Проклятые убийцы

Сальери уселся на скамейку и вытряс из папки кипу белых листов. Из кармана вынул карандаш, служащий ему тем же самым, что палочка для дирижёра. Расположив пустые страницы на коленях, он на некоторое время завис, а потом поцеловал бумагу грифелем.

Однако талантливому романисту не удалось сосредоточиться, потому что товарищи не только какофонили, но мельтешили под носом. Отвлекали его боковое зрение.

– Что пишешь? – выхватил верхний листок Анубис. – «Даже перед смертью на её лице розовело тире улыбки,» – прочитал он.

– Отдай! Это интимное! – всполошился Сальери, но Жиголо перехватило брошюрку и сложило из неё длинный самолётик. Пустило вдаль.

– Ты сдурело? – Сальери был заражён злостью.

Но Мама продублировал действие Жиголо, и вторая нелепо смятая бумажка устремилась в небо. И ещё один Боинг 737 впутался в душный сироп воздуха. И разбился. Словно мечты об реальность. Словно голова о камень. Словно нос о сжатый кулак. Впрочем, уже никто не отличал желаемое от действительного. В этом и была их сильная сторона. Лучше отдаваться детским забавным глупостям, чем следовать сухим целям, как это делают будущие врачи. Будущие юристы. Будущие дизайнеры.

Ребята ещё долго запускали бумажные Боинги, но, после того как их руки покрылись мурашками, решительно двинулись в квартиру. Жиголо наблюдало за тем, как Пустыня воткнул ключ в искривлённую щель, но оборотов не последовало. Дверь осталась незапертой. Или же её отомкнули.

Взбудораженные и приготовленные к борьбе с грабителями, они постепенно втекли в прихожую и, словно охотничьи собаки, будь то английский пойнтер или курцхаар, принюхались. Воняло лаком, потными носками и жареными оладьями. Видимо, сковорода всё ещё остывала в раковине. Конечно, было наивно рассчитывать на то, что император выполнит обязанности прислуги. Скорее всего, сейчас Калигула забился под кровать и дрожал, как пушистый заячий хвост. Или же их компаньона действительно похитили заговорщики.

Пятеро сыщиков негласно договорились растечься по разным комнатам и осторожно обыскать все уголки. Мама с Олегом побрели в кухню. Жиголо досталась спальня. Оно подкрадывалось в мягких тапочках так же тихо и незаметно, как болезнь. Допустим, злокачественная опухоль, какую обычно называют лимоном в голове. Или как коллекция тромбов, которая образуется в просвете артерии или вены. Вроде бы обычные сгустки крови, но в то же время лютые угрозы для жизни.

Жиголо аккуратно обогнуло косяк и застало Калигулу сидящим на постели с громадной книгой в руках. Обложка её была по экспрессивному грязно-белой с чёрными буквами посерёдке. От удивления лицо императора разгладилось, словно натяжной потолок. Калигула настолько сильно привлёк к себе внимание, что Жиголо не сразу обратило его на второго человека, находившегося в комнате.

Психолог

Страдать и умирать – вот наш обычный жребий

– Поль Верлен

Калигула, свесив язык на подбородок, красил ногти малиновым лаком, стараясь не задеть кутикулы. Но всё равно у него получался жирный неравномерный слой, и красивыми ногти выглядели только издалека, и то только в том случае, если разглядывающий разбирал всего три первых ряда в таблице Сивцева.

От маникюра мужчину отвлёк нахальный стук в дверь. Ясное дело, что он всполошился и забеспокоился, мол, явились по его душу. Но Калигула не смог устоять перед соблазном похвастаться нарядными пальцами и потому потрусил в коридор. На нём болтался длинный махровый халат, который император даже не удосужился затянуть на поясок.

– Кто там? – прислонился щекой к дереву мужчина.

– Психолог, – ответили за деревом.

Почему-то Калигулу удовлетворил столь неожиданный ответ, и он впустил гостя на порог. Словно Белоснежка мачеху. Правда, пришелец не походил на старую каргу или горбатую ведьму. Незнакомец напялил на себя светлую рубашку с оттопыренным воротничком и нейтральные брюки. Если сравнивать его подбородок с женским, то он казался квадратным и ярко выраженным. Если же сопоставлять его с мужским, то превращался в обычный подбородок с ямкой. Калигулу всегда раздражали подбородочные ямки.

– Добрый день, – дёрнулась ямка. – Как поживаете? Вас всё ещё хотят сбить на «Фольксвагене поло»?

– Откуда тебе известно? – запахнул халат мужчина.

– Дорогой Калигула, вы сами рассказывали мне про свои опасения, – по-дружески наклонился Психолог, проходя вглубь коридора. Его согнутые в локтях руки исполняли роль книжной полки, прибитой к стене. На них возвышалась стопка каких-то, судя по отсутствию красок, скучных энциклопедий. – Я пришёл, чтобы оценить состояние вашего душевного здоровья, – сообщил он, перекладывая книги на матрас. – Вот ваша карта. Здесь написано, что у вас сенестопатический синдром, – прочитал Психолог.

– Галлюцинаторно-параноидный синдром, – продолжил читать Психолог.

– Парафренный синдром, – дрыгнул ямкой Психолог.

Калигула же не мог разобрать ни слова, словно тот говорил на фарси. Словно тот был… заговорщиком. Разведчиком. Террористом. Калигула схватил свою трость в обе руки, словно канатоходец палку для балансирования.

– Убирайся прочь! – заревел он, намереваясь вонзить копьё в светлую рубашку с оттопыренным воротничком. Прямо в грудь. В левое предсердие. В левый желудочек. Задеть аорту. Задеть верхнюю полую вену.

Но ему помешали.

В комнате оказалось Жиголо, а вместе с ним и остальные убийцы в ремиссии.

– Вы с ними заодно?! – рассвирепел император.

– Что здесь происходит? – спросил Пустыня. То, что находилось над глазами, было нахмурено. – Кто вы? – обратился он уже к Психологу.

– Добрый день, Пустыня, – вежливо и даже угодливо начал тот. – Я ваш лечащий врач и пришёл, чтобы осведомиться о вашем состоянии. Видите ли, мы наблюдаем некоторые ухудшения…

– О чём он говорит? – низко прорычал Анубис, плотнее сжимая Анх.

– Я не знаю! Мелит какую-то ерунду! – бросил ему через плечо Сальери.

– Попрошу меня не перебивать, – жестом замкнул их рты Психолог. – Вот, так-то лучше, – одобрительно кивнул он. От его приторной вежливости исходил гадкий душок угрозы. Создавалось впечатление, что их заманивают в ловушку. Костяшки пальцев Калигулы побелели от напряжения – так крепко он держал своё импровизированное оружие. Жаль, под рукой не завалялся топор, иначе бы он устроил театральное представление. – Так вот, – продолжил Психолог. – У вас, любезный Калигула, наблюдаются галлюцинации, обманчивые тягостные ощущения щекотки, стягивания, может быть, жжения в разных частях тела. Вы считаете, что на вас воздействует загадочная сила. Вы слышите голоса. У вас мания величия и преследования, – потёк его голос…

– …А у вас, Жиголо, произошла утрата чувств, отчуждение от собственного «Я». Вы потеряли грань между своей личностью и окружающим миром, – переключился Психолог на лысое существо. – Вы вытеснили болезненные воспоминания из своей памяти. Но вам стоит только вспомнить безразличие своей матери, вспомнить, что она позволяла с вами вытворять, и вы сможете наладить своё настоящее. Ваши навязчивые страшные сны являются ключиками к разгадке… – низким полушёпотом произнёс он, создавая атмосферу триллера. Или детектива. Или ужасов.

– …Сальери, вы утверждаете, что ваши мысли хотят отнять и вложить в голову чужие… – повернулся к писателю Психолог.

– …Анубис! – развёл он руками, словно показывал размер крокодила. – Внутри вас постоянно идёт ожесточённая драка. Вы слышите голос, отдающий приказы. Вас атакует импульсивные желания убивать. Вы противитесь ему, у вас разгорается борьба мотивов. После содеянного вы корите и обвиняете себя, уважаемый Бог смерти, ведь так?.. – вскинул свой продавленный подбородок наглый нарцисс.

– …Мама! Несчастный, как случай, Мама! – жалостливо склонил голову он. – Олигофрения в умеренной степени тяжести… – остановился Психолог, считая, что диагноз говорит сам за себя, и потому не стоит продолжать.

– …А у вас, дорогой Пустыня, попросту говоря, шизофрения. Что ж, мои друзья, увидимся с вами через несколько дней, – попрощался Психолог, после того как что-то записал в толстенную книгу.

Уйдя, он оставил уйму вопросов, повешенных в воздухе, и даже Сальери не мог до них дотянуться. Всё произошло так внезапно, что шок пулей врезался в полосу напудренного лба.

– Это определённо заговорщик, – вслух решил Калигула, постепенно возвращая трость в вертикальное положение и расслабляя мышцы.

Куб в Пустыне

И близок страшный жар геенского костра

– Поль Верлен

А у вас, дорогой Пустыня, попросту говоря, шизофрения. Даже в интонации чувствовалось, с какой тяжестью упала точка. Ошарашенный гитарист не мог принять эту информацию, чтобы познакомиться с ней. Принять её означало подтвердить наличие болезни. Но ведь Пустыня не псих – он адекватный. Он нормально общается с людьми, у него нет слуховых галлюцинаций.

Парень неоднократно прокручивал в памяти вердикт неправильного врача. Как такое вообще возможно? Как этот незнакомец проник в их квартиру? И откуда он узнал их клубные прозвища? Почему Пустыня не помнит ни одной с ним встречи? Если бы его слова были правдивыми, то Пустыня наверняка бы помнил беседы с докторами, визиты в больницу, обследования, но ничего подобного в его голове не хранилось. Пазлы не складывались. Муть и противоречия затапливали сознание.

Чтобы спасти себя от путаницы, парень решил найти увесистые доказательства в своей нормальности. Оспорить болтовню Психолога, раскритиковать её, забыть. Пустыня, сцепив пальцы в замок и вывернув его наизнанку, хрустнул суставами и уселся за компьютер. В строку поиска ввёл запрос «Психологические тесты». Действовал он интуитивно и нелепо, как ещё слепой котёнок, который тыкается в материнский живот. Только вместо тёплого брюха парень тыкался в надутое пузо трагедии. Лез на рожон. Добровольно трусил к пропасти.

Гугл выплеснул ему целое море результатов, среди которых были такие тесты, как «Чего вам не хватает для счастья?»

Или:

«Кто ты из Гарри Поттера?»

Или:

«Какой тип парней тебе подходит?»

Или:

«Куб в пустыне»…

Внутри гитариста что-то ёкнуло. Желудок скрутило от волнения и предчувствия, что сотворится нечто важное. Пустыня словно подобрал нужные батарейки в механическую игрушку, которая с минуту на минуту пропищит ему, кто он на самом деле.

Кликнул на кнопку «Начать» и принялся отвечать на странные вопросы вроде: «Как вы себя чувствуете в пустыне?»

Или:

«Какого размера куб?»

Или:

«Как расположен куб?»

Или:

«Сколько ступенек на лестнице?»

Вообще, парень относился скептично к подобным экспериментам, как и к гороскопам, но считал, что совпадение приведёт его к какому-то мистическому решению. Подскажет, как жить дальше, и всё такое.

Зуд нетерпения и жар любопытства заставляли его суетиться и скорей читать итоги. То, что находилось под бровями, увидело:

«Пустыня – это ваша жизнь и ваше к ней отношение. И то, насколько комфортно вам в этой пустыне, показывает, как вы ощущаете себя в жизни.

Сейчас вам страшно и одиноко. Вы измотаны, как старая изолента. Вы постоянно боитесь и ждёте кары за свои злодеяния. Хотите целые сутки напролёт валяться в кровати, как лежачий полицейский. Вы, кстати, избегаете полицейских. Избегаете медицинский персонал. Мажете ноги змеиным жиром. Бредите каким-то клубом.

Куб – символизирует представление человека о самом себе.

Вы хладнокровны, особенно в экстремальных ситуациях, даже если внешне на такого не похожи. Тверды, когда речь идет о принципиальных вопросах.

Лестница означает родственников и друзей. Только у вас вообще нет лестницы. Она засыпана песком. Вы один, как Робинзон Крузо до появления Пятницы. Вы ведёте затворнический образ жизни и ни с кем не контактируете. Замкнуты в себе. Молчаливы. Ваши зубы на крючке, язык на палочке.

Буря закручивает вас и засоряет глаза пылью. Вы в центре этого зашквара. И вы рискуете сойти с ума».

Конечно же, Пустыня решил, что написанное не про него.

Печенье с предсказаниями

Спи: будешь ты любим, как всякий, кто ушёл

– Тристан Корбьер

Анубису было неприятно, что в его душе не только поковырялись, но и вывернули её наизнанку. Личность чем-то напоминала вышивку. На лицевой стороне всегда красовался какой-нибудь цветок или снегирь, или щенок с косточкой у будки, а на изнаночной прятались безобразные швы, узелки и торчащие нитки. У Анубиса скопилось слишком много швов и ниток. От жалости к себе на чайных глазах выступили слёзы. Губа задрожала, как речная рябь.

– Я никогда не исправлюсь! Я навсегда останусь психбольным гидом! – промямлил шакал.

Его растерянность и переживание перехватил Мама и тоже принялся хмуриться, раскачиваясь взад-вперёд.

– Мы обречены на изгнание! – всхлипнул Анубис, сжимая свой крест.

– Никто ни на что не обречён, – вышел из соседней комнаты Пустыня. В следующую секунду он уже присел подле Анубиса, положив руку на его массивную голую спину. – Что тебя так расстроило? – заглянул в чашки с чаем Пустыня.

– Неважно. Ничего, – сквозь заложенный нос просипел парень.

– Но как же? Неужели забыл, что в нашем клубе принято делиться своими мыслями и секретами? Мы всегда выслушаем и примем тебя, – потрепал его Пустыня.

– Кажется, я теряю надежду, – слабо отозвался Анубис. – Мне никак не отделаться от Абсолюта. Этот тип прав: меня преследуют идеи убийства. Я не могу с собой совладать! – разревелся он.

– Нет, ты всё сможешь. Ты перестанешь отвлекаться на космические приказы, – обнял его Пустыня.

– Ты не можешь знать наверняка! – по хребту Анубиса прошла новая волна дрожи. Он сотрясался, словно экспресс, сошедший с рельс.

– Да, я не знаю. Но знать – не самое главное. Самое главное – верить. И я верю в тебя. А это дороже любых знаний, – прошептал Пустыня в собачье ухо.

От искренней теплоты Анубис замер, а потом разрыдался ещё сильнее:

– Спасибо тебя. Спасибо, – забормотал он, поднимаясь вслед за Пустыней. Тазобедренная повязка развязалась и мягко скользнула на пол, но парень не стеснялся своей наготы.

– Не за что, – проявил выученную вежливость Пустыня. Анубис же не выносил подобных фразочек вроде «Не стоит благодарностей». Они обезоруживали и оставляли в должниках. Стоит только запретить человеку говорить «спасибо» и «извини», и он тут же станет беспомощным, как младенец. Как птенец, вылупившейся из скорлупы и брошенный под комбайн. – Предлагаю выкинуть из головы этого подозрительного Психолога и отправиться в кафе! – торжественно объявил Пустыня, и на этот раз даже Калигула не стал возражать, а Анубис заткнул ткань потуже.

– Да, нам всем нужно развеяться, – согласился Сальери, и секстет беспрепятственно прошмыгнул на улицу.

В небе по-прежнему толпились овцы, духота по-прежнему дышала в затылки.

«В конце концов, ничего не изменилось. Мы свободны и независимы», – думал Анубис, приближаясь к заведению «Факел». Если какой-то проходимец и назвал их состояния научными терминами, то, в любом случае, ничего не изменил.

В кафе компания аккурат поместилась за столом, стоящем в тёмном углу. Раскрыла меню. Анубис попросил чай, Сальери, как и Моцарт когда-то – молочный кофе, а Мама – сок. Калигула внимательно зыркал по сторонам.

– Псс, – шикнул он, прислонив ладонь ко рту.

– Чего тебе? – отреагировал Анубис по старой дружбе.

Он до сих пор не отделался от той ночи, когда утешал императора. Если ты однажды спас человека, то будешь чувствовать за него ответственность всю оставшуюся жизнь. Даже если сам сделаешься дряхлым слабаком, всё равно будешь покровительствовать над ним.

– Видишь детей через три столика? – притянулся к нему Калигула так, что высокий парик ткнулся в морду.

– Да, и что? – отплевался от розовых волос Анубис.

– Готов поспорить, у них до сих пор молочные зубы.

– И в чём беда?

– Я не должен никаким образом, ты понимаешь, никаким, – подчеркнул Калигула, – связываться с молоком!

– Почему? – простодушно поинтересовался Бог.

– Молоко – верный знак, что рядом заговорщики. Полагаю, эти мелкие воины собираются впиться мне в шею своими молочными клыками, дабы перегрызть сонные артерии, – поделился своими опасениями повелитель.

– Я за ними прослежу, – закончил перешептыванье Анубис, и оба приняли прежние позы.

– В меню предлагают пирожные «Колобок» и «Картошка», – тем временем осведомило Жиголо. Почему-то эти названия успели стать классикой.

– А ещё? – преодолел зевок Сальери.

– Конфеты «Глаз в глазури», булочки «Бант с джемом», китайское печенье с предсказаниями…

– О! Печенье – то, что нам нужно! – прервал писатель Жиголо, но Анубис догадывался, что Сальери не столько хотел похрустеть песочными ракушками, сколько унять любопытство.

– Официант! – бестактно махнул он рукой. – Нам нужна корзина, доверху заполненная пророческим печеньем! – выпалил парень.

Заказ исполнили почти сиюминутно. Все с азартом запустили руки в плетёное лукошко и ухватили, как им казалось, самое случайное, а потому правдивое послание.

– Ну что? Откроем хором или по очереди? – спросил Пустыня.

– По очереди давай, – за всех выбрал Калигула, не сводя взгляда с детишек, поедающих шоколадные пирожные с цветной посыпкой вроде бисера.

Пустыня с лёгкостью проломил хрупкие стенки и вынул тонкую полоску:

– Всех любил без дураков, – ничего не понимая, прочитал он.

– Шняга какая-то, – прокомментировал Анубис, треща своей печенюшкой. – Всем «В том, что умираю, не вините никого и, пожалуйста, не сплетничайте. Покойник этого ужасно не любил…»

– Что за чертовщина? – испугался Калигула. – Похоже на предсмертные записки.

– Это они и есть, – вставил Сальери. – Бориса Рыжего и Маяковского, – пояснил он. У себя парень нашёл обращение Цветаевой: «Мурлыга! Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить. Передай папе и Але – если увидишь – что любила до последней минуты, и объясни, что попала в тупик».

Во всех остальных кондитерских изделиях были типичные образцы для самоубийц типа:

«Больше не могла терпеть».

Или:

«Никто меня не обнял».

Или:

«Запутался в себе».

Или:

«Может быть, хоть теперь вы меня заметите?»

– Что это значит? Что за хрень нам подложили? – возмутился Калигула, который не терпел к себе неуважения. – Официант! – рявкнул он.

– Слушаю, – как сайгак, подскакал к ним работяга.

– Ты погляди на это! – швырнул записки ему в лицо Калигула. – Ты прочти! Прочти! – разъярённо требовал он.

– «Осуществляйте свои мечты, или кто-то наймёт вас для осуществления своих», – растерянно пробубнил официант. Калигула опешил и, столкнув брови друг с другом, протянул другую записку. – «Чёткая цель – первый шаг к любому достижению», – повторил написанное паренёк.

– Но как же? Здесь ведь только что было напечатано: «Моё тело найдёте в сарае»… – недоумевал Калигула.

– Я, конечно, извиняюсь, но меня ждут другие клиенты, – буркнул официант и умчался по своим важным делам.

– Что за мистика? – вслух удивился Пустыня.

– Не знаю, но нам лучше сматываться отсюда, пока не получили статус чудиков, – подскочил Анубис.

– Пожалуй, ты прав, – последовал за ним Сальери, и секстет быстро, но тихо покрался к выходу.

– А то ещё эти дети так хищно пялились на меня, – шипел в ухо Анубиса Калигула. – Уже тогда было ясно, что это гиблое место. Скорее всего, для «Глаз в глазури» они используют настоящие глаза, а в «Бантах с джемом» вместо джема кровь, – заключил император.

Запятая

Разлука, в самом деле, сильнее и больней любых сердечных мук

– Поль Верлен

Сальери писал так же часто, как писал (ударения расставляйте как душе угодно). Его не могли выбить из колеи никакие обстоятельства и, вернувшись, уселся за работу во второй раз.

«Даже перед смертью на её лице розовело тире улыбки», – вновь записал он, мыслями всё ещё находясь в кафе «Факел».

Почему этот официант их дурачил? Неужели завистливый редактор Моцарт успел вступить с ним в заговор? Но когда? Как Сальери мог пропустить их шушуканья?

Писатель лишь сильнее убедился, что за ним ведут охоту. Даже Психолога подослали, чтобы сбить с толку. Но Сальери не так-то просто обезоружить. Он никогда не перестанет творить. Он ни за что не отдаст свои гениальные мысли, даже если на кону окажется его жизнь.

«Памела улыбалась, пересчитывая таблетки, потому что знала: впереди её ждёт свобода. Она примет не только капсулы, но и самостоятельное решение. Она докажет, что управляет своей судьбой» – скрипя карандашом и сердцем, выводил писатель. Он так и не понял, кто кем руководил: автор персонажем или персонаж автором?

Откуда в Сальери это въевшееся пятно горечи? Отчего он ощущает огромную утрату? Почему, лишая жизни фантазию, он испытывает больше сострадания и грусти, нежели убивая реального человека? Всё-таки мысль гораздо ценнее и дороже плоти. Особенно – твоя любимая мысль.

То, что находилось под бровями, сузилось в две морщинистые щёлки, из которых потекла вода. Сальери не мог поставить финальную точку и потому повторял одно и то же сотни раз. Его роман состоял из воды примерно на столько же процентов, как огурец или человеческий организм. То есть на восемьдесят или на девяносто.

– Почему у тебя глаза на мокром месте? – бесшумно подошёл Мама в мягких тапочках.

– Я… я убил её! – проскулил Сальери, радуясь возможности выплакаться перед тем, кто не сможет его высмеять. Мама был вроде животного. Или ребёнка.

– Кого? – поёжился парень.

– Ту, ради которой писал, – драматично вздохнул Сальери.

– И что? – уставился на него Мама. – Что с ней сталось? То есть что происходит после смерти?

– Не знаю. Наверное, она попала в выдуманный рай, – предположил писатель, утираясь рукавом голубой рубашки.

– А разве есть какой-то другой рай? Я думал, что рай только выдуманным и бывает, – непонимающе сомкнул и разомкнул веки Мама.

– Может быть, ты и прав. Может быть, когда я лишусь плоти, то окажусь с ней на одном уровне. И мы будем счастливы, – опять прослезился Сальери.

– То есть после смерти есть нечто больше темноты? – проглотил надежду Мама, усаживаясь перед креслом писателя по-турецки.

– Как будто бы в жизни существует нечто больше темноты! – усмехнулся романист.

Мама растеряно оглянулся, не въезжая, что имеет в виду Сальери.

– Но ведь в комнате светло. Я дышу и ем перловую кашу, – возразил он. «Чем наивней человек, тем меньше ему нужно для счастья, – подумал Сальери. – Дофамин вырабатывается от более простых вещей, чем от острого секса или наркотического прихода». – А что останется от этого после того, как я умру? – не унималось животное.

– Ах, не мучай меня надоевшей риторикой! – отмахнулся Сальери.

– А мы? Что ждёт после смерти нас, Сальери? – задрожал Мама. – Пустыня говорит, что всякий заслуживает прощения, но что если нас не помилуют? – застучал зубами он. На ум Сальери пришла детская сказка «В стране невыученных уроков» с известным крылатым выражением «Казнить нельзя помиловать». Нечто аналогичное ожидало и их. Только кто будет их судить? Господь? Закон? Они сами?

Конечно, Господь сжалится над своими детьми.

Конечно, закон выдвинет снисходительную меру наказания.

Конечно, они себя не простят.

Сальери был выдающимся писателем, но не знал, куда поставить запятую.

Носочный лифт

Смелей! Теперь иль никогда!

– Поль Верлен

На следующий день Калигула проснулся от ощущения, что его сканирует потолок. Испуганный, мужчина вскочил с кровати и выбежал за дверь. Захлопнул её. Подождал, пока грудина перестанет надуваться, как парус. Отдышавшись, император приотворил дверцу и, убедившись, что комната чиста, заполз обратно. Скинул халат, натянул гольфы и штаны. Лизнул дезодорантом кожу под мышками. Надел пышную блузу с манжетами, а на неё пиджак. Заправил жидкие волосёнки под шапочку и вставил свою голову в фиолетовый конус воздушной укладки.

Окончательно придя в себя, смог соображать здраво. Он в безопасной квартире, на окнах стоят решётки, и к нему никто не сможет проникнуть. Если что – под рукой всегда покоится трость, которой можно проткнуть, словно жалом, левое предсердие или левый желудочек. Главное – ни за что не покидать надёжных стен.

И тут, как назло, откуда-то снизу раздался знакомый шепоток:

– Мой дорогой Калигула! Что же ты от меня убегаешь? Мы договаривались посетить вчера театр! – пропел баритон.

Сердце опять забрыкалось, как дикая необузданная лошадь. Кто с ним разговаривал? Подкравшись к подоконнику, Калигула скосил глаза вниз и заметил любимого драматурга Секспира.

– За мной пристально следят заговорщики! Я не могу расхаживать по ложам и партерам! – откликнулся Калигула.