Петр Великий и его реформа

Между тем в Кремлевском дворце долго ничего не знали о происшедшем в Преображенском. Ночь с 7 на 8 августа после ареста Плещеева прошла спокойно. За два часа до света царевна Софья в сопровождении Шакловитого и ночевавшего в Кремле стрелецкого отряда пошла на богомолье, но не в Донской монастырь, а в Казанский собор. Вернувшись из собора, она приказала распустить стрельцов по их слободам. Тогда только получено было известие о бегстве Петра к Троице. В Москве были поражены этим событием; но во дворце сделали вид, что не придают этому значения. «Вольно ему, взбесяся, бегать», – тоном равнодушного человека заметил Шакловитый в ответ на донесение о событии. Однако нетрудно себе представить, что царевна переживала нелегкие минуты. Она не могла не чувствовать, что почва уходит из-под ее ног. Война, скрываемая до сих пор, теперь была объявлена открыто. Петр открыто занял положение обороняющегося человека, спасающегося от злого умысла – это могло привлекать к нему сочувствие общества. Притом он укрылся под сенью святыни преподобного Сергия, за теми самыми стенами, за которыми нашла себе защиту и сама Софья осенью 1682 года.

Как утопающая за соломинку, хваталась Софья то за то, то за другое средство, бросалась то к тем, то к другим, говорила со стрельцами и на площади к народу, жаловалась, просила, то плакалась, что стала теперь ненадобна, что пойдет где-нибудь с братом кельи искать, то грозила рубить головы. Все слушают ее равнодушно. Кн. В. В. Голицын благоразумно удалился в подмосковную деревню, чтобы там выждать, кто возьмет верх. Посланные к Петру для переговоров возвратились ни с чем. Царевна упросила патриарха съездить туда уладить дело; патриарх поехал, но и остался у Троицы. В отчаянии царевна поспешила туда сама, надеясь объясниться. В селе Воздвиженском ее встретил стольник Бутурлин с объявлением, чтобы не ездила. «Непременно поеду», – вспылила Софья. Но навстречу был выслан другой посол от Петра с угрозой, что если поедет, то с нею будет поступлено «нечестно», и царевна принуждена была вернуться. А в то же время от Петра летит в Москву грамота за грамотой: выслать полковника Цыклера с 50-ю стрельцами, выслать по 10 стрельцов от каждого полка и всех начальных людей, выслать служилых иноземцев из Немецкой слободы и выборных из всех московских сотен и слобод. Царевна пытается уговорить, грозит тому, кто уйдет, смертной казнью. Ничто не действует: и стрельцы, и немцы валят толпами к Троице. Наконец 1 сентября, в день Нового года, приехал гонец от Троицы с грамотою, в которой Петр объявлял брату и сестре о заговоре и требовал высылки Федьки Шакловитого. Шакловитый был ближайший человек к Софье после Василия Голицына; и последний не без основания мог видеть в нем соперника. В ярости Софья приказала отрубить гонцу голову, но во всей Москве не нашла палачей для того, чтобы исполнить это распоряжение, и гонец остался жив.

6 сентября стрельцы открыто примкнули к Петру: большою толпою они явились в Кремль к Софье и с дерзкими криками потребовали выдачи Федьки, чтобы вести его к Троице. Софья принуждена была выдать этого последнего верного человека, и дело ее окончательно было проиграно. У Троицы шел розыск и пытки. 11 сентября был казнен Шакловитый. Еще раньше князю В. В. Голицыну с сыном объявлена ссылка в город Каргополь с конфискацией всего имущества за то, что они «сестре великих государей о всяких делах докладывали мимо великих государей и писали ее с великими государями обще», «был послан в 1689 г. на крымские юрты кн. В. Голицын, пришед к Перекопу, промыслу никакого не чинил и отступил, каковым нерадением царской казне учинил великие убытки, государству разорение и людям тягость». Впоследствии Голицыны были переведены дальше, в г. Яренск.

Расправившись с врагами, Петр писал брату от Троицы: «Милостию Божиею вручен нам, двум особам, скипетр правления прародительского нашего Российского царствия; а о третьей особе, чтоб быть с нами в равенственном правлении, отнюдь не вспоминалось. А как сестра наша царевна Софья Алексеевна государством нашим учала владеть своею волею, и в том владении, что явилось особам нашим противное, и народу тягость и наше терпение, о том тебе, государь, известно. А ныне злодеи наши Федька Шакловитый с товарищи, не удоволяся милостью нашею, преступая обещание свое, умышляли с иными ворами о убийстве над нашим и матери нашей здоровьем и в том по розыску и с пытки винились. А теперь, государь братец, настает время нашим обоим особам Богом врученное нам царствие править самим, понеже пришли есми в меру возраста своего, а третьему зазорному лицу, сестре нашей, с нашими двумя мужескими особами в титлах и в расправе дел быти не изволяем… потому что учала она в дела вступать и в титлах писаться собою без нашего изволения, к тому же и царским венцом для конечной нашей обиды хотела венчаться. Срамно, государь, при нашем совершенном возрасте тому зазорному лицу государством владеть мимо нас». Царевна вскоре после этого письма была заключена в монастырь.

Глава IV

Военные и морские потехи. – Азовские походы 1695-96 годов

Свергнув Софью, партия царицы Натальи и Петра вновь очутилась у власти. Во главе правительства, заняв место начальника Посольского приказа – по-нашему министра иностранных дел, – стал дядя Петра по матери боярин Лев Кириллович Нарышкин. Военное ведомство, или, как оно тогда называлось – Разрядный приказ, было поручено бывшему дядьке Петра боярину Тихону Никитичу Стрешневу. Вместе с военными делами он сосредоточивал в своих руках также и управление большей частью внутренних дел. Видное место среди новых министров занял кн. Борис Алексеевич Голицын, назначенный начальником Приказа Казанского дворца; ведомству этого приказа было подчинено все Среднее и Нижнее Поволжье, те области, которые когда-то были татарскими царствами – Казанским и Астраханским. Управление остальными приказами было предоставлено другим, менее выдававшимся лицам из партии Петра. Сам Петр, в первые годы после свержения сестры, принимал мало участия в государственных делах.

Предоставив управление министрам, Петр все свое внимание устремил на военные и морские, на «Нептуновы и Марсовы, как он выражался, потехи». Только эти потехи принимают теперь все более широкие размеры. В течение 1692 года царь неоднократно проводил по нескольку времени на Переяславском озере, раз даже ему удалось свозить туда и мать. Там он весь отдавался кораблестроению, и когда приехало в Москву персидское посольство, Лев Нарышкин и кн. Борис Голицын должны были сами приезжать в Переяславль и уговаривать царя бросить на некоторое время корабли и съездить в Москву на прием посольства, так как отсутствие его могло нанести обиду Персии и повести к разрыву с нею. Не довольствуясь уже Переяславским озером, Петр выпросился у матери в Архангельск на Белое море, куда и съездил в 1693 году и второй раз уже по смерти матери в 1694 году (Наталья Кирилловна скончалась 25 января 1694 года). В Архангельске он увидел настоящее море, плавал по нему, провожая голландские корабли, ездил в Соловецкий монастырь; захваченный бурею, чуть было не погиб во время этого путешествия. В первую же свою поездку он не мог удержаться, чтобы не заложить корабля, другой был заказан в Голландии. Летом 1694 года оба были готовы.

Игры с сухопутными войсками обратились теперь в настоящие маневры, происходящие под руководством иностранных генералов в окрестностях Москвы. Войска разделялись на две армии: одна состояла из старого войска, стрельцов под начальством Ивана Ивановича Бутурлина, именовавшегося во время этих маневров «Польским королем», другою командовал «генералиссимус Фридрих» – князь Федор Юрьевич Ромодановский. Эта последняя составлялась из потешных и из полков иноземного строя и обыкновенно разбивала первую. На Яузе была построена даже особая потешная крепость с иностранным названием «Пресбург», около которой и сосредоточивались военные действия. Ее осаждали, ходили на штурм, делали подкопы, взрывали минами. Эти маневры переходили иногда в настоящие схватки: кидали друг в друга чиненные порохом гранаты, палили из пушек бомбами, бились палками, и такие шутки кончались иногда печальными последствиями. В октябре 1691 года был великий и страшный бой. «И тот бой, – писал Петр, – равнялся судному дню, и ближний стольник кн. Ив. Дм. Долгорукий от тяжкие своея раны, паче же изволением Божиим, переселился в вечные кровы, по чину Адамову, идеже и всем нам по времени быти». Эти военные игры незаметно перешли в серьезное дело. Осенью 1694 года, в октябре, были большие бои под деревнею Кожуховым, недалеко от Симонова монастыря, а весною 1695 года затеян был уже поход на город Азов, на Азовское море.

Кожуховские маневры внушили царю такую уверенность в силах и искусстве его полков, в способности его войска вести военные действия, осаждать крепости и брать их штурмом, что тотчас же после маневров он мог искать случая применить только что испытанную силу к серьезному делу.

Походы прямо на Крым при царевне Софье кончились неудачно, и теперь решено было нанести удар врагу с другой стороны, взяв важную крепость при устье Дона, которая могла служить хорошею гаванью русскому флоту на Азовском и Черном морях. К тому же Азов уже раз был захвачен русскими в 1637 году. Этот Азовский поход Петра и был непосредственным продолжением потешных походов. Собираясь туда, царь писал: «Шутили под Кожуховым, теперь под Азов идем играть». Войска иноземного строя и московские стрельцы двинулись под начальством трех генералов: Автомона Михайловича Головина, Лефорта и Гордона. Гордон шел сухим путем через Тамбов и Черкасск, а Головин и Лефорт – с ними находился и Петр в составе бомбардирской роты – спустились на судах по Оке и Волге ниже Царицына, оттуда перешли на Дон и продолжали путь до Азова, к которому подошли 29 июня. В то же время боярину Борису Петровичу Шереметеву с сильным отрядом старого дворянского войска было поручено спуститься к устьям Днепра, чтобы отвлечь внимание неприятеля.

Уклонившись в своем течении к востоку и подойдя близко к Волге, Дон затем делает поворот к западу и, идя в направлении с востока на запад, впадает в Азовское море, разветвляясь при впадении на несколько рукавов и образуя при устьях низменные, покрытые тростником острова с многочисленными озерами. На левом берегу южного из этих рукавов, в 15 верстах от моря расположен город Азов – некогда знаменитая греческая колония Танаис, затем генуэзская, с конца XV века попавшая в руки к туркам и обращенная ими в крепость, которою они запирали выход в море донским казакам. Крепость была особенно усилена турками с тех пор, как в 1642 году она была возвращена им донскими казаками, взявшими было ее в 1637 году, удержать ее казаки без помощи московского правительства не могли, а правительство тогда находило войну несвоевременной. Работы над возобновлением и усилением крепости производились много лет. Она представляла собой каменный четыреутольник с бастионами и с особым каменным замком внутри этого четыреугольника. Кроме каменной стены, Азов был обнесен еще земляным валом и рвом с палисадами (палисады – частокол, устраиваемый во рву). В полуверсте и в версте от этих укреплений Азов был опоясан еще двумя земляными валами, остатками прежних осад. Выше Азова, верстах в трех от него, на обоих берегах Дона были построены две каменные башни – «каланчи», – вооруженные пушками. Будучи соединены протянутыми через русло реки тремя толстыми железными цепями, эти каланчи преграждали выход в море для плывущих по Дону сверху судов. На северном рукаве Дона, так называемом Мертвом Донце, устроен был еще каменный форт под названием Лютик.

Таковы были крепостные сооружения, которые предстояло брать русским войскам.

Русские войска подступили к городу на близкое расстояние, и началась его осада по всем правилам осады городов, практиковавшимся в то время. Инженерами при войске были иностранцы – Франц Тиммерман, Адам Вейде и Яков Брюс. Постоянно собирались военные советы, обсуждавшие каждый шаг в военных действиях. Душою всего дела, разумеется, был сам Петр с его бившей ключом энергией; но официально он прикрывался только званием простого бомбардира и с увлечением занимался метанием бомб в осажденный город с устроенных осаждавшими батарей. 14 июля смелым ударом донских казаков взята была первая из двух каланчей, заграждавших подступ русских речных судов к Азову. В ночь на 16 июля после усиленной бомбардировки покинута была турками и вторая. «Нынешнего месяца июля 14 дня, – писал Петр в Москву брату царю Ивану Алексеевичу, – явным приступом без всякие утраты воинства своего одну каланчу турецкую на реке Дону к Азову взял; под другую же каланчу бысть пушечная стрельба и метание бомб, и от такого страху турецкие люди в ночи побежали, и тую каланчу в 16 день наше воинство заступило». «И, слава Богу, – пишет он в другом письме, – по взятии оных каланчей яко врата щастия к Азову отворились». Взятие каланчей открыло возможность русским подвозить по реке припасы к осаждавшей армии на судах, а также переправиться через Дон и соорудить на правом берегу против Азова особый форт, откуда город стал подвергаться обстрелу.

Однако дальнейшие военные действия пошли неудачно в значительной степени вследствие неопытности командиров и неподготовленности войск. Штурм крепости, предпринятый 5 августа, был отбит. Осадные работы продолжались, но без особого успеха. Взрывы мин, закладываемых неопытными инженерами, причиняли гораздо более вреда самим осаждавшим, чем неприятелю. Осаждаемые тревожили осаждавших постоянными вылазками. Иногда на русский лагерь налетала державшаяся неподалеку от Азова татарская конница. Между тем время шло; приближалась осень с непогодами. Предпринят был второй штурм 25 сентября; он кончился так же неудачно, как и первый. Тогда решено было от Азова отступить и отложить его осаду до будущего года. 22 ноября войска вернулись в Москву.

Цель, ради которой поход предпринимался, не была достигнута: Азов не был взят. Но неудача нисколько не поколебала Петра. Наоборот даже, она как будто усилила его энергию и увеличила силу его стремления к намеченной цели. Отступление войск от Азова было предпринято с неизменной мыслью вернуться к нему весной. Приготовления к кампании следующего года начались еще под Азовом: укреплены были каланчи и в них оставлен гарнизон, в Черкасске складываются запасы для будущего похода. Эти приготовления все с возрастающей энергией продолжаются по возвращении в Москву. Уже по мере хода военных действий под Азовом для Петра, несомненно, становились все более ясными причины их неуспеха. Они получили, надо полагать, вполне ясное признание на том военном совете – «консилии генералов», – который имел место по возвращении царя из-под Азова. Эти причины были: во-первых, недостаток знающих искусных инженеров для руководства осадными работами и, в частности, минеров для устройства мин. Второю причиною можно было считать отсутствие у русских флота, который мог бы прекратить подвоз к Азову провианта, снарядов и подкреплений с моря. Наконец, третью причину можно было видеть в отсутствии единства командования войсками осаждающих. Войска эти были разделены на три корпуса под начальством равноправных генералов, которые не всегда бывали между собою согласны и нередко не хотели поддерживать один другого. Сам Петр на себя высшего командования не брал; он держался в стороне, был простым бомбардиром. В конце 1695 и в первые месяцы 1696 годов происходит подготовительная работа к новому походу. Заботы о выписке инженеров из-за границы возложены были на дипломатическое ведомство. Началась ускоренная энергичная постройка флота в Преображенском и в Воронеже. В Преображенском строились галеры – гребные, военные, вооружаемые пушками суда, по образцу галеры, выписанной из Голландии и привезенной через Архангельск и Вологду в Москву. В разобранном виде эти Преображенские галеры должны были перевозиться в Воронеж, где производилась их окончательная отделка, оснастка и вооружение. В самом Воронеже и ближайших к нему городах строились струги – транспортные суда для перевозки к Азову войск. С конца февраля 1696 года Петр уже находится в Воронеже и принимает живое личное участие в этих кораблестроительных работах в качестве простого рядового мастера. «А мы по приказу Божию к прадеду нашему Адаму в поте лица едим хлеб свой», – пишет он с этих работ в Москву. В течение апреля галерный флот в числе 29 судов был спущен с Воронежской верфи на воду и двинулся по Дону к Азову под общим начальством адмирала, каким был назначен любимец царя Лефорт, швейцарец, уроженец самой сухопутной страны в Европе. К тому же времени собрались к Воронежу и сухопутные силы: полки Лефорта, Гордона и A. M. Головина, и отсюда спускались по Дону на стругах. К войскам должны были присоединиться для осады Азова, как и в прошлом году, донские казаки. На этот раз над всеми военными силами был назначен общий главнокомандующий – боярин Алексей Семенович Шеин – и этим назначением был устранен недостаток в общем руководстве, вредивший делу в прошлом году. Но Шеин никакими прежними военными заслугами не отличался и был выдвинут как фигура, за которою скрывался настоящий руководитель всеми военными операциями – сам Петр, взявший на себя по своему обыкновению всю суть дела, а внешний парад и блеск предоставивший другому подставному лицу. Официально же Петр во втором Азовском походе значился «командором» одной из эскадр галерного флота, состоявшей из 8 галер.

Со своей эскадрой он двинулся из Воронежа 3 мая, обгоняя плывшие по Дону войска. В Новочеркасске он узнал через казаков, что под Азовом стоят два турецких корабля, снабжающие город съестными и военными припасами. Царь задумал с своими галерами и с казацкой флотилией напасть на эти корабли, 20 мая спустился уже в устье Дона и был в виду кораблей. Однако турецкий флот оказался гораздо более сильным, чем гласили казацкие донесения: он состоял из 13 кораблей и 24 мелких судов. Считая невозможным напасть на турок с теми малыми силами, которыми он располагал, Петр отступил с галерами к каланчам. Но казацкая флотилия из 40 лодок под начальством донского атамана Флора Миняева осталась наблюдать за неприятелем, и вечером 20 мая смело напала на турецкие суда. Предприятие кончилось полной победой. Один из кораблей был сожжен, другой затоплен, остальные поспешили скрыться. Из мелких судов было сожжено 9. Была захвачена значительная добыча в виде снарядов, пороху и разного рода съестных припасов. В начале июня в донском устье стал собравшийся к Азову галерный флот. Таким образом казацкая победа над турецким флотом вечером 20 мая открыла русской эскадре свободный выход в море, а появление русских галер в море отрезало Азов от морского сообщения. И действительно, когда несколько позже подошли было вновь к Азову турецкие корабли, везшие подкрепления и припасы, они не смогли уже доставить их в осажденный город, а вступить в бой с русскими военными судами не решились.

Благодаря такому разобщению с морем, осада города в 1696 году пошла гораздо успешнее, чем в предыдущем. В конце июня осаждавшие войска окружили город земляным валом, постепенно суживая его кольцо и подводя к неприятельскому рву, чтобы засыпать и заровнять ров. В лагерь под Азов прибыли присланные бранденбургским курфюрстом и цесарем огнестрельные мастера, артиллеристы, минеры и инженеры; под их руководством действия русской артиллерии стали более решительными. На 22 июля был назначен общий штурм города; но уже 18 июля Азов сдался. 30 сентября состоялось триумфальное вступление возвращающихся в Москву войск: триумфальные «порты», т. е. ворота, были украшены различными изображениями и статуями богов, увенчивавших победителей; был представлен и морской бог Нептун, гласящий: «Се и аз поздравляю взятием Азова и вам покоряюсь». Так игра в солдатики в Преображенском и в кораблики на Яузе и Переяславском озере кончилась приобретением важной крепости и порта.

Верная мысль о том, что для взятия Азова необходимо запереть его флотом с моря, и та необыкновенная быстрота и энергия, с которыми постройка военного флота была произведена, составляют заслугу Петра в этом деле. Такая проницательность и стремительная, преодолевающая всякие встречаемые препятствия настойчивость и энергия, – вот те качества дарований и характера, которые он при этом обнаружил.

В предыдущем 1695 году после неудачной попытки овладеть Азовом или, как сам Петр выразился, «от невзятия Азова», он возвращался в Москву с отчетливым сознанием причин неудачи и с планами действий для ближайшего будущего, с решением обзавестись флотом, без которого не взять Азова, с решением, которое с необычайной энергией и было приведено в исполнение зимой 1695 – 6 годов. Точно так же и в 1696 году, на этот раз после счастливого взятия Азова, Петр возвращался в Москву с новыми планами, которые затем стали с тою же энергиею исполняться. Две мысли его теперь увлекли: во-первых, постройка большого военного флота для Азовского моря и, во-вторых, поездка за границу. Подготовка к осуществлению этих планов становится главным предметом его деятельности в последние три месяца 1696 года.

Глава V

Сооружение большого флота. – Немецкая слобода. – Поездка за границу

Решение завести большой флот на Азовском море приводило к заботам о необходимых для этого флота людях; прежде всего о мастерах, инженерах и плотниках, которые будут этот флот строить, а затем об офицерах и матросах, которые будут на построенных кораблях служить. Надо было вновь выписывать из-за границы знающих мастеров и плотников; свои этого дела не знали, своих мастеров не было. Приходилось обращаться с просьбами в чужие государства. Как раз в грамоте от 11 июля 1696 года к венецианскому дожу московское правительство, извещая его о ходе военных действий под Азовом, просило дожа прислать в Москву «тринадцать человек добрых судовых мастеров, которые умели б делать всякие морские и воинские суды», обещая этим мастерам милостивое жалованье, государское призрение и свободный отпуск в случае их желания возвратиться восвояси. Не всегда эти просьбы исполнялись; выписка иностранцев сопряжена была с затруднениями и промедлениями. Являлась поэтому мысль не только прибегать в кораблестроении к выписке иноземцев в Россию, но и послать своих русских людей за границу для приобретения тех знаний, которые приносились иноземцами, в страны, славившиеся своими флотами: Венецию, Голландию. Для большого флота потребуются также сведущие морские офицеры: моряки 1696 года из преображенцев и семеновцев, из которых был набран экипаж для галерного флота, едва ли всегда стояли на высоте выпавшей на их долю новой задачи. За границей можно было пройти специальную морскую подготовку. Но Петр был страстный моряк и кораблестроитель. В последнем Азовском походе он был капитаном, командовавшим галерою, и командором, командовавшим отрядом галер, и, вероятно, на опыте убедился в недостатке своих сведений для этих обязанностей и чувствовал потребность поучиться морскому делу. Но если он при виде других людей, работающих над постройкой корабля, не мог оставаться спокойным, и рука его бессознательно хваталась за топор, то мог ли он оставаться равнодушным, когда другие, его сверстники, поедут учиться мореплаванию и кораблестроительному искусству и, возвратясь, будут знать и уметь в страстно любимых им делах более, чем он. Мог ли он, такой старательный и прилежный работник, такой охочий к ученью, оставаться позади других в этом соревновании? И вот явилась мысль самому ехать в чужие страны учиться морскому делу. Так, по крайней мере, объясняет нам зарождение мысли о заграничной поездке сам Петр в составленном под его редакцией и при его непосредственном участии много лет спустя предисловии к Морскому регламенту, и его объяснение дышит искренностью и правдой. «Всю мысль свою, – писал в нем Петр, – уклонил для строения флота, и когда за обиды татарские учинилась осада Азова и потом оный счастливо взят, тогда по неизменному своему желанию не стерпел долго думать о том: скоро к делу принялся… И дабы то вечно утвердилось в России, умыслил искусство дела того ввесть в народ свой и того ради многое число людей благородных послал в Голландию и иные государства учиться архитектуры и управления корабельного. И… аки бы устыдился монарх отстать от подданных своих во оном искусстве и сам восприял марш в Голландию, и в Амстердаме, на Остъиндской верфи, вдав себя с прочими волонтерами своими в научение корабельной архитектуры, в краткое время совершился, что подобало доброму плотнику знать, и своими трудами и мастерством новый корабль построил и на воду спустил».

Были, может быть, и другие побуждения самому поехать за границу; желание повидать Западную Европу, с представителями которой он так охотно знакомился в Москве в Немецкой слободе. Петра с юности стала манить эта Немецкая слобода в Москве. То был уголок Западной Европы, заброшенный в столицу Московского государства. Жажда наживы и приключений привлекала сюда с Запада большое число торговцев, ремесленников, художников и младших дворянских сыновей. Эта слобода представляла удивительно пеструю смесь национальностей, религий, положений и костюмов. Здесь были французы, немцы, голландцы, англичане, шотландцы, католики, лютеране, кальвинисты, реформаты, генералы, офицеры, художники, лекаря, аптекаря, торговцы, золотых дел мастера и т. д. При царях новой династии жители слободы пользовались широкой свободой и имели даже свои церкви. Нужда в войсках, обученных иноземному строю, побуждала царей предоставлять иностранцам различные льготы, несмотря на великое негодование патриарха Иоакима, который не терпел «проклятых еретиков» и первую Азовскую неудачу приписывал наказанию Божию за то, что им была вручена команда над православными воинами. Жизнь в слободе вели бойкую и веселую, не похожую на жизнь благочестивых русских людей того времени. Иноземцы умели усердно работать, умели и веселиться, любили задать вечеринку или маскарад, куда собирались с женами и дочерьми, вопреки русским обычаям, не позволявшим женщинам появляться в собраниях. Музыка и танцы, веселые разговоры за кружкою пива продолжались там далеко за полночь. Такие свободные и веселые нравы пришлись как раз по душе Петру, с детства не терпевшему никаких стеснений этикета, и он стал в слободе частым гостем. Несмотря на то, что он был уже женатый человек и имел сына, его часто можно было встретить на свадьбах и крестинах жителей Немецкой слободы, где он принимал участие в танцах с немками. У Петра вспыхнуло нежное чувство к одной из обитательниц слободы, Анне Монс, купеческой дочери, «девице изрядной и умной», по выражению современника. Но не только сердечная склонность и не одно веселье привлекали Петра в слободу. Там за шахматами и за трубкой табаку он из бесед с этими бывалыми и много видавшими на своем веку людьми узнавал много интересного о Западной Европе, и это знакомство для царя, все желавшего узнать, все усвоить и всему научиться, не пропадало даром. Жажда знаний, которую так хорошо удовлетворяли иностранцы, и потребность веселья, которого он не находил около опостылевшей жены, тянули Петра в слободу. Оба эти стремления: и к знанию, и к веселью, – нашли себе удовлетворение в двух знакомствах, которые завязались у Петра в слободе и перешли затем в тесную дружбу. Во-первых, Петр сблизился с генералом Патриком Гордоном. Шотландец по происхождению, Гордон был в то время человек уже почтенных лет (около 60-и), очень образованный, знаток военного дела, опытный инженер и неутомимый, честный работник. Он рано покинул родину, служил в шведских войсках, в 60-х годах попал в Россию и участвовал во всех походах конца XVII столетия: Чигиринских, Крымских и Азовских. Живя в Москве, он не прерывал сношений с Западной Европой, постоянно получал из Англии книги, карты, инструменты. Его возраст, знания, серьезность и честность снискали ему глубокое уважение не только в слободе, но и в московских правительственных сферах. Петр познакомился с ним во время столкновения с Софьей, и с тех пор между ними завязалась крепкая дружба. Отношение к нему царя напоминает несколько отношение ученика к учителю. Гордон постоянно что-нибудь показывает любопытному другу: то военные упражнения, то разные снаряды и инструменты, способы делать фейерверки, снабжает Петра новыми книгами, полученными из-за границы, чертит для него планы, устраивает машины. Гордон оставил после себя любопытный и подробный дневник своего пребывания в Москве, и из него видно, как близок он был к Петру и как просто, сердечно относился к нему царь. Другой любимец Петра, Франц Лефорт, был совершенно иного характера. Гордона Петр более уважал, чем любил; к Лефорту он привязался всей душой. Это был швейцарец из Женевы, следовательно, француз, человек, не отличавшийся ни выдающимися способностями, ни образованием, но полный жизни, необыкновенный весельчак, храбрец, охотник подраться на дуэли, неистощимо остроумный и добрый товарищ. «Помянутый Лефорт, – пишет о нем князь Куракин в составленной им «Истории царя Петра» – был человек забавной и роскошной или, назвать, дебошан французской… денно и нощно был в забавах, супе, балы, банкеты, картежная игра, дебош с дамами и питье непрестанное, оттого и умер во время своих лет под пятьдесят». Лефорт был поверенным царя в его сердечных делах в слободе, и «пришел, – по выражению того же историка, – в крайнюю милость и конфиденцию интриг амурных». В его именно доме царь и научился с «дамами иноземскими обходиться, и амур первый начал быть».