banner banner banner
Не время для человечности
Не время для человечности
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Не время для человечности

скачать книгу бесплатно


Авель протянул человеку бумагу, ручку и конверт. Тот отошел чуть подальше от толпы, уселся на белый песок и принялся писать. Где-то на середине письма плечи мессии поникли, и он уткнул лицо в ладони. Посидев так немного, он вздрогнул, слабо улыбнулся и быстро закончил письмо. Затем положил его в конверт, на котором как можно аккуратнее написал адрес получателя, заклеил конверт и зачем-то изрисовал его заднюю сторону взявшимся из ниоткуда зеленым маркером. Закончив это последнее дело, человек встал, вернулся к своим неизбежным убийцам и отдал конверт Авелю.

– Передай его нашему общему знакомому. Думаю, ты найдешь способ. Это все, о чем я прошу.

Рыжий задумчиво кивнул. Затем достал нож, и остальные, обступив человека со всех сторон, сделали то же самое. Уже ничто не могло сделать этот момент более глупым и драматичным, так что вскоре кто-то нанес первый удар, затем удары посыпались на мессию градом – только и видно было, что блеск ножей и брызги крови. Через минуту все закончилось – с последним ударом тело человека просто растворилось в воздухе, и история про странную тоску и бесконечное одиночество в пустоте сознания… Завершилась. Наверное, она могла бы завершиться как-то иначе или даже продолжиться, но ее автор, набирая последние строки, не рассчитал дозу пафоса, поймал передозировку и упал замертво.

День. Что хотел сказать автор?

Лучший способ понять, что с твоим восприятием мира что-то не так – поделиться им с другими людьми.

    Бриджит Фойл

Черный экран. Короткие титры. Надпись “конец”.

В студии зажегся свет – слишком резко, и гостей шоу ослепило после тусклой картинки последнего эпизода сериала. На сцену вышел пухлый коротышка в синем пиджаке и, приторно улыбнувшись, объявил:

– Дамы и господа, вот и подошел к концу первый сезон. После рекламной паузы мы продолжим эфир и обсудим с приглашенными кинокритиками то, что мы сейчас видели. Не переключайтесь!

Оператор махнул рукой, и все участники передачи расслабленно осунулись в своих креслах, а ассистент ведущего принес всем кофе. Спустя пару минут веселой и оживленной беседы голос со съемочной площадки зычно сосчитал от трех до ноля и объявил эфир. Ведущий подобрался и натянул на лицо фирменную улыбку гомосексуальной акулы.

– Реклама пролетела незаметно, не так ли? С вами снова вечернее шоу Кайла Карпентера, и мы начинаем обсуждение только что просмотренного нами в прямом эфире финала последнего творения мэтра Пола Гонкеса. Учитывая несколько непривычный формат, финал не оказал лично на меня сильного воздействия. Мистер Боу, что скажете вы?

Сухощавый старикан в растянутом свитере, вальяжно развалившийся в кресле, отхлебнул кофе, причмокнул губами и принялся выражать свое мнение.

– Знаете, Кайл, у меня еще с самого первого эпизода возникли сомнения насчет выбранного режиссером формата. Сериалу не доставало изобразительности, кинематографичности. Думаю, я не слишком преувеличу, если скажу, что это произведение не сильно бы потеряло, будь оно оформлено в формате графической новеллы. Проще говоря, по духу это скорее комикс, чем телешоу. Кроме того, меня несколько смутила рекурсивность сюжета. Не хочу сказать, что это какая-то революция в жанре, но складывается впечатление, будто Пол хотел в первую очередь не снять сериал, а что-то донести до зрителя.

– Что же в этом плохого, Джим?

– Мне кажется, в данном случае он пытался донести что-то чересчур личное. В этом вся проблема – фигура автора слишком сильно проглядывает сквозь сценарий.

Сосед мистера Боу – пижон лет сорока, с тремя подбородками и прилизанными волосами – оживился, задвигался в своем кресле, привлекая к себе внимание.

– Совершенно с вами согласен, Джим! А что еще хуже, так это совершенно неприемлемый градус пафоса практически в каждой фразе практически любого персонажа. Очевидно, что старина Пол хотел написать напряженный, драматичный и сложный сюжет, но не рассчитал ни своих возможностей, ни объема времени, необходимого для написания сценария, поэтому ему пришлось все больше и больше уклоняться в сторону радикального и, не боюсь этого слова, второсортного постмодернизма. Результат налицо – сюжет упрощен и схематичен до ужаса, символизм навяз в зубах уже к четвертой серии, и в целом произведение напоминает черновик, довольно сырую работу. Кроме того, меня несколько вывело из себя то, что Пол попытался сделать с любовной линией – все эти намеки, полуфразы, метафоры и так далее. Это ни в коем случае не новаторский прием – изображать отношения двух людей через аллюзии и только со стороны одного из них. Мы ведь даже не увидели сам портрет девушки, нам его стыдливо показали вполоборота! Уж не потому ли это, что мистер Гонкес не счел нужным выделить часть бюджета на написание этой самой картины? Экономия усилий – просто во всем.

Сурового вида дама, сидящая справа от трехподбородочного, недовольно нахмурилась, всем своим видом демонстрируя отношение к отсутствию среди главных актеров своей коллеги по гендеру.

– Мне всегда казалось, что Гонкес – переоцененный халтурщик, да еще и страдающий мизогинией. Расизм, гомофобия и прочие нездоровые идеи ему тоже явно не чужды. Не совсем понимаю, как человек подобных взглядов умудрился добиться признания на международном уровне – все-таки мы ведь не в пятидесятые живем.

Сидящий напротив Джима Боу молодой парень хипстерской наружности демонстративно закатил глаза.

– Элен, вы вообще видели его пресс-конференцию? Когда прозвучал вопрос “Почему среди ведущих актеров нет ни одной женщины, хотя в сценарии девушка есть?”, Пол попытался заболтать журналиста своими фирменными разговорами про субъективность оценки экспериментальных жанров искусства с позиции общепринятых норм и ценностей и так далее, словно желая сойти за кодирующегося женоненавистника, но, как мне кажется, тут скрыто что-то другое… Возможно, он не хотел вводить девушку в экранизацию просто из-за нежелания видеть в этой роли никого, кроме той, с кого – возможно – он и срисовал этот образ. Разве это не дает веский повод задуматься о ее реальном существовании?

Боу согласно кивнул.

– Да, еще одно доказательство того, что история вышла слишком личная. Когда дело касается личного, человек редко способен сохранить художественную непредвзятость и объективность. Устами главного персонажа проповедуется отчужденность, но в каждой серии в глаза бросается чрезмерная откровенность всего сюжета в целом – если это не какая-то хитро запрятанная ирония, то весьма серьезная недоработка, как и довольно часто повторяющиеся мысли. Складывается впечатление, что автор хотел быть абсолютно уверенным в доходчивости своих посылов, чего пытался добиться, заставляя протагониста раз за разом проговаривать одно и то же.

Ведущий, пролистав небольшой блокнот, решил выдвинуть на обсуждение критиков еще одну тему, к которой ему явно не терпелось перейти.

– Уважаемые, а что вы думаете о, собственно, главном герое? Начнем с вас, мистер Грейвуд.

Прилизанный толстяк пожал плечами.

– Трудно сказать, Кайл, трудно сказать. Если оценивать каждого из них по отдельности, а не как собирательный образ одного человека, то впечатления сильно разнятся. Лысый из последних серий и сиганувший с обрыва юрист-психонавт мне понравились, а вот Авель, мессия и все остальные, кто был до – нет. Возможно, мое мнение было бы иным, не закончись вся эта трагическая история откровенным фарсом.

Кайл закивал.

– Давайте все же представим главных героев как единого персонажа. Что вы можете сказать о нем, Элен?

– Это не слишком реалистичный характер, неприкрытая наивность и какая-то отрицательная харизма, что ли. Думаю, все его проблемы высосаны из пальца, как и проблемы почти любого белого гетеросексуального мужчины среднего класса. Ему стоило завести котенка или начать играть в теннис – думаю, ему это подошло бы. А что касается его взглядов на жизнь и попыток ими поделиться… Понимаете, все это выглядит несколько топорно, потому что он пытается уместить свою откровенность в неправильный формат – весьма иронично, ведь эту ошибку делает и сам мистер Гонкес. Его персонажам просто не хватает контекста. Возможно, решение главного героя написать книгу было интуитивно правильным, но, поскольку прочесть ее нам не дали, остается ожидать чего-то подобного только от самого режиссера.

О чем-то задумавшийся Джим Боу вдруг спросил:

– А вам не кажется, что протагонист на самом деле – весьма неприятный тип? Я вот слушал эти личные откровения и в какой-то момент мне показалось, что за всей его искренностью скрывается тот еще подлец. И в определенный момент я понял, что ни за что не пожелал бы быть его другом, не хотел бы даже, чтобы он просто знал обо мне, таким образом включив меня в свою странную систему координат. Есть люди, одним своим существованием источающие негатив. Глянешь на такого – и скажешь: нет, мистер, это не про меня, до свидания. Вы не привнесете ничего хорошего в мою жизнь.

Хипстер чуть улыбнулся.

– Да, знаете, я тоже что-то такое заметил. То есть оно как бы очевидно, раз уж о подобной натуре протагониста прямо говорится в финале, но там это делается с эдаким изворотом, мол, великого мученика не поняли, обидели, уличили во всех смертных грехах – посмотрите на несправедливость! Но сейчас мне кажется, что в этом смысле Пол промахнулся – возможно, его основной персонаж действительно был таким, каким его описывают прочие личности. Если, конечно, это не было главной задумкой – борьба внутри человека, его ненависть к себе и восхищение собой же. Другое дело – ценность этой борьбы и рефлексии, которую автор пусть и критикует, но, опять же, в ее собственных рамках. На самом деле, как мне кажется, логичным завершением этой истории было бы ее уничтожение, предание не огласке, но забвению…

Неожиданно из динамиков на потолке студии раздался скрипучий и вкрадчивый голос.

– Вы должны понимать, что это невозможно. Каким бы авангардным и экспериментальным искусство ни было, оно никогда не переходит эту черту – удалению из творческого процесса элемента позирования, полного устранения от публичности. Многие пишут в стол, но делают это или для тренировки, или со скрытым желанием разоблачения, чтобы ответственность за вывод своего творчества в свет частично легла на кого-то еще. Человек всегда желает внимания. Человек пытается заполучить внимание разными способами, в том числе показным равнодушием к оному. Человек хочет радоваться и страдать всегда напоказ, не так ли, Пол? Человек любит отчуждение от своих слов – в силу защиты, этим отчуждением предоставляемой. Защиты от стыда за свои мысли, которые можно теперь вложить в уста всего лишь литературного героя, участника театрального действия, не одинокого в этом действии, не могущего в силу законов физики быть спектаклем одного актера. Великая ловушка искусства – в его кажущейся реальности, заставляющей зрителя забыть о том, что это только чья-то фантазия. Почему бы не перемыть косточки одним своим персонажам, используя других в ипостасях кинокритиков? Почему бы не ввести в сюжет закадровый голос, обличающий этот самый прием? Ты дома. Ты тут полноправный хозяин и можешь делать все, на что способно твое воображение. Вот только зачем? Зачем ты так долго писал это, зачем угрожаешь написать еще больше? Зачем ты спрашиваешь это у себя, словно оправдывая бессмысленное действие тем, что сомневаешься в его осмысленности? Ты просто очередной несчастный идиот, который сбежал от реальности, потому что не нашел в себе мужества принять ее такой, какой она оказалась. Можешь пока развлекаться с рекурсией, самообличением и прочими маскировочными извращениями, но помни – ничто из этого не спасет тебя от себя самого, и однажды колокол будет звонить, а ты уже не сможешь спросить, по кому. Колокол звонит, и…

Ночь. Уж боле никогда

Порой я все же стряхиваю сон с усталых век, но то бывает очень редко.

    Жермендин, “Все, что я помню об этом мире”

…И я просыпаюсь, лишь на краткий миг задерживаясь на странной грани между сном и явью, где все реальное и нереальное сосуществует в гармонии. Сев на кровати и тяжело дыша, я открываю заметки на телефоне и судорожно пытаюсь ухватить хвосты сна, вспомнить, что именно за сюжет я видел, но хвосты неизбежно ускользают, оставляя лишь привычную уже уверенность, что сегодня мне снова снился тот же человек, что и каждую ночь на протяжении уже долгого времени. Еще я помню строки:

За несколько дней или парочку месяцев
Дерево жизни, на которое вы взбирались по лестнице
Сузится до одной-единственной ветки
На которой можно только повеситься
Ведь здесь больше никого и ничего не осталось
Кроме воспоминаний едких
Нервов оголенных
И невыносимой усталости
И вот, после всех пережитых вами лишений
Останутся в живых только двое влюбленных
Надежная петля и немытая шея
И уже никто не сумеет разнять их
Сцепившихся навеки в самых крепких объятиях

Вдруг вспоминаю – что странно, почти дословно – монолог безумца из сна, с которым я курил на балконе. Я рассказывал ему о своей трагедии, он отвечал на это какой-то ужасно запутанной теорией заговора. Единственное, чего я не помню, так это финала его рассказа, когда он поведал о каком-то особенном месте, исполняющем желания. Вскоре после того, как он закончил свой рассказ, к подъезду прибыла машина скорой, санитары взбежали по лестнице и увели моего собеседника, а он даже не сопротивлялся, только улыбался как-то странно.

Распахнувший окно ветер разметал по полу листы бумаги и мелкий мусор. На улице шумит дождь, и внезапная вспышка молнии высвечивает силуэт огромной черной птицы, сидящей на подоконнике. Ворон переступает с лапы на лапу, открывает клюв, и комнату заполняет каркающий хохот…

Вечер. Улыбнитесь, вас снимают

Не обманывай себя. Ты не принадлежишь к тому сорту людей, кому суждено стать великими и остаться в истории благодаря своим идеям и целям. Твоя идея – обесценивание любых целей, а твоя цель – выдать банальность за идею.

    Диалог с самим собой

– “И комнату заполняет каркающий хохот”. Вы что, серьезно?

Под скептическим взглядом издателя я чувствую себя неуютно, но все же отвечаю.

– Это аллюзия на “Ворона” Эдгара По…

– Я знаю, на что это аллюзия, молодой человек. Скажите, неужели она вам тут необходима? И почему она выглядит так топорно, выспренно, эклектично с этими “заметками” и “телефонами”?

– Дело именно в топорности. Понимаете, я как бы оставляю фон фоном, пытаюсь обозначить стилистику и атмосферу, не вдаваясь в многостраничные описания, сосредотачиваюсь на самом действии. Кстати, там есть очень важный момент, до которого вы не дочитали: карканье ворона прерывает выстрел…

– Послушайте, чтобы отходить от избыточности текста и многостраничных описаний, следует сперва научиться создавать эти самые описания. В вашем романе я не нашел ни одной сцены продолжительностью более двух-трех страниц. И это при том, что сам роман растянулся на две с половиной тысячи страниц! В итоге создается ощущение, что ты прочел сборник сценариев для скетчей, уж извините меня за подобные сравнения.

– Что поделать, в каких реалиях я сформировался, в тех реалиях и написал книгу. От этого нельзя уйти, не будучи гением, но я ведь не претендую на такое звание.

– Ну хорошо, опустим краткость формы. Но что с содержанием? Все то чересчур образно, абстрактно и эмоционально, то слишком сжато и сухо. В итоге две трети рукописи напоминают выдержки из дневника девочки-подростка, а еще треть – конспект лекций по какой-то псевдонаучной эзотерике. Это вы тоже так и задумывали?

– В какой-то степени да. Я, конечно, не могу оценить, насколько сильно в крайности я ударился, но такие эмфатические качели должны были создавать контраст, на фоне которого выгодно сыграла бы большая часть сюжетных линий.

– Охотно вам верю, но ничего не могу поделать со своим вкусом – он наотрез отказывается принимать подобные эксперименты, ко всему прочему щедро сдобренные эпизодической хромотой стиля, резким смешиванием форматов, максимализмом и пафосом, сочащимися из доброй половины высказываний персонажей. А эта слоистость повествования… Разве вы не видите, что это дешево, дешево и избито? Перепрыгивание с одного потайного дна на другое быстро приедается, а став самоцелью романа, решительно перестает впечатлять, вызывая лишь отторжение.

– Я вас услышал. Можете ли вы что-нибудь посоветовать? В каком направлении мне стоит смотреть при переработке текста?

– Я не хочу сказать, что у вас нет таланта. Вы далеко не посредственность, но… Возможно, вам было бы полезно одно из двух: или поубавить амбиции и написать что-нибудь несколько более скромное, без замашки на грандиозность и славу Гомера с Джойсом, или просто повзрослеть. Поверьте, двадцать лет – слишком рано для того, чтобы браться за, с вашего позволения, magnum opus. Работа всей жизни может быть написана лишь по прошествии большей части этой самой жизни. Впрочем, сцена с издателем меня весьма позабавила. Будь на моем месте кто-нибудь более самодовольный, он бы из кожи вон лез, чтобы найти какие-нибудь аргументы для отказа, отличные от приведенных вами в самой сцене. Тем не менее, ваша осведомленность о недостатках рукописи не делает ее объективно лучше, лишь заставляет задуматься, зачем вы изначально пришли сюда.

– Разве это не очевидно? Потому что это есть в книге. Как еще придать чему-то выдуманному значение, если не повторив его в реальности первого порядка? Теперь, когда сцена в редакции крупного издательства подошла к концу, наступило время для миниатюры с монстрами в темноте. Всего доброго!

Ночь. To have and to hold

Даруй свет, и тьма исчезнет сама собой.

    Эразм Роттердамский

Что случилось?

Где я?

И где я только что был до этого?

И что это вообще было?

Твою мать.

Вокруг одна сплошная темнота.

К такой темноте глаза никогда не привыкнут.

Я, разумеется, ни черта не вижу.

Только слышу слабый запах ночного воздуха в дуновениях ветра.

Завтра мне на работу.

Вчера я вроде бы умер.

Из этой темноты можно делать сердца для демонов.

Мой мозг будто разделился на три части.

От главной как бы шли ниточки к двум другим.

Словно у моего мозга появились очень далекие районы.

Ставшие полуавтономными.

Одна часть еще помнила, что секунду назад была удивлена.

Скорее даже в шоке.

Словно у нее что-то только что пошло не по плану.

Еще была горечь – горечь поражения.

Другая часть хотела вернуться куда-то.

И чего-то ждала.

Нужно было кому-то помочь.

Еще был ужас – ужас понимания.

Существует ли мое тело?

Я ощущаю конечности, пытаюсь шевелить ими.

Они перемещаются в пространстве, но не могут найти друг друга.

И остальное тело найти тоже не могут.

Забавное ощущение.

Голова как будто… Пуста, что ли.

Как будто черепушку кто-то вскрыл и оставил мозг без защиты.

Я уже настолько привык не видеть, что не чувствую, когда веки закрыты.