скачать книгу бесплатно
– Вижу, вы очень торопитесь.
Присев на корточки, он застегнул ей ботики, а она сверху смотрела на волосы Сергея и крепко стискивала в кулак дрожащие пальцы, борясь с желанием погладить его по голове.
* * *
Марина с Сергеем обвенчались весной, на Красную горку, когда положение с продовольствием в городе стало отчаянно невыносимым. Газеты печатали обращение Ленина к правительству, где Петроград по-прежнему именовали Петербургом:
«В Петербурге небывалое катастрофическое положение. Хлеба нет. Населению выдаются остатки картофельной муки и сухарей. Красная столица на краю гибели от голода. Контрреволюция поднимает голову, направляя недовольство голодных масс против советской власти. Наши классовые враги – империалисты всех стран – стремятся сдавить кольцом голодной смерти социалистическую республику. Только напряжение всех сил советских организаций, только принятие всех мер по немедленной погрузке, по экстренному продвижению продовольственных грузов может спасти и облегчить положение. Именем Советской социалистической республики требую немедленной помощи Петербургу. Непринятие мер – преступление против Советской социалистической республики, против мировой социалистической революции.
Председатель Совнаркома Ленин. Наркомпрод Цюрупа».
По переименованным улицам строем маршировали отряды красногвардейцев. В рамках искоренения царизма памятник Николаю Первому на Исаакиевской площади укрыли досками, а около Николаевского вокзала сооружали монумент цареубийце Софье Перовской. Вдоль Невского проспекта третий день подряд громыхала телега с укреплённым на фанере лозунгом: «Братья-рабочие Германии, Франции и Англии, подымайтесь! Восстаньте против капитализма за свободу и мир!» Несколько раз в неделю граждане обязывались отбывать трудовую повинность по расчистке улиц, но чище в городе не становилось, и облупленные дома тревожно смотрели на мир тёмными окнами.
Накануне свадьбы Сергей притащил Ев праксии Поликарповне полную сумку продуктов. Та всплеснула руками:
– Серёжа, откуда? В городе голод!
– Из-под полы можно всё достать, было бы на что менять.
– Так ведь обманут! Я недавно раздобыла на Сенном рынке килограмм пшена, а потом мы кашу напополам с песком ели. Добавили для тяжести. И женщина такая приятная продавала, про внуков мне рассказала, про прострел в пояснице. Разве так можно?
– Меня не обманут! – Сергей зло прищурился. – Я все уловки жуликов знаю. Вы не расстраивайтесь, Евпраксия Поликарповна, теперь я стану о вас заботиться. Мои покупки точно первосортные, лично проверил.
– Марина, Мариночка, иди посмотри, чем нас балует твой жених! – позвала Евпраксия Поликарповна.
– И чем?
Прежде чем выйти из комнаты, Марина оценила себя в зеркале. Скромное палевое платье, шитое по кокетке и подолу голубыми васильками, сидело на ней с восхитительным изяществом. Платье досталось в наследство от крёстной, которая подарила его на Рождество.
Легко поцеловав Сергея в щёку, Марина подошла к столу и увидела банку американских консервов, завёрнутую в совдеповскую газету, щуку с зеленоватым бочком, солёные огурцы, кулёк кислой капусты и несколько крупных картофелин.
– Это ещё не всё, – довольно сказал Сергей, доставая из кармана плитку шоколада в красной обёртке, – надеюсь, достаточно, чтобы немного отпраздновать торжество? Конечно, не такой я представлял свою свадьбу, но чем богаты, тем и рады.
– Да что вы, Серёженька, вы просто волшебник! – воскликнула Евпраксия Поликар повна. – Я сделаю на ужин котлеты из щуки, и у нас будет настоящий пир горой.
Марина посмотрела в глаза будущего мужа, искрящиеся весельем, и тоже засмеялась:
– Недаром ты любитель цирка! Просто шапито какое-то.
Почему она упомянула шапито, в котором ни разу не была, неизвестно. Просто на ум пришло. Сергей подхватил её за талию и вихрем закружил по комнате, напевая: «Шапито, шапито, наше счастье будет долгим».
– Дети, дети, не балуйтесь! Жениху и невесте видеться перед свадьбой вообще плохая примета, а вы тут танцы устраиваете, – со смешком в голосе заметила Евпраксия По ликарповна, – хотя я в приметы не верю и вам не советую.
Перед глазами колесом вертелась комната с зелёными, как трава, гардинами, весёлое лицо мамы, стол, заваленный снедью. Дыхание Сергея путалось с её дыханием, и от его близости становилось и страшно, и сладко. Запыхавшись, Марина приникла к груди Сергея и еле слышно шепнула:
– Помнишь, ты спрашивал меня, хочу ли я взлететь? Я летаю!
* * *
Кружа в воздухе, тополиный пух устлал землю вокруг старого тополя, что рос в крошечном скверике, зажатом между домами. Рядком стояли три поломанные скамейки и два каменных отбойника, до блеска отполированные ветрами с Балтики. Прежде за порядком в сквере строго следил усатый дворник Федул в длинном холщовом фартуке и начищенных сапогах гармошкой. Непорядок Федул жёстко пресекал коротким свистком, который всегда висел у него на груди, и грозным шевелением бровей, непостижимым образом сходящихся к переносице. После того как зимой Федул умер от гриппа-испанки, в сквере настали запустение и разруха. Марина взяла маму под руку:
– Давай посидим как прежде. Так тепло на улице, что домой идти не хочется, там более, что Сергей сегодня на работе.
Сколько себя помнила, они частенько ходили с мамой гулять в этот крошечный сквер, по-домашнему уютный и спокойный. В свободное время к ним присоединялся папа с газетой в руках, он раскланивался с дамами на соседних скамейках, обязательно здоровался с Федулом, а Федул по-военному отдавал ему честь и именовал «вашим благородием».
Теперь ни Федула, ни папы, ни дам на соседних скамейках, лишь ветер гоняет по земле ошмётки мусора, подкатывая комок тополиного пуха к дохлой крысе на газоне. Странно, что крысу не сожрали бродячие коты, коих после Октябрьского переворота развелось великое множество.
Мама взяла Марину за руку:
– Мариночка, я хотела тебе сообщить, что мне необходимо уехать в Могилёв к родителям. Я на днях получила весточку от дедушки с бабушкой, прости, сразу тебе не сказала, не хотела волновать, но дедушка болен, и бабушке требуются помощь и поддержка.
Дедушка был намного старше бабушки, приближаясь годами к тревожной цифре восемьдесят, за порогом которой начиналась настоящая старость.
Марина сжала мамины пальцы:
– Мама, но как ты поедешь? Поезда почти не ходят. Кругом грабители и воры! Во вчерашней газете написали про новую банду налётчиков. Кроме того, я лично видела, как люди едут на крышах вагонов. Представляешь, облепят крышу, распластаются и едут, кто сидя, кто лёжа, с мешками, с тюками, с торбами, старики, женщины, дети. Ужасно и опасно! Тебе нельзя отправляться одной, мы поедем вместе!
– Нет, Марина, – мама отвечала категорично, тоном, не допускающим возражений, – ты должна остаться с мужем. А за меня не волнуйся. Я уже переговорила с Сергеем, он обещал навести справки и отправить меня с сопровождением. Оказывается, у него есть знакомые, которые в полной мере обеспечат мою безопасность. Как только я приеду в Могилёв, сразу же дам тебе знать, слава Богу, почта пока работает. – Мама погладила Марину по плечу: – Повезло тебе с мужем, а мне с зятем: во всём помогает, спокойный, воспитанный. Хотя, честно признаться, меня удивляет график его работы: то неделю сидит дома, то надолго исчезает, да ещё и по ночам. Я иногда думаю, что на самом деле он работает не в комитете по снабжению, а на секретной работе. Сама понимаешь какой. Такие богатые пайки выделяют особо ценным сотрудникам. Ты береги мужа, ему сейчас трудно. – Подняв голову, мама скользнула взглядом по верхушке дерева и вздохнула. – Ждёшь, ждёшь лета, а оно раз и пролетает, как листок с ладони. Не успеем оглянуться, а осень уже стоит на пороге и стучит в дверь. Даст Бог, дедушка поправится от хвори и осенью я вернусь. Но я оставляю тебя со спокойным сердцем – с Сергеем ты как за каменной стеной.
Осенью мама не вернулась из Могилёва. Чтобы получать паёк, она устроилась учительницей в школу, по мере возможности присылая весточки, наполненные заботой и любовью. Каждое мамино письмо Марина целовала и складывала в сафьяновую папку с бархатным переплётом, чтобы перечитывать, когда на душе становится особенно грустно и тягостно.
На Покров выпал первый снег, укрывая потемневший город белым оренбургским платком матушки-зимы. Редкие солнечные лучи живописно высвечивали серебром заиндевевшие стены домов, маскируя изморозью куски облупленной штукатурки. И всё же город оставался прекрасен, как царский бриллиант, случайно упавший в лужу, – стоит его достать, помыть, и все ахнут от восхищения перед гениальной работой мастера.
В те дни Марина честно пыталась устроиться на работу через биржу труда, причем не капризничала с выбором – какую бы должность предложили, на ту и пошла бы. Но во-первых, страна задыхалась от безработицы по причине закрытия заводов и фабрик, а во-вторых, Сергей был против, чтобы жена работала от зари до зари. Но всё-таки она нашла выход и стала на общественных началах преподавать на курсах ликвидации безграмотности для взрослых при Домовом комитете. Хмуря брови, Сергей несколько раз выказал своё недовольство, но Марина умела настоять на своём и вскоре получила нескольких великовозрастных учеников, гораздо старше себя самой. Бывшая гимназистка, она никогда не предполагала, что её ученики станут приходить на занятия, пропахшие табаком и сырой овчиной, неумело держать в руках карандаш и именовать её учи телкой. Особенно донимала шустрая старушка баба Глаша, чуть не ежеминутно переспрашивающая: «Ась? Повтори сызнова. Чтой-то я не смыслю».
Когда её маленький класс освоил азбуку, в город стали прибывать беженцы, которые тоже нуждались в помощи и поддержке. В то время она чувствовала себя очень полезной, отодвигая бытовые проблемы в сторону, как никому не нужный хлам.
«Сегодня в наш дом поселили голодающих из Поволжья, – записала она в своём дневнике. – Один мужчина, несколько женщин и детей. Молчаливые, с чёрными лицами, в лаптях и потрёпанной одежонке. На вопросы они отвечают очень скупо. У меня сложилось впечатление, что беженцы всего боятся. Лишь одна из женщин, самая молодая, спросила, где можно взять воду, и очень удивилась, когда я объяснила про водовоза.
По счастью, водовозы продолжают навещать дворы со своими бочками, иначе при неработающем водопроводе пришлось бы совсем худо. Я отнесла беженцам вареной картошки, кусок сала, сахар и папину одежду для мужчины. Уверена, папа был бы рад помочь ближним».
День за днём зима подкатывала к середине, не забывая присылать в Петроград посылки с метелями и снегопадами. По ночам луна повисала надо льдом Невы да ветер свистел в трубах, словно накликая на Петроград новые беды.
В канун Рождества Сергей притащил откуда-то небольшую ёлку, источавшую тонкий запах рождественской ночи, полной тайн и надежд. Марина достала коробку с игрушками, и в душе серебряным перезвоном колокольчиков запел будущий праздник.
– Икра? Неужели икра? Шампанское? Сливочное масло! Серёжа, ты волшебник! – на столе одно за другим появлялись давно не виданные яства, немыслимые в голодном городе.
Хитро прищурившись, Сергей приоткрыл тёмно-синюю бархатную коробочку, прятавшую маленькую брошь, размером со спичку:
– А это тебе на Рождество!
Марина залюбовалась золотым стручком с тремя жемчужными горошинками.
– Какая прелесть!
– Ты у меня прелесть! – Он поцеловал её в губы и протянул полотняный мешочек с вышитой в уголке рыбкой. – Это сушёные яблоки, сослуживец угостил. Знаешь, я в детстве обожал грызть сушёные яблоки. Бывало, заберусь в кладовую, открою мешок и таскаю дольку за долькой, сладко, вкусно, хрустко. Бабушка в Великий пост схватится варить кашу с яблоками, а там уже пусто.
– Серёжа, но откуда?
Муж беспечно махнул рукой:
– Нарком приказал выдать усиленный паёк семейным сотрудникам. А я очень даже семейный, ведь правда?
До краёв наполненная любовью к мужу, вместо ответа она уткнулась лицом ему в грудь.
* * *
«А ведь я её где-то уже видела», – настойчивая мысль пробивалась сквозь утренний сон, мешая заснуть снова, хотя сонное дыхание Сергея навевало дремоту. Напольные часы в футляре мерно отсчитывали минуты до рассвета, когда тонкая полоска зари превратит ночное небо в дрожащее серое марево. Запах ёлки наполнял комнату лесной свежестью волшебного Рождества. Марина подумала, что часто самые обыденные мгновения имеют свойство превращаться в воспоминания, в которые обязательно захочется вернуться снова, главное, запомнить всё до мелочей, включая звуки и запахи.
«Где-то я её видела?»
Прижавшись щекой к тёплой спине мужа, она зажмурила глаза, но они упрямо открылись сами и уставились в потолок, словно пытаясь отыскать начертанные на побелке слова подсказки. Что-то такое очень близкое, тёплое, почти родное, связанное со звуками фортепьяно, танцами, духами в хрустальном флаконе и завитыми по последней моде локонами.
Отбросив одеяло, Марина выскользнула из постели и на цыпочках подошла к комоду, на котором лежал футляр с брошью. Чтобы не разбудить Сергея, она не стала зажигать лампу, а в полной темноте раскрыла коробочку и на ощупь потрогала украшение. Три жемчужинки прохладно скользнули по кончику указательного пальца. Где-то видела… И вдруг будто свечи на ёлке вспыхнули. Точно! Вспомнились именины одноклассницы Ляли Разгуляевой и зелёное шёлковое платье, застёгнутое у ворота на изящную золотую брошь.
«Видишь три жемчужинки? – Лялин мизинчик легким касанием пробежался по жемчужинкам. – Самая крупная папа, потом мама, и маленькая – я. Мама выдумала, а папа заказал ювелиру специально на моё шестнадцатилетие. Тебе нравится?»
Марина искренне восхитилась:
«Очаровательно!»
Ляля тряхнула головой с пышным бантом в волосах и таинственно понизила голос:
«Я доверю тебе секрет, что меня скоро просватают, и сразу после гимназии я пойду под венец. Но кто жених – не скажу, чтоб не сглазить!»
Среди подружек Ляля слыла известной болтушкой, поэтому новости про жениха Марина не поверила. Но брошь на платье Ляли совершенно точно была эта!
Марина зажала футляр с брошью в кулаке, нисколько не удивлённая извилистым путём, которым Лялино украшение оказалось в руках Серёжи. Нынче за продукты можно выменять всё что угодно и у кого угодно. Она улыбнулась, мысленно воображая восторг Ляли, когда она вернёт ей подарок. Серёжа поймёт. Но ему она расскажет потом, после свидания с Лялей.
Ляля жила в доходном доме неподалёку от Львиного мостика, откуда из окон открывался обзор на изгиб Екатерининского канала[3 - В 1923 году Екатерининской канал был переименован в канал Грибоедова.], зажатого в толще каменного русла.
С подругой Марина не виделась больше года, наскоро встретившись на улице в дни Октябрьского переворота. В городе стреляли, мимо них куда-то бежала толпа рабочих. Промчались несколько казаков с шашками наголо. Ляля поцеловала её в щёку и крепко пожала руку:
– Увидимся позже, когда всё успокоится. Сейчас опасно ходить по улицам.
Опасность длилась целую вечность и не собиралась заканчиваться. Потом появился Сергей, замужество, отъезд мамы, преподавание в ликбезе…
Тяжёлая дверь парадной дома, где жила Ляля, открылась с трудом, и Марине пришлось навалиться на неё всем телом. Скрипучие петли нехотя поддались, впуская её на насквозь промороженную лестницу с обледеневшими ступенями. Мозаичный пол в подъезде покрывала корка грязного снега, а лакированные перила с трудом держались на нескольких уцелевших балясинах, остальные, видимо, выломали на дрова. Будучи гимназисткой, Марина однажды набралась храбрости и скатилась с перил, угодив прямо в объятия господина с верхнего этажа. Сконфузившись до слёз, она долго лепетала извинения, а потом так же до слёз хохотала, вспоминая растерянный вид своего спасителя и его протяжное: «О-у-у-у-у», когда она угодила головой ему в плечо.
Чтобы подняться на третий этаж, приходилось накрепко вцепляться в шаткие перила. И всё же, судя по тёмным следам на ступенях, в подъезде теплилась жизнь. На глухой треск механического звонка дверь приоткрылась на щёлку, и знакомый голос Ляли тихо спросил:
– Кто пришёл?
– Ляля, это я, Марина!
– Мариша! – Ей показалось, что на губах Ляли мимолётно вспорхнула тень озорной улыбки и тут же потухла свечным огарком. – Проходи в мою комнату, мы с мамой топим только там.
– А где Леонид Францевич? – не удержалась от вопроса Марина, немедленно выругав себя за бестактность.
Ляля повела плечом:
– Папа ушёл добровольцем в Белую гвардию, мы не имеем о нём известий.
В закутанной до бровей кукле-неваляшке прежняя Ляля узнавалась с трудом. Она двигалась как старушка, шаркая ногами по полу. В прихожей стояли какие-то тюки и связки книг. Шнур телефонного аппарата на стене был оборван и болтался из стороны в сторону.
– Мы с мамой приготовили вещи для обмена, но книги никто не покупает, – объяснила Ляля. – Крестьяне говорят, что бумага годится только на растопку, а букинистам самим нечего есть. Вот, собрали папины вещи, может быть их удастся обменять на продукты. Мама сейчас понесла на рынок папины охотничьи сапоги, говорят, их хорошо берут деревенские.
От щемящей безысходности в голосе Ляли щемило сердце, и личико у неё стало худенькое, совсем прозрачное. Марине стало стыдно за свои розовые щёки, за весёлый вид, за то, что она хорошо питается и любима мужем. И почему радостью делиться труднее, чем горем? Наверное потому, что радость похожа на росу, которая блеснёт на рассвете и испарится под лучами солнца, а горе – это топкая лужа со скользким дном, а когда из неё выберешься, то долго придётся отскребать с себя засохшую корку.
Она порадовалась, что сообразила прихватить с собой мешочек с сушёными яблоками, Ляля с мамой могут опустить дольки в кипяток и получить почти чай с тонким ароматом лета. Мысленно Марина дала себе слово почаще навещать Лялю и делиться продуктами. Она улыбнулась, представляя, как Серёжа погладит её по голове и скажет: «Добрая моя девочка, за всех-то у тебя душа болит».
Вслед за Лялей Марина вошла в комнату, где почётное место занимала печка-буржуйка из ржавой бочки. Лялина кровать под ситцевым пологом откочевала к стене, а кресло из гостиной переместилось вплотную к окну. В углу белым изразцовым айсбергом застыл камин, который не топили по причине прожорливости.
Ляля приложила ладонь к медном боку чайника на буржуйке.
– Мы с мамой теперь спим на кровати вдвоём, так теплее, – она размотала платок и поёжилась, – всё время мёрзну. Мне кажется, что я до конца жизни не согреюсь. Дрова продают чуть не на вес золота, а жечь книги рука не поднимается. Приходится растапливать печку старыми журналами, благо их накопилось порядочно. Ещё я сожгла свои гимназические тетради по математике и правописанию. Помнишь, как я ненавидела эти предметы? Не понимали мы своего счастья! Всё ждали чего-то, мечтали о богатстве и знатных женихах, а надо было просто благодарить Бога за имеющееся, начиная с кружки молока и заканчивая охапкой дров для камина.
– Кстати о богатстве, – оживилась Марина. – Вы продавали свои украшения на рынке?
– Нет, – Ляля помотала головой, – не продавали. – Она села на пуфик, чтобы быть поближе к печурке, и придвинула Марине другой. – Точнее – продавали, но успели сбыть только одну вещицу. Поменяли на ведро картошки.
– Ну так вот! – торжественно сказала Марина, едва сдерживая радость в голосе. – У меня есть для тебя подарок на Рождество! А ну-ка, взгляни! Это то, что вы продали!
Ляля открывала футляр медленно-медленно, словно боясь раздавить. В свете из окна тускло блеснул перламутр жемчужин в обрамлении червонного золота. Марина замерла от желания увидеть радость подруги. Ляля подняла на неё глаза:
– Знаешь, мама поменяла на картошку не мою брошь, а своё ожерелье с гранатами. Крестьянке понравились красные камушки. Мы успели поменять только ожерелье, потому что всё остальное унесли бандиты.
– Какие бандиты? Революционные? – не поняла Марина. – У вас конфисковали имущество?
– Да нет, что ты, – Ляля покачала головой, – к нам новая власть пока не заглядывала. Нас ограбила шайка разбойников. Самых настоящих, подлых и мерзких. Вломились в квартиру, заперли нас с мамой в ванной и унесли всё ценное. – Она горько усмехнулась. – Взяли лишь драгоценности и, не поверишь, мешочек с сушёными яблоками. Там на уголке была вышита рыбка. Я её вышила на уроке рукоделия в младших классах. Бандитов видела мельком, но главаря запомнила: высокий, с красивыми глазами, и звали его странно: «Шапито». Я слышала, как один из бандитов его так назвал.
Шапито! Так Марина иногда шутливо называла своего Сергея – высокого, гибкого, быстроглазого, любителя цирка и фокусов.
Она внезапно поняла, что потеряла слух. Губы Ляли шевелились, а она ничего не слышала, кроме нарастающего звона в ушах. Звон заполнял собой всю голову, давил на виски, на глаза, на уши.
Всё же непослушными пальцами Марина ухитрилась достать из муфты мешочек с сушёными яблоками и протянуть Ляле. Ей показалось, что вышитая на уголке красная рыбка плеснула хвостом. Вместе с рыбкой покачнулась печка-буржуйка и поплыло по волнам кресло в углу комнаты. Чтобы не упасть, Марина схватилась за угол комода и впилась глазами в царапину на столешнице. Царапина прочерчивала лак наискось от резьбы и оказалась единственным неподвижным объектом в вертящейся комнате. Сгустившийся в комнате воздух не давал свободно вздохнуть, заполняя лёгкие тяжёлыми булыжниками. Несколько раз она открывала и закрывала рот, как рыба, выброшенная ураганом на берег, а потом кинулась прочь, ударяясь о косяки и припадая на ноги.
На подходе к дому Марина опомнилась и бессильно прислонилась спиной к стене. Холодный ветер трепал волосы непокрытой головы, затекая в расстёгнутый ворот. Не хватало сил застегнуть пальто и накинуть платок, да и озябшие пальцы не гнулись. Скользнув взглядом по ледяным рукам, она обнаружила, что где-то потеряла свою меховую муфту. И пусть: когда рушится мир, такая потеря не имеет значения.
* * *
По белому снегу тёмными венами бежали натоптанные пешеходами тропки. От стволов деревьев на тропки падали косые тени, расчерчивая тротуар на неровные квадраты.
Женщина на перекрёстке тянула детские саночки с ломберным столиком ножками вверх. Быстрым шагом мимо прошли два красноармейца в долгополых шинелях. Худенькая девочка совком для муки набирала в ведёрко чистый снег, чтобы не покупать воду. Издалека казалось, что в ведёрке не снег, а сахар. Марина вдруг вспомнила, что на днях Сергей принёс полфунта пилёного сахара, и ощутила прилив тошноты. Чтобы прийти в себя, она зачерпнула горстку снега и бросила себе в лицо, отирая холодом лоб и щёки. На противоположной стороне улицы она заметила священника в чёрной рясе из-под пальто и бросилась к нему в ослеплении последней надежды:
– Батюшка, батюшка! – Протянутые для благословения руки тряслись и не складывались в ковшик. Она вцепилась в его рукав, не замечая, что прохожие смотрят на неё с удивлением. – Батюшка, помогите! Скажите, что всё будет хорошо!
Глаза пожилого батюшки глянули на неё с состраданием. Наверное, в последнее время ему часто приходилось утешать людей в безнадёжности.
