скачать книгу бесплатно
– Бедный мальчик! – вздохнула мадам Могилевская в рупор: из рук она его не выпускала.
Наконец, на палубе транспорта произошло какое-то шевеление и до берега донеслось:
– Эй, на берегу! Говорите! Подпоручик Могилевский желает услышать голос мадам! Он не верит! Его мать тяжело больна и не может быть здесь! Подпоручик говорит, что еще совсем недавно она находилась дома, в Костроме!
Старушке объяснили. Она не без обиды подняла рупор:
– Мышка моя! Сыночек! Это я, твоя мама! Мне Вильгельм Францевич… Ты помнишь Вильгельма Францевича? Он сказал мне, что ты у генерала Барбовича! Я случайно с ним встретилась! Нет, не с Барбовичем, а с Вильгельмом Францевичем! Ты хорошо меня слышишь, Мышонок?
– Да, мама! Я напишу тебе письмо!
– Какое еще письмо?! – возмутилась мадам Могилевская, ее голос приобрел железную твердость и властность.
– Но я уезжаю, мама! Кажется, в Турцию! – донеслось с транспорта.
– Ты с ума сошел, Мишель! Какая еще Турция? А как же папа, а как же я? Ты не выдумывай глупостей! Папа сказал, чтобы ты немедленно возвращался домой!
– Но я не могу! – донесся унылый голос подпоручика.
– Папа тебя не поймет! Я тоже!
Наступила тишина. Молчал берег. Молчали на транспорте.
– Не заставляй меня сердиться, Мишель! – донеслось до подпоручика. – Сейчас же возвращайся! Я жду!
Подпоручик долго стоял в каком-то оцепенении. Затем вдруг резко развернулся в одну, потом в другую сторону, освобождая для себя в толпе некоторое пространство. И снова застыл и неотрывно глядел туда, на берег. Затем пружинисто перебросил ноги через металлический леер, ограждавший палубу, и «ласточкой» полетел в воду.
Ничего такого не ожидавшие от смирно переругивавшегося подпоручика с матушкой, офицеры и солдаты разом загомонили, задвигались. Темнолицый усатый крепыш-поручик выхватил у рядом стоявшего солдата карабин, передернул затвор, стал прицеливаться в плывущего в ледяной воде подпоручика.
– Ах, ты, гад!
И тут на плечо поручика легла чья-то ладонь. Он обернулся. Увидел стоящего перед ним командира сводного конного корпуса генерал-лейтенанта Барбовича.
– Иван Гаврилович? – лишь на мгновение отвлекся поручик. – Я его счас! Не сумлевайтесь!
– Не нужно, – сказал Барбович. – Верни карабин.
– Ну, как же… изменник Родины, гад!
– Мать – тоже Родина, – глухо сказал Барбович и, протиснувшись сквозь толпу своих конников, ушел в трюм.
Вспомнив этот случай с Барбовичем, Врангель коротко взглянул на Кедрова, затем на Кутепова.
– Они не предали Родину. Ее у нас уже нет, – тихо и с тоской сказал он.
– Пока – нет, – согласился Кутепов и, немного помолчав, с легким раздражением, глядя на Врангеля, спросил: – Вы, верно, устали, Петр Николаевич?
– Не люблю пустословия. Раньше надо было о Родине вспоминать. Там, под Каховкой. И в Крыму тоже!
– Вы словно в чем-то нас обвиняете! – проворчал Кутепов. – Не только я виноват в том, что мы потеряли Россию. Все мы. И я тоже. Поэтому я не в Париже и не в Лондоне, хотя мог бы туда уехать. Поэтому я вместе с армией. Это я и хотел сказать. А тех, на «Язоне», извините, я считаю предателями. Изменниками. И слово «Родина» – для меня не пустой звук.
«Началось. Бунт на корабле», – подумал Врангель, уловив эту напористость в тоне генерала. Никогда прежде он не позволял себе такого тона в общении с ним. И то сказать, кто он теперь? Какую страну представляет и он сам, и его армия? Не самое трудное было увести армию из России. Трудности начинаются только сейчас: сохранить ее, не растерять веру в то, что изгнание – это временно, что они еще вернутся на родную землю победителями. Без этой веры армия скоро превратится в бесправный эмигрантский сброд, а его командующего будут считать авантюристом, которому приличные люди не станут подавать руку. Жалкий удел!
Врангель решил сделать вид, что не обратил внимания на тон Кутепова. В конце концов, он прав. Слово – тоже оружие. Особенно такое слово. Не зря мудрый Барбович поставил эти два слова рядом. Слово «Родина» в его высоком смысле имеет такой же вес, как и слово «мать». А тон? Вероятно, Кутепов провел бессонную ночь. Ему пришлось несколько раз объезжать на катере эскадру, разбираться в происшествиях, улаживать мелкие недоразумения и конфликты. Вряд ли это способствует хорошему настроению.
И Врангель подумал, что именно сейчас, еще в пути, когда у каждого покинувшего Родину гложет сердце горечь поражения, самое время вселить в них надежду и сообщить им о своем решении. Оно вскоре разлетится по всем большим и малым судам эскадры и на какое-то время придаст солдатам и офицерам его армии оптимизм и определит им ближайшую цель.
Но, с другой стороны, кто поверит ему сейчас, во время позорного бегства, что победное возвращение в Россию возможно? Он и сам еще твердо не знает, как вся эта его затея может состояться. Слишком много вопросов, на которые пока у него нет ответов. И все же он подумал, что сам, в одиночку, такую тяжелую ношу не осилит. После долгого молчания он коротко взглянул на Кедрова, перевел взгляд на Кутепова.
– Согласен, Родина для каждого из нас – весомое слово! – сказал он и почувствовал, что слишком уж патетически он начал, и несколько тише, но твердо продолжил: – Надеюсь, весной с Божьей помощью мы вернемся.
Какое-то время стояла тишина, каждый из генералов осмысливал сказанное Главнокомандующим. Затем Кутепов поднял глаза на Врангеля и с печалью в голосе произнес:
– Похоже, что возврата у нас нет, Петр Николаевич. Сколько слагаемых должно совпасть, чтобы Господь помог нам и даровал успех! Переправляться обратно неначем: флот продан. Оружие, допустим, есть, но боеприпасов – кот наплакал, на один хороший бой. Надеяться на то, что дядя француз поможет? Не знаю. И большевики. Им эта передышка тоже на пользу. Сил-то у них поболее наших. Не осилим, – загибая пальцы, жестко перечислял Кутепов. И после короткой паузы проникновенно добавил: – А под турка идти ох как неохота!
– Это пока только мысль, – поняв, что ни у Кедрова, но у Кутепова его предложение не находит поддержки, Врангель уже мягче сказал: – Я с вами советуюсь. К этой операции надо подготовиться. Вот давайте вместе и подумаем.
– Я и излагаю то, о чем тоже уже подумал. Можно бы по суше, через Болгарию, Румынию, Молдовию. Только вот вопрос, пропустят ли они нас? – продолжал излагать свои опасения Кутепов: – Но даже если согласятся, мы не сможем скрыть наше передвижение от большевиков. И поэтому еще раз потерпим поражение, только там, на самой границе. Я уж не говорю о том, что мы живем взаймы, на чужом продовольствии. Согласятся ли французы кормить нас, пока мы выступим в новый поход?
– Не продолжайте, – остановил Кутепова Врангель. – Вы не открыли мне глаза, Александр Павлович. Я обо всем этом тоже думал. Поэтому и сказал, что надо подготовиться. Могу вам назвать к перечисленным вами еще много причин, по которым мы можем потерпеть поражение. Но не меньше и обнадеживающих. К примеру, той же Франции не очень уютно иметь неподалеку от себя голодную и непредсказуемую Советскую Россию. И не только Франции. Не сомневаюсь также, что и в большевистском лагере в самые короткие сроки возникнет мощное сопротивление. Но не будем обсуждать сейчас все это. У нас есть время. Немного, но достаточно, чтобы хорошо подготовиться и, по возможности, решить большую часть основных проблем. Мелкие с Божьей помощью сами отпадут. Но не следует делать скоропалительных выводов и решать все второпях, – с легкой досадой в голосе, давая тем самым знать, что больше не хочет слушать возражения, закончил Врангель и более мягко, но по-деловому спросил: – Ну, что там у нас еще?
– Больше ничего, заслуживающего вашего внимания, – в тон Врангелю так же мягко ответил Кутепов, но затем, вспомнив что-то, совсем уж потеплевшим голосом добавил: – Впрочем, есть прибавление в списочном составе армии.
Врангель поднял на Кутепова удивленные глаза.
– У генерала Слащева вечером родила жена, – пояснил Кутепов. – К счастью, на «Твери» нашлись медики, они приняли роды.
– Мальчик, девочка?
– Девочка.
– Он-то, поди, ждал мальчика?
– Девочка лучше, – сказал вице-адмирал Кедров. – Девочки остаются при родителях, а мальчики… мальчиков истребляют войны.
– У вас есть дети? – спросил Врангель.
Кедров поднял руку с растопыренными пальцами:
– Пятеро.
– Имеете право на такие суждения, – улыбнулся Врангель и добавил: – У Слащева теперь прибавится хлопот, меньше времени будет уделять склокам. Пожалуйста, поздравьте его от моего имени.
– На «Твери» Слащева никто не видел. Кто-то сказал, что он на «Илье Муромце». Так что, судя по всему, счастливый папаша еще не ведает о прибавлении семейства.
– По возможности, переправьте его на «Тверь»! – приказал Врангель.
Глава вторая
Эскадра двигалась медленно. Иногда крейсер ложился в дрейф, и все суда, следующие за ним, тоже останавливались, ожидая, пока их догонят и станут в строй отставшие. Затем крейсер снова трогался, и за ним, как утята за уткой, кильватерным строем двигались остальные суда.
Уже с самого начала стала сказываться нехватка продуктов питания и питьевой воды. Хлеб с первого дня стали выдавать по полфунта на человека и полкружки воды утром и в обед. На некоторых судах выдавали еще и по тарелке жидкого супа.
Были и запасливые беженцы, эти во время оставления города примкнули к мародерам. Они принесли с собой на суда немного различного съестного, главным образом муку, и теперь пытались превратить ее в нечто съедобное: размешивали ее с морской водой, вымешивали и, за неимением ни примусов, ни керосинок, пытались печь на горячих судовых трубах что-то вроде коржиков. Во всяком случае, с их помощью можно было хоть немного обмануть голод.
Офицеры принесли из разграбленного Севастополя вдоволь спиртного, в основном вино. А затем, пьяные, стали расхищать корабельные продовольственные погреба. Иные добрались и до корабельных винных запасов и, не покидая своих кают, тихо пьянствовали и играли «на интерес» в карты либо в который раз «перемывали кости» армейскому начальству.
Не миновала чаша сия и крейсер «Генерал Корнилов», на котором находились штаб Главнокомандующего, штаб Командующего флотом и другие службы, а также семьи некоторых офицеров и судовой команды. Днем третьих суток пути в длинной, как пенал, кают-компании собрались некоторые полевые командиры и штабные офицеры и, ожидая, когда к ним выйдет Главнокомандующий, стали обсуждать свое неопределенное будущее.
Старший адъютант Главнокомандующего Михаил Уваров доложил Врангелю о стихийном собрании.
Увидев его в проеме двери, они встали. Главнокомандующий обвел всех своим цепким взглядом. Шатилова, Кутепова и Кедрова он видел в последние недели много раз на дню, они сопровождали его во всех его поездках, вместе они решали кучу дел, связанных с эвакуацией армии. С иными в сумятице последних событий ему встречаться не доводилось, он лишь слышал об их успехах и поражениях. Того же командира Донского корпуса генерал-лейтенанта Федора Федоровича Абрамова он последний раз видел во время поездки к Чонгару в районе Джанкоя и Таганаша. Это было недели две назад, может, чуть больше, а кажется, прошла вечность – столько событий вместило в себя это короткое время. До Врангеля дошли слухи, что там, на Крымском перешейке, Абрамов был ранен.
Генерал-лейтенанта Михаила Архиповича Фостикова Врангель видел в Феодосии, во время размещения на судах Кубанского корпуса. Рядом с ним сидел и его «хвостик»: так называли его начальника штаба – полковника Туган-Барановского.
Кто тут еще?
Александр Васильевич Кривошеин, возглавлявший правительство при штабе Русской армии. В последние дни от избытка административного восторга он пытался решать даже те дела, которые не относились к его компетенции, за что получил от Врангеля нагоняй, который мало пошел ему на пользу. Но, человек по натуре мягкий, он не умел подолгу обижаться.
Рядом с Кривошеиным он увидел давнего своего сослуживца и еще более давнего товарища, действительного статского советника Николая Михайловича Котляревского. В мае Врангель послал его своим представителем в Софию, Белград, Киль и Париж. Котляревский оказался на редкость толковым, четким и исполнительным человеком, порученными ему делами он занимался, как своими собственными – и вскоре они ощутили это на фронте. Военные грузы пошли в стан Врангеля бесперебойно и, главное, своевременно. Вернулся Николай Михайлович из командировки почти перед самой эвакуацией армии и был Врангелем тут же назначен своим личным секретарем.
Дружбой с Котляревским Врангель не мог не гордиться. В родословной Котляревских насчитывалось множество славных российских фамилий: Кузьмины-Караваевы, Барятинские, Дурново, Родзянко, Мусины-Пушкины, Шереметевы, Воронцовы-Дашковы, Шуваловы. Несколько предков Николая Михайловича вошли в вечность через литературу. Алексей Иванович Мусин-Пушкин открыл рукопись «Слова о полку Игореве», а другой предок – Иван Петрович Котляревский – был известен как сочинитель «Энеиды» и «Наталки-Полтавки», ставших классикой малороссийской словесности.
Николай Михайлович был единственным человеком среди блистающих погонами военных в партикулярном платье. Он сидел в дальнем углу стола и был почти не виден из-за массивной фигуры командира сводного конного корпуса Ивана Гавриловича Барбовича. В последних, уже крымских боях, его корпус изрядно потрепали, почти разгромили махновские повстанцы. Барбович был мрачен, он и сейчас все еще тяжело переживал эту свою неудачу, в которой до какой-то степени был сам виноват: поверил, что с нерегулярным войском, этими дядьками, мужиками, он легко справится. За свою самоуверенность он и был жестоко наказан.
Здесь же еще Врангель увидел сухонького жуира и весельчака – генерала Антона Васильевича Туркула и грузного казачьего генерала Вячеслава Григорьевича Науменко. Этих двух он не видел давно, еще с боев под Каховкой.
Были в кают-компании еще несколько человек, лица которых Врангель не мог вспомнить. Вероятно, это были командиры дивизий, назначенные Шатиловым вместо погибших в недавних боях.
– Добрый день, господа! – тихо сказал Врангель. – Прошу садиться!
Все разом сели.
Врангель высмотрел место во главе стола, предназначенное для командира крейсера, а сейчас его уступали ему. Но он прошел мимо, в глубь кают-компании, и уселся на свободное место между Шатиловым и Барбовичем.
– О чем речь? – вновь, бегло оглядев всех, спросил Врангель.
– Обо всем понемногу. О жизни, – уклончиво ответил Науменко. – В том смысле: что было, что будет, чем сердце успокоится.
– Ну, и к чему пришли?
– Ни к чему. У каждого своя правда.
– Размышляем, ваше превосходительство, як так получилось, шо мы сейчас из дому бежим, а большевики в наших домах вино-водку пьють, – пояснил Науменко. – Пока убегали от большевиков, думать было некогда. А сейчас появилось время, и жутка обида нас взяла.
– Я тоже об этом думаю, – согласился Врангель.
– Вот! По всему так получается, что не должно бы такого быть, – прогудел своим низким голосом Барбович. – До Тулы дошли, до Москвы осталось два конных перехода. Это если без спешки, с ленцой. Что случилось? Кто и когда допустил ту самую главную ошибку, из-за которой мы, как те бездомные бродяги, по чужим огородам шастаем?
– Ну, и к чему пришли? – нахмурившись, допытывался Врангель. Он понял, это стрела в его адрес.
– Нет вывода. Каждый в свою дудку дует. Вон Кривошеин, тот стоит на том, что виноват весь народ. Будто вся Россия, весь народ поднял руку на «помазанника Божия». За это, говорит, нам и послана кара небесная.
– Не переиначивай, я не так сказал, – покачал головой Кривошеин. – Я о чем? Если бы мы все… Ну, все наши вожди разом объявили, что ведут войну с большевиками ради того, чтобы в дальнейшем восстановить на престоле законного царя…
– Вспомнил! Расстреляли законного царя. А незаконного…
– Всем миром выберем. И станет он законным, – продолжил Кривошеин. – Михаил Романов тоже когда-то незаконным был, пока народ свою волю не изъявил. И сейчас бы так. Был бы царь – и народ поддержал бы нас. Пожили без царя, узнали теперь, почем фунт лиха. Особенно крестьяне. Они в нашем государстве – главная сила, всю страну кормят. А к ним бы и рабочие примкнули… Это я так, в порядке размышления.
– Позвольте не согласиться, – отозвался со своего места генерал Абрамов. – Крестьяне, взять, к примеру, тех же донцов, прошли школу мировой войны. И нахватались от родовитой интеллигенции – офицеров, генералов – вдоволь зуботычин. Что в армии, что дома крестьянин всегда ощущал себя черной костью. Его во все времена унижали. И у него начала просыпаться своя гордость. Не-ет, он теперь уже не потерпит зуботычины. И не простит.
– Но вы-то, надеюсь, не применяли кулаки?
– Не надо переходить на личности, Александр Васильевич. Я знаю много вполне приличных офицеров и генералов. Но их, к сожалению, абсолютное меньшинство.
– Выводы! Выводы! – воскликнул Кривошеин.
– Выводы? – Абрамов немного помолчал, собираясь с мыслями. – В таком случае давайте заглянем в историю. Российский народ издревле был разделен на небольшую часть так называемой «белой кости» и на основную массу, относящуюся к «черной кости», которая в большинстве своем пребывала в дикости и необразованности. И еще. Она всегда была безрелигиозна и непатриотична. На протяжении столетий ни царская, ни императорская власть не попыталась восстановить этих людей в их гражданском и политическом достоинстве. Отсюда мораль: нас победила дикая и необразованная масса, в основе своей составляющая народ. Точнее, победила нищета, обида и злоба.
Абрамов обвел взглядом сидящих в кают-компании. Они безучастно, но внимательно вслушивались в спор. И он продолжил:
– Надо было провозгласить демократические лозунги. Да-да! Именно демократических преобразований ждал от нас народ!
– Эк, куда хватанули! Демократия! – вклинился в разговор начальник штаба Кубанского корпуса Туган-Барановский. – Да они не знают, что это такое и с чем ее едят. С мужиком надо было проще. Он земли ждал. А мы даже лозунг этот, про землю, отдали большевикам. И еще парочку. «Фабрики – рабочим!», «Мир – народам!». Большевики хорошо ими распорядились. И чем мы теперь, господа, будем народ завлекать?.. Молчите? То-то же!
– Запутались мы, братцы, в трех соснах, – вновь прозвучал мощный басок Барбовича. – Лозунги – слова. Кто-то бы им поверил, кто-то – нет. Слова сейчас обесценились, недорого стоят. А надо было делом! Вместо на Москву Антону Ивановичу тогда надо было на Царицын повернуть, соединиться с армией Колчака. Краснов бы с севера поднажал. Кладу голову на плаху, большевики бы не устояли. Или я не прав?
– Вы все сегодня правы, – наконец вступил в разговор Врангель. – Бунт начался в семнадцатом, даже несколько раньше. Народ, и верно, поднял руку на царя. А остановить его мы не сумели. Почему? Причин много. В том числе и те, которые вы упоминали. А дальше смута переросла в революцию.
– Это и есть главный вопрос: почему? – спросил Кутепов. – Почему мы, выпускники военных училищ, академий проиграли войну полуграмотным мужикам? Откуда у них появилось столько талантливых полководцев? В какой школе они получили военное образование?
– Эта школа – война. Я имею в виду Первую мировую, – продолжил Врангель. – Там получили выучку такие большевистские командиры, как Фрунзе, Буденный, Миронов, Жлоба, Мокроусов. Много их. Они оказались достойными учениками. Прямо с театра военных действий четырнадцатого они со своим ратным опытом вошли в русскую смуту семнадцатого и возглавили ее. Не будь Первой мировой, не было бы революции. И не только Россия, весь мир выглядел бы несколько по-иному.
Врангель смолк. Остальные тоже молчали, осмысливая сказанное.
– И все же, на мой взгляд, есть главная причина нашего поражения. Ее называл Туган-Барановский, но не слишком настойчиво. Я тоже не сразу понял, в чем вину с себя не снимаю, – вновь заговорил Врангель. – Меня еще до Крыма генерал Фостиков предупреждал: не устоим. И назвал причину. Даже тот мужик, который долго нам верил, стал уходить, дезертировать.
– Устал от войны, – подсказал кто-то.
– И это, – согласился Врангель. – Но не только. Надо было еще немного дровишек подбросить в эту топку. А я поздно понял.
– Какие дрова? Что еще можно было сделать?
– Решить земельный вопрос. Вы меня теперь в чем хотите убеждайте, но победил-то нас – прав генерал Абрамов – простой российский мужик. Он – главная сила в нашей огромной стране. Как была она крестьянской, так и будет до скончания веков. На нем вся наша жизнь держится. Он всю Россию кормит, а сам из века в век впроголодь живет. Перестал он нам верить. А в германо-русской войне в кои-то веки мужик получил в полное свое ведение оружие. Вот и повернул его против нас.
– Раньше бы это понять, когда в Таврии бои шли! – поддержал Врангеля Фостиков. – Надо было начать раздавать землю. Без выкупа. Всем поровну, по количеству едоков.
– Это вы, Михаил Архипович, большевистских листовок начитались, – сказал Барбович. – Им мужик тоже не верит. Слишком долго его обманывали.
