скачать книгу бесплатно
От испуга слёзы у неё были и так наготове. Возвысив голос, Наташа прочитала длинное путаное творение о неразделённой любви прекрасной нимфы к козлоногому сатиру.
«Мерзость какая!» – подумала она, но Иван Осипович в восторге ударил себя ладонями по коленам.
– Сиё превосходно! У тебя несомненный талант актёрки! Но боже мой! – Вскочив с кресла, он дал круг по кабинету, едва не уронив на ковёр бронзового орла. – Я никогда не думал, что столь даровит! Мой стих звучит лучше Тредиаковского! Звонче оды Ломоносова на день восшествия государыни императрицы Елизаветы Петровны! – Подбоченясь, он воздел руку к потолку. – Склоните головы, народы, я великий пиит! – Достав табакерку, изукрашенную каменьями, Иван Осипович заложил в ноздри табак, несколько раз оглушительно чихнул, затем потряс головой и заявил: – С нынешнего дня начнём ставить пиесу моего сочинения, чтобы предъявить её к именинам тётушки Милицы Петровны. – Он трубно высморкался в платок. – А тебе поручаю главную роль. Пока не знаю какую, но уверен – моё сочинительство ждёт триумф!
* * *
– Подол велено обрезать, чтоб ноги торчали, – сказала швейка, накидывая на Наташу кусок белого полотна.
Пенная ткань волной охватила плечи, приоткрыв шею и грудь.
Наташа посмотрела на себя в напольное зеркало и обмерла: срам-то какой! Но в случае успеха барин обещал подписать вольную грамоту, а ради этого можно вытерпеть любое поношение. Есть что-либо на свете краше свободы?! В мечтах Наташа представляла, как вернётся домой к мамушке с тятенькой. Тишком прокрадётся в сени, распахнёт дверь да и рухнет им в ноженьки: принимайте, мол, своё оплаканное чадушко!
Новую пиесу Иван Осипович сочинил со скоростью игры в горелки, и Наташе досталась роль прекрасной Флоры, которую приносят в жертву одноглазому чудищу Циклопусу. Циклопуса изображал пастух Ерёма. Для роли ему сбрили бороду, после чего Ерёма забился в коровник и отказывался показываться на люди. В конце действа Флору должна поглотить огненная пучина в виде подожжённой копны сена, а сопровождать сиё действо – пение хора дев.
После тщательного отбора девами барин назначил свинарку Машку, дочку колесника Парашку и жену конюха тётку Акулину, толстую и усатую, зато голосистую. Дев надлежало обрядить нимфами и увить лентами. На лужайке перед особняком мужики сколотили подмостки с ситцевым занавесом и принесли лавки. Барин бегал туда-сюда, нюхал табак, чихал, тряс париком и, судя по всему, находился в состоянии, близком к нервическому припадку.
Накануне праздника в имение потянулись экипажи с гостями. Загодя приехали две подруги хозяйки – старые девы графини Бобровы. Их сиятельств разместили в гостевых покоях. К обеду обещались быть соседские помещики, и ближе к вечеру должна была появиться главная гостья – фрейлина Порецкая, пользующаяся влиянием при Императорском дворе.
Перед выступлением Наташа прокралась в спальню Милицы Петровны. Откинувшись на подушки, старая барыня спала, перемежая храп с сипением и сопением. Едва не задохнувшись от спёртого воздуха, Наташа опустилась на колени перед иконой. Ей было стыдно предстать перед Пречистой в непотребном наряде, поэтому она набросила на плечи истлевший от старости кусок ряднины.
– Матушка, Заступница Небесная, Ты уже однажды сжалилась надо мной. Не отверни от меня лица Своего. Помоги исполнить роль, чтобы угодить барину. Он обещал дать мне вольную!
Барыня на перинах ворочалась и пыхтела, сбивая девушку с мысли.
Наташа несколько раз прочла «Достойно есть»[25 - Похвала Пресвятой Богородице: «Достойно есть яко воистинну блажити Тя, Богородицу, Присноблаженную и Пренепорочную и Матерь Бога нашего. Честнейшую Херувим и славнейшую без сравнения Серафим, без истления Бога Слова рождшую, сущую Богородицу Тя величаем».] и замерла в ожидании, что икона прольёт с образа хоть лучик света.
В глубине дома хлопнула дверь. Зычный голос тётки Акулины закричал:
– Наташка, где тебя носит? Барин приказал бечь повторять роль.
Девы из хора дев уже стояли наготове с распущенными волосами и берёзовыми венками на головах. Полуголая тётка Акулина могучими дланями прижимала к животу подобие лиры, и выражение её лица не предвещало ничего хорошего. Машка с Парашкой, держась за руки, испуганно моргали. Циклопус Ерёма, вопреки ожиданию, был весел и сыто икал, распространяя вокруг ядрёный бражный дух. Оба его глаза были затянуты шёлковым чулком с проколотыми дырками для обзора, а на лбу поверх повязки углём из печи Иван Осипович лично начертал огромное око с лучами-ресницами.
От страха перед выступлением Наташу одолела трясучка, голос хрипел, в глазах мутилось.
«Я не смогу вымолвить ни словечка, – подумала она, холодея. – И тогда прощай вольная».
На шум в зале она выглянула в щёлку занавеса. Тёплый июнь теребил листву на деревьях. День клонился к закату, взывая к действию тучи лесных комаров, посему гости сидели неспокойно, то и дело хлопая себя по щекам и по лбу.
– Любезные дамы и господа, действие начинается! – вскричал со сцены Иван Осипович. – Но перед сим желаю порадовать вас супризной встречей с именинницей.
Воздев вверх руки в белых перчатках, он три раза хлопнул в ладоши. Повинуясь сигналу, двери дома распахнулись и два конюха вынесли на руках кресло со старой барыней. Наташа услышала, как по скамьям с гостями прокатился общий вздох, потому что выглядела Милица Петровна устрашающе. Для вящей красоты её горничная не пожалела на лицо барыни белил и румян. Милица Петровна тряслась, вращала глазами и издавала утробные звуки булькающей болотины.
Фрейлина Порецкая, что сидела у самой сцены, незаметно перекрестилась.
Иван Осипович взмахнул белым платком, и тотчас за сценой Васька-дударь затянул на рожке столь заунывную песню, что ему ответствовали коровы в дальнем конце усадьбы.
Заробев до дрожи в коленках, Наташа вышла на подмостки, едва не сверзившись меж двух греческих колонн, сотворённых из крашеных брёвен.
Дальнейшее она запомнила плохо, потому что думала только о руках и ногах, внезапно ставших огромными и неповоротливыми, и о том, чтоб вовремя произнести нужные слова. Хор дев постоянно сбивался на крик, а Циклопус Ерёма вместо того, чтобы зверски скалиться, умильно шлёпал губами и пьяно улыбался.
Самое страшное случилось напоследок, когда мужики разожгли в медной бадье огненную пучину. Для верности кузнец подсыпал на дно немного дымного пороха. При виде огненного столпа, взметнувшегося выше кроны могучего клёна, старая барыня Милица Петровна дёрнулась всем телом, засучила ногами и испустила дух.
* * *
Суля несчастье, на куст возле людской опустился ворон. Недавно поморосил дождик, и вороньи перья чёрным пятном маячили в зелени мокрой листвы.
– Кыш, поди прочь! – взмахнула полотенцем Наташа, но ворон не улетал. Сидел и смотрел смородиновыми глазами на похоронную суету.
Стряпуха с ног сбилась, готовя поминальный стол. Кутью варили вёдрами, обильно поливая мёдом горячее варево. Золотистыми стогами возвышались горы блинов на блюдах. Иван Осипович принимал гостей с траурной повязкой на рукаве. Всем дворовым бабам и девкам велено было повязать тёмные платки и ни в коем случае не выказывать веселья, обещая порку тому, кто забудется и хихикнет.
Старую барыню не любили, поэтому, несмотря на запрет, дворня исподтишка зубоскалила. Нет-нет, да и блеснёт глазами какая девка на парней али парни вослед кому солёное словцо бросят. Одна Наташа заливалась слезами реки-реками. Да не по барыне – по себе, потому что вместе с барыней погребали в землицу и обещанную вольную грамоту. Разве ж барину до холопки теперь?
Она не поверила своим ушам, когда горничная со стуком ворвалась в людскую и затараторила:
– Где ты прячешься, Наташка? Я весь дом обыскала. Барин зовёт, живой ногой беги к нему в кабинет. Да пошевеливайся!
Наташа наскоро ополоснула зарёванное лицо и туго повязала под подбородок чёрный платок. Руки и ноги отказывались служить, а сердце ухало в груди медным колоколом, что впору на колокольню вздымать.
– Господи, помоги! Господи, защити! Господи!!!
Из-за двери она услышала раскатистое чихание, три раза перекрестилась и вошла.
Иван Осипович стоял у окна с раскрытой табакеркой в руках и утирал глаза батистовым носовым платком. На нём был надет синий кафтан узорчатого шёлка, отделанный на манжетах пышными кружевами, и домашний паричок с короткими буклями.
– Звали, барин?
– Звал. – Он захлопнул табакерку и осанисто выпрямился. – Я зело доволен твоим актёрством.
Чтобы не закричать от радости, Наташе пришлось стиснуть кулаки, горячие от нервного пота.
– Посему… – Иван Осипович сделал лёгкий поклон в сторону кресла, и Наташа только сейчас обратила внимание, что там сидит фрейлина Порецкая, – … посему уступаю тебя Ангелине Иосифовне. Будешь актёркой в её домашнем театре. Завтра же, сразу после похорон, отправишься в её тверское имение.
* * *
Кончик хлыста ловко и звучно ударил по икрам ног, огненной змейкой прогнав кровь по жилам. Содрогнувшись от боли, Наташа растянула губы в улыбке и подпрыгнула. Плакать и кривить рот запрещалось под страхом наказания. Улыбка и только улыбка.
В большой светлой зале стояла духота. Окна плотно закрыты, вдоль стены приделана палка, за которую надобно держаться, чтоб не упасть, когда машешь ногами. Рядом разучивали танец ещё с десяток девушек, все на подбор одного роста и одного веса.
– Шибче прыгай, корова! Шибче! – багровея щеками, кричал танцмейстер Яхонтов. Хотя он тоже был крепостным, к актёрам относился с беспримерной злобой. Наташе показалось, что русоволосых девушек он особенно ненавидит.
Длинной указкой Яхонтов отмерил нужную вышину прыжка и выжидательно замер.
Наташа приземлилась на цыпочки и немедля изогнулась в поклоне, держа руки изящным полукругом. Ножки-пяточки вместе, головка приподнята.
Яхонтов стукнул указкой об пол:
– Повтори пируэту, Флора. Раз, два, три.
В усадебном театре фрейлины Порецкой Наташу нарекли Флорой. В первый же день её сиятельство приказала забыть собственное имя.
– Я тебя увидела в образе Флоры, – заявила она Наташе, – посему быть тебе Флорой. Правда, в театре графа Каменского тоже есть таковая, но надеюсь, моя Флора одержит над нею славную викторию.
Потом Наташа узнала, что всех актёров в театре зовут пышно и выдуманно, как комнатных собачонок или лошадей. Невысокую девушку с огненно-чёрными глазами кликали Пенелопой, другая представилась Авророй, третья Цирцеей. Как зовут актёров, Наташа услышала много позже. На мужскую половину запрещалось даже смотреть, не то что разговаривать.
Жили комедианты в отдельном флигеле из нескольких комнат. Женщины в женском крыле, мужские в мужском. На ночь надзиратель запирал комнаты на замок, и отлучаться не дозволялось даже по нужде. На безотложный случай в каждой спальне ставили ночную вазу.
– Как есть острог, – сказала Наташе Цирцея, когда показывала отведённое для неё место. – Сама барыня не лютует, никого батогами не бьёт и в яму не сажает. Но зато Яхонтову никогда не перечь, он как цепной пёс: если почует поживу, то будет терзать, пока глотку не перегрызёт. И ещё: о кавалерах и думать не смей, – она указала пальцем в сторону мужского крыла. – У нас одна девушка написала записку капельдинеру. Он тоже из крепостных. Так капельдинеру за это ноги переломали, а девушка пропала.
– Как пропала? – охнула Наташа.
– А так и пропала. Может продали, а может… – Цирцея провела ладонью по горлу. – Только ты про это не болтай. Я тебе и так много рассказала. Узнают – мне несдобровать.
– Ей-богу не скажу, – горячо прошептала Наташа.
Лицо Цирцеи обмякло:
– Но вообще-то нам повезло, что нами её сиятельство владеет, а не барин какой-нибудь. Говорят, граф Каменский издевается над актёрами хуже зверя. Если плохо играешь, то надевает на шею рогатки, чтоб спать не давали, или в кандалы заковывает. А новеньких актрис велит к себе по ночам приводить, и обязательно в костюме девы-воительницы.
Чем больше рассказывала Цирцея, тем страшнее становилось Наташе, и ночью, когда другие девушки заснули – а всего в комнате их было пятеро, – она встала на колени и стала молить Господа, чтобы Он забрал её душу к Себе на небеса.
* * *
– Флорка, смотри, твой Щепкин-Разуваев рядом с хозяйкой сидит. Опять на тебя пялиться станет, – сквозь полусомкнутые губы, чтобы не заметил Яхонтов, процедила Цирцея.
Наташино сердце тяжело стукнуло. Медленным движением она поправила кружева на корсаже, пытаясь совладать с тревогой. Предчувствие зла было столь острым, что она на миг забыла слова пьесы сочинителя Мольера.
Сегодня они давали спектакль «Больным быть думающим»[26 - Комедия-балет Мольера «Мнимый больной». Под названием «Больным быть думающий» впервые была поставлена в России в 1765 г. силами любительской труппы.], и Наташа изображала Анжелику, дочь мнимого больного Аргана. За полтора года на сцене театра графини Порецкой она переиграла не одну дюжину ролей, потому что каждый спектакль редко ставили дважды. Послабление от работы сделали лишь в дни траура и в Великий пост. Но время, отведённое на покаяние, управляющий театром употреблял на муштру и разучивание новых пьес. Особенно много постановок пришлось на Рождество и Пасху. Нынче Петровки – День святых апостолов Петра и Павла. С утра актёров водили в домовую церковь, а потом загнали на репетицию, чтоб ввечеру разыграть новую комедию.
Хотя репетиции изматывали до крови из носа, сами лицедейства Наташе нравились, потому что после успеха (а успех был почти всегда) актёров досыта кормили и отправляли отдыхать по комнатам. Она почти смирилась со своей жизнью, когда внезапно обнаружила назойливое внимание молодого князя Щепкина-Разуваева.
Недавно князь бросил ей на сцену букет с бриллиантовым перстнем. Подарки от зрителей актрисам дозволялось оставлять себе, но Наташа отдала перстень Яхонтову.
Улыбка танцмейстера растеклась по лицу с гладко выбритым подбородком, и он несколько раз довольно пробормотал:
– Давно бы так!
На следующей репетиции его плётка проходилась по спинам других девушек, из чего Наташа сделала вывод, что перстень принёс ей несомненную пользу, от которой она с радостью отказалась бы. Лучше быть битой, чем превратиться в игрушку для князя, потому как это самая настоящая смерть.
Отводя глаза, чтобы не встретиться взглядом с князем, она через силу твердила роль, а в голове билась одна мысль: хоть бы он ушёл или стал смотреть на другую девушку, вон, хоть на Минерву. Минерва сама говорила, что не против заиметь богатого покровителя. Да и с виду она хороша: высокая, крепкая, круглолицая – кровь с молоком.
Тревожным взором Наташа ловила каждое движение князя, поднимал ли он бровь или капризно изгибал губы, чтобы взять с подноса у лакея бокал вина. Распевая куплеты, она подмечала, как он наклоняется к уху графини По-рецкой, и угадывала, что они говорят про неё.
Во время сценки у ложа мнимого больного Цирцея указала глазами на Щепкина-Разуваева и графиню:
– Смотри, Флорка, они о чём-то сговорились. – Наверное, она побледнела, потому что Цирцея крепко сжала ей локоть: – Да ты не пугайся раньше времени. Что ни делается, всё к лучшему. Будешь барской барыней, в шелках да в бархате. А натешится князь – выдаст тебя замуж. Обычное дело.
На Наташиных ресницах закипели слёзы. Замуж она хотела не по барскому велению, а с милым дружком, которого здесь не было и быть не могло.
Страх немного отпустил, когда графиня с князем сразу после спектакля встали и ушли в бильярдную. Неужели на этот раз пронесла нелёгкая?
Наутро управляющий известил Наташу, что графиня Порецкая проиграла её князю в бильярд и надобно собираться, потому что за ней будет послан экипаж с провожатым.
* * *
– Стой, куда? Сумасшедшая девка! Догоним – убьём! – в два голоса орали кучер и коротконогий лакей в жёлтом камзоле, которых прислал за ней князь.
«Пускай себе надрываются, быстрее закончатся силы. Я танцорка и в горелки вперёд всех бегала, им меня нипочём не изловить», – не приостанавливая бег, думала Наташа.
Она всё рассчитала точно, и когда повозка сделала поворот у берёзовой рощицы, выскочила наружу и стремглав понеслась прочь. Ветки деревьев хлестали по лицу, раздирая волосы. Пусть в болото, пусть в омут, пусть медведь задерёт, только не в руки князя.
«Живой не дамся», – решила она сразу же после того, как управляющий приказал ей идти на выход. Пока собиралась и целовала на прощание Цирцею с заплаканными глазами, намерение убежать стало обрастать плотью и напитываться замыслами. О беглых мужиках она частенько слышала, но чтобы девка, да ещё актёрка?! Её половина местных дворян в лицо знает! У родителей не спрячешься – там сразу поймают, да ещё всех стариков в деревне изувечат[27 - За укрывательство в деревне кого-либо из беглых крепостных старший член семьи с каждого двора подвергался наказанию плетьми.].
Оставалось подаваться в Санкт-Петербург. Город большой, кипит народом, среди толпы легко затеряться. Да и прокормиться легче – хоть кто-нибудь кинет корку хлеба.
«Только бы собак по следу не пустили», – с неистовой скоростью прокручивалось в голове. Чтобы передохнуть, она на миг оперлась ладонями о колени, попутно глянув назад на преследователей, которые безнадёжно отстали. «Им ведь тоже, поди, не поздоровится, – неприятно толкнуло в груди. – Как пить дать накажут за моё бегство. Простят ли они меня когда? Не по-людски я с ними поступаю. – Она облизала пересохшие губы. – «Господи, подскажи, как поступить? Подай знак!»
И словно в ответ на её мольбу позади раздался звериный рык лакея:
– Зараза! Если не сдашься по-хорошему, то скажу барину, чтобы собакам тебя скормил!
Наташа перекинула ногу через поваленное дерево, змейкой соскользнула в овраг и увидела впереди блестящую ленту реки с крутым спуском.
Теперь точно не поймают, особенно если удастся переправиться на другой берег. Добраться бы ещё до Петербурга да сообразить, в какую сторону двигаться. Спасибо, что сейчас лето – деревенскую девушку лес и прокормит, и укроет.
К Петербургу Наташа прибрела вместе с осенью. Вода в реках была ой как холодна. Но всё же она нашла в себе мужество вымыть косы и постирать одежонку. Платье, в котором сбежала, она выменяла у какой-то старухи на домотканую сорочку и истрёпанный сарафан, некогда вышитый по подолу «гусиной лапкой».
По дороге сперва прибилась к трём странницам-монахиням и некоторое время брела вместе с ними. Монахини попались въедливые, а на исходе третьего дня старшая, мать Феофила, спросила с хитрецой:
– Признавайся, как на духу, небось ты беглая?
Пришлось на первом же перекрёстке свернуть от них в сторону.
Потом, на счастье, её подхватила артель шерстобитов, что шли обустраиваться в Санкт-Петербург вместе с жёнками. Артельным старшиной оказался седой дедок, похожий на гриб-боровик. Ростом мал, а руки, что рачьи клещи – схватят, не отпустят.
Он с одного взгляда раскумекал, что она беглая, но промолчал. Пожевал губами, глянул зорко, а опосля изрёк:
– Ты вот что, Наташка, от меня не отходи ни на шаг, чтобы наших баб не злить да мужиков не раззадоривать. А буде кто посторонний про тебя спросит, говори, что дочка.
Видать, сам из беглых, раз приветил, а может, она и вправду с его дочкой лицом схожа. За неделю, что шла с шерстобитами, маленько отъелась на артельных харчах. Из глаз исчезла смертельная обречённость, расправились плечи. Ужель не оставила её Богородица Своим попечением? Видать, так и нужно, чтоб она по своей судьбе шла не прямым трактом, а извилистыми тропками с топями и островками суши.
Артельщики и провели её в град Петров через все рогатки, где беспаспортных ловили и отправляли в остроги. У первого же каменного дома распрощались.
Старшина её перекрестил и в лоб поцеловал:
– Иди девонька, да помни: на всё Божия воля. Будет трудно – не ропщи, будет легко – помогай другим, как мы тебе помогли.
В городе повезло ещё раз, потому что почти сразу удалось найти заброшенную баньку с полусгнившим полом. Там она и обитала, перебиваясь разными подаяниями. Загадывать о будущем не смела – прожит день, и ладно. Два раза только выбралась на люди – на казнь Мировича и поглядеть на катальную горку. И если бы не Маркел, то быть бы ей в кандалах в каком-нибудь подвале князя Щепкина-Разуваева, а то и того хуже – на морозе без одежды.
