скачать книгу бесплатно
Нужна тоска – чтобы не умереть. А смерть нужна – чтобы не тосковать.
Безумная Фекла ощупывает свечи на подлинность.
Знакомый старик с морщинистой кожей и причудливо выгнутой лакированной палкой.
Низкое осеннее солнце. От солнца томление, и все кажется бренным.
Нужно заново себя отыскать, нужно ощутить свой возраст.
Думал, грустно от осеннего солнца, но вот оно скрылось, а веселее не стало.
До чего нереальна смерть. Умерли многие люди, кого я хорошо знал. И все же их смерть не реальна. Только и остается воображать их себе живыми.
Сколькие к этому возрасту уже умерли, и ничего не записывали, а что, если записывание возможно и там? Как со мной бывало, как будто читаешь во сне.
Человек в красной куртке хотел освятить крестик. Его сориентировали на отпевание, а он боится покойников.
На подоконнике мне встретился странный жук. Я его переворачиваю на живот, а он тут же переворачивается обратно на спину и сучит лапками.
Семеновна показала фотографии, где она девочка, и говорит: мужа убили в молодости, зарезали. Он в тюрьме сидел, но я всю жизнь его любила, и он перед смертью меня вспомнил.
Вспахали клочок земли, наверное, посадят кусты.
Семеновна ездила к старцу молиться за сына, чтобы не пошел по стопам отца.
Алена объяснила про ектенью: это читается вовсеуслышанье.
В стороне кладбища туман, как в «Вампире» Дрейера, и между елок лысый мужик делает движенья «ушу».
Мокрая трава под осенним солнцем. Трава подрагивает и поблескивает.
Семеновна целуется на прощанье: ты такой горяченький.
Отец Сергий столько масла помазал, что стекает на брови. Бабушка всю службу знает, дублирует тихим шепотом каждое слово.
Из дворца студенты кидали камни в машины. Приходила милиция, смотрела запись с камер видеонаблюдения. Видны лишь летящие камни: хитрые студенты.
Семеновну ударило по затылку откидной крышкой. Приходит с обеда, подставляет мне голову: понюхай, водкой не пахнет? Прикладывала водочный компресс и целителя Пантелеймона с мощами.
Может, и были всходы, но их задушили.
– Сколько прошел за день? – подсмеиваются бабушки.
Чирикает невидимая птичка.
Папа с больным мальчиком. Папа присел у святой воды. Мальчик с зажженной свечкой то подойдет к канону, то отойдет от него.
Теперь они уже в окошке, где щебетала птичка. Мальчик, как в церкви, ходит теперь кругами вокруг лужи, разрывает травинку и бросает в нее.
Вдруг солнце блеснуло на алтарь. На юге солнце садится быстро, а у нас медленно, под острым углом к земле, и оттого много сумерек.
Женщина прижималась к иконе, я подошел, попятилась будто в испуге.
За обедом Володя с дьяконом говорили про вертолеты, а от них перешли на ворон, и с тем же азартом обсуждали их манеру вить гнезда, дразнить собак.
Пророк принес в клюве новое слово пагинсон. Я спросил, что это? Он объяснил, но все равно было непонятно. Я дремал от звука его голоса. А как пишется? Па-гин-сон! но можно и по-гин-сон! Дальше он пошел уже к бабушкам: клепать им про «пагинсона».
Елка почти не раскачивается. Небо выше. Лужи дрожат чуть заметной дрожью.
Бабушка смешно крестится: накладывает крестик совсем маленький, величиной с нательный.
Вчера заходили Лелик с Мариной. Лелик спросил: Дима, скажи, ты рад своим сыном? А когда я пожаловался на хандру, Марина посоветовала пить чай лежа.
Стемнело, и ветра не видно, пошла служба, и ветра не слышно.
Женщина всхлипывает, переходя от иконы к иконе. Следом за ней молча переступает мужчина.
Марина рассказала, как она подслушивала и подсматривала у чужих квартир, и результаты слежки заносила в блокнот.
Лысый мужик никогда ничего не пишет, а тут, смотрю, присел к столу… да нет, это другой – я их перепутал.
В голых деревьях приглушенно щебечут птицы.
Жизнь с какого-то момента походит на соскальзыванье.
Оля дала мне селедки прямо рукой. У нее сына забрали в ракетные войска.
Увядшая трава торчит из снега. Старушка с хорошо сохранившимися ножками в ажурных чулочках. Остатки снега превратились за день в серый рыхлый лед.
Большая черная муха проснулась из-за оттепели и ползает по столу. Я вынул стельки из ботинок и на ночь положил их прямо на стол. Муху вдруг заинтересовали стельки. Мне неприятно, что она будет ползать по моим стелькам, я собираюсь ее согнать, сбросить ее за край стола во мрак, но муха почувствовала движение, поднялась в воздух и полетела прямо на меня, и я стал от нее отмахиваться.
Старенький дядечка с палочкой, отходя от канона: Ну… что же делать…
Молодой человек на коленях на мокром гранитном полу (его только что помыли).
В сумерках людской прилив.
Куст хлестнул по лицу (по губе).
Марина мечтает жить, где жарко, и вообще нет зимы. Я разубеждал ее насчет жары.
Марина пришла с антоновкой и чесноком, и уж взялась за курицу, и вдруг застыла. И говорит: она переходила Литейный у Дома офицеров и увидела, что несется скорая помощь с сиреной. Потом она увидела, что вместе со скорой несется другая машина, и женщина, идущая впереди, видимо, из-за скорой ее не заметила, и машина на полной скорости сбила ее.
Марина рассказывала все это, застыв на цыпочках с распущенными волосами. Раздался такой грохот и хруст, и сбитая женщина лежала в такой позе… Скорая остановилась, а другая машина уехала.
Марина очень осторожная, и вообще она боится машин, но если бы она сделала два лишних шага…
Соне папа подарил полосатую кошечку, один глаз отвалился и потерялся. Оля-повар пририсовала ей оторванный глаз зеленым маркером. На глаз не похоже, похоже, что прижгли зеленкой.
Человек не просто стареет, у него то приступ старости, то обратно слегка помолодел.
Девушка с ребенком на руках нагрела свечку так, что она у нее загорелась с другого конца.
Пустынность городского клочка
В чем существенная разница между первым и последним снегом. Про первый все сразу знают, что он первый. А про последний – никто. И когда уже окончательно ясно, что он был последним – все о нем уже позабыли.
Подслушал, как женщина ставит свечку: Господи, дай нам только здоровья, больше нам ничего не надо.
Солнце скрылось за край окна, и теперь я гляжу на снег. Там, где вчера были лужи, теперь проталины.
Общее между людьми и снегом: человек в первый раз появился в церкви, и потом навсегда исчезает. И это замечаешь не сразу, ведь никогда не знаешь точно, что видишь кого-то в последний раз.
И даже в ясный день, среди бела дня в церкви немного сумеречно.
Мужчина долго стоял у канона, теперь стоит перед иконой Спасителя, закрыл глаза и покачивается с пятки на носок.
Жил-дремал и умирал-дремал.
Как легкомысленно я прожил жизнь. Как легкомысленны хоть эти листки.
Не оттого не чувствуешь весны,
что нет ее в природе, а в тебе
самом с годами омертвел
весенний нерв.
Трактат о ветрах: как он воет, как раскачивает деревья, осязанье его лицом.
Пока солнце низкое, и тени особенно причудливо длинные.
Дотягиваюсь взглядом до могил.
Мужик поцеловал подножие креста на Голгофе, а баба ему: Миша! Миша! Куда я тебя учила – в ножки.
Дремлю у стола для записок, подрыгивая ногой.
На кладбище мне несколько раз попались на глаза рыжие крысы.
Мало людей и машин, улица на углу с Авиационной перегорожена. Редкая возможность при свете дня наблюдать пустынность городского клочка.
На улице мужик разговаривает по телефону. Рядом с ним несколько белых пакетов, похожих издали на стадо гусей.
У женщин, заходящих с жары, мокро между лопаток.
У церковного прилавка мама с мальчиком и старый дядечка. У мальчика оторвалась маленькая пуговичка, через минуту у дядечки из кармана выпала булка.
Молодые липы трепещут листвой на вечернем жарком ветру.
Когда под ветром ель и береза шевелятся, видно, что это два дерева, разных не только по форме, но и по содержанию. Как будто и человек бывает более лиственным, либо хвойным.
Большая чайка взлетает из мокрой травы. Чайка до чего большая, шею вытянет – как гусь.
Бабушки у канона говорят о недавно умершем священнике: ему теперь ничего не надо. Ни есть, ни пить – ничего не надо. Жалко, – говорит другая. – Конечно, жалко, не то слово, жалко!
Ну вот и ветер, от предчувствия которого у меня щемило сердце. Но вот ветер поутих, и его защемило снова.
Девушка у кладбища фотографирует собаку: усадила ее так, чтобы в кадр поместилась цветочная клумба.
Истинное призвание поэзии – утешение.
У женщины высыпались монетки, и раскатились по камню.
Розовая девочка с игрушечной коляской. Приходят на ум: игрушечный гробик, игрушечный катафалк.
На могильном кресте для священника фамилию поставили в скобки, а так, оказывается, делается только для монахов.
На трапезе заговорили про медуз, что, оказывается, врагов у них нет, а они все ядовитые. Их враг только море, выбрасывающее их на берег.
По нестриженной траве ходить мокро.
Юноша в церкви кланяется так низко, что между расставленных ног показывается его перевернутое лицо.
Трава разрослась в получеловеческий рост.
Взлохмаченное небо.
Женщина спросила про икону: а кто это с крыльями? – И произнося «с крыльями», помахала руками.
Кто-то разорвал исповедальную записку о грехах и выбросил в урну а ветер разметал обрывки по площади. Я их собрал, скомкал получше и бросил обратно, а ветер снова разметал и расправил.
Мужчина объясняет дочке лет восьми-десяти: он отдал сына, чтобы люди его растерзали – искупил грехи человеческие.
На отпевании мужчина фотографирует покойную в гробу на телефон, издающий звук капающей воды.
Слушая шум деревьев, я подумал, а шумят ли деревья зимой? Или лишь ветер шумит, а деревья молчат.
Папа присел на корточки, фотографирует снизу вверх сына, играющего на скрипке на фоне церкви.
Настоятель в проповеди сказал, что Предтече усекли главу «по прихоти какой-то плясуньи»\
Опять с неба сыпется это слабое подобье снега, и даже не тает, а остается, покрывая землю белым налетом. Кажется, что сейчас полетят листья, и опадут на снег. И опять пойдет снег, и укроет листья.
Теперь вместо снега хлещет по лицу холодный дождь.
Первые сумерки со снегом: земля светлее неба.
Холодный глаз прожектора.
Медленно падающий снег.
Медленно ползущие зимние облака.
