скачать книгу бесплатно
– Нормально!
– Прохладно становится!
– Сергей! – крикнул звеньевой.– У тебя ещё наряд! Так что добивай этот участок и иди к нам на помощь, воду надо выгнать.
В лаве обычно было жарко. Мужики потели, забивая на то, что пот из -под касок лил на глаза, но теперь откуда то, словно морской бриз, потянуло влажным холодом. В забое стало тяжело дышать, как будто порода сдавливала со всех сторон с невиданной силой. Сергей выключил телефон, вытащил наушники из ушей и заглушил машину. Он спрыгнул на уложенные штабелем швеллера, и хотел было сойти на почву, но оказался не на полу, а в воде по колено.
Капли воды, падающие с кровли, плюхались вниз, словно камушки, и всё чаще и чаще ударяли, нарастающим ритмом поднимая назойливую, тревожную музыку. Да, и вчера все промокли. Мужики примёрзли в струях сквозняка и человек семь с соплями и кашлем… В мойке вода из душа чуть тёплая. Полуживая. Позавчера начальство уже не спускалось. Только горный мастер ходил с озабоченным лицом. Проходчиков завернули. Теперь только добыча идёт.
– Не умеют они работать. Какая техника безопасности! Какая может быть у нас техника безопасности! – сказал Сергей, разводя коленями воду с жирными кусками угля, вывалившегося из – под крепи.– Где все? Куда провалились?
В выработке было тихо. Издалека доносилось еле слышное гудение дизеля, подъехавшего за сменой.
Сергей пошёл вперёд, то и дело отплёвываясь от грязной воды, падающей и текущей сверху. Ему стало не по себе. Он дошёл до ленты и заскочил на неё, удивившись, что ещё немного и лента утопнет.
Сейчас они вели добычу прямо под тайжинским горизонтом. Вон там, высоко, как облака над землёй в дождь, теперь смесь породы, угля и подземного моря всей тяжестью, через трёхсотметровый слой сочатся сюда.
Сергей шёл вперёд под мигающим светом коротящих лампочек. Ощупал самоспасатель, думая, поможет ли, если что? Впереди участок водоотлива. Насос молчит. Разговоры мужиков.
Вдруг, глубоко вверху, что- то сдавленно хряснуло, и за этим гулким, нутряным звуком, послышался удар и лампочки под потолком заходили ходуном.
– Горный удар… Пласты садятся.– успокоил Сергей сам себя.
За поворотом выработки слышны знакомые матерки звеньевого и грозовцев. Они идут сюда с водоотлива, шумно расталкивая загустевшую воду сапогами.
– Серый! Серый! Слыхал, как бахнуло? – спросил звеньевой, даже с какой- то идиотской радостью.
– Слыхал! – ответил Сергей и улыбнулся, блеснув зубами с чёрного, как сковородка, лица.– Бахнуло и что? Поднимаемся?
– Да, дизель ушёл. Пешком пойдём.– укоризненно произнёс звеньевой и плюнул пылью.
– Да что там… в первый раз? У меня вот сегодня Прохоровка, вот что! Танк уже, как конь ржёт, я прямо здесь его слышу.
– Ага? – звеньевой хлопнул Сергея по плечу.– Ты бы уже, что ли, взрослел… Какие игрушки- то?
– Такие как я не взрослеют.– гордо сказал Сергей.– Что, разве нас мало таких? Пришибленных?
– Да что с тобой говорить, с дубом…
Сергей снова улыбнулся.
Повскакивали на ленту и пошли вперёд, по наклонной, к выходу. Лента стояла.
– А чего лента стоит? Почему не едет? – спросил Антона один из рабочих.
– Да хер её знает, чего она стоит.
– Может, там авария какая? – подумал Сергей.
Если бы он не был уверен в том, что будет приходить с работы всегда живым и здоровым, он бы не полез в шахту. Никогда бы не полез. Но в душе всегда ворочалось сомнение. И порой ему казалось, что здесь конец всему. И не надо искать других концов, другой судьбы. Вот есть люди, что ищут себя, а есть, которые уже наши. И не сдвинутся им теперь. Пока он ходит сюда, он жив и выйдет. А если уж не выйдет, то о чём тоже грустить? Все конечны.
Шесть человек в звене. Седьмой звеньевой. Что бояться с такими? Двое поотстали. Сергей шёл по ленте, когда свод снова свело в судороге удара и он громыхнул сразу вокруг. Сергей дрогнул на этот раз.
– Пласты садятся.– сказал звеньевой и потянул руку к поясу.
– А где Водяной с Решетовым? – спросил Сергей.
– Сзади пёхают.
Вода неожиданно плюхнула под лентой и напёрла.
– Что, надо наверх звонить! – вскрикнул Сергей и почувствовал омерзительный холод вдоль позвоночника.– Вадик, Антон, давайте звонить и бежать. По ходу там что-то бахнуло.
Звеньевой, вытерев круглый нос, зло рявкнул на Сергея.
– Чего! Чего там! Бахнуло? Да и что?
Вода зажурчала под лентой и перехлестнула её.
– Парни! Бегите! – крикнул огромный, как шкаф, Вадик и побежал по ленте.
Поток шёл из глубины выработки. Он нарос, отяжелел влекомыми в своих недрах камнями, кусками опалубки, углём, выбитыми стойками и мчался следом. Проплыл захлебнувшийся Решетов, за ним Водяной, вытянув руки вдоль спины. Сергей обмер и побежал следом за звеньевым, доставая на бегу самоспасатель.
Но впереди тяжело осел свод, прямо на ленту, в нескольких шагах от Сергея, в глазах которого пробежала вся его жизнь и почему- то Танюшка, стоящая на кухне в коротком, бесстыдном халатишке, с мобильником в руке.
…
Танюшка нервничала. Она не могла включить компьютер.
– Ну, блин, дебильный бук! Включайся, а?
Она таращилась на потухший экран. Клацала мышкой. Решилась на последнее. Вытащить батарею. Нет… а вдруг Серёгина игра потеряется… Он тогда её пришибёт.
Танюшка набрала подругу.
– Оль… привет. Скажи Марику, пусть придёт с компом моим разберётся. Он глюканул. Да я не знаю! Чего ударило? В лаве? Твой пошёл на работу? Нет? Зачем спасатели?
Танюшка положила трубку и задрожала.
За окном лил дождь, на глазах превращаясь в колючую, каменную соль.
Тараканы
Неожиданно для меня лето в Сибири началось с жара и зноя. Дома же царила прохлада, толстые стены не пропускали жару, но как только я выходила на улицу, мне становилось дурно. Я накрывала голову, чем попало, и пряталась в тень. Тень, к сожалению, оставалась только у подъезда, от которого убийственно несло котами, прайдом, стадом котов, постоянно кочующих из окна бабы Тони – во двор.
Палисадов, как в Москве, тут не делали нигде, поэтому трава под домом была закатана в асфальт, коты плодились адски и вся эта армия, как волна, ходила туда и обратно в подвал и в бабкину форточку. Но не одни коты мучили нас, но и тараканы, которые вскоре пришли от неё. И не просто пришли…
Бабка Тоня, видите ли, злая на местного" смотрящего» пса Колька и его, в принципе, небольшую и весьма приличную во всех отношениях стаю, вызвала очистку, предварительно спрятав своих котов.
С Кольком я дружила. Он ходил за мной зимой, когда я выбегала из подъезда в одной футболке и звала его через пургу, он обваливался на меня, вместе со снегом, кидался лапами, фыркая и весело лая.
Я напрасно звала Колька с его подругами. Никто не прибегал, не махал хвостом – колечком, не тёрся белым седым подбородком о мою раскрытую ладонь.
Колёк исчез и все знали, что его увезли… и все грустили о нём, втихаря, но никто не сказал, ведь это была сущая мелочь. Собака пропала, да и ладно.
Наконец, увидев, что я расстраиваюсь, Славка на мои вздохи, что Колька давно не видно, наврал, что его кто – то забрал к себе, дачу охранять.
Но это было не так и сама бабка Тоня мне вскоре призналась… Наверное, её замучили выносимые мною кости для уже несуществующего Колька у подъезда, которыми давились её кошки и вороны, растаскивающие их по пыльному двору.
– Да его пристрелили. Или на мыло сдали! Хватит орать под окнами, – как- то выпалила бабка, проходя мимо, – если б не я, он бы всех моих котяток передавил…
Я постояла ещё во дворе, борясь с онемением ног, потом, увидев, что баба Тоня гребёт со своей матерчатой синей авоськой в магазин, подумала, что если бы гнев убивал, я бы заколебалась закапывать трупы…
Слёзы мои лились снова и снова… И вовсе не от горя, а от ощущения собственной слабости, собственного ничтожества перед этим западно – сибирским жестоким миром, в котором все… или почти все такие чёрствые.
Поэтому, когда говорят, что москвичи уроды, я про себя смеюсь и помалкиваю. Ходят слухи, что сибиряки душевные, открытые люди… Что? Где? Какие люди?
Их, чёрт побери, меньше, чем вишенок на торте… Как, впрочем, в любой губернии нашей родины.
Через неделю баба Тоня пропала, словно куда- то уехала. Стало необыкновенно тихо.
На форточке бабы Тони всегда сидел кот, теперь форточка была закрыта. Кот метался по окну. Другие кошки тоже пытались попасть за окошко – но им никто не открывал.
Прошло три дня и я уже стала выходить по ночам на лестничную клетку, прикладывала ухо к бабкиной двери и слушала… Ничего… Мёртвая тишина.
Уйти она не могла, родственников у неё не было.
Славка работал в ночь, поэтому, как- то перед очередной его сменой, я, заметив на кухне днём толпу тараканов, растолкала его.
– Миленький… прости великодушно свою взбалмошную жену, но… у нас нашествие тараканов.
Славка, посапывая, перевернулся.
– Я куплю ловушки, милая.
– Миленький… ты не понял. Тараканы не ходили к нам раньше. Они голодные. Их наполеоновский обоз.
– Ты расскажи мне ещё про голодных тараканов…
– Надо выломать дверь.
Славка открыл глаза и сел.
– Ну, ёперный театр имени Ленинского Комсомола… Что за премьера… на этот раз идёт?
Я, смущённо присела на край матраса.
– Бабка Тоня уже три дня не выходит из квартиры.
– Наверное, её просто нет…
– Там её кот в окне застрял.
– Слушай, женщина… Ты чего хочешь, говори сразу…
Через пять минут, когда дверь бабы Тони слетела с петель, выбежали из всех квартир все соседи. Они лезли из своих нор, чтобы устроить нам скандал. Славка вошёл в бабкину квартиру, из которой на нас упал запах, упал, как дверь. Прошёл по комнатам, заглянул в ванную, вышел, зажимая нос и втолкнул меня домой.
– Чего? Померла? – спросила я с интересом.
– Вызывай, короче… всех. Она живая. Но тебе туда не надо.
Через некоторое время сбежалась уйма народу… И я высунулась из-за двери, глядя, как выносят на носилках голубовато – серую бабу Тоню. Люди с любопытством обсуждали увиденное. Одни возмущались, что мы сломали дверь, другие, что шумим и спать мешаем. Никто не поинтересовался, почему пропала бабушка, как она могла пролежать в ванной столько дней и никто кроме нас не кинулся.
Меня это возмутило и я высказалась в толпу народа.
– Я жалею, что умер Гоголь. Потому что, если бы он был жив, ему нужно было ехать сюда.
Сосед, подросток с голым торсом и короткой шеей, вечно слушающий рэп на всю улицу, заржал.
– Чо ему делать тут?
– Писать продолжение «Мёртвых душ». Пиши – не хочу!
Конечно, никто меня не понял, и я ушла собирать мужа на работу и заворачивать ему забутовку.
Оказывается, баба Тоня всё это время пролежала в ванной, где упала, принимая душ, и не смогла встать. Её увезли и она, вскоре, умерла в больнице. От неё пришли тараканы, потом мыши, с которыми я боролась месяца два… Потом нашлась бабкина троюродная сестра, сделала ремонт в квартире и выветривала вонючее жилище покойной около лдвух месяцев. Коты рассосались, в квартиру заехали новокузнецкие ребята с ребёнком и жизнь снова встала на вечные рельсы.
Но мне казалось, что бабка получила за Колька, не иначе. Должна же быть хоть какая-то высшая справедливость!
Семистрельная
Мы семейно любили экзистенциальные темы. Призраки, ходящие по квартире и стучащие « бамбушками», летающие вещи, могильная землица в серванте, след от пропавшей монашки на полу, заботливо укрытый чехословацким паласом… Матушка моя обожала нагонять жуть и сама страшно её боялась. А я привыкла с детства. Моя мощная бабка, наследница коломенских старообрядцев, ещё пятилетней водила меня на похороны.
Хотя похороны и поминки были постоянным явлением моего чуть ли не молочного детства, я помню только одни, на Рогожской заставе, как мы собрались тогда с незнакомыми старухами в единоверческой церкви, где меня крестили грудным младенцем. Это был восемьдесят четвертый год, я была страшно молода, а бабульки вокруг просто собрание мумий. Я помню настоящую поминальную кутью из разопревшей полбы с медом и черными надутыми изюминками. Помню, как сухие локти старух в самошитых тяжёлых, мшистых платьях с запахом, задевали мою голову, покрытую платком.
– Покройся, озорница, – говорила строгая бабушка, когда я пыталась его снять с остриженной, скользкой головы.
Та мёртвая, единственная, влипла мне в память ещё и потому, что её звали, как меня. И сам храм, весёлый, нарядный, летний, с мельтешащими огоньками свечей, высоко стоящих над моей головой.
– Неужели можно быть такой жёлтой и сухой, и одновременно быть Катей? – думала я тогда, копаясь в мелких мыслях о вечном.
– Крестися, Катерина, Осподи, на лоб, Спаси, на пуп, Сохрани на правое плечо, Помилуй… на левое и добавь,,Мя,,
– А что это:,,мя,,?
– Меня, значит. Но ты говори:,,мя,,
Но вот это всё схлынуло. Время вытрясло шелуху и окалину, осталось только то, что было врезано намертво божьими резцами. Для чего? Для меня, для составления меня такой, какой я должна была стать.
