«Жить в двух мирах»: переосмысляя транснационализм и транслокальность

ЗАКЛЮЧЕНИЕ: «ПЕРЕВОДЫ» ИЗ ДОМА

Некоторые мигранты возвращаются домой, полные чувства вины из‐за того, что не переводили достаточно денег. Когда Билим, авысын (жена брата мужа) Айдай, не работающая в миграции мать двоих детей, вернулась в родную деревню через два года проживания в Якутске, ей было неловко навещать своих родственников с пустыми руками. Она уехала в миграцию вместе с мужем вскоре после свадьбы с намерением поддержать стратегию «большой семьи» по совместному наращиванию капитала, которая предполагала объединение накоплений двух нуклеарных семей старших братьев и младшего неженатого брата. Забеременевшей в России Билим было трудно найти работу, и ей пришлось проходить все сложные бюрократические процедуры для оформления вида на жительство. Кроме того, будучи младшей невесткой, Билим была обязана выполнять работу по дому в общем жилом пространстве – убирать и готовить на всю семью; ранее эту обязанность делили поровну между собой все члены семьи. Несмотря на две беременности подряд, Билим ежедневно поддерживала общий дом в порядке, одновременно заботясь о маленьких детях.

Билим приехала домой с чувством радостного волнения, но также ощущая вину, сожаление и стыд, что не смогла освоить хабитус мигранта, продемонстрировав приобретенную одежду и личные вещи или же испытав чувство гордости за переведенные домой деньги. Она гордилась тем, что смогла воспитать детей самостоятельно, не отправляя их домой в Кыргызстан, как это делают многие мигранты. Из-за стыда [уйат], а также из чувства обязанности она заняла денег у свекрови, чтобы заработать на коммерции в самое экономически выгодное время года – перед новогодними праздниками. Эта практика включала в себя покупку предметов домашнего обихода на рынке «Дордой» – крупнейшем рынке в Бишкеке – и перепродажу товара по более высокой цене в деревне. Билим планировала потратить выручку на подарки родителям и обновки для себя и сестер. Сьюзан Тиеме показала, как женщины в Кыргызстане страдают от потери квалификации, занимаясь мелкой торговлей по причине отсутствия доступа к «экономически релевантным социальным сетям»173. Хотя муж Билим планировал в отпуске отдохнуть в селе, мелкая торговля стала для Билим способом быстро заработать денег, которые не были заработаны в Якутске, и тем самым, как она предполагала, восстановить отношения с родительской семьей.

Для многих мигрантов поездка домой представляет собой демонстрацию успеха миграции, наиболее явно выражаемого в материальных вещах – одежде, украшениях и прочих предметах174. Билим, в отличие от Айдай, было нечего продемонстрировать местному сообществу. Хотя Билим признавала значимость рождения двоих детей в Якутске, она не могла смириться с тем, что семья мужа «не купила [ей] обновок» – не обычной одежды, а чего-то визуально выделяющегося, например шубы или золотых украшений. Подобные подарки от семьи мужа были важны для нее, потому что это один из способов признания деревенскими жителями достижений вернувшихся на родину мигрантов. Кроме того, Билим было «неудобно», так как она считала невежливым приезжать к родителям «с пустыми руками». В результате Билим мелкой торговлей заработала на шубу, некоторое количество одежды для детей и подарки родителям. Самым важным для нее было то, что она получила прибыль и смогла вернуть одолженные деньги свекрови, немигрантке, которая заняла их у сына-мигранта.

Изучая вьетнамских женщин-трансмигранток, Хунг Кам Тай столкнулась со следующим парадоксом. Ожидается, что незамужняя вьетнамская женщина будет финансово помогать своей семье, пока не выйдет замуж. Однако если дочери вступают в транснациональный брак, ожидается, что они и дальше будут финансово поддерживать семью, в которой родились, вне зависимости от мнения мужа по этому поводу – «не потому, что они дочери, а потому, что вышли замуж за иностранца»; на дочерей, вступивших в брак с местными жителями, подобные обязательства не распространяются175. Кыргызские женщины-мигрантки и их семьи воспринимают Россию как более развитую страну, однако, в отличие от случая с вьетнамскими транснациональными семьями, здесь не берутся в расчет культурные ожидания. Напротив, кыргызские женщины чувствуют себя обязанными помочь, так как ярлык мигранта включает в себя нормативные предположения о том, что у человека есть доступ к неким избыткам.

Финч и Мейсон176 предполагают, что обязанности родственников по отношению друг к другу необходимо рассматривать как «согласованные зоны ответственности, а не заданные наборы обязательств и требований». Билим не воспринимала подарки родителям как свой долг, но она чувствовала себя обязанной продемонстрировать собственный успех в качестве «мигрантки». Два года ухаживая за детьми, убирая дом и готовя для десяти мигрантов, Билим выполняла свою роль младшей невестки, домохозяйки, не делающей вклада в семейный бюджет. Случай Билим доказывает, что у женщин сильнее проявляется чувство обязанности по поводу демонстрации поддержки в отношении семей, в которых они родились. Несмотря на то что номинально от Билим не ожидалось подарков, она занялась торговлей, чтобы доказать семье мужа, что она способна работать и зарабатывать деньги. Однако тем самым она также продемонстрировала, что транснациональная жизнь укрепила ее чувство стыда по поводу неспособности позаботиться о семье, в которой она родилась. Согласно проницательному объяснению, которое Финч и Мейсон дают случаям вроде истории Билим, воспитание детей и отсутствие трудоустройства в Якутске могут восприниматься как «легитимное оправдание» того факта, что она не оказывала материальной поддержки ближайшим родственникам. Однако авторы утверждают, что женщины «кажется, поставлены в положение, позволяющее им переключаться между несколькими обязанностями одновременно», не делая выбор между двумя семьями177. Вернувшись в Кыргызстан, Билим продолжила выполнять обязанности матери, жены и невестки в патрилокальной семье. Однако обстоятельства сделали ее «склонной брать на себя другие обязательства», так как, по утверждению Финч и Мейсон178, «биография часто ставит женщин в положение, где у них с высокой долей вероятности появляются обязанности перед родственниками, и, следовательно, [женщины] без обсуждений считаются „очевидными“ источниками заботы». В случае Билим мы видим дополнительное доказательство того, что женщины изобретают затейливые стратегии, позволяющие вырваться из структур зависимости, воспроизводимых в семье мужа, «заключив сделку с патриархатом»179. В нормативных гендерных ожиданиях все еще отражается «декларативное» гендерное равенство, имеющее место в Кыргызстане180, а также «советский парадокс» модернизации и женской эмансипации181.

В данной статье описывались те аспекты жизни мигрантов, которым обычно не уделяется должное внимание, – транснациональное родство и транснациональные семейные практики помощи родственникам. В основе материала лежат этнографические данные о женском опыте миграции в Якутске. Поддержание трансграничных родственных контактов представляет собой ключевой момент поддержки транснациональных семей, члены которых живут в географически отдаленных друг от друга местах182. Исследование транснациональных семей из Пуэрто-Рико в США, проведенное М. Алисеа183, выделило ключевую роль, которую женщины играют в семьях: на их плечи возложен «труд заботы, материнский труд, работа по поддержанию родственных связей». Кыргызские транснациональные женщины-мигрантки также воспроизводят чувство семейственности и сообщества посредством практик поддержания контактов с родственниками. Мои эмпирически обоснованные наблюдения показали, что семья и родственные отношения являются пространствами, где «подчинение женщин мужской власти проявляется наиболее отчетливо»184. Взяв в фокус исследования стратегии накопления в мигрантских семьях и решения, связанные с практиками денежных переводов, я вывела на передний план процессы выполнения обязательств по отношению к семье. Тем самым я показываю, что практики пересылки денег гендерно окрашены. Деньги, как и способность их зарабатывать, представляют собой мощный ресурс, определяющий характер отношений между членами семьи.

В описанных выше эпизодах мигранты придерживались семейных стратегий накопления денег на совместные проекты, что ставит их в определенные пространственно-временные рамки. Транснациональные узы, связывающие с домом тех, кто уехал в миграцию в одиночку, позволяют накопить меньше средств, чем конфигурация мигрантской семьи. Однако в семье финансовые стратегии становятся источником конфликта и напряжения в отношениях между близкими и дальними родственниками. Мужчины-мигранты продолжают считать себя кормильцами семьи, однако они более чувствительно относятся к понижению в статусе и тщательнее выбирают работу185. Женщины, напротив, более изобретательны и легче приспосабливаются к новой обстановке, а следовательно, более надежны в вопросах пересылки денег. Многие информанты отмечают, что способность мигранта к пересылке денег тесно связана с важной способностью чогултуш керек [умением копить].

Наконец, моей задачей было продемонстрировать, что миграция оказывает трансформативное воздействие на финансовые обязательства. Чувство долга кыргызских мигрантов доведено до предела, до состояния, когда требования предоставить финансовую помощь «семье, рядом с которой мы живем» и «семье, в которой мы живем»186 превосходят возможности мигранта. Когда мигрантская семья испытывает дефицит финансовых ресурсов, возникают споры по поводу их распределения. Таким образом, мы должны рассматривать гендер и миграцию сквозь призму экономического и трудового неравенства, принимая во внимание иерархичное распределение власти между мужчинами и женщинами, а также обязанности членов семьи по отношению к родственникам187. Говоря словами Финч и Мейсон, с какого-то момента позиции мужчин и женщин, а также отношения между родственниками «не определяются гендером и генеалогией», они зависят именно от «позиционирования по отношению к индивидуальным обязанностям в семье (а не самих по себе гендера или генеалогии), от возможности присваивать и применять те или иные смыслы в ходе коммуникации» (курсив автора)»188. Женщины играют ключевую экономическую роль в транснациональных кыргызских семьях, несмотря на формальное подчинение семье мужа. Миграция оказывает влияние на способность женщин поддерживать семьи, в которых они родились. Страдая от ограничения патриархальными структурами, они борются и сопротивляются неспособности открыто помогать семьям, заводя вторые кошельки, чтобы откладывать деньги без ведома мужей. В противовес бесчисленному множеству виктимизированных образов кыргызских женщин, распространяемых российской и кыргызской прессой, мое исследование является веским доказательством существования женской агентности.

Перевод с английского А. Даур

ДЕТСКАЯ МОБИЛЬНОСТЬ И ТРАНСНАЦИОНАЛЬНОЕ ВООБРАЖЕНИЕ

(НА ПРИМЕРЕ ТРАНСНАЦИОНАЛЬНЫХ СЕМЕЙ ИЗ СЕВЕРНОГО ТАДЖИКИСТАНА)

Елена Борисова

На основе статистических данных и больших цифр в публичном дискурсе сложился портрет «типичного» трудового мигранта из Средней Азии, одной из значимых характеристик которого является его принадлежность к мужской половине человечества189. В фокусе моего исследования оказались семьи мигрантов из Таджикистана с детьми, о которых обычно мало что известно190, когда мы пытаемся смотреть на миграционные потоки «в общем», ориентируясь на макроподходы, которые до сих пор во многом определяют язык российских миграционных исследований191. Согласно последним данным Федеральной миграционной службы РФ192, на территории России по состоянию на 5 апреля 2016 года находилось 878 536 граждан Республики Таджикистан, около 17,2% из них составляли женщины и около 12% – дети и подростки до 18 лет (75 067 мальчиков и 30 783 девочки). Часть этих детей остается невидимыми как для институтов принимающего общества, так и для исследователей, которые занимаются изучением интеграции детей мигрантов и ищут доступ к их семьям через школы и досуговые центры. По некоторым оценкам, в начале 2010‐х количество детей мигрантов школьного возраста, не посещавших школу, составляло от 10 до 25%193, а в связи с ужесточением миграционного законодательства можно предположить, что эти цифры будут расти.

Российские авторы, пишущие о детях мигрантов, часто смотрят из перспективы принимающего общества и пытаются оценить их «успехи» и проблемы, связанные с инкорпорацией в его институты194. Даже если исследователи и упоминают транснациональные связи, практики и идентичности, как правило, они не становятся главным предметом исследования, а рассматриваются скорее как один из факторов, влияющих на инкорпорацию детей в принимающее общество (например, Акифьева195). Между тем, как отмечают О. Бредникова и Г. Сабирова, анализ роли детей в транснациональной миграции из Средней Азии необходим, поскольку они являются полноправными транснациональными агентами196. Часто решение мигранта уехать на заработки или вернуться домой легитимируется именно наличием обязательств перед детьми и членами расширенной семьи197, а решение отложить возвращение семьи на родину – желанием дать детям доступ к российскому образованию198.

В отсылающих странах спектр литературы, посвященной детям мигрантов, в основном исчерпывается отчетами об исследованиях, выполненных по заказу международных правозащитных организаций199, которые принимают «седентаристский» подход и, на мой взгляд, недостаточно критически относятся к собранному материалу, что нередко приводит к воспроизводству моральных суждений. Детям мигрантов обычно приписываются проблемы со школьной успеваемостью (которые не полностью подтверждаются данными, а скорее основаны на оценках учителей и местных «экспертов»), проблемы с поведением подростков, психологические проблемы: «тенденция быть замкнутыми, грустными и подавленными», низкая самооценка, депрессия и проч., методика выявления которых не прописана. Дискурс же СМИ можно исчерпывающе охарактеризовать одной цитатой из интернет-публикации, посвященной проблемам миграции из Таджикистана: «Результаты исследования показали, что негативные последствия миграции более всего отражаются на детях мигрантов, причем неважно, выезжают ли дети с родителями или остаются с родственниками в Таджикистане»200. Таким образом, дети мигрантов воспринимаются изначально как самая уязвимая и самая «проблемная» группа с обеих сторон201, миграция родителей или миграция с родителями – это всегда плохо для детей.

В то время как некоторые исследователи уже обращали внимание на тот факт, что миграция из стран Средней Азии в Россию плотно вошла в образ жизни отсылающего сообщества и стала необходимым этапом в жизненном цикле многих семей202, детской мобильности практически не уделялось внимания. В процессе моего исследования стало ясно, что дети из Таджикистана наряду с родителями включаются в транснациональный образ жизни и могут быть даже более мобильны, чем их родители. Место ребенка в транснациональном социальном пространстве может постоянно меняться: некоторых детей увозят из дома только на короткий срок, как правило, на каникулы; другие отправляются в Россию на более длительное время, иногда с перерывами в несколько лет. В отсылающем сообществе можно наблюдать постоянную циркуляцию детей: взамен тех, кто уезжает, возвращаются другие.

В этой статье я рассматриваю вопрос, каким образом дети включаются в транснациональные практики и как они социализируются в транснациональных социальных пространствах. Для этого сначала я проанализирую, как вписана миграция в жизненные траектории детей мигрантов и какими смыслами ее наделяют взрослые члены сообщества и сами дети. Затем я подробно остановлюсь на том, как дети воображают транснациональную миграцию и принимающую страну. В последней части я постараюсь обобщить полученные результаты и вернуться к вопросу о том, как миграционный опыт детей и их родителей влияет на жизненные планы и ожидания самих детей.

В основу моей работы легли материалы, собранные в течение двух полевых поездок в августе – сентябре 2014 и феврале 2015 года в Канибадамский район Согдийской области Республики Таджикистан203. Моими информантами стали жители пяти кишлаков, входящих в один из джамоатов в этом районе, численность населения которого составляет около 14 000 человек. Главным источником дохода существенной части домохозяйств являлись денежные переводы мигрантов из России – за все время проведения исследования я не встретила ни одной семьи, в которой не было бы выехавших работать за границу. Иногда в миграцию уезжают все взрослые члены семьи, оставляя детей родственникам, и тогда их зачастую недостроенные дома пустуют. Среди популярных направлений миграции: Москва, Санкт-Петербург, Екатеринбург, Самара, Сургут, Нижневартовск, Тюмень. В то время как дома мигрантов пустуют, в домах оставшихся родственников кипит жизнь: им часто оставляют детей сразу несколько членов расширенной семьи. Таким образом, в домохозяйстве нередко воспитываются по 5–6 детей, родители которых в миграции.

Основными методами работы стали включенное наблюдение, глубинные полуструктурированные и неструктурированные интервью c самими мигрантами, членами их семей, которые не ездят в Россию, директорами и учителями двух школ с русским и таджикским языками преподавания. В течение второй поездки моими информантами были в основном дети – ученики средних и старших русскоязычных классов одной из школ в том же месте. Для сбора первичной информации я провела небольшой опрос в старших классах и попросила учеников написать сочинения о принимающей стране.

ДЕТИ В ТРАНСНАЦИОНАЛЬНОЙ МИГРАЦИИ: ПРОБЛЕМАТИЗАЦИЯ И ПОДХОДЫ К АНАЛИЗУ

Несмотря на кажущееся многообразие фокусов и тем в поле исследования миграций, в последнее время некоторые исследователи справедливо отмечают неравномерность изучения, с одной стороны, взрослых мигрантов, с другой – детей и молодых людей. По мнению М. Добсон, миграционным исследованиям категорически не хватает живых голосов детей мигрантов, рассмотрения факта миграции глазами ребенка и подростка204. Она полагает, что ребенок в миграционных исследованиях рассматривается не как самостоятельный субъект, а скорее как «багаж», который взрослые берут или не берут с собой в миграцию, в лучшем случае – как продолжение родителей, их «атрибут», что является следствием продолжительного доминирования экономических подходов к осмыслению феномена миграции. Оставшиеся на родине дети выступают предметом постоянной тревоги уехавших родителей, поскольку последние не могут напрямую контролировать воспитание и ограничиваются лишь материальной поддержкой, что часто становится причиной их возврата на родину. Отсюда возникает ряд работ, посвященных бытовым и эмоциональным сложностям отцовства и материнства на расстоянии205. Главный вопрос, которым задаются исследователи: как мигрантам удается сохранять свой родительский статус на расстоянии и выполнять весь набор функций, связанных с этим статусом, в том числе поддерживать эмоциональную близость со своими детьми?

Однако даже в рамках подобных исследований родители часто говорят за своих детей, не давая нам шанса понять, как, собственно, сами дети оценивают свой миграционный опыт и опыт своих родителей, какие ожидания формируются у них в контексте миграции. М. Добсон пишет, что у взрослых существуют собственные представления о том, как заботиться о детях, при этом исследователи практически не пытались выяснить у самих детей и молодых людей об их приоритетах. Она утверждает, что необходимо рассматривать детей и подростков как автономных агентов в процессе миграции. Даже если дети не могут самостоятельно принимать решения о миграции, они играют большую роль в транснациональных семьях, так как способны накапливать значительную часть социального и культурного капитала206.

Вероятно, сложившаяся ситуация распространенности исследований «детей без детей» связана с европейским представлением о ребенке как слабом существе, нуждающемся в защите и постоянном присутствии взрослых, которые могут лучше него самого определить его потребности и желания. Помещение детей в определенную физическую и социальную реальность осуществляется взрослыми и зависит от их нормативных представлений об этой социальной реальности. К. Ф. Олвиг пишет о социальной маргинализации и эссенциализации детства в современных западноевропейских обществах207. Ребенок представляет собой отклонение от «нормы» в том смысле, что он не взрослый, его присутствие в обществе вынесено за скобки, поэтому его место в обществе определяется взрослыми и строится на их представлениях о благе, что превращает ребенка в пассивный объект социокультурного воспроизводства. Поскольку «благом» для ребенка в понимании взрослых является состояние стабильности, защищенности, которое ассоциируется с оседлостью и наличием «дома», то мобильность и миграция детей также воспринимаются как отклонение от нормы, что, вероятно, и предопределило исключение детей как отдельной категории анализа в миграционных исследованиях.

Помимо этого, важно осознавать, что само разделение на мир взрослых и мир детей, выделение детства в отдельный жизненный этап с определенными атрибутами и предписанными практиками являются продуктом европейского модерна, поэтому оппозиция дети – взрослые может оказаться не вполне релевантной в других обществах208.

В моем исследовании также встал вопрос, как мы определяем детство, кого считать ребенком, как совместить эмные и этные представления о детях и детстве. Я решила ограничиться этной классификацией и в рамках своего исследования определила детей как индивидов, не достигших совершеннолетия, то есть восемнадцатилетия. Однако следует принять во внимание, что помимо официальных классификаций существуют эмные представления о системе возрастных статусов. Так, в патриархальных среднеазиатских обществах, в которых строго соблюдаются поколенческие и гендерные иерархии, человек, формально достигнув совершеннолетия и даже вступив в брак, еще долгое время может материально зависеть от своих родителей, а эмоционально зависит от них всю жизнь209

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

1

Исследование проведено при финансовой поддержке Российского научного фонда (https://doi.org/10.13039/501100006769) [грант № 14-18-02149 и 14-18-02149-П] в Европейском университете в Санкт-Петербурге.

2

Glick Schiller N. G., Basch L., Blanc-Szanton C. Transnationalism: A New Analytic Framework for Understanding Migration // Glick Schiller N. G., Basch L., Blanc-Szanton C. (eds.). Towards a transnational perspective on migration: Race, class, ethnicity, and nationalism reconsidered. New York: New York Academy of Sciences, 1992. P. 1–24.

3

Vertovec S. Migrant transnationalism and modes of transformation // International Migration Review. 2004. Vol. 38. № 3. P. 964; Wessendorf S. Second-generation transnationalism and roots migration. Cross border lives. Burlington, VT: Ashgate, 2013. P. vii.

4

Glick Schiller N., Basch L., Blanc-Szanton C. (eds.). Towards a transnational perspective on migration: Race, class, ethnicity, and nationalism reconsidered. New York: New York Academy of Sciences, 1992. Vol. 645. P. ix; цит. по: Кайзер М., Бредникова О. Транснационализм и транслокальность (комментарии к терминологии) // Миграция и национальное государство / Под ред. Т. Бараулиной и О. Карпенко. СПб.: ЦНСИ, 2004. С. 133–146.

5

Pries L. Transnationalization of the social world? // Berliner Journal Für Soziologie. 2002. Vol. 12. № 2. P. 263–272.

6

Vertovec S. Migrant transnationalism and modes of transformation // International Migration Review. 2004. Vol. 38. № 3. P. 968.

7

Pries L. New migration in transnational space // Pries L. (ed.). Migration and transnational social spaces. Brookfield USA: Ashgate, 1999. P. 4.

8

Levitt P., Jaworsky B. N. Transnational migration studies: Past developments and future trends // Annual Review of Sociology. 2007. Vol. 33. P. 133.

9

Massey D. S., Arango J., Hugo G., Kouaouci A., Pellegrino A., Taylor J. E. An Evaluation of International Migration Theory: The North American Case // Population and Development Review. 1994. Vol. 20. № 4. P. 737–738.

10

Kandel W., Massey D. The Culture of Mexican Migration: A Theoretical and Empirical Analysis // Social Forces. 2002. Vol. 80. № 3. P. 981–1004.