просил его взять ребёнка на время войны, теперь и вёз мальчика к нему.

Если никто из родственников Мирнова взять его пасынка не согласится, то ему оставалось одно: привезти мальчика во Владимир и оставить его у Шипова, которому Боря приходился внучатым племянником, до тех пор, пока ребёнка не возьмёт кто-либо из родственников покойной жены. Об этом, выезжая в Николо-Берёзовец, Николай Геннадиевич и договорился с Александром Александровичем.

В Ярославль приехали поздно вечером, затратив на дорогу два дня. Дядя и тётка встретили Николая приветливо, накормили и уложили спать детей, а после ужина приступили к переговорам. После некоторого колебания они согласились взять Славу и воспитывать его, пока отец не вернётся из армии. Что же касается Бори, о котором заикнулся было Николай, то его, как совершенно чужого ребёнка, оставлять у себя даже на краткий срок не согласились. Таким образом, мальчика никто из родственников взять не захотел.

Оставив родного сына в Ярославле, Мирнов с Борей отправились в дальнейшее путешествие. Всё это время отчим относился к пасынку ласково и внимательно, очень жалел его. За эти годы он привык считать Борю своим и чувствовал себя обязанным заботиться о нём, как о собственном сыне. Он полагал, что раз Нина не отдала ребёнка родному отцу, то он, Николай, должен выполнить её волю и оставить ребёнка на дальнейшее воспитание у себя. Его огорчил отказ матери и дяди, но в то же время он и понимал их: брать на себя ответственность за совершенно чужого ребёнка никто не хотел. Теперь Мирнов надеялся уговорить Дмитрия Болеславовича Пигуту подержать Борю у себя до конца войны. А пока на несколько дней мальчика приютит Шипов.

Переезд из Ярославля во Владимир занял всего один день, но этот день Боре запомнился: он был с папой, который на него не сердился, а наоборот, был очень заботлив; сама поездка в поезде впервые в его коротенькой сознательной жизни оказалась весьма интересной.

Вагон третьего класса, в котором они ехали, был переполнен самыми разнообразными пассажирами. Тут были и крестьяне, и фабричные, и солдаты, возвращающиеся из госпиталей на фронт, и торговки разными продуктами, ехавшие домой с Ярославского базара. Теснота и давка ужасные, но папа сумел устроить Борю на верхней полке у окна, и тот всё время смотрел на медленно проползавшие деревья, кусты, домики и деревни. Он без конца свешивал голову вниз и спрашивал отца, примостившегося на чьём-то узле под ним, обо всём, что успевал увидеть через окошко. Ему отвечал не только папа, но и многие окружавшие его люди. Ребятишек в вагоне не было (вообще, в то время с детьми мало кто ездил), а ехавшие рядом солдаты и мастеровые, видно, соскучились по своим детям, и потому охотно удовлетворяли Борино любопытство.

На одной из станций, где поезд стоял почему-то особенно долго, папа купил чёрствую-пречёрствую булку и целый круг твёрдой копчёной колбасы. Такую твёрдую и такую солёную колбасу Боря ел впервые, но он хотел есть, и потому с удовольствием жевал её. Один из попутчиков дал мальчику полную жестяную кружку горячей кипячёной воды, принесённой им в жестяном большом чайнике со станции.

Особенно большое удовольствие от этой еды Боря получил и потому, что ведь он долго лежал в больнице, и его всё время кормили разными кашками да супчиками, а тут вдруг такая замечательная колбаса, и, главное, ешь, сколько душа желает.

Наконец, они приехали во Владимир, день склонялся к вечеру. Отпуск Мирнова заканчивался в этот день, и ему обязательно до вечера нужно было успеть явиться в казарму. Хоть и плохо у него обстояло с деньгами, но всё-таки пришлось взять извозчика, чтобы поскорее добраться до квартиры Шипова.

Когда они приехали, Александра Александровича не оказалось дома, их встретил камердинер Иван. Не имея возможности задерживаться, Николай Геннадиевич завёл в прихожую Борю, внёс его корзинку и сказал Ивану, что он зайдёт завтра, а сейчас очень торопится и просит приютить мальчика. При этом он заметил, что его превосходительство всё знает, поцеловал ребёнка и быстро вышел к ожидавшему его извозчику.

Камердинер помнил Николая Геннадиевича, часто в последнее время бывавшего у его барина, но всё-таки сомневался, нужно ли брать мальчика, ведь в этом доме никогда прежде детей не было. Но всё совершилось так быстро, что он не успел и опомниться, как Мирнов уже уехал. Иван остановился посреди прихожей, посмотрел на испуганного беспомощного ребёнка, и ему стало жаль его. Он отодвинул корзину в угол, снял с Бори шапку, пальто и отвёл его в гостиную, где и зажёг свет. Усадив мальчика на огромный диван, дал ему несколько номеров журнала «Нива».

– Сиди вот тут, только тихо, никуда не ходи и ничего не трогай, смотри картинки, – и ушёл поделиться новостью с другими слугами.

Боря остался один. Прежде чем взяться за журналы, он осмотрелся. Комната, в которой он находился, была такой величины, что, пожалуй, в ней уместилась бы вся их николо-берёзовецкая квартира, а потолки были высокими, как в церкви. На стенах висели огромные картины в толстых золотых рамах, на них изображались какие-то животные, горы и море. Тут же висело несколько больших портретов, написанных масляными красками, один из них Боря узнал, он видел такой же ещё в Темникове – это была бабуся, только совсем молодая.

Здесь же стоял большой рояль. Высокие полукруглые вверху окна были завешены толстыми шторами, вдоль стен – кресла, стулья и диван, на котором сидел Боря, по углам – маленькие столики, на некоторых из них лежали книги. На стенах висели в красивых стеклянных цветках лампочки, одна из них – прямо над Борей, зажжённая Иваном, горела. Боря знал, что это электрические лампочки, давно ещё он видел похожие в Темниковской гимназии, куда не раз ходил с бабусей. Посреди потолка висела большая люстра, «такая же, как в церкви», – опять подумал Боря. Очень удивил его пол, такого он раньше не видел: весь пол состоял из маленьких дощечек, а не из больших половиц, как у них дома, и он не был покрашен краской, а блестел, как зеркало.

Боря вообще был склонен к фантазированию, а тут, попав в такую роскошную обстановку, о которой до сих пор и понятия не имел, а лишь читал в книжках, он сразу вообразил, что это какой-то дворец, а сам он – не иначе как тот самый нищий, про которого он столько читал, вдруг очутившийся на месте принца. С этими приятными мыслями Боря и погрузился в рассматривание картинок в журналах, поданных ему Иваном.

Вернувшийся в гостиную камердинер, увидев, что мальчик с увлечением разглядывает журналы и не шалит, успокоился. Решил, что приедет барин и сам разберётся во всём.

Сегодня, когда вспоминаются эти события более чем шестидесятилетней давности, может быть, довольно трудно понять, почему все эти люди – родственники Мирнова и Алёшкиной так жестоко поступили с маленькими детьми: разлучив их друг с другом, разбросав по новым, незнакомым людям. Чтобы понять этих, в общем-то, неплохих людей, надо встать на их точку зрения, знать их материальные возможности и ту моральную установку, которая господствовала тогда в обывательско-мещанской среде царской России.

Во-первых, в глазах всего общества дети, прижитые Николаем Геннадиевичем и Ниной Болеславовной в гражданском браке, были всё-таки незаконными, а следовательно, в какой-то степени стыдными детьми. И объяснить их появление в своей порядочной семье даже ближайшим соседям и знакомым было непросто. Ведь надо помнить, что и Слава, и Нина носили фамилию Алёшкины, поэтому родственники Мирнова, беря их к себе, как бы прикрывали незаконное, грешное и постыдное сожительство сына и племянника с чужой женой.

В то же время среди родственников и знакомых Пигуты о младших детях Нины было такое же мнение. Единственный человек, готовый без колебаний взять всех детей дочери к себе, – Мария Александровна, но она уже содержала одну внучку, и сама была довольно серьёзно больна. Оставить всех детей у своей матери Николай Геннадиевич не мог и по другой причине – материальное положение её было очень трудным (мать получала небольшую пенсию, а помощи ей ждать было не от кого).

И вот что интересно: все эти люди знали о существовании Болеслава Павловича Пигуты, знали о сравнительном материальном благополучии его, но ни у кого из них даже и не возникало намерения отвезти внуков к деду. Видно, Нина так была настроена против отца, что не только не обратилась за помощью к нему, когда в этом была необходимость для неё самой, но и сумела внушить и Николаю такое предубеждение против Болеслава Павловича, что и он при поисках места для размещения детей даже и не вспоминал об их родном деде.

Вот так и оказались разлучёнными эти ребятишки, причём братья – на всю жизнь.

В это время в доме Александра Александровича Шипова уже жила его сестра. В момент приезда Мирнова с Борей она находилась в отведённой ей комнате на втором этаже. После перенесённой болезни она была ещё слаба и большую часть времени проводила в своей комнате, сидя с книжкой в большом кресле у окна, выходившего на двор. Даже кушала она в этой же комнате одна, так как всё ещё находилась на диете. С братом, занятым на работе, она виделась только вечерами.

Но она не скучала. После шумной Москвы, тяжёлых дней около умирающей дочери, после весьма неприятного времени, проведённого в Цандеровском институте, в тягостном ожидании грозного, чуть ли не смертного приговора после установления диагноза её болезни, здесь, у брата, в тихом, спокойном месте, она стала чувствовать себя гораздо бодрее и лучше. И если бы не беспокойство о внуках, особенно о Боре, она чувствовала бы себя совсем здоровой. С нетерпением ожидала она возвращения Николая Геннадиевича из Берёзовца и того разговора с ним, которым думала решить судьбу старшего сына дочери.

Она часто задумывалась о будущей судьбе этого мальчика. Так задумчиво сидела она и в тот вечер, когда ребёнок, о судьбе кого она так беспокоилась, вместе с отчимом находился здесь же. Камердинеру Ивану и в голову не приходило докладывать ей о привезённом мальчике: она гостья, и всё происходившее в доме её не должно касаться.

Так и получилось, что Боря и его любимая бабуся находились в нескольких шагах друг от друга и не знали об этом.

Приехавший в семь часов вечера Шипов был раздражён – на службе всё обстояло скверно. Занятый своими мыслями, он пропустил мимо ушей доклад Ивана о привезённом мальчике, а тот не решился повторить. Кроме того, он не был уверен в правильности своего поступка: стоило ли оставлять ребёнка? Но в то же время Иван знал, что Мирнов как бы родственник барина, как же было ему отказать? И поэтому он решился нарушить правила хорошего тона, и когда Александр Александрович, переодевшись в домашний халат и осведомившись, обедала ли Мария Александровна, приказал подавать обед, Иван спросил:

– Простите, Ваше превосходительство, а мальчик с вами будет кушать или его прикажете покормить отдельно?

– Какой мальчик, что ты говоришь?

Иван понял, что барин не слушал или не слышал его доклада, и повторил его вновь. Едва он кончил, Александр Александрович воскликнул:

– И давно он здесь?!

– Часа три. Николай Геннадиевич привезли их, вероятно, около четырёх, я усадил их в гостиную, дал им журнал, они, наверно, читают-с.

– Постой, постой, и Николай Геннадиевич тут?

– Никак нет-с, они оставили мальчика, а сами уехали в казарму, сказывали, что завтра приедут-с.

– Так он там один три часа сидит? Он, поди, там уж обревелся.

– Никак нет-с, я только что заглядывал, сидят-с и книжку смотрят-с.

– А моей сестре об этом мальчике ты не говорил?

– Никак нет-с.

– Ну за это молодец. Иди, прикажи подавать нам обоим обед, а я пройду к мальчику.

С этими словами Александр Александрович отправился в гостиную. Он очень боялся, что внезапное появление Бори может взволновать сестру, и это ухудшит состояние её здоровья. А после только что перенесённых потрясений и болезни в её возрасте всякие волнения были весьма нежелательны, ведь ей как-никак уже более шестидесяти лет. Он решил пока сестре ничего не говорить, посмотреть на него самому, поговорить с ним и Николаем Геннадиевичем, подготовить Марию Александровну, а уж после этого и показать ей Борю.

Войдя в гостиную и увидев худенького, бледного, длинноносого мальчугана, бедно и неряшливо одетого, очевидно, давно нестриженного, соскочившего с дивана при его появлении и недоумевающе вопросительно смотревшего на него, Александр Александрович почувствовал жалость к этому несчастному ребёнку. Он подошёл к нему, ласково погладил его по голове и сказал:

– Ну, здравствуй, Боря! Я твой дедушка. Тебе придётся пожить у меня, ты согласен?

Боря немного помолчал, потом спросил:

– А какой дедушка?

– Ну как тебе сказать? Я брат твоей бабушки – Марии Александровны Пигуты, мамы твоей мамы. Ты помнишь её?

– Конечно, помню. Значит, вы брат бабуси, да? А где она? Я так хочу её видеть! Мама больная в Москве, папа ушёл в казарму, Славу отдали какому-то толстому дяде в Ярославле, Нину увезла сердитая бабушка в Кострому, а я остался совсем один. Совсем, совсем один! – грустно повторил Боря и на глазах его появились слёзы.

Александр Александрович был очень тронут монологом этого, видимо, смышлёного мальчика. Ему стало его жалко ещё сильнее, и он решил оставить пока Борю у себя. Ведь Маша будет не в состоянии взять его к себе, слишком уж она ослабела. Кроме того, у неё уже воспитывается одна внучка, где же ей справиться с двумя! Он думал: «Пусть уж пока Боря поживёт хоть год у меня, а там, даст Бог, и война кончится, вернётся Николай Геннадиевич, а может быть, и Борин родной отец отыщется».

В это время вошёл Иван и доложил, что обед подан. Шипов взял гостя за руку и сказал:

– Ну почему же один? И бабуся у тебя есть, и я вот теперь ещё отыскался. Не грусти, пойдём-ка лучше обедать и спать ляжем. Утром что-нибудь придумаем. Утро вечера мудренее.

Боря, однако, остановился и смущённо произнёс:

– У меня руки грязные, надо помыть.

Иван провёл его в туалетную комнату. Мальчик первый раз в жизни видел такой блестящий умывальник, такие краны и такие сверкающие белизной и чистотой вещи в уборной.

Через несколько минут Боря умытый, с чистыми руками и немного приглаженными стараниями Ивана вихрами входил в огромную (как ему показалось) столовую. Комната эта действительно была велика. Её величина подчеркивалась ещё и тем, что кроме длинного обеденного стола, окружённого тяжёлыми стульями с высокими прямыми спинками, и стоящего у одной из стен большого старинного буфета, мебели в ней не было. На одной из стен этой комнаты висела большая картина с изображением разных фруктов, овощей, рыб и убитых птиц. Противоположная сторона комнаты состояла из высоких окон, завешанных тёмными шторами. На одном конце стола стоял столовый прибор, и такой же – на другом. За один конец стола сел дедушка, а за другой при помощи Ивана уселся Боря. Стулья были тяжелы, и мальчик сам свой отодвинуть не мог. Это сделал Иван, он же повязал Боре большую хрустящую белую салфетку. Он же всё время прислуживал за столом, разливая принесённый другим слугой суп, раскладывая второе. Наконец, поставил перед гостем стакан клюквенного киселя, а перед дедушкой чашку кофе.

Первый раз в жизни Боря ел в такой обстановке. Ему всё это показалось настолько роскошным и изысканным, «прямо как в настоящем дворце!» Его воображение ещё больше разыгралось, он уже совсем вообразил себя принцем и решил поступать так, как это описывалось в его любимых книгах. Он стал вести себя за этим царским столом достаточно достойно: не чавкать (он знал, что это неприлично), не тянуть суп из ложки с хлюпаньем, стараясь не пролить и не уронить что-нибудь на скатерть.

Собственно, сплошной скатерти, такой, как дома, покрывающей весь стол, тут и не было, да он думал, что на такой огромный стол даже и не найти подходящей по размеру скатерти, а около каждого прибора была разостлана небольшая салфетка, остальная же часть стола ничем не закрыта, и её тёмная полированная поверхность блестела, как стеклянная. Кушанья вкусные, а так как Боря основательно проголодался, то, несмотря на твсе волнения и фантазирования, ел с большим аппетитом.

В Николо-Берёзовце, когда мама была дома, они обедали в столовой, небольшой комнатке с круглым столом посередине. Кроме мамы, их троих, няни и Ксюши, почти всегда у них обедал кто-нибудь из соседей или служащих больницы, поэтому во время таких обедов было шумно и весело. Когда же мама уехала, они, только свои, ели в кухне за кухонным столом, покрытым клеёнкой.

А здесь обед происходил в такой торжественной обстановке, и всё окружающее было так необычно и удивительно, что, хотя этот обед был единственным в Бориной жизни, он ему запомнился навсегда.

После обеда, встав с помощью Ивана из-за стола, Боря громко поблагодарил нового дедушку. Тот подозвал мальчика к себе, погладил его по голове и сказал камердинеру:

– Поместим молодого господина в угловой комнате наверху. Приготовьте всё, помогите ему лечь и спуститесь ко мне. Иди, Боря, спать, завтра увидимся.

Гость пожелал дедушке спокойной ночи и отправился вслед за Иваном. Ему на самом деле очень хотелось спать: дорога, новизна и необычность окружающей обстановки порядочно утомили мальчика, да он ещё и не окреп после перенесённой болезни.

Через полчаса, растянувшись на большой кровати с высоким пружинным матрацем, на мягких простынях, укрытый тёплым пушистым одеялом, он уже безмятежно спал, чему-то улыбаясь. Замечательное время – детство!

В течение последних месяцев Боре довелось испытать столько, сколько не доводилось за всю его прежнюю жизнь: отъезд мамы, тяжёлые болезни, смерть девочки – соседки по палате, разлука с братом и сестрёнкой, ссора с костромской бабушкой, поездка с папой в поезде, а теперь вот пребывание в этом сказочном доме. Его даже самое ближайшее будущее было неопределённо и неясно, ему столько предстояло испытать и пережить, а он…

Попав в благоприятные жизненные условия, почувствовав даже небольшое участие к себе и ласку, уже всё забыл, перестал думать о грядущих невзгодах и заснул сладким сном.

* * *

Пока Иван укладывал мальчика, Александр Александрович задумался о его судьбе. Внук своей вежливостью и даже воспитанностью прямо поразил старого холостяка. Из рассказов сестры, из знакомства с Николаем Мирновым он прекрасно понимал, что дома Боря не мог получить особенно хорошего воспитания, и потому с некоторым беспокойством ожидал, что мальчуган может допустить ряд серьёзных промахов за столом, и ему заранее было неудобно перед своим старым камердинером, до тонкости разбиравшемся в правилах хорошего тона. И потому Шипов удивился и обрадовался, заметив, что Боря вёл себя вполне-вполне удовлетворительно.

Он приписал это тем началам воспитания, которые мальчик получил ещё во время пребывания у Марии Александровны, и был отчасти прав. Но главное, что определяло поведение Бори в тот вечер, заключалось не в полученном им когда-то воспитании, а в его неуёмной фантазии, заставившей его вообразить себя и изображать принца. Так изображать, как он вычитал в своей любимой книжке «Принц и нищий», и как, по его мнению, должен был вести себя этот принц.

Ну а если бы этому довольно-таки взбалмошному мальчишке пришло в голову изображать из себя не принца, а нищего? Впрочем, не будем гадать. Отметим только, что когда впоследствии Александр Александрович выразил сестре своё удивление Бориным воспитанием и вежливостью, то она, знавшая своего внука получше, чем её брат, удивилась не меньше его и поняла такую воспитанность гораздо позже, когда Боря поведал ей о своей игре в принца.

Но всё это было значительно позже. А пока Шипов продолжал ломать себе голову над тем, что же делать с Борей дальше. Где находится его настоящий отец, никто не знал, разыскивать его в настоящее время было просто невозможно, да и времени на это потребуется много, а вопрос надо решать немедленно.

Отчим – Николай Геннадиевич Мирнов, вообще-то согласный воспитывать мальчика как своего сына, в настоящее время проводит в запасном полку последние дни, на днях этот полк уходит на фронт. Родственники его взять Борю отказались категорически.

Митя взять его тоже не может. У него только что появился свой ребёнок, и сейчас в доме и без племянника забот много.

Оставить внука у себя? Но это значит переделать весь уклад своей жизни, а он к нему так привык. Трудно перестраивать свою жизнь в 65 лет, а Шипову было как раз столько. Да и его служебное положение стало очень шатким. Начальство меняется чуть ли не ежемесячно. Ни один министр удержаться не может. Та же участь в любой момент может постигнуть и его. Что он тогда будет делать с чужим ребёнком? Поместить мальчика в приют – жалко!

Видимо, придётся всё-таки отдать его Маше. Она так любит его, ведь всё время о нём только и говорит. Здоровье её как будто немного улучшилось, она окрепла, пусть уж берёт. Завтра надо осторожно подготовить её, а потом и свести с Борей.

В этот момент в кабинет, где предавался своим мыслям Александр Александрович, осторожно ступая своими мягкими ботинками, вошёл Иван. На вопрос барина о мальчике он ответил, что после ванны тот уложен в постель и сейчас спит.

Александр Александрович достал из ящика письменного стола деньги и, подавая их камердинеру, сказал:

– Купите утром для ребёнка новую, более приличную одежду, обувь, каких-нибудь игрушек и книжек, пригласите парикмахера постричь его. Завтраком покормите в его комнате. Пока из неё никуда не выпускайте. Можете идти. Слуга поклонился и вышел.