Халатная жизнь

Сама по себе Дубна, Объединенный институт ядерных исследований – отдельная повесть, отдельная книга. Дубна была островом свободы, ареной поисков, дискуссий и споров, открытого обмена мыслями и мнениями, потому что физики ощущали себя особыми людьми, в определенной степени независимыми от идеологии и партийной пропаганды.

Интеллектуальная раскрепощенность ученых, атмосфера свободной мысли привлекала в Дубну поэтов, артистов, режиссеров, бардов. В некотором роде получить приглашение на выступление в Доме ученых считалось неким знаком отличия, признания. С другой стороны, и дубнинцы жадно тянулись ко всему тому, что происходит в художественно-литературном мире Москвы и Ленинграда. В Дубну приезжали Белла Ахмадулина, Евгений Евтушенко, Булат Окуджава, Роберт Рождественский, Арсений Тарковский… Молодые физики устраивали в коттеджах так называемые квартирники – там пели Юрий Визбор, Владимир Высоцкий, Александр Галич, Юлий Ким…

Более чем показательно, что Андрея Вознесенского пригласили в Дубну уже после кремлевского разгрома, устроенного Хрущевым. Многие тогда сторонились, опасались испортить карьеру общением с опальным человеком. А Дубна – официально пригласила, устроила творческий вечер в Доме ученых.

Потом Андрей в одном из интервью говорил: «Были еще ядерщики и прочие оборонщики, которые купались в государственной любви, которые были элитой в греческом смысле – культуру знали, за поэзией следили, жили пусть в закрытых, но теплицах… Физикам больше присуща умственная дисциплина, гуманитарий разбросан, пугливое воображение… Физик – другая организация ума и другая степень надежности. В общем, я не видел в жизни лучшей среды».

Я писала о физиках и, конечно же, обрадовалась возможности побывать в Дубне, в знаменитом Институте ядерной физики, увидеть своими глазами Бруно Понтекорво и Дмитрия Блохинцева, увидеть синхрофазотрон… Потом я написала повесть «…И завтра», ее опубликовали в журнале «Знамя», перевели и издали за границей. Конечно, все, что относилось к сути дела, науки, открытий, я переиначила, придумала, но цензура, разумеется, бдила. Корректуру послали на отзыв академику Сахарову, и Андрей Дмитриевич написал: никаких секретных материалов здесь нет, а есть некоторые данные, которые опубликованы уже в научной печати.

Все это будет потом, в 1967 году. А тогда мы с Андреем поехали в Дубну, в Институт ядерной физики. Хочу особо отметить: это был не личный какой-то междусобойчик, я официально поехала туда читать вступительную лекцию по направлению Бюро пропаганды художественной литературы – была такая мощная контора в системе Союза писателей.

Публика уверена, что там и возник наш роман. Но никакой близости не было, это была предыстория нашей любви. Там родилась его поэма «Оза», которая, после вступления, начинается строчками:

Женщина стоит у циклотрона —стройно,слушает замагниченно,свет сквозь нее струится,красный, как земляничинка,в кончике ее мизинца,вся изменяясь смутно,с нами она – и нет ее,прислушивается к чему-то,тает, ну как дыхание,так за нее мне боязно!Поздно ведь будет, поздно!Рядышком с кадыкамиатомного циклотрона.

У него было абсолютно ложное чувство, что я все время в опасности, что меня надо защищать. И так парадоксально случилось в нашей жизни, что его желание чувствовать себя сильным, волевым мужчиной, каменной стеной – столкнулось со страшной болезнью, которая последние 15 лет жизни сковала, ограничила все его возможности. Спасало лишь то, что он осенен даром стихосложения, что он пишет стихи.

Как он любил, чтобы я его собирала перед выходом на люди, тем более если предстояло выступать со сцены! Я ему подсказала: вот голубой пиджак сегодня тебе пойдет, а не серый. А он очень любил серый костюм, он его сам купил, но я смеялась, говорила: «Ты в нем выглядишь как старый большевик». Пиджак-то уже большой был, Андрюша страшно исхудал. Он соглашался, мы его переодевали. Лицо его всегда было живое, сохранялось до последнего, почти не было морщин, следов старости, громадные голубые глаза так аукались с синим пиджаком. Где бы мы ни были, перед выходом он обязательно просил: «Причеши меня», и я его всегда причесывала.

Про Андрея всегда говорили и писали, что он одет как денди. Он сто раз меня спрашивал перед тем, как ехать на съемку или на вечер, как он выглядит. Я должна обязательно одобрить или сказать, что рубашка не подходит к этому пиджаку, подобрать шелковые платочки, повязанные вокруг шеи, под рубашкой. Они стали неотъемлемой частью его имиджа. Ему всегда было тесно в галстуке, он считал, что галстуки – синоним официоза.

Он часто рассказывал, с чего началась его встреча с Рональдом Рейганом, президентом США, в его Овальном кабинете. Едва Андрей вошел, Рейган воскликнул: «Боже, какой на вас синий пиджак элегантный! У меня точно такой. Это Валентино?»

Признаюсь, меня эта сцена несколько коробила: это что же, глава великой страны и великий поэт из другой великой страны не нашли для начала разговора других тем, кроме обсуждения пиджаков? Но сейчас понимаю: во-первых, что было – то было, а во-вторых, они были нормальные живые люди.

Полгода прошло со смерти Андрея. Все те же почти неубывающие сны, воспоминания. Каждый день что-нибудь доводит до слез. Стоит кому-то произнести: «Вознесенский», и я не могу сдержать конвульсий. Почему нервная система оказалась так зависима от мыслей, от воспоминаний? Я этого не понимаю. Прошло уже полгода, надо бы научиться владеть собой, но удается с трудом. Я надеюсь, что хотя бы к годовщине у меня получится.

Из Министерства печати позвонил Владимир Викторович Григорьев, наш очень хороший знакомый, человек, готовый подставить плечо в тот момент, когда это необходимо. Сказал, что речь идет об увековечении памяти Андрея, об учреждении фонда Вознесенского.

Я вплотную занялась фондом его имени. Мой сын Леня мне помогает. Ведь фонд – это предприятие, как бы бизнес. Леонид, владеющий максимально прозрачным бизнесом, сам лично перелопатил все бумаги и документы, когда стал вместе со мной соучредителем Фонда Вознесенского. Сейчас таких, как Леонид, кто так безупречно ведет дела, – единицы. Леонид никогда не вмешивается в деятельность фонда, касающуюся творчества, он следит за всеми документами и платит львиную долю всех премий и гонораров.

Очень хочется сделать, создать… и хочется, и «не можется». Потому что любое восстановление его жизни, собирание книг, вещей для меня очень тяжело. Все время странное состояние, как в первые дни, – состояние психологического тупика. О чем ни думаешь, все время упираешься в одну мысль: уже не будет…

16 апреля. Прошел мой первый день рождения без него. Мне не хотелось никого видеть. Был только Леня. На следующий день мы пошли покупать мне подарок, я выбрала красивый синий пиджак.

12 мая его день рождения, 1 июня – годовщина, как мне пережить эти две даты… буду готовиться.

Он ушел на 77-м году жизни. И я уверена, что он еще спокойно мог жить с этими лекарствами лет десять…

Он понимал, что угасает, уходит. У него очень много пророческих стихов, строчек… «Спасибо, что не умер вчера». За несколько недель до кончины: «Мы оба падаем, обняв мой крест».

* * *

11 января 2011 года

Я не была на встречах Хрущева с интеллигенцией, не сподобилась быть приглашенной. В канун того дня, 8 марта 1963 года, Андрей позвонил и сказал: «У тебя нет, случайно, томика стихов Александра Прокофьева?» Я помнила, что был какой-то очень сильный и хамский наскок Прокофьева на кого-то в прессе‚ и поняла, что, наверное, Андрей что-то хочет процитировать на этих встречах с интеллигенцией, поэтому ему нужен этот том. Я знала, что будут эти встречи, что Андрей идет, и сказала пару каких-то напутственных слов, как говорят близкому другу, которого понимаешь с полуслова. Я с приятельницей в тот день пошла в один из кабинетов Дома актера на улице Горького, еще было живо то здание, там существовали кабинеты полунаучного свойства, где хранились стенограммы, пьесы, вырезки. Можно было туда прийти и добыть материал не только по текущим постановкам, но и по прошлому в истории театра. Это была рабочая часть Дома актера. Мы туда пошли за какой-то вырезкой, и‚ уже спустившись вниз‚ у раздевалки я наткнулась на Юрия Александровича Завадского. Он был в страшном волнении и смятении. Вдруг бросился ко мне. Хотя, естественно‚ я чтила этого необыкновенного режиссера, за которым еще шла слава красавца-мужчины, героя, который ездил на каждый спектакль Улановой в Петербург и возвращался потом к себе в театр. И вдруг я вижу его в таком смятении, вижу, что ему просто плохо, он в отчаянии. Он рассказал мне о встречах с интеллигенцией и добавил: «Вы представляете, он гнал Вознесенского с трибуны и кричал: „Уезжайте из нашей страны!“ Он гнал поэта из собственной страны! Представляете себе! Как это может быть?! И главное, что в зале никто ничего не предпринял, все вопили, кричали…» Он заткнул уши, лицо было в страдальческой гримасе, как будто бы этот вой звучал еще до сих пор в его ушах.

Таким образом, я впервые через час после этих встреч, еще до звонка Андрея, узнала о том, что было.

Можно себе представить мое состояние, когда только что вечером он говорил со мной. Я понимала, что все произошло не только по отношению к нему как таковому, что это вообще беспрецедентная мизансцена. И как после нее реагировать? Возьмут ли его и сразу арестуют после выхода из зала? Что у него конфискуют? Какова будет мера после такого страшнейшего публичного приговора главы государства? Высылок тогда никаких еще не было, первая произошла в 1974 году, когда выслали Солженицына.

Я немедленно кинулась к телефону разыскивать Андрея, понимая, что может случиться самое непредсказуемое и страшное. Я стала его искать. И не сразу его нашла, потому что он, конечно, скрывался. Но он сам позвонил мне через какое-то время. Позже я узнала, как он выходил из Кремля, как орали все. Кто был в зале, потакая и угождая Хрущеву.

Это был ярко освещенный зал, и кричащий, вопящий Хрущев – впоследствии это попало на пленку. Андрей мне рассказал, что он уходил в полной темноте, один шел по кремлевскому двору, и его нагнал поэт Володя Солоухин, что Андрей запомнил на всю жизнь.

У него Андрей прокоротал эту ночь. Он был после этого крика изгнан отовсюду, книги изъяты, имя вычеркивалось‚ и невозможно было даже цитату привести из его стихов. Помню, что в это время выходила моя вторая в жизни книга, монография о Вере Пановой. И туда я всунула его стихи «Плачет девочка в автомате» – то, что теперь поет Женя Осин и стало шлягером его группы, было впервые напечатано полностью в книжке о Пановой. Мы торжествовали потом, что цензура это не отловила и первая публикация появилась. Но об этом позже.

Кстати, второй публикацией стала его рецензия на переводы Пастернака, которая прошла в «Иностранной литературе», а остальное все было изъято. И‚ конечно, вырваться из этой репрессивной мясорубки, машины каждому, кто попал как объект гнева главного властителя, было невозможно.

Глава 2

Не ссоры

20 марта 2015 года

За все прожитые годы ссорились мы редко. Только по принципиальным поводам. А еще – когда ему хотелось делать то, что противопоказано его здоровью или его образу. Но было у нас несколько крупных размолвок – когда мы еще не поженились. Наша дружба началась задолго до того, во многих компаниях мы бывали вместе.

Дружба возникла очень давно, в переделкинском Доме творчества. Андрей уже носил мне бесконечно подарки, из Америки привез какие-то немыслимые сувениры, и все это было так трогательно. В это время у меня вышла вторая книжка – монография о Вере Пановой. Я очень любила ее как писателя, мне была близка эта прозрачная проза, обращенная не к крупным, трагедийным событиям, а к человеку. Особенно я любила повесть «Сережа». В этой книжке о Пановой я поместила стихотворение Андрея «Первый лед» – вначале без подписи, анонимно. Ведь после того совещания в Кремле, после ора Хрущева имя Андрея было запрещено даже для упоминания. Ни цензура, ни редактор не возражали против цитирования каких-либо стихов в моей книге, а уже в последней корректуре я вставила фамилию: Андрей Вознесенский.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Премия «Парабола» вручалась в 2013–2019 годах.

2

Юзовский Иосиф Ильич (1902–1964) – советский театральный и литературный критик, литературовед.

3

Алперс Борис Владимирович (1894–1974) – советский театральный критик, театровед, доктор искусствоведения, профессор ГИТИСа.

4

Эфрос Абрам Маркович (1888–1954) – русский и советский искусствовед, переводчик, литературовед, в ГИТИСе вел курс истории русского театра и театрально-декорационного искусства.

5

Дживилегов Алексей Карпович (1875–1952) – русский и советский историк и политический деятель, в дальнейшем искусствовед, доктор искусствоведения. Занимался культурой Возрождения.

6

Виноградов В. Н., Коган М. Б., Коган М. Б. – профессора, врачи-терапевты, обвиненные по делу врачей (1948–1953).

7

Храпченко Михаил Борисович (1904–1986) – советский литературовед, государственный и общественный деятель.

8

Вотчал Борис Евгеньевич (1895–1971) – советский ученый-терапевт, академик, основоположник клинической фармакологии в России.

9

Письмо протеста подписали: А. Н. Анастасьев, А. А. Аникст, Л. А. Аннинский, П. Г. Антокольский, Б. А. Ахмадулина, С. Э. Бабенышева, В. Д. Берестов, К. П. Богатырев, З. Б. Богуславская, Ю. Б. Борев, В. Н. Войнович, Ю. О. Домбровский, Е. Я. Дорош, А. В. Жигулин, А. Г. Зак, Л. А. Зонина, Л. Г. Зорин, Н. М. Зоркая, Т. В. Иванова, Л. Р. Кабо, В. А. Каверин, Ц. И. Кин, Л. З. Копелев, В. Н. Корнилов, И. Н. Крупник, И. К. Кузнецов, Ю. Д. Левитанский, Л. А. Левицкий, С. Л. Лунгин, Л. З. Лунгина, С. П. Маркиш, В. З. Масс, О. Н. Михайлов, Ю. П. Мориц, Ю. М. Нагибин, И. И. Нусинов, В. Ф. Огнев, Б. Ш. Окуджава, Р. Д. Орлова, Л. С. Осповат, Н. В. Панченко, М. А. Поповский, Л. Е. Пинский, С. Б. Рассадин, Н. В. Реформатская, В. М. Россельс, Д. С. Самойлов, Б. М. Сарнов, Ф. Г. Светов, А. Я. Сергеев, Р. С. Сеф, Л. И. Славин, И. Н. Соловьева, А. А. Тарковский, А. М. Турков, И. Ю. Тынянова, Г. С. Фиш, К. И. Чуковский, Л. К. Чуковская, В. Т. Шаламов, М. Ф. Шатров, В. Б. Шкловский, И. Г. Эренбург.

10

Признан Минюстом иностранным агентом на территории РФ.

11

Клод Фриу (1932–2017) – французский ученый, советолог, славист, переводчик.

12

Признан Минюстом иностранным агентом на территории РФ.

13

ПЕН-клуб – международная неправительственная организация писателей, поэтов и журналистов. Организована в 1921 году.

14

Скорее всего‚ это было сказано по поводу постановки спектакля «Серебряная свадьба» по пьесе А. Мишарина «В связи с переходом на другую работу».

15

Это писатели Чингиз Айтматов, Валентин Катаев, Леонид Зорин, Борис Полевой, Анатолий Гребнев, Владимир Тендряков, Юрий Трифонов, Василий Аксенов, Михаил Шатров, Владимир Лакшин и, что вовсе невероятно, Александр Солженицын. Режиссеры – Борис Барнет, Андрей Тарковский, Андрон Кончаловский, Марлен Хуциев, Михаил Швейцер, Михаил Калик, Владимир Басов, Юлий Карасик, Олег Ефремов, Элем Климов, позднее – Инесса Селезнева, Инна Туманян, Джемма Фирсова.

16

Герои книги Валентина Катаева «Белеет парус одинокий».

17

Саед-Шах Анна Юдковна (1949–2018) – поэтесса, сценарист и журналист.

18

М. А. Суслов, Э. А. Шеварднадзе – советские политические деятели, члены ЦК КПСС.

19

Дубовцева Людмила Ивановна (р. 1939) – радиоведущая музыкальной редакции радиостанции «Маяк».

20

Первое исполнение 2 января 1983 года.

21

Артур Миллер (1915–2005) – американский драматург, прозаик и сценарист.