скачать книгу бесплатно
Может быть, впрочем, вы не любите «ясные очи». В них – риск: вдруг увидишь такое, что в себе не понравится, а изменить не сможешь. Оправданья же при «ясных очах» нет. И лишишься без него легкой радости ради бесцельных страданий. Это, конечно, не расчет. Я сама это отлично понимаю. Но что касается меня лично – тут я ничего не могу сделать. Люблю органически ясность взора, чего бы это мне ни стоило, хотя бы потери самого себя.
Вы отлично нарисовали портрет Ауслендера. Я так живо его себе представила, что потеряла всякую возможность ему писать. Нет уж, Валичка, лучше вы пока воспитывайте эту молодежь, вас ведь давно влекла педагогическая деятельность, а я не буду. Ко всякому воспитанию надо относиться серьезно. А я слишком смешлива, я чересчур чувствительна к комическим чертам, до слабости. Я бы над этими вашими юношами прежде всего стала так хохотать, что ничего, кроме глупого, из наших отношений бы не вышло – к обоюдному неудовольствию. Я все признаю: и серьезность искусства, и даровитость, и молодые творческие силы, и всяческие искания, а вот отсюда вижу, как смущал бы меня бес хохота над «изнеженным» Ауслендером и его гомосексуальными аспирациями, – и пусть это грубо и неблагодарно, сама знаю, – а вот хохочу[375 - Обсуждение вопроса о сексуальной ориентации Ауслендера см.: Богомолов Николай. Итальянские письма Нины Петровской // Archivio italo-russo. Trento, 1997. P. 124 (или: Валерий Брюсов – Нина Петровская. Переписка. М., 2004. С. 238 и др.); Из переписки Нины Петровской / Публ. Р.Л. Щербакова и Е.А. Муравьевой // Минувшее. [Т.] 14. М.; СПб., 1993. С. 384; Богомолов Н.А. От Пушкина до Кибирова: Статьи о русской литературе, преимущественно о поэзии. М., 2004. С. 521–522.]. И над Кузьминым бы стала хохотать при всем искреннем признании его таланта. О Гофмане, которого немножко знаю, и говорить нечего[376 - Речь идет о Модесте Людвиговиче Гофмане (1887–1959) – тогда начинающем литераторе, входившем в круг близких знакомых Вяч. Иванова, авторе брошюры «Соборный индивидуализм», впоследствии известном литературоведе. Впрочем, не исключено, что Гиппиус путает его с поэтом В.В. Гофманом.]. А какой уж воспитатель – смех! Нет, я для вашей молодежи не гожусь. Меня она не переделает – я уж стара для вольтов, а я ее сейчас динамической не признаю. Да и нет у меня исключительного влечения к юности, как у вас. Мне подавай равных, я, вон, и на вас сержусь, когда вы меня заставляете какие-то заржавленные вопросы поднимать и повторять четыре правила арифметики. Пусть поучатся у вас, пройдут ваш опыт (чем скорее, тем лучше) – и уж потом либо поборемся, либо поучимся друг у друга. А пока им еще нежно и на диванах валяться – что я могу?
Ты со смешной своей мятежностью
Не подходи ко мне[377 - Неточная цитата из стихотворения Гиппиус «Водоскат» (1905). В тексте первая строка выглядит: «Ты с бедной человеческою нежностью».].
Я как будто выздоровела. Боюсь себя сглазить. Видела Бакста, которого достаточно ругала и который внезапно умчался в Берлин. Совершенно неожиданно приехал к нам Боря Бугаев[378 - Андрей Белый приехал в Париж 1 декабря 1906 г. и провел там три месяца.]. Вы, кажется, его средне любите? Скажите Ауслендеру, что насчет безграмотности это не я утверждаю, да и бездарности я не утверждаю, отнюдь! А точно: мне эта вещь показалась очень старой, очень обыкновенной, стиля же нет вовсе. Уму А-ра верю по вашей рекомендации – и только. Ну, простите, Валичка, ежели я опять что-ниб<удь> не так написала, но я была оч<ень> искренна, а «обмен мнениями» тем и дорог. Пишу вам с удовольствием, ибо многое выясняю кстати и себе из того, что мне скоро придется писать и о чем часто думаю. Считаю, что если выражаюсь для вас непонятно, – значит, скверно выражаюсь. Учусь.
Посылаю вам много нежностей и прощаюсь – с надеждой на ответ.
Ваша Зин. Г.
24
Суббота утром.
Париж.
Валичка, милый мой, ну что это, что вы «взаправду» обиделись? Просто не ожидала и стыжусь. Особенно дико, что в П<е>т<е>рб<урге> вы не обижались на Д.С., а здесь, когда он был смиренно добродушен, в сущности, да и не мог быть иным (у нас иные условия житейские, которых вы не увидали) – здесь вы обиделись на «хозяина (?) дома»!!
Я, ей-Богу, все-таки не верю, хотя Дима и уверяет, что вы «серьезно».
Приходите к нам завтра вечером, в воскресенье. Приходите часов в 9, чтобы не мучаться с извощиками потом.
И будьте вы проще, милый Валичка. Вы же чувствуете, что у меня есть настоящий кусочек чего-то очень хорошего к вам; – в моей душе – к вам. Может быть, на всем свете такого именно (по качеству, не по количеству) ни у кого больше к вам и нет, и надо это ценить, как я ценю сама.
Итак, до завтра.
Ваша Зин. Г.
P.S. Баксту скажите (он еще остается?), чтобы он непременно как-нибудь зашел ко мне днем, часа в 4, 5. Спросите его, в какие дни он свободен. Скажите, что жену его[379 - Жена Л.С. Бакста – Любовь Павловна, урожд. Третьякова, по первому мужу Грищенко. Об их отношениях см.: Бенуа Александр. Мои воспоминания. Кн. 4-5. С. 438.] я ругать не буду, ибо никакого к тому основания не имею (в глаза ее никогда не видала), а его – непременно буду, всячески, и не могу иначе. Честно предупреждаю; чтоб если боится, то и не приходил бы.
ПРИЛОЖЕНИЕ 1
Д.С. МЕРЕЖКОВСКИЙ – В.Ф. НУВЕЛЮ
1
14 Января 1901.
Дорогой Вальтер Федорович, думаю, что мы все уже не то что не должны, а просто не можем, если бы и хотели, покинуть Философова. Именно со вчерашнего дня он не только Вам, но и нам стал как родной, и чем больше он отталкивает нас, тем сильнее мы его любим, даже не жалеем, а именно любим. Но я почувствовал вчера, что Вы его любите особенно, потому что лучше всех нас знаете. Ежели кто может его спасти, то именно Вы, и он весь на Вашей ответственности. Мало того, мне кажется, что и он Вас любит, хотя сам этого пока не знает, но непременно когда-нибудь узнает. Вас, впрочем, трудно узнать, это я на себе испытал. Но Философов для этого достаточно внутренне тонок и чуток, несмотря на всю свою внешнюю (притворную иногда и даже неискусно притворную) грубость и глухоту.
Итак, вопроса быть не может – уйти ли Вам? Я почти уверен, что без Вас никогда не придет к нам Философов. Вы неизбежный путь его к нам. И мы все уже настолько любим его, что без него нельзя нам быть. И зрителем мы его допустить не можем. Какой он «оглашенный»! Какие мы «священники»! Или ничего нет, или мы все равны, и даже не равны, а самые последние (поздние) должны оказаться самыми первыми[380 - Перефразировка евангельского «Многие же будут первые последними, и последние первыми» (Мф. 19: 30).]. Это не «смирение», – а логика, математика.
Вот насчет Гиппиуса[381 - Владимир Васильевич Гиппиус (1876–1941) – поэт и литературный критик, дальний родственник З.Н. Гиппиус. О его связях с Мережковскими в 1900–1901 гг. см.: Гиппиус Зинаида. Дневники: В 2 т. М., 1998. Т. 1. С. 91–92.] и Бакста есть сомнения: если Философов уйдет, то почти наверное навсегда, ибо он действительно, как Вы сказали, «стар», и действительно страшно за него.
А Гиппиус, пожалуй, слишком молод и у него жесткость и кислота неспелых плодов, – просто ему, может быть, надо полежать. Если он уйдет, то почти наверное вернется, и тогда будет зрелый. Но, конечно, лучше бы и он не уходил, особенно теперь, для Философова. Бакст уже религиозный человек, как все евреи. Думаю, что он никогда окончательно не будет наш, но он может быть долгое время <?> очень полезен и дорог нам, даже стоя около нас, почти против нас. Но не мешает ли он Философову? Как бы их примирить.
Знаете ли, – несмотря на почти невыносимую аскетическую мучительность вчерашнего вечера, он все-таки оставил во мне глубокое и сладостное чувство. Все чудится мне, что кто-то при дверях, на пороге другой комнаты действительно стоял и хотел войти[382 - Отсылка к евангельскому образу: «Так, когда вы увидите все сие, знайте, что близко, при дверях» (Мф., 24: 33).]. И теперь от нас зависит, чтобы Он вошел.
А «искушения» даже вовсе не было, думаю, что в этом смысле искушения и никогда не будет, по крайней мере, для меня. Тут помогает мне мое сознание и некоторое знание: из-за чего же Нитче погиб так жалко, так стыдно: второй раз на этом сойти с ума нельзя! Думаю, что «приживальщик» с «хвостом, как у датской собаки»[383 - Имеется в виду дьявол. Слова в кавычках – перефразировка описания черта в кошмаре Ивана Федоровича Карамазова: «Гость ждал и именно словно приживальщик <…> Раздень его и наверно отыщешь хвост, длинный, гладкий, как у датской собаки, в аршин длиной, бурый…» (Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1976. Т. 15. С. 71, 86).] измышляет для нас какие-нибудь более хитрые искушения.
Чувствую себя совсем больным от вчерашнего, но очень бодрым и надеюсь, что приду сегодня к Розанову[384 - Об отношениях Мережковских с В.В. Розановым см. в воспоминаниях З.Н. Гиппиус «Задумчивый странник» (Гиппиус З.Н. Стихотворения. Живые лица. М., 1991).].
Верю, что не надо говорить, – что Вы сами чувствуете, что мы, я и З.Н., любим Вас.
Д. Мережковский.
А что делать с Перцовым[385 - Петр Петрович Перцов (1868–1947) – литератор, журналист, формальный издатель журнала «Новый путь». Подробнее об отношениях Мережковских с ним см.: Письма Д.С. Мережковского к П.П. Перцову / Публ. М.Ю. Кореневой // Русская литература. 1991. №2–3; Письма З.Н. Гиппиус к П.П. Перцову / Публ. М.М. Павловой // Там же. №4.]? Не виноваты ли мы перед ним? И если так, то как бы это исправить? Он мне, право, даже и мил, как родной!
2
4 Июня
1901 Луга (Варш. ж.д.)
Дача Пешкова № 1.
Дорогой Вальтер Федорович, умирает или уже умер Л.Толстой[386 - Слух этот оказался неверным.]. В моей статье есть выражения, которые можно употребить о живом, но не о мертвом. Ввиду этого, пожалуйста, пришлите мне еще раз корректуру следующего, т.е. Июльского номера[387 - Речь идет о печатавшемся в журнале «Мир искусства» исследовании Мережковского «Л. Толстой и Достоевский».]. Я исключу то, что теперь не подходит. Это необходимо до такой степени, что лучше задержать номер или даже снова отпечатать статью, чем пускать ее в таком виде. Полагаю, что с этим согласятся и Дягилев, и Философов. Если надо, телеграфируйте им.
Слышал о смерти Вашего брата[388 - О братьях Нувеля Ричарде, Федоре и Эдуарде см.: Бенуа Александр. Мои воспоминания. Кн. 4-5. С.486–488. Какой именно (Эдуард или Федор) из рано умерших братьев имеется здесь в виду, мы не знаем.] и глубоко Вам сочувствовал
Сердечно Ваш
Д. Мережковский.
3
7.8.<1902>
Дорогой Вальтер Федорович,
очень прошу Вас во имя общего дела доставить мне тот № Мира Искусства, где помещена моя статья «Целомудрие и Сладострастие» (об Ипполите Еврипида[389 - Статья Мережковского «Трагедия целомудрия и сладострастия» была напечатана в №7-8 первого тома «Мира искусства» за 1899 г. Видимо, просьба о присылке статьи была связана с готовившейся премьерой «Ипполита» (см. выше, в письме Гиппиус № 5).]), а также адрес художника Нестерова[390 - Михаил Васильевич Нестеров (1862–1942).]. Простите за беспокойство, очень нужно. Пошлите и то, и другое в Лугу, имение Заклинье. Нестерову мы хотим заказать обложку журнала[391 - Замысел заказать Нестерову обложку журнала «Новый путь» не был осуществлен. Журнал выходил в шрифтовой обложке.].
Сердечно Ваш
Д.Мережковский.
Год устанавливается по содержанию.
ПРИЛОЖЕНИЕ 2
В.Ф. НУВЕЛЬ – Д.В. ФИЛОСОФОВУ
1
Дорогой Дима,
Что же это такое? Неужели снова недоразумение? В четверг я прождал Вас с 10 ч. до 1 ч. на выставке[392 - Речь идет о русском отделе парижского Salon d’automne (Осеннего салона), организацией которого занимался С.П. Дягилев. Какой доклад там делал Нувель, мы не знаем.], согласно посланному мной накануне письму, но Вы не явились! При этом ни слова объяснения от Тебя! Был ли Ты без меня? Если нет, то не хочешь ли встретиться завтра в воскресенье в 10 ч. в Русском отделе? Если да, то дай знать телеграммой. Если нет, то приходи во всяком случае днем, иначе Ты уже не застанешь нашей выставки, ибо она закрывается завтра.
Я нарочно не хочу Тебя на свою Confеrence, ибо считаю ее хламом. Преступно<?> сдался на упрашивания товарищей.
Целую Тебя. Твой Нувель.
Дмитрию Сергеевичу передай, что M-me Bord рада его видеть каждый вечер с 8 ч. 90, Avenue Niel.
Суббота, 10 / XI 1906.
2
22 / Х 1907.
Дорогой Дима,
Вчера я собрался к Пирожкову[393 - Пирожков Михаил Васильевич (1867–1927) – петербургский издатель, услугами которого пользовался Мережковский. Здесь речь идет о подготовке неосуществившегося издания драмы Мережковского «Павел I».] (после того, что 1 ? недели прождал ответа на мое письмо). Выяснить однако там ничего не удалось. Не ругай меня за бестолковость. Так, на расстоянии, невозможно решать за других. – Будь любезен, выработай сам план издания и почти – бюджет. Я, напр<имер>, не знаю Ваших намерений: хотите ли Вы, чтобы это было сугубо роскошное издание (цена 10 р. приблизительно) или Вы хотите лишь «более изящное» издание (цена 3–5 р.). Из этого же придется исходить. В первом случае нужны: особый шрифт, малое количество экземпляров, дорогая бумага. Во втором можно ограничиться лишь вставлением в прежний набор (это мечта Пирожкова) – иллюстраций. Теперь отосительно их самих. Что предпочел бы Д.С. – род документов для потомков (т.е. главные типы и костюмы, проекты декораций) или же настоящие иллюстрации без мысли о сценических условиях. – Покамест я еще не заказал, меня[394 - В оригинале – «мне».] и то и другое соблазняет, но, раз избрав путь, будет трудно его менять. Решайте Вы за меня. – Решите также количество иллюстраций и характер их. Хотите Вы, например, «Buchschmuck»[395 - Книжные украшения (нем.).], тогда следовало бы каждую «картину» начинать заставкой и кончать концовкой, следовало б<ы> сделать фронтиспис и какие-нибудь украшения в буквах над оглавлением и проч. Или предпочитаете Вы иллюстрации – в виде виньеток в менее значительных местах и в виде целых листов насупротив главнейших мест? Последние можно б<ы> сделать и в несколько красок. Я б<ы> даже просил мне дать советы о гонораре. Можно запросить 35 р. за виньетку и 100 р. за Vollbild[396 - Иллюстрация на полосу (нем.).] (оригинальные мои) или это дорого? Лучше б<ы> всего Тебе выработать приблизительную смету. И сделай ее автократно, пришли мне ее готовой, дабы не тратить время на переговоры. Если же я найду что неладное, то извещу Тебя, и тогда поторгуемся. Нужно исходить из чего-либо готового. –
Когда же Вы возвращаетесь? Вы очень нужны нам – мне в особенности. Без Ваших коррективов я рискую сделаться однобоким, т.к. не выхожу из братии Кости, Валички, Аргутона, Кузьмина <так!> и проч.[397 - Костя – Константин Андреевич Сомов; Валичка – уменьшительное имя самого Нувеля; Аргутон – князь Владимир Николаевич Аргутинский-Долгоруков (1874–1941), чиновник министерства иностранных дел, коллекционер; Кузьмин – искаженная фамилия М.А.Кузмина. Набор имен показывает, что речь идет о круге сугубо гомосексуального общения.][398 - Иванов еще не вернулся. Вы, вероятно, слышали, что Лидия Дмитриевна скончалась [жена В.И. Иванова Лидия Дмитриевна Зиновьева-Аннибал скончалась 17 октября 1907, от скарлатины.]. – Примеч. Нувеля.] Не знаю, однако, получите ли Вы здесь что-либо. Правда, для меня закрыты целые (быть может, самые важные) сферы нашей жизни, а Вы как раз найдете к ним доступ. Но как будто и от этих сфер смердит тухлятиной. Нужно что-то совсем другое, но это другое так далеко и невероятно, что и мечтать о нем неловко. Русская действительность никогда еще не была такой плоской, уютной, коварной, циничной, безмысленной и загадочной, нежели теперь. Если б<ы> Вам удалось приглядеться к вещам ближе (это еще не значит вернее – где истина?), то Вас поразили бы самые несуразные не то мерзкие, не то милые сюрпризы. Для эстетического отношения есть во всяком случае материал, и я «смакую», как еще никогда. Не презирайте меня за это – черта эта в общем механизме и лишенная значения.
Целую.
Ваш В. Нувель.
<Приписка к дате:> Какое-то ноября по-французски. – Увы, это все отсюда бесконечно далеко. И в Salon d’automne оттого не поехал. Где нам!
3
19 окт<ября> / 1 ноября 07[399 - Дата написана карандашом и, вероятно, принадлежит Философову, обозначая день получения письма.]
Мой милый Дима,
Мне хочется сегодня сказать тебе несколько слов. Мы давно не писали друг другу. Но за это время я часто и с любовью думал о тебе.
Неожиданная смерть Лидии Дмитриевны Ивановой поразила и взволновала меня. Стало как-то жутко, страшно и за себя, и за других, близких. И вот я хочу сказать тебе, что, несмотря на внешнее отдаление и на многое, разделяющее нас, – ты мне близок и дорог как прежде, и что память о прошедшем будет для меня всегда драгоценна.
Не отвечай мне, если не почувствуешь искренней потребности.
Просто мне хотелось, чтоб ты знал, что я не забыл тебя.
Любящий тебя
Валя.
4
10 / 23. I. 1908.
Дорогой Дима,
Твое письмо о смерти И.И. Щукина потрясло меня[400 - Щукин Иван Иванович (1869–1908) – коллекционер, журналист и искусствовед, сотрудник «Весов», постоянно живший в Париже с 1893 г., брат более известных С.И. и П.И. Щукиных. Покончил с собой, приняв цианистый калий, 2 января 1908. Среди причин его смерти называлось тяжелое денежное положение, отчасти вызванное романом со «старой, хорошо известной м-ль Бертой» (Из записей Н.И. Вишнякова // Демская Александра, Семенова Надежда. У Щукина, на Знаменке… [М., 1993]. С. 64).]. Что же это за загадки? Что привело его к самоубийству? Слышал я, что в этом году как раз кончился его многолетний роман. Кто кого бросил? Бакст уверяет, что она, как всякая француженка, должна быть похожа на пьявку: насосавшись, отпадает. – Если это так, то можно понять его душевную пустоту (хотя дама она была довольно несносная и не очень аппетитная). Но странно было уже то, что год назад он продал всю свою художественную библиотеку Голубеву[401 - Голубев Виктор Викторович – коллекционер персидских миниатюр. Жил в Париже. Сведения Нувеля о судьбе богатой библиотеки И.И. Щукина не вполне верны: большая ее часть была подарена владельцем парижскому Институту восточных языков.]. Видимо, он начинал сбиваться, терять почву. Да и отношение его к коллекции за последнее время было странное: он перестал в нее «верить»[402 - Основным предметом собирательства И.И. Щукина были картины старых испанских мастеров. Однако после его смерти выяснилось, что значительную часть собрания составили подделки.]. Несмотря на то, что «принято было» его не любить, у меня сохранилось после этого моего пребывания в Париже скорее приятное воспоминание. Он очень изменился сравнительно с прежним. Но эта перемена и повела его к смерти. Во всяком случае, трагический конец этот сообщает ему теперь ореол. «Не всякий» отравится. И если следует считать самоубийство малодушием по сравнению с тяжелым подвигом вынести сознательно свою жизнь до конца, то с другой стороны самоубийство – акт глубокого героизма и красоты в сравнении с тусклым прозябанием и унизительным закрыванием глаз. И.И. вырос теперь для меня в неожиданную высоту, и я думаю, Ты это чувствуешь тоже. Я думаю тоже, что Тебе не только совестно перед ним, но и жаль того, что не оценил человека, быть может, достойного. И себе и Вам даю на будущее время совет: будем внимательнее и шире. Возможность заложена во всяком и всякий может дать, нужно только уметь спросить.
Дорогой, у меня совсем не клеится с иллюстрациями для «Павла». Не лежит душа да и времени нет. Все же почти все набросано, а 3 доведены до конца. Ими я недоволен. Теперь же узнал, от «Шиповника»[403 - «Шиповник» – петербургское (после 1917 – московское) книгоиздательство, существовавшее в 1906–1922 гг. Основано З.И. Гржебиным и С.Ю. Копельманом. Книга Мережковского вышла в 1908 г. в издательстве М.В. Пирожкова.], что у Вас идут переговоры с ним. С другой стороны, от Пирожкова ни звука, он меня не торопит, а я нуждаюсь в подстегивании. Выясни этот вопрос.
Как отнеслись французы к Вашей книге[404 - Имеется в виду книга Мережковского, Гиппиус и Философова «Le Tsar et la revolution», изданная в Париже на французском языке в 1907 г. См.: Мережковский Д., Гиппиус З., Философов Д. Царь и Революция / Первое русское издание. М., 1999.]? Завелись ли вокруг нее какие-нибудь новые отношения? Я ее теперь читаю. Когда прочту до конца, то, если захочешь, выскажусь. Я вообще не считаю себя (и всякого друг<ого>) вправе лезть со своим мнением. Таковое бывает иногда слишком некстати.
Целую Тебя. Жду Твоей статьи в «Руне»[405 - В «Золотом руне» в 1908 г. статей Философова не появлялось.], но боюсь, что издали Ты совсем не разобрался в том, что тут делается. Пиши.
Любящий Тебя
В.Нувель.
ЦЕНЗУРА, АВТОЦЕНЗУРА И РЕДАКТУРА: ЗИНАИДА ГИППИУС В «СОВРЕМЕННЫХ ЗАПИСКАХ»
11 июня 1931 года в парижском литературно-философском обществе Мережковских «Зеленая лампа» прошло заседание, посвященное не сразу понятному вопросу: «У кого мы в рабстве? (О духовном состоянии эмиграции)»[406 - См.: Литературная энциклопедия русского Зарубежья 1918–1940: Периодика и литературные центры. М., 2000. С. 171–172. В прениях участвовали Г.В. Адамович, В.С. Варшавский, З.Н. Гиппиус, Б.К. Зайцев, В.А. Злобин, А.И. Куприн, Д.С. Мережковский, Н.А. Оцуп, С.Л. Поляков-Литовцев, Б.Ю. Поплавский, В.Н. Сперанский, Ю. Фельзен, М.О. Цетлин.]. Вступительное слово делал Георгий Иванов, и он практически с самого начала своей речи заговорил о цензуре и автоцензуре. Точнее, в обратной последовательности: «Сама собой установилась и забирает все большие права строжайшая самоцензура, направленная неумолимо на все, что выбивается из-под формулы “писатель пописывает, читатель почитывает” <…> Кто же установил эту цензуру? В том-то и ужас, что “никто” – сама собой установилась»[407 - Иванов Г. Без читателя // Иванов Г.В. Собр. соч: В 3 т. М., 1994. Т. 3. С. 536–537. Впервые: Числа. 1931. Кн. 5. С. 149.].
Отвечая ему, Зинаида Гиппиус формулировала вопрос резче и гораздо более внятно: «Иванов увидел факт: писатели находятся под чьей-то цензурной лапой. Как? Здесь? При такой свободе – и вдруг цензура, да еще хуже, чем Николаевская? Странное явление! Иванов стал смотреть вниз: от читателя, что ли, цензура? Нет, не от читателя»[408 - Гиппиус З. Арифметика любви: Неизвестная проза 1931–1939 годов. СПб., 2003. С. 351. Впервые: За свободу! 1931. 21 июня. № 161.]. И ответ на него тоже был гораздо более резким: «Реальное положение зарубежной литературы таково: вся пресса, говоря серьезно, сводится к двум газетам и одному журналу. <…> Литература, зарубежные писатели – свободны как никто. Откуда-то цензура? <…> от них, от владельцев и редакторов нашей скудной зарубежной прессы»[409 - Там же. С. 352–353.].
Нетрудно понять, что здесь имеются в виду две газеты – «Последние новости» и «Возрождение», и журнал «Современные записки», единственные, которые выходили регулярно, в центре русской диаспоры, имели стабильно значительный тираж и, что важно не в последнюю очередь, могли платить не грошовые гонорары. Гиппиус имела все основания судить о том, что? эти издания представляли собой, поскольку так или иначе сотрудничала с ними со всеми. Но ни с одним из них ее отношения не были идеальными.
Однако, чтобы с основательностью делать какие бы то ни было заключения на этот счет, необходимо взглянуть вообще на проблему взаимоотношений Мережковских с современной им периодикой.
На протяжении долгого времени Мережковские искали печатный орган, где могли бы чувствовать себя свободно, но все время оказывались на втором плане. В «Северном вестнике», где их довольно продолжительное время привечали, у руля твердо стояли А. Волынский и формальный редактор журнала Л. Гуревич. «Мир искусства» был все-таки журналом в первую очередь художественным, да и С. Дягилев вовсе не склонен был передоверять руководство другим людям. «Новый путь» оказался под двойной цензурой, церковной и светской, поэтому приходилось сдерживать не только свое перо, но и перья других авторов. Планы на редакторство в 1908–1909 гг. также или не реализовались, или обернулись слишком кратковременными эпизодами. «Голос жизни» (1914–1915) получился весьма мимолетным. То же относится и к эмигрантскому периоду: небольшие журналы, вроде «Нового корабля», долго не могли продержаться на поверхности, а большие (как «Современные записки»[410 - В дальнейшем мы пользуемся сокращением названия – СЗ.] или «Числа») вовсе не спешили отдать Мережковским лидерство. Думается, на деле это было вызвано вовсе не злоумышлениями редакций. По складу своего характера и творческих способностей ни Гиппиус, ни тем более Мережковский, не были способны к сколько-нибудь продолжительной и упорной журнальной (не говоря уже о газетной) работе. Оказался способен Д.В. Философов, но это по-настоящему обнаружилось только в варшавских русских изданиях, где он стоял у руля.
Обратим внимание, что единственный журнал, где они были движущей силой, продержавшийся сравнительно долгое время и относившийся к категории классических толстых журналов, – это «Новый путь» (1903–1904), да и то последние номера уже выпускались новой редакцией. А ведь там редактором были Философов и опытный журналист П.П. Перцов, а в повседневной работе им помогало много добровольцев. Все же остальные издания выдерживали совсем краткое время. И даже заведование литературным отделом «Русской мысли» оказалось им не по плечу.
Если в первые несколько лет после бегства из Совдепии Мережковские, как кажется, не очень выбирали, где именно печататься[411 - Библиографией (Гехтман М.В. Библиография прижизненных изданий и публикаций З.Н. Гиппиус. М., 2007) и комментариями к сборникам произведений Мережковского и Гиппиус (Мережковский Д.С. Царство Антихриста: Статьи периода эмиграции. СПб., 2001; Гиппиус З. Мечты и кошмар: Неизвестная проза 1920–1925 годов. СПб., 2002) зафиксированы их публикации в следующих изданиях 1920–1922 гг.: «Виленский курьер», «Сегодня» (Рига), «Свобода» (Варшава), «Последние новости» (Париж), «Отечество» (Париж), «Свободное слово» (Ревель), «Последние известия» (Ревель), «Руль» (Берлин), «Общее дело» (Париж), «Новая русская жизнь» (Гельсингфорс).], то с 1923 г. они сосредоточиваются на публикациях в изданиях хотя бы относительно демократической направленности: парижские газеты «Последние новости» и «Звено», берлинские «Дни», варшавская «За свободу!». В «Последних новостях» Гиппиус начала систематически печататься с июля 1922 и продолжала до мая 1927 г., но потом последовал интервал до августа 1931, т.е. больше четырех лет. И с марта 1936 г. сотрудничество с ними затухает вновь. Против позиции «Возрождения» на первых порах она решительно протестует, однако после ухода из газеты П.Б. Струве с декабря 1927 г. Мережковские переходят в эту консервативную газету, существующую под довольно аморфным руководством разных людей, из которых им приходится иметь дело чаще всего с С.К. Маковским и Ю.Ф. Семеновым. Мережковский так и будет печатать свои уже нечастые публицистические статьи преимущественно в «Возрождении», а Гиппиус расстанется с ним в 1929 г. и вернется в «Последние новости», в двухгодичном промежутке печатаясь еще в «Сегодня» и «За свободу!». На этом фоне их сотрудничество с СЗ кажется почти что безоблачным.
Гиппиус впервые напечаталась в журнале в № 10 за 1922 год, а последний – в предпоследней книге журнала в 1939 году. Мережковский впервые появился в № 15, а в последний раз – в книге 58. Но если присмотреться внимательнее, то окажется, что все было далеко не так просто. Гиппиус-поэту в сотрудничестве не отказывали вообще практически никогда, стихи она могла печатать, сколько хотела (другое дело, что публиковала их далеко не всегда). А вот литературную критику и публицистику – с большим разбором и с большими перерывами. Большие и серьезные ее статьи, появившиеся в СЗ, – две «Литературные записи» (1924, № 18 и 19), «Оправдание свободы» (1924, № 22), «Меч и крест» (1926, № 27). Вот фактически и все. Единственная небольшая статья более позднего времени – «Авантюрный роман» (1931, № 46) – была лишена какой бы то ни было литературной или общественной злободневности. Остальное – воспоминания, рецензии, некрологи. Литературные произведения Мережковского не встречали препятствий к напечатанию, наоборот – редакция высоко ценила его сотрудничество, но публицистика вообще не печаталась в журнале, за исключением единственной статьи – к столетию восстания декабристов.
Причину этого М.В. Вишняк усматривал в одном, но главном обстоятельстве: «Мережковский и Мережковская-Гиппиус не довольствовались своими литературными и поэтическими достижениями. Они претендовали на большее: на водительство, литературно-художественное, религиозно-философское, общественно-политическое»[412 - Вишняк М.В. «Современные записки»: Воспоминания редактора. [Б.м.,] 1957. С. 130.]. Более чем понятно, что такой претензии редакция журнала не хотела и не могла принять. Особенно неприемлемой для СЗ была, конечно, позиция Мережковского. Она достаточно хорошо известна[413 - См.: Мережковский Д.С. Царство Антихриста; в т.ч. послесловие О.А. Коростелева и коммент. О.А. Коростелева и А.Н. Николюкина.], поэтому приведем лишь одну затерянную в газетах эпохи цитату: «Вы говорите, о политике нельзя? Но о русской литературе трудно говорить вне политики… Кто-то нашел, что для спасения России нужно соединиться с большевиками… Нет, не о спасении одной России надо думать. Помните у Блока: “Мировой пожар раздуем”?.. Кто знает, быть может, страдания России нужны для спасения человечества… Голос Мережковского крепнет, звучит пророчески. Впалые глаза загораются странным блеском, всматриваются куда-то в глубину, в царства Антихриста… Много позже, на улице вспоминается: “Спасение мира другие народы кончат, Россия начнет”»[414 - Седых А. Наши анкеты. У Д.С. Мережковского // Звено. 1925. 16 марта. № 111. С. 3.]. Политика, в разных ее преломлениях, была для него чрезвычайно важна, однако ее направление явно входило в противоречие с устремлениями СЗ. Но дело, кажется, было даже еще сложнее, и это вполне вырисовывается из переписки Гиппиус с редакторами СЗ[415 - В силу обрисованных выше особенностей мы далее пишем почти исключительно о взаимоотношениях с редакцией З.Н. Гиппиус, поскольку сотрудничество Мережковского особой проблемы не составляло.], которая сохранилась далеко не полностью, но все же насчитывает порядка 200 писем и в значительной своей части касается именно редакционных вопросов, в том числе цензуры, самоцензуры и редактуры. Наши размышления отталкиваются именно от этой переписки[416 - Все цитаты, приводимые в дальнейшем (кроме особо оговоренных), относятся к публикации: «Современные записки» (Париж, 1920–1940): Из архива редакции / Под ред. Олега Коростелева и Манфреда Шрубы. М., 2011, 2013. Т. 1 и 3, с указанием тома и страницы. Назовем ранние публикации: Вишняк М. З.Н. Гиппиус в письмах; Письма З.Н. Гиппиус // Новый журнал. 1954. № 37. С. 183–210; Пахмусс Т. Из архива Мережковских: Письма З.Н. Гиппиус к М.В. Вишняку // Cahiers du monde russe et soviеtique. 1982. Т. 23. № 3. P. 417–467.].
Воспоминания Гиппиус «Маленький Анин домик», напечатанные в 17 книге журнала и бывшие ее первой не стихотворной публикацией там, никаких видимых последствий не вызвали. Но уже следующая публикация, подписанная Антоном Крайним, – «Литературная запись. Полет в Европу», спровоцировала невероятный скандал и принесла немало неприятностей издателям. Они были вынуждены отвечать и на замечания П.Н. Милюкова[417 - См.: П.М. [Милюков П.Н.] «Современные записки», кн. ХVIII // Последние новости. 1924. 31 января. № 1157. С. 3.], на гневное письмо С.С. Юшкевича, появившиеся в «Последних новостях»[418 - Юшкевич С. Антон Крайний в «Современных записках» // Последние новости. 1924. 1 февраля. № 1158. С. 2.], и на письмо своего активного сотрудника Ф.А. Степуна, которое он отправил в редакцию журнала[419 - «Я написал по поводу ее очень энергичное письмо в Совр<еменные> Зап<иски>. Если бы она мне была прислана, я бы ее не пропустил» (М. Горький и Ф.А. Степун. Переписка / Публ., подгот. текста, предисл. и примеч. И.А. Бочаровой // De visu. 1993. № 3 (4). С. 48, 52–53). Это письмо в настоящее время неизвестно.], и иметь в виду позицию «Воли России»[420 - См., напр.: Слоним М. Литературные отклики: Живая литература и мертвые критики // Воля Росии. 1924. № 4. С. 53–63, здесь: С. 54.], а также критиков статьи, опубликовавших свои письма в варшавской «За свободу!»[421 - См., напр.: Яблоновский А. Письмо в редакцию // За свободу! 1924. 24 марта. № 81 (1136); Волковыский Н. Письмо в редакцию // За свободу! 29 марта. № 85 (1140) и др.], и т.д. Даже М.В. Вишняк, внешне солидаризовавшийся с позицией Гиппиус[422 - [Б.п.] От «Современных записок» // Последние новости. 1924. 6 февраля. № 1162. С. 2. Там же была помещена заметка Гиппиус «Необходимые поправки».], в частном письме к ней, написанном 26 января 1924 г., очень решительно упрекал ее в несправедливости и предвзятости многих характеристик. Конечно, голоса протеста были не единственными: многие с удовольствием поддержали хотя бы часть обвинений, выдвинутых в этой статье. Но для журнала статья была в общем невыгодной: поднявшийся шум вовсе не способствовал укреплению репутации его как объективного, взвешенного органа как в политике, так и в литературе.
В какой-то степени такое развитие событий стало неожиданностью для редакции. 25 декабря 1923 г. Фондаминский писал Гиппиус почти что с восторгом: «Несмотря на то, что ты всех наших сотрудников сильно обижаешь, статью твою почти не тронули – только выпустили несколько строк об уголовных деяниях Горького (не под стиль журналу). Да и то просили меня заступиться, если ты рассердишься. Я ужасно радуюсь, что ты будешь вести свою “Литературную запись” и что первая статья редакции так понравилась» (Т. 3. С. 225).
Однако Гиппиус, судя по всему, даже такое вмешательство сочла цензурным, о чем и написала Фондаминскому в ответном письме, которое нам неизвестно, но ответ на которое вполне раскрывает суть дела: «Ты сердишься на цензуру. Насколько я знаю, цензура заключалась в том, что тебя просили выкинуть несколько строк и смягчить несколько отзывов о 2–3 наших сотрудниках. Если это цензура, то что же такое редакция? И как же ты могла быть годы цензором, издавая свой журнал?[423 - Имеется в виду журнал «Новый путь» (1903). Гиппиус не была в нем официальным редактором, однако фактически его возглавляла.] И как можно издавать журнал, не приводя весь материал в к[акое]-то хотя бы очень расплывчатое единство?» (Т. 3. С. 231; письмо от 11 января 1924).
Именно исходя из этой общей позиции Фондаминский защищал Гиппиус в письме к П.Н. Милюкову, отстаивая обвинение в адрес Горького в поддержке изъятия материальных, а не только духовных ценностей[424 - Письмо датировано 10 февраля 1924 г., однако, по каким-то причинам не было отправлено. Оно сохранилось в архиве М.В. Вишняка (Lilly Library. Vishniak papers. F. 26). См.: Т. 1. С. 151–152.], Вишняк и Гиппиус написали письма в «Последние новости», где объясняли позицию журнала и свою собственную, и так далее. Но урок на будущее был редакторами усвоен.
Когда Гиппиус собралась писать продолжение «Литературной записи» с подзаголовком «О молодых и средних», уже в самом первом письме Фондаминский предложил ей «честный договор», состоявший в следующем: «Будем вести дело непосредственно друг с другом. От тебя не требуется “аполитичности”, но ты сама знаешь, какую “политику” мы можем вытерпеть, какую нет. О темах будем сговариваться мы с тобой. Рукопись ты будешь присылать мне. Ты сама понимаешь, что более “либерального” редактора ты не найдешь. Если я тебя попрошу ч[то]-н[ибудь] устранить, ты мне поверишь, что этого мы “вместить”[425 - Явная отсылка к Мф, 19: 12.] не можем. <…> Если ты почувствуешь, что тебе тесно, ты “Запись” прекратишь. Но, ради Бога, не надо “контрабанды” и “обхода цензора” – между нами этого не должно быть. Потому очень тебя прошу сообщить мне, о чем ты будешь писать (я думаю<,> о “Коне Вороном”[426 - Новая повесть В. Ропшина (Б.В. Савинкова), вышедшая в Париже в 1923 г. Гиппиус о ней действительно писала в своей статье.]) и, если тема подходящая, принимайся теперь же за писание, чтобы успеть прислать мне рукопись» (Т. 3. С. 248).
И почти сразу же (в письме от 29 февраля 1924) сообщил ей такой список замечаний и требований вставок, который обескуражил бы любого. А параллельно сообщал коллегам по редакции: «Если вы не решили вопроса о ее дальнейшем участии, я вас очень убеждаю не спешить с его отрицательным решением. Может быть, опыт с Ант. Кр[айним] окажется неудачным, но чтобы узнать это, надо его проделать до конца. Надо, чтобы она могла приспособиться к журналу, почувствовать, что ему надо и, если всё-таки разногласия будут велики, только тогда расстаться. Лично я хорошо знаю З.Н. [Гиппиус], много с ней здесь говорил и убежден, что, в основном, она целиком с нами: выше всего ставит личность и свободу, ненавидит реакцию больше меня и в большом культурном смысле настоящая демократка. Но ведь надо спеться, сговориться, приладиться друг к другу. Если бы мы 3 года назад попробовали длительно срабатываться с рядом людей, мы бы теперь имели больше настоящих своих сотрудников» (Т. 1. С. 161; письмо от 1 марта 1924).
Вряд ли случайно Гиппиус написала Вишняку по этому поводу (письмо от 24 февраля 1924): «…поскольку я Пушкин, постольку есть у меня и Николай I, который сказал мне: “я сам буду твоим цензором”. Поэтому пошлите, прошу Вас, мою статью Илюше [Фондаминскому]» (Т. 3. С. 253).
Но Гиппиус была готова примириться даже и с этим, но не с полным отвержением ее статей. Когда Вишняк холодно сообщил ей: «Много[уважаемая] З[инаида] Н[иколаевна], мы сообща обсудили в редакции переданное Вад. Викт. Р[удневу] предложение Ваше дать для ближ[айшей] книжки воспоминания о Плещееве и Полонском и находим, что такая тема была бы мало современна для общего, а не специального историко-литературного журнала. Не предложите ли Вы что-нибудь другое, если не для этой книжки, то для следующей?» (Т. 3. С. 260, черновое), – она взбунтовалась (см. ее письма к Вишняку от 13 и 16 мая 1924) и вынудила редакцию на какое-то время установить перемирие[427 - Инициатором этого примирения выступил И. Фондаминский, написавший Гиппиус трогательное письмо (Т. 3. С. 269–270).]. Но только до очередного случая. Его пришлось ждать не очень долго: уже в марте 1925 г. в переписке появляются упоминания статьи, которая именуется то «Смысл любви» (по Вл. Соловьеву), то «О любви», то «Искусство и любовь», то как-то еще. И тут же она получает инструкции от Фондаминского: «Да, вот, чтобы не забыть, когда будешь писать “О любви”, будь осторожна с Иваном Алексеевичем [Буниным]» (Т. 3. С. 291; письмо от 15 марта 1925). И он как в воду глядел: статья эта в СЗ не пошла, и Гиппиус была вынуждена печатать ее в «Последних новостях». Вот как объяснял причины своего решения Фондаминский в письме к соредакторам: «Я телеграфировал вам, что статья Гиппиус не может быть напечатана в этом номере, и о том же известил Зин. Ник. Мотивы следующие. Когда мы решили печатать статью Гиппиус в том же номере, в к[о]т[о]р[ом] печатаем “Митину любовь”, мы боялись лишь одного: что критика будет чересчур хвалебной. Вышло наоборот. Критика З.Н. явно недобросовестная. Очевидно З.Н. за что-то сердита на Ив. Алекс. <…> и не удержалась от того, чтобы не выявить это в статье. Статья очень интересна, но явно несправедливая и обидная для Б[унина]. К тому же она не дала мне права прочесть её предварительно Ив. Алекс. и к тому же цитирует роман по рукописи, а между тем Ив. Ал. кое-что выбросил и как раз то, что она цитирует. Я сам решил, что печатать в таком виде её нельзя. Чтобы проверить себя, я по секрету дал её прочесть Ив. Алекс. Эффект был тот, к[о]т[о]р[ый] я ожидал. Он ужасно огорчился и взволновался. Потому я написал З.Н., что – по личному своему своеволию, за что буду нести ответственность перед редакцией – я решил отложить её печатание до следующего номера. Мотивы: 1. Неверный текст. 2. Некорректность печатать критику на печатаемое в том же номере произведение, не дав прочесть автору. 3. Недоброжелательность критики, что противоречит ее прежним печатным отзывам. Я надеюсь убедить здесь З.Н. кое-что обидное изменить и предварительно самой прочесть статью Ив. Алекс. Думаю всё дело уладить, так что в 25 номере можно будет её печатать» (Т. 1. С. 232[428 - Сняты некоторые раскрытия сокращений, утяжеляющие текст.]).
И в тот же день он писал самой Гиппиус: «Прочтя твою рукопись, я телеграфировал Вишняку, что твоя статья не может быть напечатана в выходящем номере. Сделал я это не из страха перед редакцией, а наоборот, сознавая, что я совершаю неконституционный акт, беря на себя одного решение отложить статью, что редакция напечатала бы статью, не изменив ни одного слова. Поступил я так по следующим основаниям:
1. Я считаю некорректным печатать в одном и том же номере произведение близкого сотрудника и критическую, и в общем недоброжелательную, статью об этом произведении, не ознакомив предварительно автора с критической статьей о нем. Ты же не дала мне права прочесть предварительно твою статью Ивану Алексеевичу. Когда я сговаривался с тобой о статье для этого номера, где печатается и роман Ивана Алексеевича, я не сомневался, 1) что статья будет благожелательная; 2) что ты предварительно прочтешь ее Ив. Ал. <…>.
2. Ты писала статью по рукописи. Между тем, Ив. Алекс. кое-что в корректуре выбросил. Например, слово “проститутка”, которое ты упоминаешь, теперь выброшено. Что еще выброшено, я не знаю. Ты сама поймешь, что произошло бы, если бы твоя статья была напечатана в таком виде.
