скачать книгу бесплатно
– Господи, благослови! На всё воля Божия. Делай что должно, и будь что будет.
Его пальцы, сложенные щепотью, мягко прикоснулись к её лбу. Присутствие священника она восприняла как знак свыше – ведь не случайно же он оказался именно здесь и сейчас. Он сказал: делай то, что должно. Легко вымолвить, но трудно выполнить. Её заколотило от того, что ещё предстояло осознать в полной мере.
«Только бы Сергея не было дома! Господи, сделай так, чтобы он ушёл на…» – твердила она про себя, опуская окончание фразы, потому что слово «работа» теперь не подходило, а про другое его занятие думалось с ужасом.
Вставляя ключ в замок, она едва попала в замочную скважину, проигрывая в уме, как себя вести, если муж окажется дома. В прихожей её взгляд натолкнулся на записку, воткнутую в оправу зеркала: «Мариша, ушёл по делам. Люблю. Целую».
По делам, значит! Интересно по каким? Убивать? Грабить? Сбывать ворованное? Нахлынувшая ярость придала энергии. Не раздеваясь, чтобы не терять времени, Марина закрыла дверь на цепочку и закусила губу.
С чего начать обыск? Она присела на корточки и тщательно обследовала обувь и пол. Дальше ванная комната. Тоже пол, тумбочка, пространство под ванной. Пальто мешало, и она сбросила его в пустую ванную. Не прибранные волосы падали на лоб, и каждый раз, когда она продвигалась вперёд, дрожащие руки зависали в воздухе в такт бешеному стуку сердца. Тайников оказалось три: один в волшебном фонаре для просмотра туманных картинок. Сергей говорил, что в фонаре сломана оптика и он хранит его как память. Второй тайник располагался под половицами паркета, на котором стояла ёлка, и третий в бачке ватерклозета, откуда после революции исчезла водопроводная вода.
Это походило на кошмарный сон, от которого непременно надо было очнуться. Марина смотрела на груду золотых украшений посреди обеденного стола и думала, что сейчас или сойдёт с ума, или умрёт на месте от разрыва сердца. Но ни того, ни другого не случилось, только тошнота подступила к горлу и постоянно кружилась голова. Обмирая от дурноты, она сгребла драгоценности в саквояж. «Делай что должно, и будь что будет», – сказал батюшка, и его напутствие держало её на плаву, не давая лечь на пол и помереть. Пальто и платок Марина надевала уже осмысленно. Застегнулась на все пуговицы, не забыла отыскать в ящике варежки взамен утерянной муфты и вышла на улицу. До Комендатуры революционной охраны надлежало пройти три улицы. Больше всего она боялась встретиться с мужем, каждый раз шарахаясь в сторону при виде молодых мужчин в длинном тёмном пальто.
* * *
Сказать по правде, Марина была готова к расстрелу как пособница бандита. Часовой на входе Комендатуры революционной охраны критически осмотрел её с ног до головы, идентифицировав как гражданку, потому что она не походила на товарища или пролетарку. Его выдолбленное ветром лицо со впалыми щеками было серым от недоедания.
– Вам что, гражданка?
– Я хочу заявить о преступлении. Вот, – она приоткрыла саквояж, тускло блеснувший золотом.
От удивления часовой издал звук, похожий на клёкот ястреба:
– С этаким, гражданочка, вам надо к самому товарищу Густову. – Он повернулся к солдату, проходившему по коридору, возводя её в ранг товарищей. – Краснов, проводи товарища до Петра Захаровича. Да без проволочек. Дело срочное.
Длинным коридором с затёртой сапогами ковровой дорожкой Марину повели на второй этаж к двери, около которой скопились несколько человек. Прокуренное помещение плавилось в клубах махорочного дыма. У нескольких людей из очереди алели красные банты в петлицах. Здесь же на изящном дамском столике стояла пишущая машинка, где одним пальцем колотила по клавишам мужеподобная женщина с папиросой в углу рта. Видя решимость провожатого зайти в кабинет, посетители попробовали поднять бунт, но Краснов резко пресёк их коротким выкриком:
– Посторонитесь, товарищи! Дело особой коммунистической важности!
Судя по обширному столу под сукном и массивному чернильному прибору из яркозелёного малахита, прежний хозяин кабинета занимал высокую должность. Бронзовая дева около книжного шкафа одной рукой вздымала факел с вмонтированной электрической лампочкой, а другой стыдливо прикрывала грудь.
Марина ожидала увидеть какого-нибудь могучего революционера с пышными усами и револьвером или матроса, опутанного пулемётными лентами, но за столом сидел пожилой дядечка с лысиной и спокойным добрым взглядом.
– Вот, товарищ Густов, к вам направили гражданку, – отрапортовал Краснов, слегка подтолкнув Марину вперёд. – Говорят, срочно.
Кивком головы отпустив сопровождающего, начальник комендатуры рукой показал на стул у стола:
– Присаживайтесь. Что у вас за дело?
– Вот. – Марина поставила саквояж на стол и распахнула набитое золотом нутро.
– Так, так, так… – товарищ Краснов включил настольную лампу (удивительно, но в комендатуре было электричество) и зачерпнул пятернёй драгоценности, – так, так, так. – Он с прищуром посмотрел на Марину. – Ну, объясняйте, откуда сие богатство.
Удивляясь сама себе, она рассказывала очень спокойно и отрешённо, так, словно поток чувств схлынул, обнажив голую неприглядную суть дела: муж бандит, а она, получается, сообщница.
Товарищ Густов слушал внимательно, не переспрашивая, и только когда она закончила, дёрнул за сонетку на стене, какой прежде вызвали горничных. Вошёл плечистый мужчина в военной шинели без погон:
– Вызывали, Пётр Захарович?
– Да, вот послушай, Борис. – Товарищ Краснов крепко потёр лоб, оставляя на коже красные полосы. – Похоже, что нащупали мы банду неуловимого Шапито. – Он перевёл взгляд на Марину и она сжалась в предчувствии наказания. Но комендант лишь покачал головой: – Вот что, дочка, домой тебе теперь идти нельзя, да и оставаться по старому месту жительства не резон, соседи будут пальцами тыкать, согласна?
Спокойствие вдруг куда-то делось, и её заколотило так, что стали лязгать зубы. Она кивнула головой, едва выдавив из себя короткое «да».
Повертев в пальцах бриллиантовое ожерелье из саквояжа, Товарищ Густов бросил его обратно:
– Надо опись составить. – Мягко поднявшись, он прошёл по кабинету, остановился перед Мариной и положил руку ей на плечо. – Сделаем так. Я дам тебе записку в комиссариат Васильевского острова, они подыщут тебе новое жильё и на работу устроят. Ты говорила, вела кружок ликбеза? Значит, будешь и дальше учительствовать. Новой власти образованные люди как воздух нужны. На Васильевский отправляйся прямо сейчас, это приказ. Перекантуешься как-нибудь чем Бог послал, а чтобы не голодала, выдадим тебе хлеба и лука. Не обессудь, больше ничего нет. А домой за вещичками через недельку наведаешься, а лучше через две, чтоб наверняка. Уяснила?
– Да. – Она посмотрела на Петра Захаровича и задала самый страшный вопрос, который разрывал душу окровавленными когтями: – Вы убьёте Сергея?
Повисшее в кабинете молчание ударило по ушам пудовым молотом, и она мысленно закричала что есть мочи:
«Господи Милосердный, спаси его!»
Много позже Марина Антоновна думала, что выжила она исключительно благодаря дочери. Антонина появилась на свет ровно через восемь месяцев, а когда подросла, девочке было сказано, что отец умер от тифа ещё до её рождения.
1945 год
Антонина
За войну стены домов приобрели однообразный грязно-серый цвет, и хотя город вычистили и подремонтировали, тень блокады продолжала витать над городом, ежеминутно напоминая о себе то ранами от обстрелов, то разбитыми окнами, то длинными очередями в булочные, где отпускали хлеб по карточкам. Во дворе-колодце с вытоптанной землёй под ногами я попала в полосу темноты, несмотря на клин солнца в верхних этажах здания. Летнее время года здесь определяла лишь жухлая полоска травы около полуподвальных окон, забранных решёткой. В начале войны в подвале оборудовали бомбоубежище, и при первых же звуках воздушной тревоги мы с мамой мчались туда, прихватив с собой пальто и документы. Жильцы молчаливо теснились на скамейках вдоль стен, тревожно гадая: «попадёт – не попадёт». Примерно в декабре мы с мамой перестали прятаться от бомбёжек, потому что стало безразлично – умереть или жить. Думать о маме я себе запрещала, чтобы не закричать от горя и бессилия.
Две девочки во дворе играли в магазин. Одна, худенькая, как воробей, щепочкой нарезала комок глины.
– Давай карточку да побыстрее шевелись, гражданка. Вас много, а я одна, – скомандовала она подружке в красном платьице. Несмотря на тепло, девочка стояла в валяных чунях, грубо подшитых дратвой. Та подала три листика подорожника:
– Вот карточки – рабочая и две иждивенческих.
Продавщица по-деловому наколола их на ивовый прутик:
– Вот ваш хлеб. Проходите. Следующий!
Вещи я оставила у тёти Ани, но несколько карамелек в кармане имелось. Я протянула девочкам по конфете:
– Угощайтесь, девочки.
Мне показалось, что они посмотрели на меня со страхом. Потом та, что служила продавщицей, быстро схватила конфету и мгновенно запихала в рот. Другая немного помедлила:
– Спасибо. Вы очень добрая. Вы, наверное, с войны вернулись, раз в форме? Те, кто с войны, нас часто угощают. А на моего папу похоронка пришла.
Девочка сообщила про это без горя, как само собой разумеющееся. Я знала, что осознание придёт позже, вместе со взрослостью, или когда другие отцы возвратятся, а её папа нет.
Мне хотелось сказать девочкам что- нибудь весёлое, ободряющее, но я просто достала ещё по одной конфете и протянула им. Я знала, что когда-нибудь дети перестанут играть в очереди и карточки, но война будет отзываться в поколениях долгим эхом потерь и боли. Дай Бог этим девочкам счастья!
У дверей жилконторы меня закрутила небольшая толпа дворников с лопатами и мётлами. Они гомонили, перебрасывались шутками. Гремели пустые вёдра, слышался смех.
– Вы к управдому? – спросила меня пожилая женщина в зелёной вязаной кофте. – Он сегодня не принимает. Я пришла пожаловаться на протечку, а он сказал не мешать и дверь захлопнул.
– Меня примет! – Я решительно прошла вперёд. – Если не примет, пойду в райком или горком. Нечего здесь бюрократию разводить! Человек с фронта вернулся, а его комната занята. Есть здесь советская власть или одни вредители?
Я нарочито громко упомянула вредителей, потому что судебные процессы над вредителями и врагами народа гремели по всей стране, навевая ужас на любого гражданина, начиная от номенклатурного директора до уборщицы сельсовета.
Волшебное слово подействовало, как сим- сим в сказке про сокровища Али-Бабы. Запертая дверь в контору со скрипом отворилась, и оттуда выглянул невысокий лысый дядечка в полувоенном френче.
Его водянистые глаза остро скользнули по моему лицу и тревожно заморгали:
– Что вы шумите, дорогой товарищ? Нехорошо, ох, нехорошо. Мы тут трудимся с утра до ночи, обеспечиваем жизнедеятельность вверенного хозяйства, а вы нас вредителями обзываете. Нехорошо! – Он пропустил меня внутрь конторы, где большую часть стены занимал портрет Сталина, и уселся за стол с грудой гроссбухов и папок. – Присаживайтесь и изложите ваш вопрос. Я весь внимание. К фронтовикам мы со всем уважением!
Примерно через час я вошла в подъезд соседнего с моим дома и поднялась на третий этаж. За это время управдом успел выписать мне ордер, внести мои данные в домовую книгу и пообещал к концу месяца выдать продовольственные карточки.
– Надеюсь, пока перебьётесь с продовольствием? – Он поскрёб лысину. – В коммерческих магазинах кое-что можно прикупить, да и коммерческие столовые работают.
После демобилизации в моём кошельке лежала сумма на первое время, поэтому я не стала расстраиваться:
– Не пропаду, главное, – крыша над головой.
– Правильно, правильно рассуждаешь, гражданочка фронтовичка, – рассыпался в комплиментах управдом. – А то некоторые без понятия и кулаком стучат, а то и за грудки хватают, будто я верховный главнокомандующий. – Его рука дёрнулась перекреститься и быстро опустилась. Улыбнувшись, я пошла на новое место жительства.
Ключ легко повернулся в замочной скважине, и я оказалась в просторной прихожей, куда выходило сразу несколько дверей. В прихожей на коленках стояла растрёпанная женщина и усердно мыла пол.
Она подняла голову и вопросительно посмотрела на меня:
– Новая соседка?
– Угадали. Меня зовут Антонина. Мне выдали ордер на комнату, только я не пойму, какая из них свободна.
Женщина поднялась и обтёрла руки о фартук, и без того очень грязный.
– А я Галя. Вот сюда проходи, – она показала на третью дверь от входа. – А остальные уже заселены. – Она стала поочерёдно тыкать пальцем по сторонам: – Здесь семья Крутовых, у них двое мальчишек, тут муж и жена Алексеевы, дальше инженер с верфей Олег Игнатьевич. Имей в виду – холостяк. – Галя стрельнула на меня глазами и вздохнула. – После блокады квартира совсем пустая стояла, все померли, а теперь полна коробочка. Квартиру убираем по графику дежурств, в кухне есть пустое место тебе под столик.
– Да, да, кто-то и меня посчитал мёртвой, – пробормотала я себе под нос. – Не знаете, где ключ от комнаты? Управдом сказал спросить у жильцов.
– А она не заперта. Заходи и располагайся. – Женщина странно хихикнула. – Что найдёшь, всё твоё.
Суть соседкиной иронии я поняла, когда обозрела железную кровать с панцирной сеткой, шкаф без дверок и огромный письменный стол. Его пытались пустить на дрова, но крепкая работа не поддалась, и стол носил на себе глубокие зазубрины от топора. Вот и всё моё хозяйство. Грязные окна, с трудом пропускавшие свет, освещали частично расковырянные плашки паркета (скорее всего во время блокады их брали на растопку) и несколько пустых бутылок на подоконнике.
На фронте мне много раз приходилось спать на полу, завернувшись в шинель, и целая кровать, пусть и без матраса, меня порадовала. Я прошла по комнате, поставила на пол бутылки и уселась на подоконник, глядя на скромную лепнину по углам потолка.
Затхло пахло пылью и сыростью. С одной стены, около шкафа, свисал лоскут розоватых обоев в мелкий цветочек. Должно быть, дореволюционное наследие настоящих хозяев дома. Мысленно я перечислила первые необходимые работы: отмыть комнату, разжиться посудой и постельным бельём. Вспомнив про туфли на картонной подошве, неудачно купленные с рук, я вышла в прихожую и стукнула в дверь к Гале.
– Скажи, где у нас на Васильевском барахолка? Надо купить кое-что из вещей.
* * *
– Ну вот видишь, я говорила тебе, что на улице не останешься! – Тётя Аня довольно улыбнулась. – Комната хоть хорошая?
– Хорошая, – я кивнула, – квадратная, даже больше, чем была. И окно на улицу, а не во двор. Но всё равно чужая. Соседка сказала, там все прежние жильцы в блокаду погибли.
– Была чужая, будет твоя. – Вскочив, тётя Аня засуетилась. – Обживёшься, присмотришься, а то и жениха приведёшь, не век же тебе в девках куковать. Давай-ка мы с тобой отметим твоё новоселье.
– Давайте!
Я раскрыла вещмешок и выложила на стол несколько огурцов, триста грамм кровяного зельца с мраморными вкраплениями сала и кулёчек пилёного сахара.
– Откуда такое богатство? – опешила тётя Аня. – У нас даже по рабочей карточке такого не выдают.
– Из коммерческого магазина. Ходила на рынок ведро со шваброй купить, ну, и зашла в коммерческий, – я пожала плечами, – чем- то надо питаться, управдом пообещал оформить карточки через неделю, после того как в милиции пропишусь. Ну да я долго ждать не стану, завтра же пойду на работу устраиваться, чтоб не позориться иждивенческой карточкой.
– Верно мыслишь, ты всегда была умной девчонкой.
Тётя Аня улыбнулась, и мне на миг представилось, что сейчас довоенное время, а я, школьница, заглянула в гости к соседке скоротать время до прихода мамы. За стеной слесарь с вагоноремонтного вслух читает газету (он ушёл в ополчение и погиб одним из первых из нашей квартиры), первоклассница Леночка скачет по коридору на одной ножке и кричит: «Ура! Я получила пятёрку по арифметике!» (Леночку нашли замёрзшей в сугробе), на кухне выясняют отношения две извечные соперницы Муся и Надя (их обеих отвезли в один морг на Малом проспекте).
Я потрясла головой. Видения пригибали меня к земле, вгоняя в депрессию. Тени погибших ещё бродили по квартире, ежеминутно напоминая о себе то чугунным утюгом на подставке, то совком для мусора, изготовленном умершим соседом, то тарелкой репродуктора на стене. Я помнила, как репродуктор торжественно водружали на кухню, и все соседи по субботам слушали «Театр у микрофона». На время трансляции затихали примусы и прекращалась беготня ребятни. Из комнат приносились стулья, превращая кухню в зрительный зал, а женщины старались принарядиться, как в настоящем театре.
Может и к лучшему, что я уезжаю из этого дома, наполненного щемящими воспоминаниями. Если жить прошлым, то рано или поздно оно вытеснит из души настоящее и будущее. Прошлое надо помнить и беречь – плохое или хорошее, оно уже навсегда с нами, но жизнь идёт вперёд, и отставать или тормозить значит создать аварийную ситуацию как на дороге.
– Мебеля свои забирать будешь? – деловито поинтересовалась тётя Аня. – А то я помогу дотащить. Комод-то у вас больно хороший, широкий, глубокий, с медными ручками. Зря я его к себе не перетащила, до того как эти въехали, – она кивнула головой в сторону моей бывшей комнаты. – Сохранила бы для тебя, кто ж знал, что ты вернёшься? Задним умом мы все крепки.
– Не буду собачиться из-за мебели. Как говорят: «Сгорел сарай, гори и хата». – Я решительно подняла ладонь. – Пусть шифоньеры остаются на своих местах. У меня в новой комнате есть кое-что. На первое время хватит.
Наш разговор прервал робкий стук, и в дверь заглянула девушка, что носила моё платье. Но сейчас она утопала в широкой кофте с вытянутыми рукавами и ситцевой синей юбке.
Быстрым движением тётя Аня накинула на продукты кухонное полотенце – горький жест, наследие голодного года. Вспомнилось, как в учебном полку я налила кипятку в консервную банку из общей столовой и, захлёбы ваясь, выпила, пока никто не видит. Сейчас мне стыдно, но я предпочитаю успокаивать свою совесть тем, что мутная жижа с запахом тушёнки никого бы не накормила и не обогрела. А ещё я говорю себе, что пока человеку бывает стыдно, он всегда сумеет исправиться. После той пустой банки я больше не прятала еду и всегда делилась даже последней крошкой хлеба.
Девушка у двери переступила с ноги на ногу, быстро посмотрела на меня и тут же отвела глаза взгляд:
– Анна Иванна, я вещи принесла.
Тётя Аня нахмурилась:
– Какие вещи, Рая?
– Ну всякие, вот её.
От смущения Раин голос срывался на шёпот. Развернувшись всем корпусом, она вытолкнула вперёд себя увесистый тюк из простыни с заплаткой.
Самую драную выбрали, подумала я, явственно вспомнив, что, уходя на фронт, оставила на полке стопку новёшеньких бязевых простыней и наволочек.
– Мама велела передать. – Подтолкнув тюк к моим ногам, Рая хотела исчезнуть восвояси, но я её остановила:
– Подожди, я посмотрю, вдруг там окажется что-нибудь не наше. Мне чужого не надо, в отличие от некоторых.
Рая нервно повела головой и прикусила большой палец на правой руке. Пока я развязывала тугой узел на простыне, она держала палец во рту и сопела как маленькая.
Если сказать с иронией, то соседка не поскупилась. Из тюка вывалились клетчатая скатерть с жёлтым пятном посредине, мои старые туфли с оторванными пряжками, пустая стеклянная чернильница, фарфоровый бюстик поэта Маяковского, два связанных из тряпок круга на сиденье стула, один шерстяной чулок и чёрная подушка-думочка.
Тётя Аня громко ахнула:
– Ну сквалыга Людка! Ну и сквалыга! По морде бы ей надавать этими туфлями, а чулок засунуть куда подальше!
