скачать книгу бесплатно
Валерьян, не отрываясь, глядел на ценники. Банка кильки в томате стоила семь рублей, банка шпротов – одиннадцать пятьдесят, скумбрия – шестнадцать. Он облизал подсохшие от уличного мороза губы.
– Вы отх-ветьте, кх-то вам такие цены разрешил кх-хустанавливать? – не унимался старик, заводясь пуще от мешавшего говорить мокротного кашля. – К х-то?
– Директор, – неприветливо процедила продавщица.
Валерьян, переходя из отдела в отдел, всё более терялся. Витрины, скудные в канун праздника, изобиловали продуктами. Рассортированные, расфасованные, на полках лежали варёные и копчёные колбасы, говяжье и свиное мясо, куриные тушки, масло, рыба, крупы, клетки яиц. У Валерьяна разбегались глаза. Он сразу и припомнить не мог, когда в последний раз видел в магазине столько всего одновременно.
– Ишь, разложили купцы товар. А недавно ещё пели, что на складах хоть шаром покати, – оскалился мужик в мохнатой ушанке из фальшивого меха.
От цифр на ценниках люд лязгал зубами. За килограмм варёной колбасы теперь запрашивали тридцать пять рублей, за килограмм копчёной – пятьдесят. Свежие карпы продавались по тридцать рублей, курица – по двадцать пять, свинина – п о тридцать семь.
– Специально дожидались, когда разрешат цены вздуть. Народ ободрать думают, паразиты, – недобро проскрипел другой покупатель, долговязый, но щуплый, с болезненным желтоватым лицом.
Его сетчатая «авоська» была пуста.
В смятении Валерьян устремился в хлебный отдел.
«Ну если и там…»
У него отлегло от сердца, когда он увидел, что цены на хлеб поднялись незначительно. За буханку белого хлеба просили только рубль сорок две копейки.
Купив поскорее буханку, он затоптался в нерешительности посреди зала, не в силах решить, что же именно из продуктов следует взять ещё. Большинство из того, что лежало на полках, было не по карману.
Другой гастроном – «Радуга» – находился за три автобусных остановки, но Валерьян, дабы собраться с мыслями, пошёл пешком.
«Стипендия – сорок. Ещё зарплата – девяносто. Всего сто тридцать. А на них выходит: килограмм мяса, пара кур, пачка крупы, от силы – штук двадцать яиц. И всё это – на месяц», – считал он дорогой.
Он пытался складывать стоимость курицы с крупами и консервами, затем, исключив всякое мясо, стал прикидывать, сколько сможет закупить консервных банок и мешочков крупы, но итог всё равно выходил пугающий. Новая продуктовая плата обрекала его экономить на каждой хлебной буханке, на каждом яйце, на каждой горсти гороха или пшена.
В «Радуге» было то же самое: изобилие выбора и непомерные цены. Только яйца стоили не девять пятьдесят, как в «Рассвете», а полновесные десять рублей, да за говяжье мясо требовали полсотни. Ошеломлённые покупатели возмущались, бранились, пробовали совестить продавщиц:
– Дочка, у меня ж пенсия-то всего семьдесят пять. Ну как я проживу-то с такими ценами? Голодом уморить хотите? – тёрла у прилавка слезящиеся глаза укутанная в махровый платок старушонка. – В войну голодала, когда Гитлер на нас пёр. И вот опять – только без всякого Гитлера…
– Что вы ворочаете-то вообще? Пятьдесят рублей за килограмм мяса? – щекастый седой мужик барабанил пальцем по витринному стеклу, за которым лежали, наваленные на полки, куски свежей говядины. – Вы ответите за этот грабёж! Где ваш заведующий?
Посетители зыркали на продукты, на ценники, на отстранённо-безучастные лица продавщиц.
– У, хапуги-рвачи…
Валерьян, походив по магазину, купил на тридцать рублей три банки консервированной кильки и десять яиц. Никогда ранее не доводилось ему, тратя деньги, испытывать столь ощутимый прилив скаредности.
Обратно он шёл притихший. Из сгустившихся облаков сыпал мелкий крупяной снег, неприятно царапая щёки и нос.
За перекрёсток до общежития Валерьяну повстречался Олег Ширяев, сосед по этажу. Могучий, косолапящий по-медвежьи, неотёсанный парень-обрубщик в спешке перебежал через улицу на красный свет и, поскользнувшись возле бордюра, задел его плечом.
– Аккуратнее, – предостерёг Валерьян.
– А, ты… – Ширяев приподнял над бровями низко нахлобученную шапку.
Он замигал толстыми веками, протёр каштановые ресницы.
– Видал, что в магазинах творится?
Валерьян угрюмо кивнул.
– А за водку знаешь, сколько теперь заламывают?
Не охочий до выпивки, на ценниках в алкогольных отделах Валерьян не задерживал взгляд.
– И сколько же? – из любопытства спросил он.
– Семьдесят девять рублей!
– Это за пол-литра-то?
– За ноль-семь, – поправил Ширяев. – В коммерческом. Но и за пол-литра тоже будь здоров… По шестьдесят два с полтиной дерут.
Он потупился в нерасчищенный, в ледяных бугорках, асфальт, замотал головой, будто наваждение отгоняя.
– Кто бы вчера в такое поверил…
– Купил?
– Откуда?! Вот думаю у кореша призанять.
Ширяев потёр румянящиеся на холоде щёки, крупный, картошкой, нос.
– Слушай… – шмыгнув, он ткнул Валерьяна кулаком в грудь. – А ты сможешь добавить чуток? Вместе дрябнем.
Валерьяна пить не тянуло, но из житья в общежитии вынес, что рабочий люд на прямые отказы обидчив.
– Экзамен на носу, – вежливо уклонился он.
– Да мы так, для настроения. Успеешь отрезветь.
– По матанализу готовиться надо. Схвачу «трояк» – останусь без стипендии. А с такими ценами – сам понимаешь…
Довод про цены оказался весом.
– Понимаю, – прогудел Ширяев. – Всякой копеечке будешь рад.
Он заспешил по улице дальше, широко поводя кургузыми плечами при быстрой ходьбе. В пелене густо повалившего снега фигура его скоро сделалась трудноразличима.
– III —
Первый экзамен Валерьян сдал на «отлично», но следующие два – на «хорошо». Дежурства на заводской проходной легли неудачно, выпав на дни, отведённые университетским расписанием для подготовки. Схваченные «четвёрки» лишали права на повышенную стипендию, что означало усугубление бедности для Валерьяна.
Не сразу сумел он приноровиться: правильно распределять траты. Средства расходились стремительно; только опытным путём ему удалось уяснить, что, покупая нужные мелочи вроде бритвенных лезвий, зубной пасты, ручек и карандашей, он лишает себя еды. Ему приходилось неделями скрести подбородок негодным лезвием, выдавливать из тюбика крошечные, с полногтя, капельки пасты, чтобы сберечь на покупку картошки и макарон рубли.
Приглядываясь к тому, как экономили жёны рабочих, Валерьян учился дотошной экономии сам. По утрам он жарил на кухне яичницу не из двух, как привык, а из одного яйца, но заправлял её несколькими колечками лука и ложкой каши. Крупу тоже приходилось беречь. Прикончив припасённые с Нового года пачки гречки, он не стал покупать других, а перешёл на пшено. Три банки консервированной кильки получилось растянуть на неделю, но новые оказались не по карману. За этот срок килька в томате увеличилась в цене почти двукратно: с семи рублей до двенадцати с копейками.
Дорожало всюду и всё, причём, в частных ларьках цены росли даже быстрее, чем в государственных магазинах. Сразу четыре киоска, тёмно-фиолетовых, из волокнистого пластика, словно выдутые из трубки продолговатые пузыри, установили во дворе общежития, в ряд, напротив входа. Продуктов в них водилось немного, зато от выставленных на витринах водочных, винных, пивных бутылок рябило в глазах. Заводские рабочие скапливались вечерами возле уродливых, разящих запахом химических красителей киосков.
– Давай пол-литра. Какой? Той, что подешевле. И ещё кильки на закусь, – гундосили мужики, суя в окошечки деньги. – Что, не хватает на закусь? А, чёрт… Ну давай просто пол-литра.
Костеря «живоглотов-торгашей», они уносили с собой одну только водку и через вечер-другой возвращались за ней опять.
– Слышь, давай пол-литра. Что, на пять рублей теперь дороже? Да вы охренели вконец!
После короткой перепалки мужики отсчитывали плату и, уходя, сердито переговаривались между собой:
– Вот же жлобья развелось. Будто нарочно берут за глотку.
Валерьяну прокормиться помогала должность при Кузнецовском металлическом заводе. Будучи вахтёром, он имел возможность ходить в столовую, где еду продолжали отпускать по прежней цене. Но непросто давались Валерьяну сытные порции борща, тушёного мяса, отварной рыбы; всякую смену ему приходилось изворачиваться и выкраивать время, чтобы успеть поесть.
В столовой отныне никогда не заканчивались очереди: что в перерывы, что в рабочие часы она заполнялась битком. Еду хватали, словно боясь, что та закончится, работницы касс с трудом успевали считать. В толчее у линии раздачи с горечью перешучивались:
– За зарплатой раньше так не толкались…
– Чисто рабовладение новое учредили – работаем за еду.
На кухне общежития, где вечерами по-прежнему собирались у плит, разговоры вертелись вокруг двух главных тем: еды и цен. Жёны больше не цыкали на мужей, затевавших споры из-за политических новостей. Они сами теперь крыли новые порядки.
– Видели, что в «Рассвете» придумали, сволочи? – восклицала, всплёскивая руками, Ольга Корнеева, Корнеиха, супруга медлительного в движениях, будто хронически не высыпающегося Фёдора Корнеева, кранового машиниста. – Что на ценниках-то понаписали сегодня?
Она только что вернулась из гастронома, потрясённая, и была не в силах сдержать себя.
– Что такое опять? – с испугом переспрашивали её.
– Они уже в граммах всё считают! За каждый грамм теперь шкуру содрать норовят.
– Это как?
– А так! Захожу в «Рассвет», подхожу к мясному отделу и глазам поначалу не верю. На ценнике написано: говядина – шесть рублей! Шесть!
– Да ты что?! – просияла рябая уборщица Тамара Фёдорова, вошедшая в кухню на середине её рассказа. – Неужто и впрямь прижали их, оглоедов?!
Корнеева зашлась нервным взвизгивающим смехом и поглядела на Фёдорову, словно на юродивую.
– Прижмут их! Щ-щаз! Совсем ты, что ли, дурная?
– Да что там такое-то, в этом «Рассвете»? – заворчал из закутка дымящий в форточку лысоватый бугай Кудинов. – Рассказывай толком!
– А то, что эти шесть рублей – цена ста граммов. Ста! А килограмм хочешь – шестьдесят целковых выкладывай! О как!
Фёдорова жалобно заморгала, точно ей в лицо плеснули водой.
– Ах, мать же их! – сипло выругался Кудинов. – Ведь вчера ещё в килограммах торговали. Говядина по сорок девять с копьём шла.
– Вот-вот. Усёк теперь? Позавчера сорок девять с копейками за килограмм брали, а сегодня купит у них десять человек по сто грамм – и магазину уже шестьдесят рублей с того же самого килограмма прибудет. Так-то!
– Ловко они, – сдавлено прошипела Захарчук.
– И ведь отдадим же мы им, хапугам, – плаксиво запричитала Фёдорова, в бессилии опускаясь на табурет. – Отдадим, деваться некуда…
Всех охватила бессильная злость. Кудинов выбросил в форточку окурок, плюнул.
– Ну гады!
От скоротечного и повсеместного впадения в нищету не по себе становилось даже самым уравновешенным, не склонным поддаваться панике людям.
Деливший с Валерьяном комнату фрезеровщик Иван Лутовинов ерошил пальцами седые прокуренные усы.
– Куда-то не туда у нас жизнь заворачивается. Совсем даже не туда, – в задумчивости повторял он, сидя на кровати.
Валерьян, пригнувшись над тумбочкой, жевал варёную картофелину и заедал её хлебом, макая ломоть в оставшийся на дне консервной банки томатный сок.
– Я-то с моим разрядом и стажем полтыщи имею, потому держусь пока. А вот ты… – Лутовинов обратил к нему участливый взор. – А вот тебе-то с твоими заработками каково?..
Он обходился с Валерьяном с доброжелательной снисходительностью, с какой привык относиться на заводе к начинающим рабочим. Давно разошедшийся с женой, похоронивший привезённого с афганской войны [1 - В течение 1979–1989 гг. в составе Ограниченного контингента Советских войск в Демократической Республике Афганистане (ОКСВА) 40?я общевойсковая армия вела боевые действия с бандами засылаемых в ДРА иностранных наёмников-моджахедов. – Прим. ред.]единственного сына, он не замкнулся в мрачном ожесточении, не утратил интереса к жизни и к окружающим людям.
– Перебьюсь, – сумрачно отозвался Валерьян.
Лутовинов кашлянул, почесал выпирающий, в закрученных белых волосках, кадык.
– Непросто будет перебиться. Цены всё вверх да вверх прут. Никто их снижать и не думает.
Валерьян отхлебнул из кружки чай.
– Конечно, не думает. У нас ведь рыночную экономику взялись строить. При ней контроля за ценами не предусмотрено. Типа, рынок всё отрегулирует сам.
Лутовинов в экономике не разбирался, рассудил по собственному разумению:
– Я не против рынка. Пусть себе. В магазинах хотя бы всё появляться стало. Но вот зарплаты… Их же прямо сейчас прибавлять надо. А вот об этом отчего-то никто ни гу-гу…
– Зарплаты? – Валерьян фыркнул в кружку. – На прибавку к зарплате при капитализме ещё заработать надо. Капитализм – не социализм, механизм его принципиально иной.
Средства производства работают на прибыль. Наёмный труд создаёт прибавочную стоимость. Прибавочная стоимость обеспечивает рост капитала. Без постоянного роста капитала предприятие существовать не может, оно разорится или его съедят конкуренты. Зарплата – это издержки. А их надо покрывать. Так что, прежде чем рубль подкинуть, на пять обдерут. Рынок – о н такой.
– Заумно больно говоришь. Парторг наш – и тот был попроще, – о пустил бровь сбитый с толку Лутовинов.
– Я – не парторг, но политэкономию проходил. Как при капитализме предприятия функционируют и откуда прибыль берётся, в учебниках доступно написано.
– Что мне до учебников? Я просто хочу, чтоб жизнь поскорее в колею вошла, раз уж по-новому решили жить.
– Колея при рыночной экономике ухабистая. Подъёмы, спады… Нет денег – сиди голодным. Твои, мол, проблемы.
Лутовинов с упрямством мотнул головой:
