скачать книгу бесплатно
– Вставай, беда у нас.
– Беда?
Маркел вскочил, на ходу натягивая порты. Запрыгал на одной ноге. Откинув ситцевый полог, выглянул в горницу.
– Что стряслось?
– Потоп. Вода прибывает. Бери ребят, вздымайте из подвала кадки с соленьями.
Ветер с бешеной силой колотил в окна, дребезжа стёклами. Обломанные ветки деревьев градом стучали по кровле из свежей дранки, дождём осыпаясь вниз.
«Сейчас крышу дочиста обдерёт», – подумал Маркел.
Он бросился на крыльцо, едва устояв от удара буйного ветра. Вода плескалась уже на ступенях. В полной темноте буря крушила и рвала город на части, не щадя ни старого, ни малого. По двору на волнах бултыхались пустые бочки и кадки из мастерской. К дверям жался дрожащий пёс Сявка. Маркел запустил его в сени.
Вода поднималась так быстро, словно на реке плотину прорвало. Только что было по вторую ступеньку, а уже через порог переливается.
Маркел оттолкнул ногой бочонок, заказанный купчихой Чубаровой, и крикнул в глубь дома:
– Бросайте всё, подымайтесь на чердак!
– Да что ты, сперва капусту надо вытащить, – отозвалась Наташа. – Недавно засолили две бочки. И варенье крыжовенное пропадёт.
Она загремела горшками в подполе, выставляя их на пол возле печи. Алёшка и Никитка принимали груз.
– Жизнь дороже капусты! – рявкнул Маркел. – Живо на чердак с мальцами! Наш дом крепкий, выстоит. А Егор поди сюда.
– Я здесь, тятя.
Егор уже стоял рядом, полностью одетый, с топориком за поясом.
Хоть и не до похвалы было, а всё же не удержался, хлопнул сына по плечу и, перекрикивая вой ветра, прокричал:
– Ловок! Только здесь надо не топор, а багор.
Его слова перекрыл страшный треск, и в соседской избе с хрустом вылетели деревянные ставни, а потом одно за одним стали проваливаться вниз брёвна.
– Да там же детей, как гороха! – воскликнул Маркел.
Не разбирая пути, он шагнул в ледяную воду и уже на ходу, обернувшись, погрозил кулаком Егору:
– Отлучаться не смей! Береги мать с братьями и подсобляй тому, кто придёт за помощью. Понял?
– Да.
Глаза Егора тревожно расширились, но голос звучал твёрдо.
Воды было по грудь. Немедленно вымокнув насквозь, Маркел сумел добраться до соседей и сразу же подхватил визжащего малыша Фролку. За ним выловил годовалую Дуську, что накрепко держалась за борта люльки. Сами родители – Пётр и Манька – обезумев от ужаса, тащили из дома расслабленного деда Савву. Тот плакал и просил бросить его и спасать детей.
– Идите к нам, Наташа с Егором помогут, – махнул рукой Маркел в сторону своего дома.
Сам отнёс Егору орущих Фролку с Дуськой, и вдруг увидел пустой ялик, что плыл вдоль улицы. Маркел напряг силы, догнал, схватил рукой за борт и тяжело перевалился на его дно, на удивление почти сухое. Мокрая одежда мешала двигаться. Холодный ветер студил тело почище ледяной корки, что валит корабли на дно моря. Маркел не боялся обморозиться насмерть, но в глубине души спасительным колокольцем зазвучала молитва Иисусова: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного». Слова грели и успокаивали, придавая мыслям ясность, а рукам крепость и силу.
Мимо плыли брёвна, куры, козы, какие-то тряпки, лыковые корзины. Кружили в водовороте дрова с целой поленницы. Увидев впереди ныряющую женскую голову, он направил ялик туда и протянул руку:
– Залезай, живы будем – не помрём.
Сердце резало, пот застилал глаза, а спину студило порывами ветра. Тяжёлая серая волна билась о борт ялика, где, свернувшись в комок, тихо подвывала незнакомая женщина.
Высматривая следующих утопленников, Маркела кольнула тревога: «А ведь, поди, и Васильевский залило, и Петербургскую сторону. На островах земли низкие, в потоп всегда мокро. Как там блаженная? Сыщет ли помощь?»
Маркел заволновался, стал вспоминать, к кому Ксения любила захаживать, и гадал, устоит ли Матфеевская церковь против напора реки, не рухнут ли стены? В церкви много людей спастись могут.
Казалось, что конца не будет ни этой ночи, ни страшным холодным волнам, ни крикам людей, которым он ничем не мог помочь. Он подобрал ещё трёх человек и сквозь мутный рассвет стал высматривать высокое место, куда их высадить. Впереди, на набережной Фонтанки, скалой маячила громада каменного дома со всполохами свечей за оконными стёклами. Его ялик столкнулся с другой лодкой, переполненной людьми. Кто-то громко выругался по-иностранному и, перейдя на русский, крикнул:
– Эй, мужик, помоги! Прими от меня людей, а то перевернусь!
Маркел увидел барина в шлафроке с намокшим мехом. С веслом в руках тот стоял на одном колене и пытался удержать на плаву тяжелогружёную лодку.
– Давай переваливай! – Маркел показал рукой на свободное место, и в сей же миг через борт плюхнулась толстая баба в исподнем белье. Видать, потоп застал её во время сна.
– Куда, дурища?! Держись за борт! – заорал барин.
Вздымая брызги, баба заколошматила руками по воде, раскачивая утлый чёлн, с которого выпрыгнула.
Ялик Маркела был поболе и поустойчивее. Люди с его кормы тянулись к бабе, кричали, пытались поймать её за волосы. Но куда там!
Сильно ударив ладонями по воде, она ушла под дно лодки.
Потом внезапно вынырнула с другой стороны челна. Над водой сверкнул широко распахнутый в крике рот. Вращая глазами, баба задыхалась и трепыхалась, как рыба в сети.
– Ах, чтоб тебя разобрала нелёгкая! Хватайся! – рывком барин сунул ей лопасть весла.
«Зря он», – мелькнуло в голове у Маркела, но поздно, потому что баба вцепилась в весло, повиснув на нём всем телом, и не успел барин охнуть, как сверзился вниз. Наверное, он ударился виском об угол, потому что внезапно побелел и опрокинулся на спину, распуская по воде полы шлафрока.
* * *
К полудню вода начала спадать. Бледное солнце осветило разбитый в щепы город, где брёвна раскатанных изб мешались с мраморными статуями Летнего сада, павшей скотиной и утопленниками.
Ночью государыня Екатерина Алексеевна служила молебны и коленопреклонённо била поклоны перед иконами, а днём, испив кофею, села за начатое письмо немецкому профессору Гримму, с коим имела многолетнюю переписку:
«Порыв ветра разбудил меня в пять часов. Я позвонила и мне доложили, что вода у моего крыльца и готова залить его. Я сказала: если так, то отпустить часовых с внутренних дворов, а то, пожалуй, они вздумают бороться с напором воды и погубят себя; сказано – сделано; желая узнать поближе, в чем дело, я пошла в Эрмитаж. Нева представляла зрелище разрушения Иерусалима. По набережной, которая ещё не окончена, громоздились трёхмачтовые купеческие корабли. Я сказала: “Боже мой! Биржа переменила место, графу Михаилу придётся устроить таможню там, где был Эрмитажный театр”. Сколько разбитых стёкол! Сколько опрокинутых горшков с цветами! И как будто под стать цветочным горшкам на полу и на диванах лежали фарфоровые горшки с каминов. Нечего сказать, тут таки похозяйничали!
И к чему это? Но об этом нечего и спрашивать. Нынче утром ни к одной даме не придет её парикмахер, не для кого служить обедню и на куртаге (царском приеме) будет пусто… Обедаю дома: вода сбыла и, как вам известно, я не потонула»[29 - Ким Померанец. Несчастье невских берегов. М.: Центрполиграф, 2009.].
Днём в Зимний дворец призвали для ответа полицмейстера Чичерина. Расхаживая по кабинету – от ярости не сиделось, императрица метала громы и молнии.
Чичерин стоял ни жив ни мёртв и через два дня скончался, не вынеся позора.
После наводнения 1777 года были изданы «Правила для жителей – что делать в минуту опасности». В них, в частности, сообщалось, что теперь о приближении стихии будут предупреждать «пальбой из крепости и сигнальным флагом днём и фонарями ночью».
* * *
Когда мокрый, продрогший Маркел прибрёл в родной двор, сыновья схватили его под руки и повели по лестнице вверх, на чердак, в кладовую, где хранилась всякая рухлядь. В самом доме вода стояла по щиколотку. Домотканные коврики плавали поверху.
Наташа накинула ему на плечи тулуп и с заплаканными глазами крепко прижалась к плечу:
– Не чаяла и свидеться.
Он так измучался, что даже не мог говорить. Всё, на что хватило сил, это рухнуть на сундук с толстым сенником.
Наташа всунула в руки кружку с горячим сбитнем:
– Прими, Маркелушка, попей, чтобы согреться.
Он вяло удивился, как она ухитрилась развести огонь, если печь мокрая, но допытываться не стал. Медовый сбитень мягко прокатился по внутренностям, согревая иззябший живот и грудь. Ноги и руки отяжелели. Маркел позволил переодеть себя в сухое и провалился в тёмную бездну. Спал совсем недолго и проснулся оттого, что Наташа гладила его по голове, по лицу, что-то тихонько причитая. Не открывая глаз, он поймал её руку и прижал к щеке.
Она забормотала:
– Спи, спи. Ты устал. У нас, слава Господу, всё хорошо. Чудеса, да и только. И лошадь уцелела, и хлев с живностью, и соседи спаслись. Отдыхай, успеешь наработаться.
– Нет. Дело у меня. – Превозмогая каменную усталость, Маркел сел. – Подай старые сапоги, те, что со рваным голенищем.
Чтобы не пугать жену, старался, чтобы руки не дрожали. Но обмануть не удалось. Встав на колени, она обула его сама и пошла сзади.
– Я с тобой. Ой, что в городе творится! Наш дом один на улице устоял, так к нам, почитай, все соседи набились. Внизу сидят. Я собрала на стол, что могла, да отдала кой-какие тряпки детей спеленать.
Он повернулся:
– Наташа, оставайся дома, не ходи за мной. Мне надо утонувшего барина к полицейскому участку доставить. Мы с Егором справимся. Негоже тебе смотреть на покойников.
– Я не боюсь покойников, – не отставала она.
– Наташа!
– Я пойду. Ничего со мной не случится!
По щиколотку в воде она упрямо шагала рядом, всем своим видом показывая, что больше не намерена оставлять его одного.
Смотреть на улицу было страшно: покосившиеся избы, груды обломков, вывороченные деревья. Поток воды вздыбил дощатый настил вдоль заборов, перевернул камни мостовой, снёс мост через речку Фонтанку. Грязными комочками под ногами валялись тушки куриц, которых трепали обезумевшие от свободы собаки. Пережившие потоп люди копошились возле обломков домов. Вдалеке истошно и безысходно кричала женщина.
Маркел показал рукой в тупик, где на земле приткнулся нос ялика:
– Пришлось оставить покойника в лодке. Вода стала уходить, и мы оказались на мели. – Вскинув голову, он озабоченно посмотрел на стаи птиц, что с криками носились над растерзанным городом. Утопленник лежал лицом вниз, словно охапка тряпья, что валялась под ногами в мутной жиже. Шёлковый шлафрок на спине уже подсыхал, отливая ярким цветом осенних листьев.
Отстранив Наташу за спину, Маркел подозвал Егора с носилками для кирпичей.
– Коротки для человека, но других нет. – Словами Маркел отодвигал от души тяжесть предстоящей работы. Барина было жалко, тем паче, что погиб он нелепо. Баба, которой он весло протянул, жива-живёхонька. Слушала бы, что ей толкуют, то оба спаслись бы.
– Ну, Господи, помилуй, – перекрестился Макел перед тем, как взяться за плечи покойника. – Бери его, Егорушка, за ноги.
Когда голова барина стукнулась о носилки, Маркел краем глаза взглянул на Наташу.
Прижав руки к груди, она стояла белая как снег, и думалось, что вот-вот упадёт. Ужас, застывший в её глазах, разом всколыхнул давно пережитое, которому, казалось, нет возврата. Маркел схватился за голову:
– Он?
Наташа кивнула:
– Он, Щепкин-Разуваев.
Чувствуя, как колотится Наташино сердце, Маркел крепко прижал её к себе, мечтая защитить от всех неурядиц бренного мира – и бывших, и будущих:
– Вот, значит, когда судьба распорядилась свидеться тебе со своим погубителем.
Новым взглядом он посмотрел на скукоженное лицо князя с посиневшими губами. Было странно думать, что несколько часов назад этот человек имел власть казнить и миловать. Неправедно это, не по чести и совести. Бог создал всех равными, и, умножая грехи, люди приближают Судный День, который обязательно настанет. Дай Бог, чтобы он не коснулся невиновных.
Утешая жену, Маркел прикоснулся губами к её виску, ощутив нежную теплоту кожи. Наташа молчала, но в слабой улыбке жены он угадал успокоение и прощение.
* * *
К ночи дом Волчегорских переполнился соседями, как кадка солёными груздями в грибной год. Не беда, что половые доски разбухли от сырости, а в оконцах выбиты стёкла, главное, что цела крыша над головой да на костре сварен полный котёл горячей похлёбки. По рукам пустили каравай хлеба, на стол поставили блюдо квашеной капусты с клюквой, прочли молитву, и жизнь показалась чуть-чуть краше. После ужина стали готовиться ко сну – силы были на исходе. На печь, ещё мокрую понизу, натаскали ребятишек, что помладше да потоньше косточкой. Младенцев баюкали мамки. Мужики притыкались, где могли: кто на полу, кто в сенях, кто на ступеньках в подклети. Сюда же соседская девчонка Матрёша притащила в подоле поросёнка. Цокая копытцами, он бегал от человека к человеку и совал в лицо спящим мокрое рыльце. За бессонной ночью и разбором завалов народ устал так, что сморило всех намертво.
Даже груднички притихли. Ну, да им проще жить – пропитание завсегда рядом. Сами хозяева ушли спать на чердак, чтобы не смущать постояльцев. Сыновья завалились рядком на половиках, а Маркел с Наташей ушли в кладовую, наполненную осенним холодом. От подвешенных под потолком банных веников растекался тонкий берёзовый дух. На полу, у стены, стояло корыто с сушёными яблоками. В бочке под гнётом томилась пареная брусника.
«Господь свидетель, я изо всех сил пытался спасти князя, – думал Маркел, лёжа на сеннике. – Но сделал бы я это, зная наперёд, что он Натальюшкин покуситель? Смог бы оттолкнуть его руку и смотреть, как он тонет?»
Мучавший его вопрос не давал смежить веки. Маркел тяжко заворочался, застонал, сызнова прокручивая в голове тягость прошедшего дня. Одна подробность цеплялась за другую, и начинало казаться, что поступи он умнее – и всё вышло бы лучше, легче, правильнее. И больше людей мог бы спасти, и Щепкин-Разуваев остался бы жить. На воспоминании о князе мысль спотыкалась, возвращаясь к началу.
– Не спишь? – одними губами шепнула Наташа. – Мне тоже неможется. Всё про князя думаю. Скоро голова лопнет. Должна бы радоваться, что теперь меня некому изловить да в острог отправить, а не могу. И знаешь, Маркелушка, ведь он не погубитель, а благодетель! – Жена приподнялась на локте и уткнулась ему в бороду, щекоча дыханием.
– Как так, голубка? Не пойму я, о чём ты толкуешь?
– А так! Не пожелай он меня тогда, разве я бросилась бы бежать без памяти? Представляла бы пьесы в театре, пела, плясала, пока не вошла в возраст. Далее меня, как всех актёрок, графиня замуж выдала бы за какого-нибудь дворового или продала. И никогда бы я тебя не узнала, и не было бы у нас трёх сынов – трёх ясных солнышек, а ты, Маркелушка, на другой бы женился. Как подумаю, что Егору могла достаться злая мачеха, так сердце заходится.
Слёзы закапали Маркелу на щёки, и он не понял, Наташа ли плачет либо он. Хорошо, что в темноте не видно. Он погладил её по плечу, по голове. Задержался пальцами у пряди волос над ухом, что были тоньше шёлковых нитей.
А ведь если задуматься, то Наташа права. И получалось, что надобно не хулить князя, а помолиться за его грешную душу, тем паче что именно он, сам того не ведая, свёл их с Наташей. Да ещё, пожалуй, блаженная Ксения. Ведь он во рву её спасать кинулся, в красной юбке и зелёной кофте. А вместо неё увидел Натальюшку.
Завздыхав, Маркел сел, обхватил голову руками и крепко зажмурился от разрывающих душу дум. Дорожки к счастью бывают ох какие каменистые, все ноженьки изранишь, пока доберёшься. Главное – не ошибиться на перепутье, не струсить, повернуть в верную сторону. Только поди знай, какая из сторон верная?..
* * *
Четвёрка вороных с трудом волокла карету по непролазной грязи. После потопа прошёл месяц, а канавы ещё полны мутной водой, которая захлёстывала на проезжую дорогу и растекалась лужами. Колыхались красные султаны над ушами лошадей, тренькали бубенцы на сбруе. Забрызганный грязью форейтор, погоняя переднюю пару, охрип от крика. То и дело кучеру приходилось останавливаться, и тогда с запяток соскакивали два дюжих лакея в некогда белых перчатках и оттаскивали с дороги брёвна и мусор.
На Петербургскую сторону к бедному люду такие гости наезжали редко, поэтому на карету смотрели разинув рот, как на диковинку. У церкви Апостола Матфея карета остановилась, и один из лакеев взбежал на паперть. Глаз у него оказался алмазом, потому что он безошибочно определил большака ватаги нищих Фиму Корытова и направился прямо к нему:
– Говорят, у вас тут блаженная Ксения обитает. Та, чья молитва до Бога доходит. Скажешь, где найти, – получишь копейку.
