скачать книгу бесплатно
Только не в этот раз
Василий Боярков
В Москве орудует кровавый маньяк-убийца. Его срочная поимка поручена двум сотрудникам МУРа: старшему оперуполномоченному Кирову и его молодому напарнику Бирюкову. В ходе непростого розыска им предстоит столкнуться со множеством непредсказуемых сложностей и ввязаться в сомнительные, если не драматические истории. Кем же на самом деле окажется изощрённый преступник, долгое время терроризирующий столицу?
Василий Боярков
Только не в этот раз
Пролог
Где-то в самой середине девяностых годов.
В те суровые времена, в древнерусском городе Нижний Новгород, расположенном на красивейших берегах Великой русской реки, знакомой каждому российскому жителю громким названием Волга, в том самом месте, где происходит ее слияние с Окой, другой, не менее значимой водной артерией нашей страны, проживала обычная, ничем не выделявшаяся, семья. Небольшая ячейка нижегородского общества, она состояла из двух родителей, а также их единственного несовершеннолетнего сына, едва достигшего шестилетнего возраста. И все, казалось бы, у них было нормально; но лишь до поры до времени: однажды глава семьи, собрав незначительный скарб, состоявший из носимых вещей и бритвенных принадлежностей, нежданно-негаданно ушел к другой женщине, к которой испытывал очень страстные чувства, а через какое-то время сочетался с ней браком. Далее, новоявленная чета из провинциального города перебралась поближе к столице, и, соответственно, брошенный ребенок на долгие годы потерял след безответственного отца – подлого человека, не пожелавшего до конца пронести непростую обязанность, связанную с полноценным родительским воспитанием.
Мать, дородная и физически сильная женщина, единолично взвалила на себя нелёгкое бремя, предполагавшее содержание малолетнего сына. Про нее следует сказать, что, обладая низеньким ростом, она имела необычайно полное телосложение, неуклюжее и несуразное, не позволявшее ей надеяться на скорое изменение личной жизни, незавидной и крайне непривлекательной; говоря иначе, в сочетании с большим, округлым лицом, обвисшими щеками и заплывшими жиром голубыми глазами, она выглядела, не сказать, что ужасно, но неприятно отталкивающе, мало походя на ту хрупкую, красивую девочку, коей была еще до рождения (как потом оказалось) нежеланного сына. В те далекие времена будущий супруг, «обрюхативший» юную красавицу еще до наступления совершеннолетнего возраста, был счастлив взять ее замуж и пообещал содержать будущую семью в самой достаточной мере, утверждая, что она никогда и ни в чем не будет нуждаться. Наивная простушка очень любила того молодого парня, симпатичного и прекрасно сложённого, и, не имея достаточного образования либо освоенной профессии, поверила его клятвенным заверениям и стала ему верной и покорной женой, причем ровно за месяц до исполнения восемнадцати лет и за четыре – до рождения несчастного мальчика, зачатого в грехе и пороке; к тому времени девушка едва успела закончить среднюю школу и получила основное образование.
Сначала все было вроде бы гладко, и складывалось, как и обещал осчастливленный избранник, ставший законным супругом, – он успешно справлялся с главными обязанностями финансового добытчика и любящего мужчины; свободное время они проводили вместе и старались друг с другом ни на секунду не расставаться. Однако постепенно милая девушка, так и не устроившаяся никуда усердно трудиться, настолько поддалась тягостной, необузданной лени, что стала энергично прибавлять в излишнем весе, быстро набрала избыточных килограммов и в конечном счёте совершила обратную трансформацию, превратившись из прекрасной принцессы в бесформенную «лягушку». Видя непривлекательную, если не отвратительную метаморфозу, по отвратной грандиозности просто ужасную и происходящую прямо перед глазами, недобросовестный муж стал все меньше уделять ожиревшей супруге должного мужского внимания; нередко он подолгу задерживался на работе, создавая тем самым плодородную почву для душившей женщину неистовой ревности. Отчаявшаяся жена, оказавшаяся в незавидном, тягостном положении, где полностью было растоптано то высокое чувство, какое некогда вспыхнуло в красивом, тогда еще юном, теле, постепенно становилась омерзительной и склочной мегерой: она начинала придираться к каждому маломальскому промаху, совершаемому (теперь уже, конечно) бывшим возлюбленным (тем более что навязчивые подозрения, что он имеет «на стороне» любовниц, не были такими уж и сильно беспочвенными).
Итак, настал тот кульминационный миг, когда в одно прекрасное утро неверный супруг не выдержал надоевшего общества некрасивой женщины, ставшей и вредной, и злобной, и когда он, предав близких, родных людей, покинул семейный очаг, навсегда оставив их общую квартиру и отправившись создавать другую, любимую и безмерно почитаемую, семью.
Несчастная мать, хотя она и призирала бывшего мужа всей необъятной душой и пламенным сердцем, но неслыханное, ни с чем не сравнимое, вероломство стало для нее настолько огромным ударом, что в дальнейшем, на протяжении аж долгих полутора лет, она никак не могла прийти в себя и все только более горевала; ее «упадническое» настроение подкреплялось еще и тем неприятным фактом, что на приличную работу ее нигде не брали, и неумелой женщине с большим трудом удалось устроиться скромной уборщицей, где мизерным окладом служила жалкая, практически нищенская, зарплата. Едва-едва сводя концы с концами, она каждую ночь безостановочно плакала, коря жестокую участь и злую Судьбу – проклиная их за предоставленное ей убогое существование и влаченную, ничтожную жизнь, не посылающую ей ни одного мало-мальски успокаивающего просвета! Сначала, обуреваемая безудержной ненавистью, она мечтала бывшему муженьку-предателю безжалостно отомстить, в ходе чего намеревалась с ним хорошенечко рассчитаться и в полной мере воздать за оскорбленное самолюбие, крайнюю бедность и все те немыслимые унижения, что ей пришлось перенести в результате его бездушного предательства и презренной измены. Однако ему удалось благополучно исчезнуть, а значит, теперь он был для нее абсолютно недосягаем.
Конечным итогом всех ее кошмарных переживаний, разумеется, стало то неотъемлемое условие, что ее безграничная ненависть вылились на малолетнего сына. В те нелегкие времена ему только-только исполнилось чуть более семи с половиной лет, но он уже в полной мере сумел испытать на себе всю ту необузданную бесчеловечность, которая предназначалась больше взрослому мужчине, нежели несовершеннолетнему мальчику; в частности, стоило ему лишь малость провиниться либо проштрафиться, как агрессивная женщина в тот же миг начинала его избивать, причём с особой жестокостью, вкладывая в свирепые удары всю силу неистовой, безудержной ненависти, на какую в безотчетной, бессмысленной мести оказалась способна. Избивая, каждый раз она не забывала ему выговаривать:
– Получай, «ублюдочный выродок»! Это тебе за все те непоправимые несчастья, что причинил мне твой «драгоценный папочка». Ты весь, «паскудная падла», в него… желаешь мне неисправимого, бесконечного зла, да и рожа у тебя, «поганый ушлепок», точно такая же мерзкая и ехидная, ничем от него не разнящаяся.
Мальчик в критических, безвыходных ситуациях мог лишь просить милосердной пощады, не в силах сопротивляться много более сильной родительнице:
– Мамочка, милая, прости меня, я больше так никогда не буду!..
Он прекрасно понимал, что никакие мольбы не смогут остановить жестокого истязания, и просил его не трогать исключительно в силу детской беспомощности, желая любыми путями избавиться от невыносимых побоев. Надо понимать, в большинстве случаев его вина не была столь уж пагубной, чтобы подвергаться безжалостным избиениям, а порой ее и не было вовсе – просто брошенной супруге, безжалостно и жестоко униженной, требовался какой-нибудь незначительный повод, чтобы выместить на слабом ребенке всепожирающую, тупую озлобленность, беспощадную и жестокую, не знающую хоть чуточку человеческой жалости. В результате мальчик сделался забитым, зашуганным; по большей части он старался сидеть в неуютной квартире, прячась в самом темном углу, специально им выбранным, чтобы поменьше попадаться на глаза разгневанной матери, и по вполне объяснимым причинам предпочитая из него не высовываться, лишь бы только лишний раз не навлечь на себя гнев ожесточённой мучительницы.
Так он и рос в бесчеловечных, варварских зверствах и бессердечно-оскорбительных унижениях. Постепенно взрослея, он частенько стал убегать из жуткого дома и подолгу прятался в раскинувшихся за городом фермерско-крестьянских угодьях, скрываясь среди многочисленных тыквенных насаждений. Мамаша его все чаще стала прикладываться к стаканчику, и едва ему исполнилось полных семнадцать лет, опившись горячительными напитками, умерла в отвратительных судорогах, наполненных безобразной жутью, но ни в коем случае не раскаянием, выраженным по отношению к угнетённому сыну. Ее скоропостижная смерть случилась за полгода до окончания юношей выпускного школьного класса; надоевшую учебу беспечный парень тут же хотел забросить, но обострённая интуиция подсказала совсем еще несмышлёному отпрыску, что первоначальное обучение он непременно обязан закончить. В дальнейшем, чтобы хоть как-то себя в то тяжелое время кормить, нередко ему приходилось выходить подрабатывать грузчиком и осуществлять ночною разгрузку-погрузку товарных вагонов.
Все, что он смог вытерпеть за несчастливое детство и горемычную юность, конечно же, сказалось на его психическом состоянии, выработав в нем кровожадные качества: непримиримую ненависть, лютую бесчеловечность, изощрённую жестокость и звериную беспощадность…
***
Нерадивый отец подросшего мальчика, во второй раз женившийся на более молодой и красивой женщине, уехал жить в небольшой пригородный поселок, расположенный недалеко от столицы, где оба они устроились на завидную, респектабельную работу и смогли родить двоих несовершеннолетних детей – хорошенького мальчика и прекрасную девочку. Жили они мало того что в приличном достатке, но в новоиспечённой семье всегда царили счастливый мир, полное взаимопонимание и уравновешенная гармония. Поселились они в двухэтажном доме коттеджного типа, где прилегавшая территория, отличавшаяся внушительными размерами, огораживалась красивым железобетонным забором, украшенным замысловатым, на удивление изящным, рисунком.
С того момента, как непутёвый мужчина безжалостно «кинул» отвергнутую супругу, вместе с маленьким сыном оставшуюся в глубокой провинции, минуло долгих семь лет. За весь тяжёлый период (по продолжительности для измученного ребенка просто невероятный) он бывшей жене так и ни разу ничем не помог: ни алиментами, ни моральной поддержкой, ни каким-нибудь другим, хотя бы малозначительным, образом. Подлец! Он даже не пытался хоть как-то участвовать в содержании сына, скупым молчанием и долгим отсутствием гораздо более распаляя жуткую неприязнь, способную накопиться в сердцах беззастенчиво брошенных им близких людей. Среднестатистический человек, перебравшийся на окраину Москвы из Нижнего Новгорода, он считал нынешнюю жизнь состоявшейся, всесторонне устроенной, и наслаждался каждой минутой беззаботного существования и всецело благополучного бытия: провинциальный переселенец наполнился исключительным счастьем, предполагая, что безмятежная, радостная реальность никогда не прервется; однако, как оказалось, он ошибался, и очень…
Однажды, придя домой после очередного рабочего дня, он с нехорошим предчувствием вдруг обнаружил, что входная дверь чуть-чуть приоткрыта; по большому счету несколько нестандартная ситуация в двухэтажном коттедже, огороженном высоким забором, не представлялась чем-то уж чересчур необычным (нередко ее забывали запирать как безалаберная супруга, так и их общие малые дети); но сейчас взволнованный хозяин дома почувствовал, как его чуткое сердце сжалось мучительной болью и мгновенно наполнилось зараз охладившейся кровью. Никогда прежде не доводилось ему испытывать ничего хоть сколько-нибудь похожего: его полностью захватило чувство панического, безотчётного ужаса, которое буквально сковало затуманенное сознание, – трепетавший разум захватила невероятная паника; мышцы свело неестественным ужасом, будоражившим и доселе неведомым; на похолодевшем лбу выступил холодный пот, струившийся крупными каплями; по взмокшей спине побежали отвратительные мурашки, бесконечные и доходившие, наверно, до миллиона (они еще больше усиливали жуткое чувство, вдруг возникшее и сравнимое разве что со сверхъестественным суеверием).
Несмотря на угнетенное состояние, встревоженный хозяин, пересилив коварные страхи, чуть не лишившие его сознательной воли, поспешно забежал вовнутрь жилых помещений. Там его ждала просто шоковая картина: паркетные полы в просторной зале были залиты свежей кровью (однако – что странно? – следов борьбы либо сумасшедшего буйства среди обыденной обстановки не наблюдалось); в само?м же доме, обычно наполненным веселым шумом, распространяемым счастливыми детками, резвившимися в нескончаемом шаловливом ребячестве, на этот раз оказалось до такой степени неестественно тихо, что сплошная тишина представлялась поистине мрачной, едва ли не гробовой. В голове ошеломлённого главы семейства промелькнула злосчастная мысль: «Что же невообразимого, страшного могло здесь ранее приключиться?» – не находившая никакого разумного объяснения.
Стремясь побыстрее выяснить истинную причину, приведшую к неожиданным переменам, несчастный и муж и отец бросился бежать на второй этаж, где у них располагались общие спальни. Пробегая по зальному помещению, неаккуратный мужчина впопыхах поскользнулся на кровянистом полу и, не удержавшись на ногах, плюхнулся на?взничь, больно ударившись затылочной частью о деревянное перекрытие пола; на секунду он потерял пространственную ориентацию, однако страшное предчувствие гнало его дальше – неуклюжий хозяин быстро поднялся и, весь перепачканный багряной жидкостью, продолжил начатый путь, но уже стараясь ступать как можно более осторожней.
В первую очередь он бросился в смежные спальни малолетних детей – там, к его нескончаемому ужасу, оказалось пустынно. Тогда он решил обследовать личную комнату, занимаемую им самим и, разумеется, любимой супругой – через пару секунд проницательный человек был уже рядом, резко распахнул фигурную створку и вмиг похолодел от охватившего ужаса… Он чуть было не лишился чувств от увиденной им жуткой картины: на двуспальной кровати лежали его жена и двое крохотных малышей (мальчик девяти лет и девочка, достигшая чуть больше семи), ни словом ни жестом не подававшие признаков жизни. Обоих детей, по всей видимости, убивали одновременно, безжалостно перерезая маленькое, нежное горло; но вот замученная женщина?.. Ей досталось как следует: она лежала полностью обнаженная, имея на изрезанном туловище множественные колото-резанные ранения [судя по всему, перед тем как начать окончательно умерщвлять, бедную страдалицу подвергли безжалостным пыткам, а для того чтобы она не кричала, губы супруги (прямо так, «на живую», без применения обезболивающей анестезии) были сшиты между собой тонкой жилкой медного провода, легко проходившей в небольшое ушко стальной иголки, отличавшей небольшими размерами]. Сколько же ей пришлось вытерпеть? Невозможно даже представить! Впрочем, уже при первичном осмотре было отчетливо видно, что на ее изумительном теле не оставалось живого места; говоря точнее, всё оно было в мелких надрезах, крупных порезах – резаных ранах, неглубоко проникших под кожный покров, и, единственное, нетронутым оставалось лишь восхитительное лицо (если не считать друг пришитых к другу бескровных, безжизненных губ). Кроме перечисленного кошмара, постельное белье, устеленное в широкой кровати, насквозь было пропитано невысохшей кровью, обильно вытекавшей из мертвых тел, убитых самым что ни на есть безжалостным способом.
Обескураженный хозяин особняка, до чудовищного мгновения еще хоть как-то крепившийся, вмиг почувствовал острые желудочные позывы, производимые непереваренной пищей, уверенно начинавшей проситься наружу; не в силах сдерживать естественной защитной реакции, он, спотыкаясь и падая, побежал в туалетное помещение, располагавшееся на том же самом этаже, но разве в противоположном конце недлинного коридора. В дальнейшем, закончив с неприятным занятием и более-менее приведя разрозненные мысли в общий порядок, первым делом он решил прояснить, что же в его благопристойном доме, всегда казавшимся спокойном и наполненном счастьем и смехом, в действительности случилось. Искать разгадку самому? Наверное, вряд ли был получилось: ничего здравого либо осмысленного в опустошённую голову почему-то не приходило (очевидных врагов у его семьи не было, по крайней мере именно так считал бывший житель Нижнего Новгорода, некогда совершивший унизительный поступок, омерзительно гадкий и неоправданно подлый).
Для того чтобы разрешить мысленные сомнения, целиком завладевшие помутнённым сознанием, растерянный мужчина решил воспользоваться помощью местной милиции (именно так в те времена называлась существовавшая правоохранительная система), и, не заходя в кошмарную комнату, где находились растерзанные трупы дорогих, самых ближайших, людей, отправился к городскому, проводному телефону, установленному в холле двухэтажного дома (мобильные телефоны тогда уже были, но они пока еще не были популярны, поэтому к их помощи прибегали только в том случае, если рядом не оказывалось стационарных, комнатных аппаратов); через пару минут он уже набирал службу «02» – однако! – едва звонивший человек поднял соединительную трубку, как по характерному отсутствию требуемого гудка, легко сумел догадаться, что основная линия кем-то предусмотрительно обесточена – и вот уже тогда он стал шарить по карманам верхней одежды, пытаясь найти новомодный мобильник, но в итоге с ужасом понял, что случайно оставил его на работе.
Общее внутреннее состояние хозяина жилого помещения оказалось сейчас таковым, что он, все больше поддаваясь охватившей его неописуемой панике, активно приближался к потере сознания; единственное, что в сложной, неординарной ситуации смогло прийти ему в голову, было интуитивное предчувствие, заставлявшее срочно бежать к соседям и попробовать найти себе действенной помощи через них. Так он, собственно, и поступил: что есть силы побежал к входной двери?, выходившей на улицу. Но! Едва он, задыхаясь от душивших разносторонних эмоций, распахнул уличную створку, как прямо перед собой увидел зловещего человека, практически полностью одетого в чёрное, где вместо лицевых очертаний оказалась страшная маска, изображенная в виде чудовищной тыквы (словно бы уже наступил Хэллоуи?н); она плотно облегала безликую голову и хорошенечко зашнуровывалась от верхнего темени и вплоть до нижнего окончания, располагавшегося на затылочной части, чуть повыше окончания шеи, – сквозь пятиугольные дырки, вырезанные под тип неправильной звездочки, блестели бесчувственные глаза, наполненные кровью и не выражавшие ни сострадательных чувств, ни добродушных эмоций.
При виде возникшего чудища, а заодно и пережитого за последние мгновения неодолимого ужаса, поражённый глава семейства совсем уже готов был повалиться без чувств и, естественно, не смог бы оказать никакого действенного сопротивления. По-видимому, незваный гость, находившийся в облике уродливого страшилища, будто бы явившегося напрямую из самых страшных ужастиков, не ожидал слишком простого исполнения кровожадных, садистских замыслов; в результате он, для пущей убедительности (по сути, наверное, больше страховочной), применил обыкновенную бейсбольную биту, добавив обескураженному противнику, перепуганному до дикого ужаса, еще и мощнейший удар, направленный точно в левую височную область.
Когда тот лишился чувств, нападавший изверг взвалил бесчувственное тело на чуть приподнятое плечо и с удивительной легкостью понес на верхние помещения, чтобы присоединить к обескровленным, жестоко зарезанным, жертвам, немногим ранее оставленным в спальной комнате на широкой кровати. Достигнув намеченной цели, он обмотал ноги и руки владельца липкой, клеящей лентой, после чего вкрутил в потолок (оказавшийся деревянным) незамысловатый металлический крюк, принесенный им с собой в специальной дорожной сумке; далее, он подвесил к нему обездвиженного мученика, еще живого, но находившегося в бессознательном состоянии, и, словно бы наслаждаясь открывшимся видом, стал дожидаться нескорого пробуждения.
Ждать пришлось неестественно долго, но незваный гость, похоже, никуда не спешил. Прошло не менее часа, прежде чем страдалец смог открыть измученные глаза. Заметив непроизвольное, мал-помалу осознанное, движение, ожесточённый мучитель промолвил:
– Ну что, паскудный папаша, очнулся? Рад ты такому окончанию никчемной, предательской жизни?
– Я Вас не понимаю? – переспросил зрелый мужчина, надежно привязанный к потолку; обычно в себе уверенный, сейчас он обливался слезами, самопроизвольно лившимися как от жуткого страха, так и от невыносимого вида, ни с чем не сравнимого и неописуемого никакими людскими словами. – В чем мы перед Вами смогли провиниться?
– Это вопрос риторический, – даже сквозь маску яснее-ясного ощущалось, как злорадно надсмехается безжалостный истязатель, – на него я отвечу чуть позже, а сначала закончу с твоей очаровательной женушкой, пока, гм? она еще не совсем остыла.
На странных словах он встал с занимаемого мягкого кресла, а подойдя к мертвому, страшно изуродованному, телу, представляющему голую шикарную женщину, предварительно достал обыкновенный презерватив, после чего совершил омерзительное половое сношение. Бывший житель далекой глубинки, свешиваясь вниз головой и мысленно проваливаясь в тягостное уныние, бессильно страдал, истошно рыдал, отлично понимая, что не сможет противостоять озлобленному, безучастному человеку абсолютно ничем (собственная участь его уже практически не заботила, потому как от всего пережитого и недавно увиденного ум был близок к полной потере рассудка). Выплескивая терзающие эмоции, очумевший мужчина беспрестанно кричал и напропалую зло матерился, надеясь, что его услышит хоть кто-нибудь из ближайших соседей; но отличительная особенность современных подмосковных коттеджей отличается тем немаловажным условием, что все они устанавливаются на значительном удалении друг от друга и конструируются по возможности звуконепроницаемыми, – принимая во внимание столь существенный недостаток, не следовало надеяться, что изрядно приглушенные крики, взывающие о помощи обезумевшим человеком, хоть кого-нибудь смогут достигнуть.
Возвращаясь к некрофилу-маньяку, от его мучительных стенаний он возбуждался намного сильнее и все интенсивнее продолжал доводить безобразное дело до логического конца и отвратительного, но закономерного завершения. В конце концов, получив наслаждение в самой какой есть достаточной мере, насильник неспешно поднялся, а сняв контрацептивное средство, спокойно, как будто тот омерзительный поступок, что он сейчас совершил, представлялся ему нормальным, обыденным делом, убрал использованный предмет в простенький полимерный пакет, а тот в свою очередь засунул в находившуюся при нем дорожную сумку (где, помимо прочего, имелись всевозможные виды режущего оружия и хирургических инструментов); порывшись некоторое время внутри, он остановил первоначальный выбор на медицинском острозаточенном скальпеле.
Ополоумевший мученик с прискорбием причитал:
– Что мы Вам сделали? За что Вы так с нами?
– Я же сказал – папа! – проговорил садист-изувер, сделав особый упор на последнем, произнесенном им, слове, – что же тут еще непонятного?
Только тут до бесстыжего изменщика потихонечку начало доходить, что он сейчас общается со старшим сыном, брошенным им вместе с матерью долгих одиннадцать лет назад и оставленным в далекой и глубокой провинции, причём без мизерного шанса к нормальной, человеческой жизни. Крайне удрученный, а в чем-то немного пристыженный, отец был не в силах взять и поверить, да и, собственно, осознать, что никчемный (вроде бы как?) поступок сможет вылиться в недалёком будущем ужаснейшим «бумерангом»; единственное, что он все-таки отчетливо понял, что дождаться милостивой пощады либо лёгкого снисхождения от мстительного сыночка при любых условиях никак не получится. Как бы там ни было, но он посчитал возможным, что к бессердечному истязателю следует обратиться с последним вопросом, озаботившим взволнованный разум и тревожившим безответственного родителя в самые крайние минуты бесчестно прожитой жизни:
– Послушай, униженный сын – я знаю теперь, что имею дело с тобой – может, я, и вправду, заслужил неотвратимую смерть, за мой бесчестный и скверный поступок, не способный иметь никаких оправданий, когда бросил вас вместе с мамой на произвол судьбы и когда никоим образом не помогал вам в тяжёлое время. Но почему, помимо меня, ты убиваешь еще и других, никак не повинных в свалившихся бедах, и умерщвляешь их с особой жестокостью?.. Что с тобой стало, ведь ты же был примерным, прилежным мальчиком?
– Много говоришь, родимый папочка! Приготовься-ка лучше уже умирать.
– Я понимаю, мне не избежать сегодня мучительной участи, – взмолился презренный мужчина, без пяти минут уже мёртвый, – только сделай всё, пожалуйста, без страшных мучений.
– Это навряд ли, – грубо ответил озлобленный сын, скрипя сквозь маску безукоризненными зубами и вгоняя приговорённую жертву в панический ужас, – сейчас ты, развратный папаша, на собственной шкуре прочувствуешь, что именно я испытывал все те нескончаемо долгие годы, в какие мне приходилось терпеть издевательства от обезумевшей матушки, и так-то выжившей из ума – а после твоего ухода – и совсем «слетевшей с катушек».
Собственно говоря, именно в период переходного возраста и была сломлена его подростковая психика; с тех самых пор безотчётной, непримиримой ненавистью он возненавидел и мучительницу родительницу, подвергавшую его просто нечеловеческим истязаниям, и подонка отца, бросившего их в самый тяжелый этап формировавшейся жизни и тем самым создавшего покинутой жене некий психологический катализатор, подтолкнувший злобную женщину невзлюбить малолетнего сына, «как две капли воды» похожего на второго родителя. И вот теперь! С каждым надрезом, проводимым по телам беспомощных жертв, человек в страшной тыквенной маске передавал и непутёвому папаше, и поистине постронним людям некое зашифрованное послание, наполненное душевной болью и исходившее из самой глубины ожесточённого сердца.
С этого момента юный изверг не проронил в дальнейшем ни единого слова, методично орудуя хирургическим скальпелем. В самом начале он делал неглубокие, непродолжительные надрезы, оставляя их в тех местах, которые расположены в стороне от основных вен и главных артерий. Последовательно он изрезал отцу сначала рельефную грудь, затем верхние части коренастых предплечий, потом перешел на широкую спину и закончил приятным лицом. В конечной кульминации нечеловеческих пыток, юный терзатель вспорол родителю плотное брюхо и вывалил из него наружу и длинные кишки, и другие, не менее важные, органы, расположенные в нижней части брюшного отдела – всё это он проделал с определённым расчётом, чтобы безразмерный кишечник непременно опустился на полированный пол, оказавшись прямо перед лицом своего же «носителя». Все то время, пока усердный палач, интересуясь человеческой ливерной составляющей, методично теребил ее длинными, худыми пальцами, истерзанный отец все еще находился в полном сознании и был прямым очевидцем мучительного и жуткого зрелища.
Изощрённая пытка длилась около двух часов; за период её неимоверно долгого протекания представитель бессовестных отцов, когда-либо бросавших родимые семьи, претерпел невероятные муки и особенные страдания, наполненные нестерпимой, нечеловеческой болью. Циничное издевательство закончилось лишь тогда, когда остервенелый сын залез родимому отцу правой рукою под ребра и вырвал наружу трепетавшее сердце, навсегда избавив непутёвого человека от радостных прелестей жизни, а заодно и угрызений запятнанной совести, навеки им сейчас успокоенной. Наиважнейший орган, без наркоза извлеченный из ненавистного тела, конченный изувер аккуратно разместил в полиэтиленовой упаковке, а следом положил в дорожную сумку, куда одновременно с ним убрал и другие орудия совершенного им чудовищного убийства.
Глава I. Знакомство
Лето 2014 года, самый конец августа месяца.
В то непростое время старший оперуполномоченный Киров Роман Сергеевич числился сотрудником «убойного отдела» Главного Управления Министерства внутренних дел России по городу Москве, расположенного по адресу: улица Петровка, дом номер 38. Он являлся полицейским со значительным стажем и богатым послужным списком, практически только-только получившим звание майора полиции и едва успевшим примерить на форменное обмундирование новенькие погоны. В достигнутые тридцать два года он имел необходимые полицейскому качества: средний рост, коренастую фигуру и накачанные бицепсы – все они свидетельствовало о могучей силе, поддерживаемой периодическими посещениями тренажерного зала. Живая, легкая, слегка прыгавшая походка, вкупе с непринужденными движениями словно предупреждали, что он немало внимания уделяет отработке приемов рукопашного боя. Приятное лицо служивого человека казалось несколько смугловатым и смахивало на типового латиноамериканца, где округлая форма книзу выражалась легкой продолговатостью; особо на нём можно выделить большие выразительные глаза, отличающиеся каре-зеленым оттенком (располагаясь под густыми черными бровями и по краям небольшого носа с еле заметной горбинкой, они выражали необыкновенный ум, в чём-то поразительную проницательность, а где-то лисиную хитрость, более-менее давая понять, что этот представитель мужского народонаселения планеты невероятно сообразителен, профессионально подкован и способен к рассудительному, логическому мышлению); аккуратная прическа состояла из коротко стриженных черных волос, с боков убранных чуть больше, нежели сверху; маленькие уши плотно прилегали к ровной голове, имевшей удивительно круглую форму, словно бы у футбольного мячика. Он мало походил на коренного жителя славной столицы, да и России в целом, но, как оно не покажется странным, в совершенстве владел местным наречием и укоренившимися традициями; говоря о его происхождении, можно сказать, что Роман – выходец из детского дома, а соответственно, при всем огромном желании не мог точно вспомнить и рассказать о настоящих родителях (скорее всего, его либо бросила непутевая мать-цыганка, либо же он был подкинут иностранными «гастарбайтерами»?); разумеется, ему очень хотелось узнать, кто же все-таки в действительности дал ему сиротскую жизнь, но пока хорошего шанса постичь истинную сущность загадочной тайны рождения ему так и не представлялось. О его скверном характере, по сути неуравновешенном, вздорном, можно сказать, что в случае конфликтных ситуаций он мгновенно «вспыхивал» словно огонь, подчас совершал не совсем обдуманные поступки, но по прошествии совсем короткого времени легко успокаивался, быстро восстанавливал эмоциональное равновесие, всякий раз умудряясь сглаживать последствия и взбалмошной, и взрывной, и дерзкой, и экспрессивной натуры; с другой, положительной, стороны, с течением времени он научился управлять и негативными чувствами, и неконтролируемыми эмоциями и выработал в себе удивительную особенность, с легкостью помогавшую справляться с природными страхами и возникающими сомнениями, – словом, вместе с невероятно эффективно работающим умом он стал способен находить пути решения, казалось бы, даже из самых безвыходных ситуаций. Одевался оперативник всегда «по гражданке», и редко когда можно было встретить его в форменном обмундировании, выдающим принадлежность к полиции; выражаясь иначе, безусловное предпочтение он отдавал черной футболке, поверх которой неизменно красовалась темная куртка, изготовленная из крокодиловой кожи и сшитой маленькими клочками, а также легким, не стеснявшим движений, свободным брюкам; обувался он в дорогие, прочные туфли.
Говоря про его служебную деятельность, следует обратить внимание, что среди прочих сослуживцев он славился неординарным подходом и виртуозным умением наиболее быстро и оперативно строить правдоподобные версии, в результате чего пользовался у остальных коллег огромнейшим уважением, и не одно серьезное преступление не обходилось без его непосредственного участия. Вместе с тем методы, с какими он нередко подходил к исполнению прямых служебных обязанностей, не отличались исключительной законностью: напористый сотрудник не гнушался никакими приемами, способными в кратчайшие сроки привести к достижению поставленных целей. Зачастую, причем даже после очередного удачно раскрытого особо тяжкого преступления, его вызывали к начальству для строгого разбирательства, где нещадно «песочили», вменяя в вину, конечно же, явное превышение должных полномочий; однако, удивительное дело, несмотря на все его грубые (а где-то и преступные) выходки и существенные перегибы в работе, Романа «настойчиво» продолжали держать на службе, всякий раз «отмазывая» и прикрывая, когда над его головой «сгущались темные тучи» (по мнению руководства, оперуполномоченный – пусть и со всеми незаконными методами – отлично делал полицейскую работу и успешно ловил мерзавцев, безнравственно преступавших уголовный закон и безжалостно отнимавших людские жизни). Так вот, как раз сегодня он и стоял в кабинете начальника «убойного отдела» и держал ответ за вчерашнее недоразумение, произошедшее, естественно, не без его прямого участия.
Руководитель, состоявший в звании подполковника российской полиции, был далеко не молодым человеком: его возраст перевалил верх сорокалетней отметки. Виктор Иванович Кравцов (именно так звали статного, превосходно сложённого, офицера) являлся отличным профессионалом любимого дела (когда-то, в далёкой молодости, ему много времени пришлось отработать среди простых «оперов», неоднократно довелось побывать в горячих точках бескрайней России) и прекрасно себе представлял, из чего состоит и смысл оперативной работы, и «тягостный хлеб» подчиненных сотрудников. Он представлялся невысоким ростом, выглядел коренастым, но с легонькой полнотой, едва угадывавшейся из-под свободной одежды; круглая голова отмечалась идеальной, правильной формой, что легко проглядывалось через короткую стрижку светло-русых волос; волевое лицо (вероятно для большей солидности?) украшалось черными усами, и жесткими, и густыми; в сине-серых глазах светились несомненная рассудительность, удивительное спокойствие и чрезмерная прозорливость. Соответственно должностным обязанностям, Кравцов практически всегда облачался в форменное обмундирование, выделявшееся полицейской символикой.
Аккурат перед ним и предстал сейчас Киров с подробным отчетом о сомнительных вчерашних событиях. Первым, безусловно, взял слово Виктор Иванович:
– Ты когда, Киров, в конечном итоге угомонишься? Что ни день, то от тебя какие-то гадости, бросающие негативную тень на основное подразделение.
– Что такое, товарищ полковник? – сотрудники обращались к непосредственному начальнику (по возрасту и заслугам давно уже обязанного иметь подобное звание), значительно завышая присвоенные заслуги; соответственно, и Роман, сохраняя существующую традицию, небрежно, еле скрывая улыбку, обратился к нему с вопросом, прекрасно осознавая, что сейчас его будут бранить только так, что называется, для общего вида – чтобы выдерживать положенный руководителю неприветливый статус. – Вроде сделано, как и обычно?
– Вот именно, что опять, как всегда, – согласился Кравцов, нервно постукивая по письменному столу костяшками пальцев, – я, конечно, понимаю, что было раскрыто очередное заказное убийство, сложное и серьезное; но зачем, объясни мне, при задержании было крушить подозреваемому злодею ребра и сворачивать нос? Разъясни мне, будь так любезен, разве чуть мягче «ломать» преступника невозможно?
– Можно было и «лезгинку» попробовать с ним станцевать, – не принял Киров точку зрения прямого руководителя, – если бы он добровольно согласился проехать к нам в отделение, а не стал бы самым активным образом высказывать нелицеприятные возражения, собираясь – между прочим, если уж быть до конца откровенным! – проделать аналогичные вещи, но только со мной. Я же, как всем известно, против неестественных манипуляций привык настойчиво возражать и всегда выражаю им самое искреннее негодование.
– Да, я все прекрасно знаю и хорошо понимаю, – махнул руководитель в сторону отвечавшего мужчины рукой, как будто отгонял надоедливую муху, противно назойливую и беспрестанно жужжавшую, – но, как оказалось, у того «отмороженного ублюдка» оказались очень влиятельные родители. Они в свою очередь не замедлили нанять «адвокатов-прохвостов», которые готовы ухватиться за любую мелочь, способную дать их богатенькому клиенту хоть малейшую вероятность уйти от ответственности и избежать справедливого суда и неотвратимо последующего возмездия – вот они и стараются теперь изо всех сил, и отрабатывают проплаченные нехилые денежки, и рвут и мечут, делая из нас «супермонстров», готовых выбить показания из любого, по их гнусным утверждениям, законопослушного гражданина.
– Не та ли это «поганая мразь», которая безжалостно «завалила» целых трех ни в чем не повинных людей – он законопослушный гражданин, что ли? – не сдержался справедливый оперативник чтобы криво не улыбнуться.
– Что тут смешного?! – не выдержал нервного напряжения Виктор Иванович, а для солидности немного повысил голос. – У нас уголовное дело вот-вот развалится, а он всё веселится, всё развлекается!
– Как же оно развалится? – не поверил словам руководителя Киров. – Там же «доказухи» собрано «выше крыши».
– В общем, так, – произнес подполковник, одновременно делая лицо злобным и выражающим крайнее недовольство, – за дверью стоит молоденький парень – младший лейтенант со степенью бакалавра юриста – вчера он переведен к нам из патрульных подразделений, а с сегодняшнего дня твой новый напарник. Можешь понимать, что я приставляю его к тебе, чтобы он научил тебя бороться с преступниками, не ломая им конечности, а как оно и положено, заламывая их за спину.
– Нет, «шеф», – запротестовал Роман, махая перед собой двумя руками; сейчас он назвал непосредственного начальника укоренившимся прозвищем, применяемым в некоторых, нестандартных случаю, разговорах, – Вы же знаете, что после смерти Ерёмина я работаю только один.
– Всё! Его назначение даже не обсуждается, – «зарычал» Виктор Иванович, проявляя в поставленном вопросе непримиримую жёсткость, – а кому что не нравится – рапорт на стол, а следом сразу на улицу… там сейчас таких, как ты, как раз целая, длинная очередь.
– Но… – не унимался оперативник.
– Короче! – прикрикнул на него подполковник. – Иди работай, и не забудь ввести новобранца в курс оперативного дела.
Закончив непродолжительную, но емкую инструкцию, руководитель присел и уставился глазами в компьютер, отчетливо давая понять, что «высокая аудиенция» закончена и что несговорчивому посетителю пора уходить. Сопоставив в сообразительной голове нисколько не трудные факты, Киров, резко развернувшись кругом, звонко «щелкнул» каблуками полуботинок и строевым шагом направился прочь, широким шагом следуя из кабинета убедительного начальника.
– Клоун, – прошептал тот, беззлобно ухмыляясь поведению своенравного сослуживца.
Выйдя в коридор, Роман, и действительно, увидел, что возле самых дверей служебных апартаментов Кравцова его ожидает молодой человек, одетый в новенькое форменное обмундирование, отличающиеся погонами младшего лейтенанта. Внимательно осмотрев не особо приметного юношу, предложенного в напарники, оперативник сделал некоторые выводы, касавшиеся его внешних особенностей и вероятных чертах характера; словом, по первому беглому взгляду в голове опытного оперуполномоченного сложился краткий, но более чем подробный портрет. Мысленно он начал перечислять: «Во-первых, на вид юному офицеру можно дать не более двадцати пяти лет, достигнутых им от рождения; во-вторых, худощавый новобранец выше меня сантиметров на семь, но кажется много слабее – хотя, скорее всего, физическое развитие у него присутствует, что подтверждается могучими, жилистыми руками и что легко угадывается по плотно прилегающей к телу полицейской форме; в-третьих, он обладает каким-то удивительным свойством, хм? в молодом человеке угадывается некая внутренняя энергетика, способная подчинять себе духовно более слабых и дающая возможность подавлять слабохарактерного оппонента всего лишь близким присутствием; в-четвёртых, остальной его вид выражает невозмутимое спокойствие и подсознательную уверенность, сочетающиеся с чем-то загадочным и непонятным, что в некотором роде даёт незнакомцу некое моральное преимущество. Это будущий начальник, причем не исключено, что для достижения основной цели он легко пойдет по чужим головам – надо быть с ним поосторожнее, а лучше заранее поставить его в зависимое положение, чтобы общаться стало значительно проще», – подумал Киров, оценивая бросающееся в наметанный глаз необычное качество. В последующем, продолжая изучающие наблюдения, он в той же мере отметил, что овальное, чуть вытянутое, лицо у навязанного воспитанника не столь уж и миловидно, но содержит в себе другие притягательные особенности; к примеру, если его с чем-то сравнивать, то сопоставление странноватого вида похоже на гипнотизирующее выражение, когда ядовитая змея смотрит на предполагаемую жертву и подготавливает её к неминуемой смерти (при всех условиях та хотя и знает, что ей угрожает губительная опасность, но в итоге не может сдвинуться с места). «В принципе, для оперативной работы и кадрить юных девчонок подобное качество совсем даже неплохо», – вновь отметил мысленно Киров, делая профессиональные заключения. Далее, опытный оперативник перешел к рассмотрению глаз. Они виделись слегка зауженными и имели очень редкое исключение: правый был зеленый, как истинный изумруд, а левый мелькал необыкновенным красноватым оттенком и ярким, и алым зрачком. «Как тебя с таким «зенками» в полицию-то призвали?» – старший оперуполномоченный уголовного розыска по-своему оценил отмеченное нестандартное свойство. Однако, несмотря на удивительную особенность, взгляд новичка выражал и острый ум, и упорную настойчивость, и упрямую уверенность, и способность к построению логических заключений, то есть имел все те первостепенные качества, какие необходимые любому, мало-мальски способному, «оперу». Длинный нос младшего лейтенанта – в целом прямой, но к концу слегка вздернутый; щеки – впалые, подчеркивающие излишнюю худобу; лопоухие уши – средних размеров, непривлекательно торчащие в разные стороны; волосы по всей голове остригались на одинаковую длину и топорщились в разные стороны, не образуя аккуратной прически (что удалось разглядеть сразу, потому что стоял он в коридоре здания, где головные уборы принято было снимать).
«Налюбовавшись» внешним видом новоявленного напарника, неожиданно к нему приставленного и «любезно» навязанного высшим начальством, Киров не замедлил сделать оному замечание:
– Ты чего в форме-то приперся? Мы занимаемся оперативной работой и по всем канонам обязаны носить одеяние чисто гражданское; выражаясь конкретнее, на сегодняшний день к несению службы ты не допущен, а потому дуй домой отдыхай, а завтра, как оно и положено, придешь в удобной одежде – респект, или все ли, мой назначенный друг, тебе в итоге понятно?
Основываясь на неприветливом изречении, можно сделать недвусмысленный вывод, что Роману не терпелось избавиться от вынужденного «хвоста», позволявшего контролировать последующие действия, о чем он то?тчас же и домыслил: «Еще хотя бы на один денёк останусь один; глядишь, получится провернуть какое-нибудь доходное дельце».
Касаясь молодого офицера, любой другой, окажись он на его месте, не замедлил бы воспользоваться заманчивым, соблазнительным предложением, но только не он: исполнительный парень искренне улыбнулся, сразу же придав себе совсем иное, более дружелюбное, выражение, поселив в голове недавнего «экзаменатора» невольное размышление: «Не ошибся ли я в необычном, странном юнце – может быть, он не так уж и плох? Надо будет обязательно проверить его в конкретном деле». Пока он размышлял, второй сотрудник заговорил голосом в основном высоким, но с неприятной, особенной хрипотцой:
– Извините, – обратился он к офицеру, старшему и по званию, и по должности (новоявленный сыщик уже знал, что будет работать в паре с майором), – виноват! Я сегодня «в розыске» первый день, – так промеж себя полицейские называют УГРО, – и не знал, как именно следует одеваться – дайте мне всего полчаса, и я быстро исправлю незадачливую оплошность.
– Как? – удивился Киров, небрежно сморщив лицо. – Домой, что ли, сбегаешь, чтобы переодеться?
– Нет, – не обижаясь на предвзятое ерничество, выдержанно ответил бывший патрульный, – я пришел сюда в гражданской одежде и переоделся внизу, в общественном гардеробе.
– Действительно? – не без восхищения проговорил старый, прожжённый оперативник. – А на поверку ты, паря, не так уж и плох – сообразителен! Ладно иди. Через тридцать минут жду тебя на служебной парковке… машина «четырнадцатая», черного цвета, номер шесть, пять, четыре; короче, там разберешься.
Услышав закономерные изречения, поступившие от нового руководителя и, в то же время, уважаемого наставника, ретивый парень поспешно бросился их выполнять и немного неуклюжей походкой засеменил в нижние помещения МУРа. Однако, когда он удалился уже метров на двадцать, Роман остановил послушного новобранца гораздо более приветливым окриком:
– Эй, постой!
Едва тот, замедлившись, обернулся, продолжая выкрикивать, произнес:
– Как тебя звать-то?! А то общаемся как-то вроде не по-людски!
– Бирюков Никита! – также громко воскликнул молодой офицер.
– А отчество?!
– Андреевич!
Засим беглое знакомство двух офицером закончилось, и каждый отправился по потребному делу: майор – заводить служебную автомашину, а младший лейтенант – в полицейскую раздевалку, где в течении пяти минут совершенно преобразился, поменяв форменное обмундирование на обыкновенное гражданское одеяние. Когда он, выполнив первую, поставленную ему в сыске, несложную задачу, нашел рекомендованный автотранспорт, то предстал перед опытным «опером» в носимых вещах, содержавшей совсем другие предметы: сверху была надета матерчатая куртка коричневого цвета, имевшая в себе вставки, изготовленные из искусственной кожи; под ней четко проглядывалась черная водолазка; на ногах были одеты удобные натуральные американские джинсы светло-синего цвета, не терявшие высокой эластичности даже после десятой стирки; на ступнях появились легкие кроссовки, по основному оттенку равные брюкам.
Глава II. В столице завелся маньяк
Осмотрев вновь прибывшего, Киров оценил произошедшие изменения, а затем, изобразив удовлетворённое, довольное выражение, дал позитивное заключение:
– Ого, вот это совсем другое дело, а если еще и небольшую щетину себе отпустишь, то вообще легко сумеешь затеряться в преступной среде.
– Я бы с радостью, – ответил Никита, немного смущаясь, – но у меня плохо растет, какими-то жиденькими «ляпками»… получается и гадко и некрасиво.
В ходе краткого диалога Роман обратил внимание, что разноцветные глаза напарника приобрели вполне обычный оттенок: оба зрачка, как им и полагается, выглядели черными, окружёнными по кругу серо-зеленым оттенком. «Наверное, показалось?» – подумал засомневавшись старший оперативник, вспоминая необычную разницу, чуть ранее привлёкшую сосредоточенное внимание. Далее, как только новобранец устроился на пассажирское место, майор ввел его в курс основных мероприятий, необходимых для срочного, неуклонного исполнения:
– Нам поступил очень ответственный вызов: совершено то ли убийство, то ли изнасилование, то ли всё сразу вместе – пока неизвестно. Нам необходимо срочно проследовать к месту жуткого происшествия, а там уже и всё подробно разузнать, и как полагается выяснить, и незамедлительно включиться в основную работу.
– Я готов, – послушно отвечал молодой полицейский.
Как только автомобиль тронулся, Киров снова заговорил, но уже на более отвлеченную тему:
– Послушай, лейтенант, – акцентировать дополнительное внимание, уточняя «младший», между ближайшими сослуживцами было непринято, – хотелось бы получше с тобой познакомиться, поэтому я задал бы тебе несколько личных вопросов – ты случайно не против?
– Да нет, – бесхитростно отвечал Бирюков, – отчего ж… задавайте. На какие смогу – отвечу.
– Хорошо, – промолвил опытный полицейский, нисколько не сомневавшийся, что получит ответ именно такой, а не какой-то иной, – тогда скажи: служишь давно?
– Пять лет… подходит шестой; говоря подробнее, в 2009-м, сразу после службы в российской армии, я был принят в полк патрульно-постовой службы, где прошел первоначальную подготовку, а заодно и закончил четырехлетнюю «вышку». В итоге почти два месяца назад я получил диплом юриста, а затем, по истечении непродолжительного времени, был переведен к вам, сюда, в управление. Я слышал, попасть в МУР сравнительно трудно – похоже, мне попросту повезло?
– Можно сказать и так, – согласился оперативник с мнением, не слишком далёким от истины, – чтобы пробиться к нам, в «головное подразделение», надо либо пахать словно проклятый, либо иметь очень «цепкий прихват», либо уметь настолько чисто «вылизывать задницу», чтобы впоследствии тебя непременно тащили везде за собой.
– Ни один из перечисленных случаев мне не подходит, – не без печальной грусти улыбнулся молодой новобранец, – просто, находясь ещё в ППС, я смог раскрыть несколько странных и загадочных преступлений, в результате чего «верховое» начальство посчитало возможным, чтобы перевести меня служить в самое профессиональное отделение розыска.
«Что-то он явно не договаривает? И улыбка у него какая-то не совсем естественная – как бы не очень радостная, что он вот так запросто получил знаковое, престижное место, наоборот, какая-то не очень довольная? Ну, да ладно, по ходу дела всё прояснится», – обнадежил себя старший оперативник, все еще считая, что юнца к нему подослали специально, чтобы в ближайшее время «слить» его самого. Однако Роман был «воробей стрелянный» и на незначительных мелочах особенно не зацикливался, предпочитая либо вывести провокатора на чистую воду, либо сделать вынужденным «подельником», поставив в каком-нибудь сомнительном деле в зависимое от себя незавидное положение. Нездоровые мысли, словно грозная молния, промелькнули в голове майора полиции, и он тут же от них избавился, продолжая допытывать новоиспеченного товарища и выспрашивая у него о будничной, личной жизни:
