скачать книгу бесплатно
В кармане пальто закурлыкало, и он резко встал, шагая в мой закуток, где ловилось получше. Я оцепенел, разжижаясь, как медуза на песке.
Опасный человек, которому я наставил рога, стоял прямо за моей спиной – улавливался легчайший аромат мужского парфюма, а кашемировая пола терлась о спинку кресла.
«Минотавр» выцепил из кармана серебристую плашку телефона, и пронес его над самой моей головой.
– Алё? Да, Ленусик. Что? М-м-м… Ну, да! Спасибо, Ленусик… Ох, я и забыл совсем! – подхватился Брут, пряча девайс. – Мне же в Москву, по делам… По важным! Вот и всё. Так что… без меня!
Раскланиваясь на ходу, он пальнул дверью, а Вартанян, будто отстреливаясь, звонко шлепнул себя по залысому лбу.
– Чуть не забыл! Тебе же тоже туда же, Антоша!
– Куда же же ж? – воздвиг я брови домиком, чувствуя, как унимается трясца.
– В Москву! Там какой-то конгресс по районным изданиям намечается, впритык к «каникулам», а проживание за счет принимающей стороны. Понял, в чем изюминка? Короче, закончим с газетой, и свободен! Билеты, командировочные – всё у главбуха. Только извини, – Армен Суренович развел руками, – на самолет у нас денег нема, поедешь в плацкартном!
– Да ладно, – великодушно сказал я, унимая радость, – уж как-нибудь.
– Учти, – хихикнул Сандро, – Новый год будешь в поезде справлять!
– Было бы с кем, – мудро отреагировал я, – а где – это вторично.
В коридоре бухнуло. Фима в ковидной маске юркнул в редакцию так быстро, что дверь выстрелила ему в спину.
– «Хванчкары» не было, купил «Киндзмараули», – протараторил он, замедляя темп. – А… где?
– Это вторично, «долгий парень»! – весело крикнул ответсек. – Наливай!
* * *
…Крашенная белым дверь палаты дрогнула, словно эхо воспоминания, и повариха гулко мяукнула на всё хирургическое отделение:
– Обе-ед!
Снулые и вялые пациенты сразу оживились, зашебуршились. Пища в скучном больничном бытии – единственное развлечение. Пока я тащился в столовку, памятное осыпалось с меня, как рыжая хвоя с позабытой новогодней елки.
– Па-аберегись! – налетел веселый голос с хрипотцей.
Ловко переставляя костыли, меня обогнал тощий и жилистый Василь из соседней палаты, держа на весу «костяную ногу» в гипсе, как в белом валенке. Вокруг Василя расходился запах курева.
– Вот утроба ненасытная… – проворчал вечно сумрачный Захар, тяжело опираясь на бамбуковую трость. От него попахивало валидолом.
Сам я ни с кем не знакомился, таился, как нелегал в тылу вероятного противника. Просто слыхал, как переговаривались ломаные и битые больные.
Из распахнутых дверей столовой тянуло парком, накатывали запахи и гомон оживленных голосов – шуточки, смешки, подначки шли фоном.
Я пристроился в очередь из самых голодных. Тетя Зина, пышущая румянцем в раздаточном окне, налила мне миску супа с сайрой. А на большом мятом противне разнеженно желтел омлет, порезанный на квадратики. Картинка!
– Антон Пухначёв, пятый стол.
– Кушайте на здоровьечко!
– Спасибо…
Обычно я ем вдумчиво, без жадности и суеты, но сегодня будто спешил куда-то. Схомячив первое и второе, кружку с компотом унес с собой.
На мое счастье, в палату положили меня одного, избавив от болтливых соседей, храпящих по ночам. Поставив компот на тумбочку, я аккуратно прилег, постанывая от удовольствия, и перенесся памятью на сорок семь лет тому вперед…
* * *
…Проехали Мантурово. Уплыл назад простенький вокзальчик, смахивавший на поселковый универмаг. Промелькнули тонконогие решетчатые мачты, распускавшие лучи прожекторов – в режущем глаз белом свете даже искристый наст темнел, будто присыпанный цементом. Потянулись низенькие скучные домики, придавленные пухлыми перинами снега, зачастили деревья, смыкаясь в непроглядный лес.
Мне было хорошо и спокойно. Мелочи жизни, копошение буден, Бруты, Вии – всё осталось за коробчатым задком «Неоплана», теряясь в извивах поземки. Скорый поезд нес меня, баюкая, частя перестуком колес, а уже завтра я окунусь в московскую круговерть… Сказка!
В окне смутно отражалось мое лицо, подведенное пьяненькой улыбочкой. Это все соседка с верхней полки – Наташа, кажется… Или Даша? Надо же, говорит, уходящий год проводить!
– Без двадцати уже! – разнесся по проходу высокий, звонкий голос Наташи или Даши. – Готовность номер один!
– Есть, товарищ командир! – добродушно забасил попутчик с боковушки, Павел или Петр. В общем, на «П».
А вот и сама соседушка – в теплом халатике и лохматых тапках с помпонами. Шествует, хватаясь за поручни локтями, чтобы не цеплять заразу ладошками – качается под ручку с вагоном…
Длинные струящиеся волосы небрежно оплетены золотистым «дождиком», глаза блестят, пухлые губки то и дело в улыбку складываются… Хороша, чертовка!
– Антон… Ой! – девушку шатнуло. – Постелишь мне, ладно?
– Ладно, – сказал я покладисто, и тут же засомневался, расхрабрившись под хмельком: – Вдвоем на верхней полке? Чревато. Лучше у меня внизу…
– Я вот тебе дам! – строго погрозила мне соседушка, а затем, уловив шальной второй смысл, покраснела. – Да ну тебя! Говоришь, что попало!
Я молитвенно сложил ладони.
– Больше не буду!
– Ла-адно, прощаю, – затянула Наташа или Даша, по-девчоночьи важничая. – Подходи к первому купе, наши все там будут.
– Так точно! – перенял я армейский формат Петра или Павла.
Провожая глазами девушку, я оценивал вприглядку ее фигуру, а заодно завидовал наташиной или дашиной открытости. «Наши все» – это попутчики, с которыми она уже успела познакомиться. Скоро у первого купе весь вагон соберется…
Я опустил узкую «девичью» полку и раскатал свернутую постель. Бельишко сама пусть, раз не хочет вдвоем…
Поднатужившись, достал матрас с третьей полки и расстелил внизу, своему одинокому организму. Вдруг мысли о суетном покинули меня, упорхнув, как спугнутые птицы – приминая постель, уселся Брут. В стильной спортивке он выглядел обычным пассажиром. Вагона СВ.
– В-вы? – выжал я, оплывая ужасом.
– Мы, – невозмутимо подтвердил Федор Андреевич, и слегка раздвинул губы в мефистофельской улыбке. – А чего это ты сбледнул, Антоний? Садись, перетрем за жизнь…
Я медленно опустился, нащупывая диванчик задницей. Сердце билось глухо и часто, попискивая в ушах и затемняя свет. Отстоявшиеся страхи взбаламутились, а недавняя боязливая радость смерзлась, как дерьмо в стужу.
«Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел, а от тебя, Брут, и подавно уйду!» – крутилось в голове. – Тут и сказочке конец…»
Глянув на Петра или Павла, буржуин непринужденно кивнул ему:
– Спасибо, свободен.
Петр или Павел дисциплинированно удалился, а на губах Брута заиграла насмешечка.
– Ну, что, герой-любовник? Побазарим? – порывшись в кармане, он достал конфету в блестящей обертке, с шелестом развернул ее и сунул в рот. – Жнаеш, а ведь Шветка на тебя жапала… На тебя! Предштавляеш, как любов жла? Ум-м… – «Минотавр» покачал головой, жуя и причмокивая. – Вкушно! И что ты думаешь? Пока выбирал, как мне вас дрючить, целую коробку слопал! Зато выбрал. Я вас, попугайчики мои ощипанные, разлучу! Вот и всё. Супружницу мою безутешную в этом времени оставлю – пущай рыдает, я ей тазик куплю, – а тебя, Антоний, зафутболю в самый застой! Брежневский, я имею в виду. Вот и всё. Не веришь?
– Верю, – каркнул я пересохшим горлом.
– И правильно делаешь, – Федор выудил знакомый серебристый смартфон, покачал его на ладони, а затем вытянул руку и сунул гаджет ко мне в карман. – Пусть пока у тебя побудет, потом заберу, хе-хе… Психоматрицу я еще в редакции снял, а минут через десять… – он глянул на часы «Лонжин». – Ровно через шесть минут эта твоя «душка» угодит в одна тыща девятьсот семьдесят третий… нет, пока еще семьдесят второй… и вселится… Ну-у… Не знаю даже, в кого. В такого же, как ты, чмошника, или в бомжа, в алкаша, в старика-инвалида… В той локации выбор скуден. Вот и всё. А неодушевленная «тушка» останется здесь – завалится на пол, наделает в штаны… Будет ножками сучить и мычать. Прикинь? Но ты не волнуйся, все будет хэппи-энд! Наташа проследит, чтобы Антоху Чернова срочно сняли с поезда и поместили в специализированное учреждение… Вот и всё. Глядишь, через месяц-другой на горшок ходить научится Антоша, ложкой кушать и выговаривать букву «Р»… – притушив глумливую ухмылочку, Брут закатал рукав спортивного костюма, открывая маслянистое сияние золотых часов. – О! Пора, мой враг, пора. Посидим на дорожку!
Буржуин дурачился, получая огромное удовольствие от своей затеи. Отсев на боковое сиденье, он то и дело кривил губы в беглой усмешке. И этот гримасничавший «минотавр» стал моим последним видением – вокруг вскрутился бесшумный вихрь, темные и светлые полосы завились туманными, рваными обручами, скрещиваясь и распадаясь. И бысть тьма…
* * *
…Перевалившись набок, я сел, помогая себе руками. Обождал, пока сердце угомонится, и встал, сжимая костлявые кулаки. Меня не тянуло в «светлое прошлое», но вот он я, весь тут. «Жизнь дается лишь дважды»?
«Ладно, согласен. Куда ж деваться? – суматошные мысли сливались в «бегущую строку». – Что ни делается, все к лучшему, верно? Разве не так?»
Я устало опустил плечи, сникая, и тут же выпрямился, зло одергивая себя: хватит страдальца изображать! Чего ты лишился в будущем, мальчик-попаданчик? На вопрос «кого?» отвечать не стоит: ты здесь, Светлана – там, а между вами непреодолимая пропасть лет. Забудь.
Все твои потери – это старая отцовская двушка, но ты разменял ее на огромную страну! Гордись! Проснись и пой.
Что ты видел, Антон Чернов, в своем тусклом и пустом житии? Тебя шугали в школе и чморили в армии, ты всю свою никчемную жизнь пробоялся – гопников, девушек, начальников, старослужащих… Ну, так и не казнись, не кляни Брута. Может, он нечаянно сотворил добро, тебе желая зла? Дал тебе шанс, Антон Пухначёв отныне и присно, попаданец ты хренов!
Бросай пить и трусить. И хватит уже в чмошниках состоять! Вкалывай, как проклятый, днем и ночью, «за себя и за того парня», но добейся всего – денег, славы, женщин!
Мещанские хотелки?
– Ну и пусть! – с силой вытолкнул я.
И отправился на физиопроцедуры.
Глава 2
Москва, 22 января 1973 года. Разгар дня
– Бельишко я твое постирала, погладила, – домовито суетилась Сергеевна, выкладывая китайскую «Дружбу» с начесом.
– Спасибо! – обрадовался я. Залезать в чужие кальсоны жуть, как не хотелось, но эти хоть чистые. – И что бы я без вас делал!
– Да ладно! – засмущалась хлопотливая санитарка, отмахиваясь, и заново всполошилась: – Ой, ты ж документы не забудь!
В слове «документы» Марья Сергеевна ставила ударение на второй слог, и это звучало как-то по-родственному, что ли, словно у бабушки в гостях.
– Вот паспорт твой… пять рублёв… мелочь… ключи… портсигар…
Кивая, я раскладывал имущество Пухначёва по карманам, и тут сердце дало сбой – простодушная Сергеевна передала мне серебристый гаджет, «подаренный» Брутом.
Как он здесь вообще оказался? Моя психоматрица, мой комплекс нейронных состояний или… Да как ни извернись, обзывая душу «по-научному», она всего лишь информация! Но смартфон – материальный объект. Он-то как попал в прошлое?
«Сделай лицо попроще, – мелькнула трезвая мысль, – что ты вообще можешь знать о времени? Два часа по радио пропикало – вот и все, что тебе известно!»
Кивнув, я небрежно сунул «портсигар» в нагрудный карман заношенной офицерской куртки на овчине, и обул знаменитые войлочные ботинки «прощай, молодость». Готов к труду и обороне.
– Ну, все, Марь Сергевна, до свиданья!
– Смотри, не пей больше, – проворчала санитарка. – А то доиграешься!
– Всё, завязал я с этим делом!
– Ну, ступай, ступай…
Заглянув в ординаторскую, обставленную парой продавленных диванов да шкафчиками, я никого из врачей не застал, зато повсюду висели их портреты, рисованные карандашом – целый альбом извел на медперсонал.
Строгий Андрей Евгеньич, отпустивший чеховскую бородку, моложавый Николай Егорыч, не удержавший пышный чуб под белой шапочкой, бойкая Ирина Витальевна с полными губами, таившими улыбку…
Мне страшно повезло с реципиентом – и глазомер у него оказался в порядке, и чувство цвета, и понимание формы, и пространственное воображение, и твердость руки. Недели две я маялся, приучая сучковатые пальцы алкаша работать с рисунком, подтягивал моторику, но талант не пропьешь! Рука слушалась все лучше, штрихи ложились все уверенней, легче. Я перепортил кучу невзрачной упаковочной бумаги, исписал три карандаша «Тактика», зато обрел покой, как тот скряга, что нашел свой потерянный и оплаканный золотой. Ведь художество – это все, что у меня есть.
– До свиданья, – сказал я, обводя глазами портретную галерею.
Натянул на русый «ершик» лыжную шапочку, и зашагал прочь.
* * *
Три недели в больнице – это бесконечное круженье между палатой, туалетом, столовой и процедурным. Выписка обрывала скучную карусель, отпуская в Большой мир. Мир 1973 года.
Привыкнуть к новой реальности, принять ее как данность, было непросто – память вязала к «родному» будущему. Валяясь часами, я поневоле сравнивал «прекрасное далёко» с «советской действительностью». Прикидывал, взвешивал…
С обеих сторон хватало и плюсов, и минусов. Тянуло, сильно тянуло порыться во всемирной помойке Интернета, а мне предлагали бубнёж «Ленинского университета миллионов»…
«Зато как одуряюще пахли больничные, общепитовские котлеты! – плеснули энтузиазмом мысли. – Да и толку в тех сравнениях…»
Правда, что… Текущее время плескалось всюду, проникая даже в мои сны. Напористое, оно бубнило на волне «Маяка», шелестело страницами «Комсомолки», завивалось сизым дымком «Беломора», накатывало поджаристо-ржаным духом «Орловского» за шестнадцать копеек буханка.
Настоящее пропитывало меня, как вода – иссохшую почву. Я даже начинал боязливо прислушиваться к себе – не прорастает ли доброе и вечное, занесенное советскими ветрами у излета эпохи?
«Не пугайся, быдло креативное, – отразилось в голове, – до «ватника» тебе еще расти и расти!»
На «Новослободской» я украдкой заглянул в паспорт Пухначёва, зеленую книжицу с серпастым-молоткастым. Он… то есть, я? …родился в сорок шестом, значит, ему… то есть, мне? …сейчас двадцать семь. На восемь лет младше «подсаженной личности»! Это плюс. И здорово, что зовут нас одинаково – не надо переучиваться на другое имя. Хотя все девчонки берут фамилию мужа, и ничего. Бывает, что и не по одному разу. Но вот прописан мой тезка в коммунальной квартире… И это минус.
Я вышел на «Арбатской», медленно погружаясь в неведомое мне бытие, как тот робкий купальщик – сначала ногу вытянет, пальцами воды коснется, затем по щиколотку войдет… По колено… По пояс… Плеснет на грудь… Занырнет с головой…
Пока что самым сильным впечатлением стал удивительно спокойный ритм жизни в столице СССР. Никакой беготни на тротуарах и пробок на улицах.
Полвека спустя в Москве даже ночью толчея, а тут… Лепота! Не спеша и не обгоняя, проехал красно-белый интуристовский «Икарус», ему навстречу – салатового цвета «Волга» с шашечками и желтый милицейский «луноход» с синей полосой вдоль по кузову. Прокатился серый «газон»-хлебовозка… Вот и все дорожное движение.
