Сад брошенных женщин. Стихи, верлибры

психо

грачи орали в микрофон,и весенняя капель зеркально морщилась в лужах,и ворона с лицом голодного ребенкажаловалась на жизнь кустам остролистаи дворнику ефиму.а я искал любимуюв прозрачном лесу девушек,и каждая девушка вертелась каруселью,и щебетала на птичьем: «я здесь! я здесь!..»но лопалась застекленная ложь многоэтажек,акварельный весенний обман расплескался.не солнце светило, а лягушонокколыхался в запотевшей колбе со спиртом.золотистые блямбы играли в хлопки,береза стояла с пустым кульком в руке,как сумасшедшая пловчиха(или венера милосская, упакованная в полиэтилен).она невпопад смеялась грачами,но смех не взлетал высоко,отражался от мокрых деревьев и стен, от света и луж,как ангельский голос в соборе.и праправнучки снежинок с грацией ртутитекли по дорогам – по своим журчащим делам.хромированная венеция,заросший в блестящих трубках и раструбах Harley.не обращая внимания на хрупкий храм февраля,я не мог прийти в себя.последний снег лежал на затылке,как обедненный – нет – как нищий уран.весна – день открытых дверей,перерезанных вен и рек трамвайными проводами.нашествие фальшивых алмазов, ре-диезов.румяная печать снегирей разломана.вот так в феврале береза надела мамино платье,и подол ветвей волочился по мокрой земле.

ИНОПЛАНЕТЯНИН

в окне сверкали огни новогодней ели —точно там стоял толстый треугольный инопланетянинв игольчато-зеленом одеянии, украшенный нелепымиожерельями, стразами. да-да,такой неповоротливый гостьс другой планеты, и я подумал: а Господьправильно делает, что не показывается нам на глаза,иначе мы бы его задолбали вопросами.упростили (проще некуда), и вот он неповоротливый,уязвимо-счастливый накормлен кашей«славься» до пупа.нет, боги должны оставаться незаметными —невидимки во время дождя —вытягивать нас, как тепло из щелей дома,как печной дым – только вверх или в сторону,а там дальше – лес настоящий: ели высокие и мрачные,великаны, не кастрированные цивилизацией…и я даже не знаю, кто мне симпатичней —деревья-волки или деревья-собаки.боги, которые признали отцовство или те,что даже не обернулись. только однаждына прощанье взглянули в окно…там сверкали огни…

красный лес

ты живешь во мне.и каждое утро подходишь к глазамизнутри моей головы, точно к французским окнам —чистое литое стекло разлито до самых пят,и ты потягиваешься на цыпочках и смотришьна едва шевелящийся зеленью водопад нового дня,оставаясь собою.смотришь на знакомо незнакомый мир after-dinosaurs,на просыпающийся в сиреневых камушках город…я подарил тебе яркую каплю бессмертия,впустил тебя хищной неясытьюв красный лес своего сердца…когда-тоя целовал тебя, всасывал сладкий дымокиз глиняных рожков твоей груди,поглощал солоноватую сутьполупрозрачных ключиц и шеи,приминал пальцами муаровое свечение на лопатках;я осязал твое сознание —точно пушистый одуванчик в руке, —и оставалось только нежно подуть тебе в глаза,чтобы ты распушилась по спальне,медленно закружилась тысячей и однойласковой лебяжьей иглой…а потом мы засыпали, хрестоматийно обнявшись;иногда я вздрагивал в полусне, точно холодильник,и ты нежно гладила меня по загривку.наша жилистая от множества проводов квартирануждалась в ремонте, словно бедный факир —в новой корзине для змей-танцовщиц.и не было у нас ни золотых рыб, ни синего моря —лишь монументальный вид из окнанаподобие… (удалено модератором)я был ребенком внутри корабля,а ты была моим таинственным морем.я боролся с дневным светом – лучами твоей свечи.никто из нас не хотел уступать,никто не хотел сдаваться,проигрывать обжигающей темноте,разрастающейся между нами.я шептал «выкл», но твоя любовь мягко сияла.ты исподволь становилась частью меня,победоносно вкладывалась в мой мозг,как лезвие – в перочинный нож.как ребро, переросшее Адама…любимая,я стал заложником полезных привычек,меня с годами поражает вселенский голод:все, кого я запоминаю, становятся мною.вот так мы находим продолжение душив бесценном камушке, найденном на берегу моря,в женщине, идее, дереве на горе,в теореме, триреме, тереме,в деревенской глуши, в дебрях науки,в бессмертных, мерцающих садах искусства,в крохотной теплой ладошке внука…держи меня, соломинка, держи…

«осенний лес, как беспризорник…»

осенний лес, как беспризорник,нюхает клей из целлофанового кулька;листву безжалостно выгоняют на пенсию – в перегной,без выходного пособия.дороги после танков больше не доверяютни бездумным шагам людей, ни шинам машин,даже песьим лапам.в городе по ночам от обилия фонарей, огнейвымирают созвездия – небесные мамонты.и ты обломком бивня упираешься в звезду,лбом – в грязное стекло общаги.а воздух – снаружи, внутри —виртуозно отравлен на зависть Медичи,(оглашается список добровольцев-горынычей,гостей-канцерогенов)и ты молишься о внезапном очищающем дожде,будто о манне небесной.и дождь исподволь начинает идти,но какой-то мазутный, вперемешку с градом.капли не падают, а косо дрожат, как струны.прохожие с зонтами вибрируют на улицах —черными замочными скважинамибороздят вечерний город,а ключи – от людей – утеряны Богом…Господи, сколько же мировумирает втемную?

«да сколько можно писать про эти спальни…»

да сколько можно писать про эти спальни,но что поделать,если просыпаться с тобой одно наслаждение —так привидения нежатся под побеленными потолками,трутся фантомной кожей об известь.по сути так мало нужно для счастья:пробник с эндорфинами,солнечный лягушонок любимой,препарированный лаской и нежностью,зажимы касаний, красные скобы дыхания.и слюна реальности вмиг высыхает,точно яд гюрзы на горячем камне.каравелла длинных спутанных волос,с якорями, водорослями, сережкой (забыла снять)покоится на сгибе локтя, на отмели,изучает пупок: пустышка небытия,дверь, заложенная кремовым кирпичом,оттуда мы выползли —из оранжевой овальной тьмы.спасибо, Господи, что достал ребро,заиндевевший слиток из холодильника,растопил, переплавил в золотистую реку,а женское тело – речное дно на мелководье,опускаешь руки по локоть в плоть,гладишь песок, вязкую шкуру прибрежного зверя,веерные ракушки сосков,и промелькнет малек родинки.и не важно, кто входил в ручей до меня.я не хочу знать, откуда этот тонкий шрамот кесарева сечения. на раз-два-тривымрете все акулы. хитрая рыбкаулыбки, и лобок – бритый причал,и даже если я сейчас ерунду написал – это не страшно,но где-то рядом притаилась глубина,настоящая, темная, хищная…

сон номер девять

мальчишка на трехколесном спешил ко мне,улыбался солнцем во весь проспект.и я проснулся в слезах, точно кулек в росесреди синей отяжелевшей травы.я выдохнул: «Боже, прости…»так есть ли жизньпосле меня? гомункулы, плоды абортов,укоризненно смотрят с потолка, не моргая:восковые пауки с детскими лицами.обиженно кривят тонкие губы-жвалы.но что я могу вам сказать? самому повезло.меня запросто могло и не быть, если бы да кабы,такая же случайность – вцепился зубами(мама, прости!) в яйцеклетку,в сладкое печенье.какая же тонкая призрачная тварь – граньмежду «быть» и «не быть»,между Гамлетом и гетто.и я наугад протягиваю стихов трассирующую нитьсквозь черную иглу Вселенной,а творец, точно пьяный Чапаев, вслепую шмаляетиз пулемета по знакам Зодиака,и ночь полыхает в зарницах без конца и края.только природа всегда тебе рада,как холодильник еде.ты снишься Господу, а когда Он проснется —то вряд ли вспомнит, что ему снилось.лопоухий мальчишка с глазами лани…кто ты?кто же ты?последняя надежда мира,принявшая химеричный размах.мальчишка на башне из слонов:стоишь на плечахмиллионов… истлевшие жизни.пепел в окне электричкитускло звенит,тянешься к окну в звезде.робко стучишь:а Господь дома?он к нам выйдет,заметит нас…смотри – целый мирвстал на цыпочки,из огня и мракасквозь жир и безумияпротягивает лапу:давай дружить!помоги мне…

«спешим к закату, как бродячие муравьи…»

спешим к закату, как бродячие муравьи,сползаемся к сладким ранам на кухнях,навылет раненные усталостью,багровыми пулями заката, точно дозу терпкой смертинам капнули на шипящий мозг из пипеткивперемешку с новостями, рекламой, сериалами.не смертельную. и каждый вечер,как на веере рулетки с магнитом,нам выпадает один и тот же номер —чуть-чуть недосчастливый,на который мы поставили свои жизни…а вот расшатавшийся диван-кашалот:его кормят не кальмарами, но тапками, зевотой,осторожными поцелуями, позолотой,поножовщиной ног, супом, мурчанием, икотой.наш вечер – счастливая пчела,пусть она и застряла в песочных часах,в липко-сладкой бутылке из-под лимонада.мы с тобой измеряем вечностьтем, чем нам доверили: любовью, глупостью, обидой,душевным теплом, кайфом, заботой…но иногда я выхожу в трусах на балкон,смотрю на огни ночного городаи чувствую себя обманутым муравьедом…чувствую голод судьбы.может, завтра не вернуться домой?

огненные доберманы

я читал до четырех пополудни, и вот – выхожув осенний навал, в напалм рыжих лапчатых бестийи черных вычурных скелетонов.собака длинная, изящная, как ланьпроворно делает растяжку на мусорном баке,а в небесах стая птиц синхронно раскачиваетширокие колокола из голубой эмали,но – звук вырван как зуб, срезан, как скальп.но – не удержать за поводки этот мир,это море людское,мир многообразный, остервенело рвущийся на волю.и трамвай сходит с холма апостолом насекомых —похожий ликом на красного муравья – и фары горят,а правая фара горит ярче —светящийся синяк под глазом.девушка на остановке ждет маршруткуи неприхотливо разучивает па из модного танца,поскакивает с легким вызовом в черных лосинах,чем и украшает обычный, набыченный день октября.ржавый железный остов от летнего кафевеселит нескладностью – остов подобен неправильнособранному скелету плезиозавра.прошлой ночью, оставив на твоем теле граффитифломастерами – со страстью —на зависть самой Нефертити, я иду сквозь тебя,сквозь акварельное сияние слов.уверен, ветрен, но настойчив.иду сквозь осень, сквозь ржавый фарватер,фаворит, несомненно, – даже если и темная лошадь.мужики играют в футбол. выделяется грузный защитникс взглядом и видом сосредоточенной свиньи.кленовые листья пытаются втиснуться в ритм игры,но листву не берут в команду.скоро появятся первые заморозки, ледяная змеявыдохнет иней на сине-баклажанные травы,а здесь чугунная урна отрыгивает увядшую розуи смятый пакет из-под кефира.душа парит над миром, едва касаясь крыши универмага.эпоха безвкусная и эпатажная, как леди Гага,примеряет платья из одноразовых вещейконтрацептивы, посуду, знакомства, манекены любви«пока-пока»с очарованием целующихся напомаженных вшей,что радует – так это осень. и огненные доберманыостроухо беснуются в парке,и на густых гнутых волнах туманасерфингистом по ночам в город въезжает,словно вырезанный из сыра, лунный мальчикв ярких плавках рекламы.весь в неоновых дырах. и сквозь него ночь красивогрызет гранитный сухарь проспекта,грызет черные ребра города, и луна желтой мухойдрожит в кружевах каменной паутины. осень.огненные доберманы, заберите меня к маме,пусть соберет мою голову с вечера в школуи даст с собой яблоко, бутерброды,расклешенную ложь октября.это осень стучится в висках,как красотка в фанерную дверь,а с лица героя – кусками льда с бедра Антарктики —откалывается время прошедшее,сколотый мел.время – никуда не вошедшее, ни в Красную книгу,ни во Льва Толстого.собрание сочинений Вселенной выйдет без нас.в золотом тиснении осени. осень, твои листья —неправильные, неподобранные люди, любительскиестихи, которые никто никогда не прочтет.это осень идет по расхристанным дворамослепшей грузной ведьмой.спотыкается. больно бьется локтем и матерится.рассыпает из подолана тропинки, площадки и парковочные местажелтые листья, собачью шерсть, пауков ветра,карасей солнца.и постаревший персей на синей скамьекуняет в затхлых лабиринтах кроссворда.

зеленый парусник

конец августа дождлив, зеленовато-оливков.джин, уволенный из восточной сказки,внимательно рассматривает витринумини-мини-маркета —ищет белое полусладкое по 39,20.погода капризна, как бывшая перед месячными.в одиночестве сладко потягиваюсь по утрам,уже чувствую присутствие осени – мистическое —так чувствуешьтеплую кошку, идеально уснувшую в ногахпод одеялом. но в одиночестве ты никогда не одинок.бледная дева лежит рядом.отвернувшись, выставила мраморное бедроцвета сырой рыбы, вывалянной в муке.потолокнапоминает флегматичного выбеленного сома.если у меня и была душа, то она ушла к другому.судьба не то чтобы настроилась на автопилот,но прошедшее всё настойчивей манит во тьму,как извращенец в парке.выгибаясь рычащей аркой,по утрам я ищу свое сердце.надавливаю пальцами чуть ниже области на груди(где прячется жировик размером с перепелиное яйцо),но там нет ничего.там нет ни-че-го…мне не больно. мне не больно. мне совсем не больно.амфора – полая грудина – благоухает оливками,мифами, мылом, несбывшимися желаниями.да, была любовь, но ушла к другому.а мне оставила разогретый завтрак в микроволновкеи кипу стихов на флешке.зеленый парусник неудачи мелькает за окном,и неповоротливый человек-альбатросвыглядывает в приоткрытое окно.так делают две трети дрянных авторов.а за окном по аллее спешит девушка с зонтом,в зеленой куртке. взгляд со спины —золотистые распущенные волосы прибраны под воротник,волосы колышутся капюшоном нежной кобры.она скользит на работу,и лучше ей в лицо не смотри.

десять негритят

прошел огонь, воду, медные трубы.нарколога, первую жену, вторую.ввалился в умопомрачительную весну,как во второй класс —оставленный на который год? а вокругуже буйно цветут каштаны – зеленые слонятас кремовыми бантами, вплетеннымив пирамидальные уши.много бантов, много слоновьих ушей.цветет сирень —бракованные огнетушителис пятнами выхарканной пены.я столько запретов нарушил, вышелиз теоремы на палубу покурить. и был смытбрутальной волной перемен. теперь яне с тобой, не с ним. они без меня.проглочен мраморным Левиафаномметрополитена.каждое утро в ритме рабстваспешу на работу.все лабиринты заброшены, коридорызабиты под потолокстроительным мусором – битым кирпичом,обрывками старых газет.Минотавр грызет кости.совесть грызет Минотавра.уже не помню твоего лица.портрет дамы с горностаем прикопан в лесу,покрыт муравьями, мокрицами, палой листвой.мои шаги тяжелы, как гири,мысли пускают корни,смерть – магнит, а кто-то покрыл душуметаллической пыльцой.как привидение – краской из аэрозоля.ты едва светишься.цок-цок. слышишь? это десять негритяткрадутся за твоей спинойс черными тряпками,с лунными швабрами забвения.но ты еще мерцаешьсреди яркой черноты реклам.вытащи же голову из смолы.внимательно посмотри на настоящее —звенящее жало бормашины,засасывающий зрачок.не бойся, мой друг, живисобственной глупостью.жизнь твоя и ничья —здесь еще никого не было до тебя.ни Бога, ни Дьявола, ни соседа Бори.человечество – безумный зонд,направленный в неизведанную тьму,троянский зверь с разумом,подмешанным, как ЛСД, в кофе.есть люди, которые погасли.но они не черны – их обозначаетвнутренний свет,отблески иных лет.однажды и ты станешь звездой.

река однажды-войти-не-выйти

это сказочный лес, но деревья растут без листьев,точно волосы под микроскопом:чешуйчатые, гибкие. вместо певчихптиц топырятся лоскутья омертвелой кожи.свистят, пищат, хрипят юродивые заводы.как сомнамбулы, бродят прохожиев железных масках,болтаются пыльные мозги на резинках.и течет река однажды-войти-не-выйти, но без воды —лишь прозрачная плотность изгибаетсяпод натиском ветра. и обнаженные караси —хромированный стриптиз чешуи —ровно плывут по воздуху, вихляют,отбрасывают косые тени на тротуар.растет, как перевернутый ядерный гриб,город, где каждый горожанинна три четверти одинок,радиоактивен, обезличен, ребенок.детей оставили в каменных джунгляхпоиграть в прятки, квача, войнушки, любовь.смотри, выпускное фото: тонкие белые шеи,большие головы, зализанные челки, улыбки,лица-подсолнухи тянутся к солнцу будущего,умильная лопоушесть, наивность, вера, живые глаза.где же теперь все они?ходи-броди с прожекторомв темных обморочных лесах,колодкой стучи в королевстве интернета,но найдешь не всех, по-настоящему – никого.только – устаревшие модели полубогов,фотогеничные клетки, циничная яркая плесень.всплески одуряющего веселья…и закат, как вставную гладкую челюсть,ты всовываешь в разинутый от удивления рот —абрикосовая муть, стакан окна.жизнь, как краб, пятится задом наперед.

сталевар

жизнь – точно каша из топора.точно снеговик в феврале.чуть тревожно, завороженногляжу на летящих грачей. в кровивсё меньше алкоголя, всё больше мраморной крошки,в длинных мыслях блестят залысины классицизма.рукописи не горят, но автор стареет,сморщивается, как яблоко в духовке.еще несколько десятилетий —и стихи – большие желтые курицы —станут обходить меня стороной,потешные тираннозавры,пренебрежительно трястималиновыми гребешками: «мы не знакомы…»будто не я создал их… вылупилиз небытия… а ведь это правда:я только провод оголенный, но не ток,не голубой сгусток спрессованной боли.рука, придающая кувшину форму, —часть кувшина, холодный глоток.отставь пафос, скромность, эгоизми тысячу голодныххимер на жердях.честолюбивые замыслы кусаюторущего младенца в люльке – как тараканы —за щеки и за пальчики. и что такое творчество?выстрел наугадв первобытную тьму зверинуюиз мушкета, заряженного тишиной,пылью, прахом, детством,сердцем. первой любовью.паутиной, смоченной слюной.и что за зверя ты подстрелил?трехтомник – разрубленный питон.на несколько частей.но растет душа.растет термитник вглубь.хочешь плавить сталь?Господи,используй меня, как доменную печь.да хоть целую вечность!человек может быть бесконечным.чек жизни с непроставленнойсуммой дней, с акварельной подписью творца.борись. люби. стихи.расти до конца.

веснушки

это – упоение мгновением весны.тощий медведь выплюхивается из берлогии хватает сырой воздух черными ноздрямив поисках запахов ягод, ароматной тоскимертвого суслика под настом.природа, устав от реальности,от прозы зимних дней,разговелась овсянкой талого льда,слопала длинноухого кролика асфальтаи осматривает мир после сна мутными глазами оконс закисшими веками ставень и жалюзи.обрывки сновидений еще вращаются в головецветными конфетти в стеклянном шаре;груды снега громоздятся на тротуарах,груды снега подобны раковинам и унитазам,выброшенным за ненадобностью на улицу —хрустальный авангардизм.земля соскучилась,земля постанывает от вмятин подошв,от колотых ран каблуков – горизонтальный йогсоскучился по сосновым иглам, углям, истязаниям…а ты плывешь на свидание, поющая рыба-пила.и вот веснушки прыгают с щек в солнечный воздух —так голые ирландцы сигаютв зеркальную гущу озера с обрыва, —и позже ты поклянешься напрозрачной библии апреля(высохшая ромашка заложенамежду откровениями от абрикосов):когда целовал ее —ловил языком смешинки,словно жаба – кисельных, вкусных мошек.

семилетний Галилей

это – карамельное сияние лета:яйцеклетка природы оплодотворена,и художник в белой майке и смешной панаме,с облупленными от загара плечамираскладывает треножник в парке —парусник с квадратным парусом.летний континуум длится.фонтан, сверкая хромом,тасует колоду жидких карт из ртути,показывает ершистые фокусы,и ветер внезапно вытягивает даму брызг.вот тени от капель, тень ветра (дагерротип в листве);птицы вычерчивают параболы,как дети, дразнят деревья.весь мир движется,громадный дворец франкенштейнатащится на скрипучих колесиках рояля,и детализапрыгивают к тебе на глаза,как беспризорники 30-х на копчики трамваев.вот так – где бы ты ни творил —ты всегда нужен миру,цепляешь ли акварельные рисунки пластилиномк дорогим обоям, получая от родителейсвое первое маленькое средневековье…семилетний галилей.и пусть никому, никому не нужно твое творчество:зыбкий шорох мелодии в чешках —безумству талантливых.

жемчужина ненастья

сонный дождливый день —блюдо с вареной рыбой в пансионате.мы с тобой укрылись в темном номере. валяемсяна кровати,переплелись медными телами в змеином барельефе.пока ты дышишь, я читаю тебя,читаю твое дивное длинное тело —самовлюбленную поэмуо сладкоголосых поющих пустынях,о надменных принцессах и загорелых крестоносцах.несу теплое молоко в горячем шлеме,не расплескать бы. все строфы – от бедер и талиидо груди и шеи – написаны шрифтом Брайля.да, я слепой чтец.я нежно провожу и надавливаюсильными пальцами, губамивыпуклые символы с права налево.и затем слева направо.места, где тысячелетия назад теснилась рыбья чешуя,а позже поры бледной кожилунились лунками для лун, для незримых клещей,теперь марсианские буквы в движенияхсливаются в жадные слова любви и страсти.я разламываю тебя, как спелый персик.вот сладкий сок на пальцах,и бритые подмышки – бархатистые выемки,где раньше косточка лежала.острые углы окружающего нас мира…мы сворачиваем в конверты, как блины.купальник висит на стуле обмякшей марионеткойв красно-зелено-черных треугольниках.а за окном задремавшим кучером на качеляхнас ждетцелый мир.там мягкий песчаный берегдвумя пальцами – крепко, но бережно и осторожно —держит громадного жука за бока – панцирь сверкаетсиней взъерошеннойсталью(прибой мельтешит углами лап,но не достает до пальцев).тусклое солнце всё там же,женская голова в корзине с цветаминырнула и вынырнула. портье ковыряется в носу.даже не верится, что я когда-то гостилв зале ожидания для несчастных влюбленных.зал ожидания для несчастных влюбленных: там сидятгодами на неудобных стульях в неудобных позах,зарабатывают радикулит, ожирение и геморрой,зализывают и разлизывают сердечные раны,выпивают сто тысяч чашек растворимого кофе,заплетают на ушах чучела рыси седые косы.тоска.но теперь у меня есть ты, есть ты и тишина,тишина между нашими поцелуями —жемчужный туман от дыхания на зеркале,и я пальцем рисую сердце,пронзенное стрелой с громоздким оперением.фаллический символ разросся до жуткого сада.любимая, надевай платье, страницы (можно без белья)и поехали кататься на лодке в этот пасмурный день.парой влюбленных моллюсковбудем нянчить жемчужину ненастья,одну на двоих…

реальность, прощай!

как же я оказался на чердаке?вот картонный ящик с грецкими орехами —я зачерпываю пригоршню плодов,и высыпаю их обратно, словно крошечные черепки.и смотрю сквозь окнона дождливое недружелюбное небо,небо похоже на мрачного полицейского,вызывающе жует зубочистки деревьев,надвинуло козырек горизонта на самые глаза.что я здесь делаю?прислоняюсь лбом к холодному, точно стетоскоп, стеклу, и с жадностью созерцаюкусок еще теплого,еще не отброшенного мира как ящерица,которая решила оглянуться на свой любимый хвостик,прежде чем нажать на рычаг,сократить необходимые мышцы. реальность, прощай!медленно дотрагиваюсь языком до холодного стекла —стекло горькое на вкус,за годы пропиталось лунным светом.вот так устроена волшебная лампа аладдина.но что я здесь делаю?время снежинками отслаивается от меня,перхоть судьбы.я чувствую, как превращаюсь в воспоминание,прошедшее застывает, словно холодец.и бабочка, не испытав полета,вновь становится беспомощной куколкой,узор морщится на крыльяхи сворачивается, подобно вееру.еще мгновение – и ничего, ничего не останется,кроме отпечатка прохлады на лбу…лунная горечь во рту и пряный запах орехов.

рецепт дождя

это разговор ни о чемв шлепающей тишине дождя за окном.ты катаешь тесто для пельменей —выдавливаешь рюмкой слепки для поцелуеви заворачиваешь в них кусочки куриного фарша,а дождь штрихованно шумит за окном,и не хочется включать телевизор —впускать громкого жизнерадостного ублюдкав заливное переливчатое пространство,в нашу страну чудес.и зеркало сидит в прихожей на тумбезамечтавшейся алисой,гладит белого кролика, который дремлет на коленях,и мечтательно накручивает прядь волос на палец:зеркало выходит из самого себя – тестом зазеркалья.весь мир выходит из себя, поднимаетсяна горьких осенних дрожжах.дождь не отпускает город —вцепился, как гончая в подстреленную куропатку,пропитывает горячие раны от дроби и смятые перьявязкой слюной, дыханием.мы сейчас на китобойном судне —рассекаем кварталы, буравим гарпуном ограды,многоярусные прозрачные груди ветра.это легкая радость, на вкус – китовый жир.новенький хлыст, которым любуешься, сидя на стуле.во время дождя особенно ясно чувствуешь,что все люди – острова одного огромного архипелага,и хищные воды протягивают акульи пасти,хотят затопить детскую площадку —игрушечный космодром,и газетный киоск – прозрачный,словно кабина для душа,и ты видишь лицо соседа с сигаретойв окне дома напротив…лицо тлеет куском торфа,и деревья движутся в дожде – изрезанные —вихляют плавниками вертикально-тусклые рыбы.а дома; вдалеке – скученный певчий хормальчиков-циклопов(многие уже нацепили золотые монокли).и береза – высокая и плечистая, как баскетболистка, —держит перед собой двумя рукамислишком рано зажегшийся фонарь… дневную луну…баскетбольный мяч… выбирай сам.вечереет. чернила, разбавленные кефиром и кровью,быстро сбегают с лезвия гильотины, а дождьне кончается, даже не берет легкие музыкальные паузы.у улицы идет кровь носом,и улица запрокинула голову в плоские облака афиши —патлатые гастроли,и стекает прозрачная кровь вдоль носоглоткиводосточной трубы и – прямо в желудок с решеткой(животы тротуаров). и еще не опавшие листья —не в силах прошептать «ой, мама…» —держатся кучно на деревьях,точно свернутые паруса на матчах.рабочие в синих плащах переносят картины из луврана борт воображаемого ковчега.от каждой твари – по паре шедевров.…а потом дождь заканчивается. внезапно.ребенок проснулся и улыбается неведомо чему.и ты напоследок замечаешь,что название улицы и номер домана сырой бетонной плоскости(взлетная полоса аэродрома, поставленная на попа)пустили ржавые потеки —потекла тушь на ресницах зареванной девушки.