Не время для человечности

Пока я сидел в кресле и устанавливал нужный софт, мама на минуту вышла на улицу, а обратно за ней проскочил Кубрик. Побродив по залу, он сначала подошел к Чу и вгляделся в нее, но особого ответного внимания не получил – сестра только подула ему на морду и снова уткнулась в планшет. Кот направился на кухню – видимо, в надежде получить что-нибудь вкусное, но, сколько он ни терся о ноги, все было тщетно. Тогда он подошел ко мне и заметил, что я чем-то занят. Разумеется, ему это показалось идеальным временем, чтобы запрыгнуть мне на колени, так что даже после настройки удаленки на ноуте я был ограничен в передвижениях – мне всегда было сложно согнать с ног Кубрика, и не только в этическом смысле. Оставалось только развалиться в кресле поудобнее и включиться в разговор о том, что “пора бы уже перестать маяться дурью с этими съемными квартирами”, “возьми хотя бы с собой еды, в морозилке полно замороженных чебуреков” и “как там поживают твои игры на работе”. С темы переезда я мягко свернул при помощи Чу (сестра тоже явно готовилась съезжать, и теперь понемногу готовила почву), насчет еды мы долго обсуждали, что важнее – удобство и вкус или польза, и, как всегда, пришли к разным ответам, ну а о работе я рассказывал всегда настолько тезисно, насколько вообще возможно. Все равно мои родители не были фанатами игр. Мать ограничивалась кликерами на телефоне, с отцом мы иногда играли в футбол на приставке, да он когда-то в молодости застал первые шутеры и изометрические ролевки вроде дьяблы. Нынешняя индустрия игр совершенно теряла этих людей как покупателей. Сестра иногда увлекалась каким-нибудь интерактивным кинцом, но тоже уделяла не особо много внимания новинкам. Хотя во все, над чем я работал на студии, как минимум пробовала играть – просто из любопытства, свойственного людям, чьи друзья или близкие приложили руку хоть к какому-нибудь искусству. Все же у большинства людей было особенно отношение к “творцам” – возможно, из-за того, что их работу сложнее было считать именно работой, возможно, из-за того, что каким-либо творчеством занимались весьма немногие, возможно, для кого-то было трудно увидеть разницу между художником в широком смысле и работником индустрии развлечений. В любом случае, семья знала только о том, что я работаю над играми, а вот о том, что я пишу, понятия они не имели. Если все пройдет гладко, и Ни не начнет придираться к чистовику, уже через какой-нибудь месяц выйдет моя первая книга. Впрочем, я еще даже не решил, стоит ли ее публиковать под собственным именем.

Вскоре разговор какими-то неведомыми путями сместился на менее желательные темы. Мать интересовалась, не помирился ли я еще с Минс, и вздыхала о том, что было бы лучше, если бы мы с ней снова сошлись, потому что “кто еще тебя станет терпеть, кроме нее”. Надо сказать, Минс и правда нравилась моим родителям, а Чу, насколько я знаю, до сих пор с ней дружит. Да, основательно меня за два года оплели эти отношения. Но, на мое счастье, Кубрику надоело валяться, и он спрыгнул на пол, так что я был свободен. Я сказал, что мне нужно уходить минут через сорок и попросил позвать к ужину, удаляясь в коридор, подальше от ненужных тем.

Разумеется, моя комната совершенно не менялась, только иногда прибавлялось вещей, которые временно не использовались и перекочевали сюда из других частей дома. Вот тебе и старый телик из зала, вот тебе и доска для глажки белья, вот стремянка – хотя ума не приложу, зачем отец перетащил ее из гаража сюда. Пыли было не так уж и много, мама бы не смогла выдержать ощущения, что одна из комнат запыляется, угрожая чистоте остального дома. Прибавилось цветов на подоконнике – вот, например, этот, белый цветок с тонким изящным стеблем и удивительными лепестками, напоминающими птичьи перья. Вот и все, наверное. Все те же постеры на стенах, все та же шведская стенка, на которой я в последний раз занимался лет шесть назад, все те же старые журналы и модели космолетов на полках шкафов. Да, это место выглядело, как законсервированное в банке детство – остановившееся, замершее, покинутое. Я немного повернул один из горшков, чтобы длинные ниспадающий листья не мешали, и сел на пол, прислонившись спиной к батарее. Сейчас она, разумеется, была холодной, но тут и не в тепле дело.

Я предложил сходить вечером на движ шестерым, с тем расчетом, что как минимум половина по разным причинам откажется, или вообще не успеет прочитать сообщение. В общем-то, так и оказалось. Л.П. отказалась еще в офисе, Курт и Эйч сегодня еще даже не были в сети, хотя дело уже шло к вечеру, я звонил Вик, но она так и не взяла трубку. Зато Фай отписала пару часов назад, что тема крутая, и она пойдет, а потом как бы невзначай спросила, не звал ли я Лекса. С трудом удержавшись от того, чтобы ее подколоть, я сказал, что да, звал. И действительно, Лекс мне ответил еще днем. Он сказал, что как раз собирался где-нибудь угореть сегодня, и уже думал насчет Трикотажа. Трикотаж, также известный как улица Трикотажная, был одним из самых шумных питейных мест города. Эта длинная улица с несколькими прилегающими к ней переулками, небольшими площадями и подворьями начиналась в Верхнем городе и изгибалась вокруг здания одного из концертных холлов, чтобы закончиться образующим тупик зданием пивоваренного завода в восточной, “кирпично-брусчатой” части центра. На самом деле это был не совсем тупик – за пивоварней был выход на бетонную набережную, откуда можно было попасть на мост, пересекающий реку, к входу в центральный парк – если идти по набережной налево, и к одному из офисных кварталов – если идти по набережной направо, по обратной стороне Трикотажа. Эта улица была, наверное, одной из самых посещаемых в городе – особенно по пятницам и субботам. Но идея с бесплатными билетами на “Затмение” Лексу понравилась больше. Сейчас, после короткого обмена воспоминаниями о прошлой общей тусе на кольце, Лекс словно бы ненароком уточнил, не приходила ли мне идея позвать Фай. Уже не сдерживая насмешек, я успокоил его, что да, Фай тоже в теме, и она спрашивала то же самое о нем. Приободренный Лекс заявил, что пошел собираться. Оставался еще один билет, и я подумал, что просто отдам его кому-нибудь на входе – не продавать же то, что тебе досталось даром.

Отложив телефон, я прикрыл глаза и замер, пытаясь понять, о чем я только что мельком подумал, когда переписывался с Лексом, отложив мысль на пару секунд – и вот ее уже нет. Меня преследовало навязчивое ощущение, что я что-то забыл, причем я замечал это сегодня уже несколько раз. Как будто забыл что-то бытовое, но супер-важное, вроде включенного утюга или незапертой входной двери. Или оно было просто похоже на бытовое по ощущениям, а связано было с чем-то другим? Память наотрез отказывалась нащупать эту мысль. Входная дверь звякнула – это отец вернулся с работы. Я медленно прокручивал в голове все, что должен был сделать сегодня, проверил рюкзак – но ни единой идеи не появилось. Все было сделано, куплено, отправлено и так далее. Возможно, это было как-то связано с Минс, о которой мы недавно говорили, и мозг связал это с конвертом? Но ведь конверт я выкинул, да и мысли об отправителе этих писем уже какое-то время не вызывали хаоса в голове, не будоражили чувства, не наводили ни на какие жалящие воспоминания и образы. Так что она тут была не при делах. А что же было?

Я так и не смог вспомнить, потому что через минуту ко мне в комнату зашел отец и позвал покурить во двор. Смирившись с тем, что память отказывалась давать подсказку, я вздохнул и вышел на улицу. Мы сели на скамейку, что стояла на крыльце у задней двери дома, и отец принялся рассказывать новые байки с работы. Мои родители оба недавно вышли на пенсию, и если мать ушла с должности преподавателя немецкого в университете и смирилась с новой ролью, начав уделять свободное время своим идеям по облагораживанию участка и самого дома, то отец работу бросать не собирался. Работал он риэлтором, в основном – с частными домами, и находил в этом не только средства к существованию, но и интересное увлечение. Ему всегда нравилось много общаться с разными людьми, и о многих клиентах он рассказывал нам. Сейчас он занимался продажей дома известного местного рэпера, которого я сам периодически слушал. В жизни чувак, по словам отца, оказался весьма простым и приятным парнем, но дома у него был настоящий трэш. Еще оказалось, что стремянка у меня в комнате обосновалась из-за того, что отец решил заняться ремонтом гаража, и все шло к тому, что выездные ворота все же будут починены. С отцом, разумеется, было общаться проще, чем с матерью – отцы всегда понимали желание своих детей съехать подальше, как только у тех появится такая возможность, и относились к этому проще, как и к жизни в целом. Действительно, если тебе перевалило уже за шестой десяток, и ты уверенно приближаешься к шестидесяти, у тебя есть жена, которая хозяйничает по дому, и двое детей, которые уже более-менее выросли и стали самостоятельными – о чем дальше беспокоиться, ведь твои главные квесты, по мнению общества, в этой игре выполнены? Остается только спокойно и в свое удовольствие дожить отведенный тебе век.

Вскоре мать вышла на улицу и, дежурно возмутившись курению, позвала нас на ужин. Ближайшие минут пятнадцать мы, как образцово-показательная семья, сидели за одним столом и с аппетитом поедали что-то вроде пасты, в маминой интерпретации. Я был вынужден – даже не особо покривив душой – ответить, что да, конечно, это вкуснее всяких бургеров, и довольная собой мать принялась рассказывать о том, как недавно хотела приготовить плов в кухонном комбайне, но отцу отчего-то не понравилось, и она решила, что для плова комбайн не годится. Отец только пожал плечами – зная, сколько он ест, я бы не удивился, если бы он вообще такого не помнил. Когда мама отвлеклась на обсуждение с сестренкой автошколы, в которую та собиралась скоро записаться, я улучил момент и под столом протянул уже долго выжидающему рядом Кубрику кусок мяса. Тот благодарно махнул мне по ноге хвостом и принялся абсолютно беззвучно жевать добычу.

Ближе к половине девятого я встал из-за стола, вымыл свою тарелку в мойке и пошел в комнату за рюкзаком. Еще раз убедившись, что все на месте, я ничего не выложил дома и не забыл, я напоследок взглянул на новый странный цветок и пошел на кухню. Мать убедительно напомнила про чебуреки в морозилке, и мне не оставалось ничего, кроме как переложить штук шесть в пакет и засунуть в рюкзак. Ну, это явно лучше, чем есть те же чебуреки, но магазинные, которые и рядом с домашними не валялись. Я попрощался с мамой, чмокнув ее в щеку и поблагодарив за еду, погладил довольного Кубрика, который даже замурлыкал, выказывая признательность за мясо, слегка стукнул Чу пальцем по макушке – она попыталась достать меня локтем с разворота, но не вышло – и привычно стрельнул сигарету отцу, который всегда считал, что грех не попросить сигарету у того, кто уходит.

Выйдя из дома, я зашел в небольшой магазинчик через дорогу, где купил пачку апельсинового сока, после чего заказал такси до съемной квартиры, чтобы оставить там все лишнее перед тем, как двинуться на кольцо. На часах было 20:35.

* * *

Приехав домой, я поставил сок в холодильник, кинул чебуреки в морозилку, выложил из рюкзака блокноты и набор ручек, оставив их на рабочем столе. Все остальные нужные вещи – ключи, прозрачный пузырек с таблетками, паспорт, компактные наушники-затычки вместо стандартных накладных, пачку сигарет, четыре билета – я рассортировал по карманам джинсов и темно-красной толстовки, рассудив, что через час-два на улице будет уже слишком прохладно для футболки, пусть даже плотной. За воротник толстовки я зацепил и очки.

Я умылся холодной водой и пару раз пшикнул духами с верхней полки в ванной – подарок Минс, который держался уже почти год, но все же вот-вот закончится. Половина упаковки жвачки нашлась в кармане ветровки в шкафу, и там же неожиданно обнаружилось несколько мелких купюр и горстка монет. Все это перекочевало в задний карман джинсов. Еще раз проверив все снаряжение и сменив кеды на цветастые кроссовки, которые было куда сложнее оттоптать на танцполе, я удовлетворенно кивнул и вышел из дома.

Добираться до пункта назначения на трамвае было не слишком удобно – пришлось бы делать пересадку на бульваре, ждать единственного трамвая, который оттуда ходил до Старого города, да и от нужной остановки до кирпички топать довольно долго, а я, хоть и поужинал у родителей, все же хотел перед всем действом зайти куда-нибудь слегка перекусить – на “Затмении”, как и на большинстве подобных мероприятий, можно было только выпить, а из еды была лишь опциональная закуска к шотам в виде долек апельсина или грейпфрута. Всего пару раз я наблюдал на тусах небольшую будку с бельгийской картошкой-фри, и оба раза мне к тому моменту было уже не до еды. Прокрутив в голове эту мысленную цепочку, я решил добраться до места на метро, которое обычно игнорировал. Закурив сигарету и включив музыку в наушниках, я двинулся в сторону ближайшей станции метро, которая была в минутах пяти ходьбы от моего дома – в кои-то веки этот пункт в описании квартиры в объявлении не оказался приукрашенным в несколько раз.

В целом я не очень любил метро по трем причинам. Первая – мне по какому-то роковому невезению почти всегда нужно было сделать как минимум одну пересадку, чтобы доехать в нужное место. Вторая – станции некоторых веток были заложены довольно глубоко, и долгие поездки на эскалаторе частично нивелировали преимущество по скорости перед наземным транспортом. Третья была совершенно очевидна – совершенно неадекватное количество людей вплоть до шести-семи часов вечера, по некоторым направлениям и того дольше, следовательно – теснота и духота. Однако ездить именно в Старый город из текущей квартиры оказалось не так уж и неудобно: проехать нужно было шесть станций в пределах одной ветки, и на середине этого пути, когда и начинался Старый город, поезд выныривал наружу и ехал по поверхности следующий несколько станций, пока не покидал исторический район. Видимо, это решение, примененное еще на паре участков по всему городу, было призвано придать месту больший колорит – сами наземные станции имели весьма классический вид, без потерь по функциональности. Это походило на поездку в скоростном трамвае, так что мне было не на что жаловаться, к тому же в такое время – а было уже без пяти девять – пассажиропоток заметно уменьшался.

Я ступил на платформу одновременно с тем, как прибыл поезд, и мне даже не пришлось останавливаться или ускоряться – я пересек платформу и вошел в вагон ровно в том же темпе, что спускался по лестнице, и двери сомкнулись сразу после того, как я занял угловое место в правой части вагона. Мне всегда нравились такие моменты, когда по случайности мой тайминг был идеален, как, например, когда я подходил к пешеходному переходу ровно в ту секунду, что зажигался разрешающий сигнал светофора. Иногда я думал о том, как было бы приятно постоянно жить в идеальном тайминге, ни для чего не ускоряясь, не замедляясь, не останавливаясь. Наверное, это ощущается так, словно весь мир подстраивается под тебя. Да, это наверняка позволяет любому человеку почувствовать себя действительно особенным и исключительным, в противоположность почти всему, что с нами обычно происходит каждый день.

Вагон был непривычно пуст, даже с учетом позднего времени – вместе со мной в нем находилось человек десять, не больше, хотя и в соседнем вагоне было примерно так же. Я не взглянул на табло ожидания, но, скорее всего, поезд прибыл почти сразу за предыдущим. Я переключил в плеере атмосферных, но меланхоличных Riverside на более легковесную дженерик-попсу, куда более подходящую для создания правильного настроения перед движем.

Большинство из пассажиров уткнулись в экраны телефонов, несколько человек дремали, кто – поклевывая головой в такт движению поезда, кто – запрокинув голову назад и открыв рот. Глядя на них, мне и самому слегка захотелось спать, по телу прошла легкая дрожь, я подавил зевок и пару раз дернул себя за мочку уха. Что же было лучше – шумная веселая тусовка с музыкой и выпивкой, с кучей народа, ярким светом и содрогающимся от битов полом, или крепкий долгий сон, после которого чувствуешь себя отдохнувшим, в котором было что-то интересное, чего не могло быть в реальном мире? Но ведь любой сон рано или поздно заканчивается. С другой стороны, тусовка тоже заканчивается – если только ты не живешь там, где даже утром и днем можно найти место, в котором, как и во сне, легко скрыться от реальности. С третьей стороны, присниться может что угодно – в том числе и эти несколько часов отрыва под рев музыки, со случайными знакомствами и плывущей головой, частично ослабив контроль над собой, который, как оказывается именно в такие моменты, мешал жить, был прослойкой между миром и твоим мироощущением, делая естественное искусственным и простое – сложным. С четвертой стороны, детализация снов оставляла желать лучшего, как и их запоминание. С пятой стороны, считалось, что это можно изменить путем долгой работы над осознанными сновидениями. С шестой стороны, это было ужасно сложно и долго, да и ничего не гарантировало. И все же я не знал точно, что я предпочитал больше – сон или реальность. Этот вопрос был слишком запутанным и разносторонним, и каждый раз в новой ситуации с новым контекстом ответ получался разный.

Поезд, проехав три станции, вынырнул на поверхность, и мне открылся шикарный вид: тонущий в сумерках и источающий прохладное спокойствие парк, что лежал между путями и грузным силуэтом Старого города, линия горизонта которого была подсвечена необычно розовым закатным солнцем, взметнувшаяся со столба стая птиц, напуганная проносящимся мимо них поездом, сверкнувшая на миг в воздухе тонкая нить – быть может, паутина, свитая старательным пауком между оградой путей и одной из стоек, что вырастали из этой ограды на равном друг от друга расстоянии, движение кажущихся отсюда миниатюрными людей по мощеным булыжником улицам, между кирпичных зданий арт-галерей, белеющих стен церквей, мраморных колонн музеев и невысоких башенок отреставрированного форта. В такие моменты я испытывал очень краткое, но сильное чувство, похожее на какой-то чуть ли не мистический опыт – единение со временем и пространством, острый творческий порыв, когда тонущий во вдохновении мозг, запечатлев яркую картинку окружающего мира, за доли секунды строил на ее основе сюжеты, создавал образы, высвечивал неуловимые, но манящие детали мира, который можно на этом построить, выдернуть из пустоты небытия, облечь в форму, став для этого мира богом. Но чувство это было очень мимолетно, и уже через несколько секунд, максимум – через минуту, яркий образ пропадал из воображения, переставал быть таким реальным. Но даже этих коротких секунд мне хватало, чтобы почерпнуть из момента хотя бы что-то, почерпнуть и запомнить свои ощущения и впечатления, зафиксировать мысли и детали, чтобы потом перенести это на бумагу – хотя бы в какой-то степени оживив этот мир.

Четыре минуты спустя я закончил записывать этот момент в хранилище ему подобных, сопроводив заметку указанием песни, которая играла в наушниках – моя память куда лучше что-то усваивала, если это ассоциировалось с музыкой. Я поставил ее на повтор, чтобы закрепить получше, и, когда поезд остановился на нужной станции, вышел из вагона, с удовольствием потянувшись и встряхнув руками. Станция была расположена на верхнем берегу реки, занятом в этой части русла Старым городом, в то время как нижний берег разделял центр и южную оконечность города, состоящую в основном из промышленных и жилых кварталов да огромных зеленых зон – с парками, лесом, каналами и даже искусственными водопадами. На “югах”, как частенько называли район, жило не больше десятой доли всего городского населения, так что эта часть города выглядела несколько дикой, как будто ее перестали осваивать на полпути, ограничившись созданием форпоста из тонущих в зелени вкраплений пятиэтажек и переносом в этот район большей части промышленных предприятий, что когда-то находились в центре или рядом с Верхним городом. Впрочем, именно из-за своеобразного вида и застройки, такой ленивой и пассивной, мне очень нравилось здесь бывать – это было похоже на поездку за город, только весь путь занимал минут пятнадцать. Естественно, в теплое время года здесь, куда ни плюнь – шашлыки, пикники, купания и прочий активный отдых, и даже сейчас я видел, как по мосту двигаются группы людей – кто на юга, кто обратно в город.

Мне тоже нужно было к этому мосту, потому что в место – бывшее еще двадцать лет назад самым плотно застроенным заводами и цехами кварталом на нижнем берегу, а теперь превратившееся в один из крупнейших культурных и тусовочных хабов города, в котором бывшие склады и заводские помещения были переделаны под арт-пространства, коворкинги, залы для театральных постановок, творческие мастерские, ивент-холлы и так далее – в это место нельзя было попасть из Старого города, потому что ни один мост не возвышался над изгибом, который река делала вокруг квартала, действительно почти принимая форму кольца, оставляя на нижнем берегу, со стороны югов, лишь узкую горловину прохода, не шире двухсот метров. Это выглядело довольно забавно, когда ты ночью гуляешь по Старому городу вдоль набережной, и вдруг перед тобой вырастает странный район – здоровенные кирпичные здания с силуэтами фабрик и складов, расписанные граффити, украшенные лианами, и где-то там, в центре этого места что-то гудит, долбит музыка, из малочисленных и небольших окон вырываются лучи света, тогда как улицы этого квартала едва-едва освещены, но все же видно, как там происходит оживленное движение, и можно услышать отдаленный шум голосов. Река начинает огибать этот участок, и ты проходить его почти что по периметру, не наблюдая ни единого моста, ведущего в сие занятное место. Но через несколько минут перед тобой все же появляется мост на другой берег, где наверняка можно будет найти вход и посмотреть, что же там происходит. И ты, разумеется, не отказываешь своему любопытству. Фактически, именно так я сюда и попал в первый раз, лет девять-десять назад, когда кольцо еще только начинало свою метаморфозу, а сам я еще был школьником, развившим в себе чудную привычку выбираться на ночные прогулки, даже когда было не с кем. Улыбнувшись этому забавному воспоминанию, я закурил и направился к мосту.

* * *

Здание кирпички, где должно было проходить “Затмение”, находилось в левой части кольца, недалеко от набережной. Туда можно было попасть либо с самой набережной, либо свернув с одной из двух главных улиц квартала в короткое ответвление, в котором, помимо бывшего корпуса кирпичного завода, располагались блинная, фастфуд с претензией на приготовление мяса на открытом огне и выставочный комплекс “Скважина”, к задней части которого примыкали парковка и небольшая пешеходная зона, по периметру заставленная типичными для уличного фуд-корта вещами: широкими деревянными бобинами в качестве импровизированных столов, окружающими их простыми стульями без спинок, лавками, двумя лестницами-амфитеатрами в углах. На парковке частенько – не только по субботам и пятницам – было полным-полно байкеров, отчего-то избравших этот участок кольца одним из своих излюбленных мест для встреч. Когда я проходил мимо глубокой арки, ведущей из переулка в этот своеобразный дворик, я успел заметить с десяток мотоциклов на парковке, да в самом пространстве уже было довольно многолюдно. Люди сновали туда-сюда через арку, стояли группами у стен “Скважины”, рассаживались за столики и на ступенях лестниц, болтали, подходили к небольшому прицепу, в котором продавали алкогольное мороженое, кто-то уже был навеселе и исполнял какие-то не слишком техничные, но рьяные танцы. Из чьих-то колонок играла музыка – тот же мимолетный летний попс, что я недавно слушал в метро.

Люди здесь были самые разные: от явных школьников – не старше, чем я был во время первого своего визита сюда – кричаще одетых, громких, эмоционально возбужденных, и до пожилых пар, с любопытством прогуливающихся по улицам и переулкам. Ну и все, кто между ними: укутанные в кожу байкеры, офисный планктон в лоферах и со стаканами жизненно необходимого им кофе, небольшие отряды из неразлучных с телефонами девиц в откровенных легких нарядах, бодро щебечущие на своих языках туристы, отвязного вида студентота с рюкзаками и сумками, влюбленные парочки, гуляющие по набережной или уединившиеся за столиками, бодрящиеся дамы за сорок, диджеи и организаторы ивентов, локально известные рэперы, рабочий люд с производств… Благодаря такому разнообразию кольцо всегда казалось мне одним из самых ярких и колоритных мест в городе.

Я прошел мимо кирпички, глянув на внутренний двор – по нему сейчас ходило несколько человек, завершая подготовку площадки. Это место было похоже на двор за выставкой, только побольше, а в остальном – те же лавки и стулья, бобины-столы, расставленные перед небольшой сценой поддоны с матрацами, та же лестница-амфитеатр, только пониже и пошире, прилегающая к основному зданию большая деревянная веранда, на которую можно было попасть из просторного коридора, что обычно служил баром или гардеробом – смотря кто и в каком формате организовывал движ. Отличительной особенностью двора кирпички была трехметровая строительная вышка, которую использовали во время ремонта и обновления внешнего вида заводского корпуса, для перекраски рыжего кирпича в красный, ну и для разрисовки стен завода сюрреалистическими граффити. Когда ремонт закончился, новый владелец решил выкупить вышку, за время работ приобретшую весьма колоритный вид, и с тех пор она стоит в центре двора, вмонтированная в бетонное основание. Иногда ее использовали как большую горку для лазания или площадку для сидения, иногда на самом верху устанавливали проектор или какую-нибудь светомузыку.