скачать книгу бесплатно
Марья улыбнулась.
– У вас, наверное, характер мягкий.
С колокольни донесся легкий, ажурный звон.
– Как вы? Верующая? – дотерев очки и перестав щуриться, спросил Георгий.
Марья посмотрела на него. Он выглядел немного странно. Босой, в обрезанных по колено джинсах и рубашке навыпуск. Да еще бритый наголо.
– Да так, без фанатизма. А вы? Грехи замаливать приехали? – без тени улыбки спросила Марья.
Георгий пожал плечами.
– Да. Христианство – очень удобная вера. Можно грешить всю жизнь, а потом однажды приехать в монастырь и стать хорошим. То есть… грехи тебе отпустят, это совершенно точно. Другое дело, хватит ли у тебя самого разумения понять, что ты прощен. Люди – наглые существа. Они порою приписывают себе какие-то качества, которые невозможно ниоткуда получить. С ними можно лишь родиться.
Марья, качнувшись на пятках, заложила руки за спину.
– А хлеб сегодня будут продавать? – спросила она.
– О, хлеб… – спохватился Георгий. – Я напою лошадку и провожу вас. Хотите?
Марья вошла в магазин. Георгий зашел с нею.
Магазин, построенный после войны из разрушенной прибрежной часовенки, имел одно помещение, разгороженное на задний и передний «приделы», как в храме, и торговали тут теперь не как в обычном сельпо, а как в монастырской лавке: медом, настойками, хлебом, вареным сыром, кислым молоком в красивых высоких бутылках зеленого стекла, пряниками с изображением монастыря… Целый угол был отведен под несъедобные товары типа сувенирных кружек, тарелок, православных календарей на любой вкус и убогого текстиля китайского производства: платков и юбок с дикими, не монастырскими принтами.
– Света, посоветуй девушке, какой у нас хлебушек самый вкусный, – сказал Георгий продавщице.
Света, уже отложившая амбарную книгу и сидящая над судоку, махнула головой в косынке.
– Ты сам печешь, ты и советуй. Кому, как не тебе, лучше знать-то?
– А я люблю весь свой хлеб. Но вот ковриги с изюмом – больше всех. Вы же Палладии берете? Ей иногда наш пономарь Савва носит. Или я. Она ест только серый. Серафима любит сухарики мочить. А вы попробуйте вот – кукурузный с семечками…
Марья снова покраснела.
Но тут в магазинную прохладу ворвался молодой монашек с еле заметными усиками.
– Георгий! Тебя игумен требует. Быстро, быстро! – задыхаясь, сказал он и уперся руками в свои колени. – Уф… в гору да с горы…
– Игумен? – Георгий помрачнел и растерялся. – Еще увидимся, Марья! Думаю, вам наш хлеб понравится… – И обратился к монаху: – Савва, давай ящики грузить и вместе поедем.
– Давай.
Савва и Георгий вышли из магазина на жару. Над монастырем все звонче, все причудливей гудели и позванивали колокола.
– Хороший мужик, – сказала Света, не отрываясь от судоку. – Выбрали чо, нет?
Марья, пробежавшись взглядом по полкам с хлебами, красиво завернутыми в пергамент с логотипами монастырской пекарни, кивнула.
6.
«Что-то в этом есть… И в ней что-то есть», – думал Георгий, поднимаясь в гору рядом с телегой, на которой, болтая ногами, сидел Савва и, задыхаясь, рассказывал о недавнем происшествии.
– И до нуля, брат, до нуля срезан! И там же погнил… Никак дня три лежал под росой, а там дождь – и все загублено.
– А вообще, кто сеял-то? Зачем?
– О! То разве наше дело? Я как-то спрашивал у отца Евлампия, так тот закидал руками: мол, не лезь, отец настоятель сам разберется! Землю, говорит, дали на время чужим. А что за чужие, в ум не возьму. Кто они могут быть? Кто угодно…
– А кто там в колокола разыгрывает вместо тебя?
– Это иеромонах. Так хорошо, так славно, а?
– Славно… – сказал Георгий, задумавшись.
До ворот монастыря они молчали, но когда, грохоча колесами, поехали под ворота, Савва спрыгнул и, коротко попрощавшись с Георгием, скрылся в дверях трапезной. Ему пора было читать за трапезой жития.
Настоятель разоблачался в ризнице после службы, и Георгий пошел сразу к нему.
Дьякон, бледный молодой человек с клочковатой бороденкой, беседовал с настоятелем, когда постучался Георгий, но почти сразу вышел. Настоятель, в одном подряснике, подвязанный пояском, принял пекаря наедине.
Его высокопреподобию настоятелю Ионе не исполнилось еще и пятидесяти. Вид у него был грозный из-за сросшихся бровей и орлиного носа да вечно спесиво изогнутого рта. Это отвращало от бесед с отцом настоятелем огромное количество мирских, желающих «попроситься на житье» в монастырь. Обычно он отсылал всех к иеромонаху Иллариону Бойкову, который видел людей насквозь, потому и дожил без единого седого волоса до девяноста пяти лет. Илларион скрепя сердце называл настоятеля «батюшка» и не очень любил за то, что, приехав из Питера, тот принялся начальствовать «столично и архиглавно».
Действительно, отец настоятель обладал некой деловой жилкой. Он вскоре устроил свечной заводик на правом берегу реки, а рядом построил пекарню и кафе для туристов-байдарочников с кемпингом для заезжих автомобилистов. Все это приносило монастырю приличный доход. Построили новый келейный дом, гостиницу для паломников на двадцать четыре комнатки и отдельную трапезную для них.
Полуразвалившаяся школа, заброшенный табор* (http://xn--80alhdjhdcxhy5hl.xn--p1ai/content/zmiy-ogneyaryy#sdfootnote1sym), на котором давно уже не ремонтировали сельхозтехнику, были обнесены забором и зафункционировали под началом неких «хозяев».
Марья этого еще не знала, зато Георгий уже видел арендатора Резо и его визави Аслана, которые бурно пререкались, стоя в центре перед магазином, и сердито хлопали дверцами внедорожников.
Но неужели они?
– Ты почему самоуправствуешь тут? – отвернувшись к оконцу и застегивая мягкую, из кашемировой шерсти рясу, гулко спросил отец настоятель. – Мне голову-то оторвут!
Георгий пожал плечами и глянул в угол, где было расставлено несколько мышеловок.
– Да я же не вред сделал…
– Для тебя не вред. Эх…
Настоятель вопросительно взглянул на потупившегося Георгия.
– Ты знаешь, что весь их урожай погубил? Весь! – и возвысил голос: – Они завтра приедут, а что я скажу?
– Скажите, что милиция-де дозналась.
– Да что ты! А милиция тут кто? Бушин, этот кривой участковый? Ты его хорошо знаешь, Георгий? А?
Настоятель тщательно расправил складки одежд.
– Знаешь ведь, житье наше тяжкое: девство, послушание и труд. А куда тебе дальше трудника с таким самомнением?
Георгий покраснел и взглянул на настоятеля.
– Простите меня великодушно, отче, но я терпеть злонамеренность не могу. Я же вижу, что совершается лихо! Я сам после войны был в такой удавке, что лучше бы сразу помереть.
– А что плохого совершается, скажи ты мне? То, что кто-то выкашивает чужой посев, – это разве не зло?
– Но это же мак!
– А булки с чем?
– Я вас умоляю, какие булки!
– Ты как со мной разговариваешь, Георгий! – громогласно крикнул настоятель, так что казалось, его услышали на улице. – Ты где? Ты у меня не смей! Если отобьюсь, то останешься: ты пекарь годный, что и говорить. А если нет – то вылетишь отсюда. Вскорости причем. Иди.
– Благословите… – склонился Георгий.
Настоятель перекрестил его размашисто и рассеянно и чуть было снова не разругался.
– Я скажу, что приезжала милиция из района, – сказал он, сдержавшись, – и скосила. А если Аслан у тебя про солому спросит… Говори, что перетаскал кто-то ночью.
– А Савва сказал, что после дождя солома погнила… – подсказал Георгий.
– Нет. Кто-то с края солому перепер. Там еще хватит на все про все. Может, Резо из табора… Ну, иди, иди с Богом!
Георгий отступил назад и вышел прочь, выдохнув.
Настоятель покачал головой, огладил широкую, как лезвие топора, черную бороду и перекрестился на крест колокольни, хорошо видный из окошка.
– Ну, а истинно – бесовское дело. И зачем связывался? Хорошо, Георгий спас, – сказал он тихо.
7.
Вечером Георгий пошел к бабке Палладии и старухе Серафиме с сумкой хлеба. Было у него немного времени: он сделал всю работу наперед, чтобы отпустили на час-полтора. Отец Евлампий, эконом, ценил его за исполнительность, неутомимость и силу, а также за неизменную покладистость.
Согласно обычному порядку, Георгий должен был вскоре стать послушником, а после принять постриг. Но ему, погруженному в раздумье над собственной жизнью, все еще мерещился выбор.
Он за то время, что провел в монастыре, уже привык к постоянным прихожанам из райцентра, к бесконечным отпеваниям здешних обитателей, к бабкам-ведьмам на белокаменной паперти по праздникам. Наблюдал, как вымирают деревни, запустошивается пашня, как приходят новые хозяева, и роют, и копают, и достают со дна земли и воды все, что пожелают, а то, чего природа не в силах создать, – создают вопреки и во вред этой природе. Кругом враги, думалось ему, и он вел себя внимательно и сдержанно. А дисциплины в наблюдениях позволяла добиться монастырская жизнь с ее ранними подъемами, трудами и молитвами.
С братией – с тридцатью монахами, двумя старцами и начальством – он дружил, безропотно выполняя все поручения и работу. Вставал в полпятого утра, чтобы к шести булки уже были посажены Саввой в печь, огромную, как пасть кашалота: отец настоятель увидал такую на заморском сайте в Интернете, перерисовал чертежи и вызвал из города мастеровитого печника.
Георгий шел по тропинке вниз, к селу, любуясь панорамой. Стоящие в два ряда дома, озеро, совершенно круглое, чуть с краю села, рядом с заключенным за забор табором, вдали обширный луг, а на горизонте – словно море, дышащее белым паром, и совсем мелкие, как хвойные иголочки, воткнутые в бахромчатый край леса, трубы большого города. Там, кажется, конец земли.
Лето короткое, мощное, густое. Цветы и травы тяжелые и пахучие. Солнце будто тянется, задерживаясь в меду закатных красок, и не может убраться на покой. За ним хвост, как от круто падающей кометы. Хвост аделаидовый* (http://xn--80alhdjhdcxhy5hl.xn--p1ai/content/zmiy-ogneyaryy#sdfootnote2sym), малиновый, желтушный, облачно-сиреневатый.
Георгий перебежал клади. Идя мимо «табора» бывшей колхозной станции по ремонту тракторов и прочих сельхозмашин, послушал какой-то нарастающе-конвульсивный гул непонятных механизмов и повернул к дому Палладии.
По двору ходила Марионилла, помыкивая и рассыпая немногочисленным курочкам черные сухари, пережженные в печке. Увидав Георгия, она демонстративно отвернулась, показав торчащие под тонким платьем лопатки немного искривленной юношеским сколиозом спины. Собака Чамба, рыжая и беспокойная, подбежала к Георгию и стала лапиться, захватывая его колени и вертя головой. Марионилла, увидев Георгия некрасиво натужно улыбнулась и замерла с зацапанной алюминиевой мисочкой в руке, просверливая его взглядом.
Георгий глянул в ответ и отвёл глаза, почувствовав внутренний негатив от Мариониллы. Правильно говорят, что немые говорят глазами.
– Чамба, хорошая девочка… На тебе хлебца… – сказал Георгий, улыбнувшись, и достал из кармана брюк кусочек сухой краюшки. – А хозяйки твои где?
Он прошел в сени, тукнул дверями у мостка, чтобы услышали.
– Хозяюшки! Деушки, баушки! Я вам хлебушка принес.
Его встретила Серафима с обычным равнодушно застывшим лицом, но с искрой радости в молодых и лукавых глазах. Палладия спала на своей высокой кровати, отвернувшись к стенке. Ее заботливо укрывала Марья, одетая в цветной хлопковый свитер и джинсы, слишком короткие у щиколоток.
– Матушка, я вам принес хлебушка и еще хотел вас попросить… – Георгий замер, втянув воздух. – А самовар ставили?
– Ставили! – сказала Серафима. – Но ужжо выпили. У Палладии опяць голова болит, вот поляцили, положили.
Марья, смутившись, протянула Георгию руку. Тот взял ее за сухую ладошку и отпустил, почувствовав тепло.
– Ну, пускай спит. Тогда вот хлебушек, а я вашу гостью прогуляю с полчасика, – сказал Георгий, заторопившись и отчего-то зашмыгав носом. – Хорошо?
Марья, улыбнувшись Серафиме, обула мокасины и легко выскочила на крыльцо. Марионилла прошла ей навстречу тяжело и шумно, как груженая баржа, задела костлявым бедром Георгия и скрылась в своей комнатушке за занавеской.
– Ой… Сегодня она что-то совсем не в духе! – сказал Георгий настороженно. – Так пойдемте?
Марья кивнула.
– Только ненадолго. А то я травками чайными надышалась и, думаю, засну скоро.
Они медленно пошли по улице, разговаривая неторопливо и легко. Поговорили о политике, о погоде, о красоте здешних мест. Скоро наедут дачники, туристы, паломники. Скоро жизнь вернется сюда.
– Не понимаю, почему тут никого не осталось? – удивленно спросила Марья Георгия. – А вы не знаете? И какими судьбами вы тут, если не секрет?
Вечер уже забрал голоса у птиц. Над пустыми дворами висело закатное томление, и комары с жужжанием отшатывались от рябиновых веток, которыми Георгий снабдил и Марью, и себя для более спокойной прогулки.
– Знаете… А можно я на «ты» перейду? – спросил он, погладив бритую голову и поправив очки.
– Можно, чего уж там…
– Только хотел сперва спросить, что вы за чай пили, – и Георгий искоса глянул на Марью.
Марья чистосердечно ответила, что Марионилла поит Палладию каким-то особым чаем, от головы. Серафима сказала, что Марионилла как раз и приехала из города, чтобы лечить сказительницу всякими снадобьями и травками.
– Может, она ведьма какая-нибудь? – засмеялась Марья и сморщила нос, став совсем молодой и озорной. – Или вы в колдовство не верите? Мне что-то про змея огненного рассказывали… Вы не видали тут змеев?
Георгий с сожалением покачал головой.
– Ох, мне, как Георгию, пришлось бы с ним бороться! Но нет, не видел. А все-таки, чай… Пригласите меня как-нибудь, когда она будет ей голову лечить.
– А что? Что-то не так? – обеспокоилась Марья.
– Да нет…
