Проклятые убийцы

***

Их перепалка затягивалась, но, в конце концов, запутавшиеся Памела сломалась под напором мужской настойчивости и приняла приглашение на таинственный ужин. Вот только это результат её воли или очередная прихоть безумца?

«Когда иллюзорное спокойствие снесено ураганом правды, у человека появляется выбор, – размышляла девушка. – Сколотить новый удобный мирок, где его ничто не тронет, или больно врезаться в жизнь такую, какая она есть на самом деле».

У Памелы не было ни досок, ни гвоздей для возведения руин, поэтому она согласилась проследовать за Сальери. Тот факт, что она чья-то фантазия, не мешал думать, дышать и существовать дальше. Она ничем не отличалась от своего спутника в голубой рубашке и горчичных брюках. Может быть, между вымыслом и правдой и вовсе нет разницы? Если её провожатый не лгал, то получалось, что мысль также материальна, как и плоть. Потрясённая, Памела позволила течению момента нести её вдоль пыльной трассы, усыпанной лужами.

Секспир

Величье нищеты мне царств земных дороже

– Поль Верлен

Калигула отправился во дворец, остерегаясь «фольксвагенов поло» и высоких сооружений. Но на сей черёд угроза исходила от деятелей науки.

– Запустим в него ультрасеребряные лучи, – предложил подлый учёный у него за спиной.

От страха Калигула развернулся так резво, что его полутораметровый крем-парик чуть не свалился на асфальт. Шумно дыша, мужчина убедился, что сзади за ним либо никто не крался, либо очень изощрённо прятался. Помедлив пару секунд, испуганный император помчался прочь со скоростью Галлимима, мерцая в темноте ярким малиновым силуэтом.

Но на этом приключения Калигулы не закончились. Сюрпризы продолжили сыпаться на его нарядную голову.

Когда мужчина на трясущихся ногах ввалился в переднюю, то увидел, что на роскошном диване восседал некий господин с блестящей лысиной, окружённой прилизанными прядями волос. Его шею сковывал ажурный воротник фреза, а бархатный костюм отливал агатовым блеском.

– Добрый вечер-с, – подогнул кручёный ус незваный гость.

– Кто ты? Что ты делаешь в моём доме? – напрягся Калигула, лихорадочно ища штуковину потяжелее.

Уменьшенная статуя безрукой Венеры послужила бы прекрасным тупым предметом для самозащиты, но находилась она на комоде в дальнем углу комнаты. Не придумав ничего лучше, император схватил свою трость в обе руки, словно канатоходец палку для балансирования.

– Ох, я известный драматург Секспир! Совсем забыл представиться, – пошевелился пришелец.

От изумления Калигула выронил трость, и та гулко брякнулась на пол.

– Не может быть! – воскликнул эпатажный хозяин дворца. – Глубоко извиняюсь за холодный приём! Ты, должно быть, пришёл, чтобы завести со мною философскую беседу?! – предположил он, усаживаясь в кресло напротив.

– Да, но перед любым конструктивным разговором следует отдохнуть и тщательно подготовиться, – важничал Секспир.

– Как шизненно! Ты абсолютно прав! – восхитился Калигула. – Только я не могу усмирить своё любопытство, – покраснел он. – Каков секрет твоего успеха? Как ты умудрился стать настолько известным? Только не лукавь, что всё дело в таланте! Талант – утешение для лузеров, которых никто не знает.

– Тобой овладевают гордыня и тщеславие, мой дорогой Калигула, – снисходительно улыбнулся Секспир. – Но так и быть. Я поведаю тебе о положении популярности в наше время… – заинтриговал он.

Калигула даже постарался переставить кресло поближе, но его седло словно вцепилось в пол. Наверное, под подушками хранились гири. Император был готов поклясться головой, что это дело рук заговорщиков. Ничего, скоро он расквитается с этими негодяями!

– …Для начала уясни, что женщинам, этим коварным гарпиям и сиренам, легче одурманить публику. Всё дело в том, что им доступен особенный вид популярности – попалярность. Невинные пастушки, соблазнительные козочки, они без труда достигают всеобщего почитания и поклонения. Только их лица скрывает косметическая ложь… – рассказывал Секспир, пока Калигула со смущением трогал румяна и тени. – Но династия гламурных дам не вечна! – обнадёжил специалист по известности. – Поскольку мы вянем быстро, так же, как растём, – вздохнул он.

– Так как же мне заставить моих поданных любить и хвалить меня? – перебил нетерпеливый Калигула.

– Кто под звездой счастливою рождён,

Гордится славой титулом и властью.

А я судьбой скромнее награждён,

И для меня любовь – источник счастья! – продекламировал драматург. – Пойми, что жестокого и сладострастного тирана-безумца не станут уважать, как бы громко и страшно ты ни гневался, – пожал скованными плечами Секспир. – Нам говорит согласье струн в концерте, что одинокий путь подобен смерти, – вновь процитировал он какого-то поэта, как бы подчёркивая, на что нужно обратить внимание.

– Ах, с этими грубиянами и невеждами невозможно оставаться милым невозмутимым кроликом! – пожаловался Калигула. – Более того, меня хотят истребить. Я стал слишком хорош собой. Эти завистливые мелкие гномики вздумали избавиться от своего повелителя! – он мнительно задрал подбородок.

– Да, бывают тучи на земле, как в небе, – озадачился Секспир.

– Особенно опасных я приговариваю к смертной казни, – понизил тон до шёпота Калигула, считая эту информацию не просто важной, но и секретной.

– Ох, неужели ты действительно сносил им головы? – испугался гость, всплеснув белыми перчатками. – И как? В твоё сердце не впился колючий шип совести?

– Уверяю тебя, ничуть! – расхохотался мужчина в малиновом.

– Вот и славно! – облегчённо выдохнул мужчина в чёрном бархате. – А то вина – вечно голодный зверь. Стоит ей только раскрыть пасть – и ты заранее обречён и убит.

– Мне не грозит такая страшная погибель! – на возвышенный манер уклонился Калигула.

– Предупреждаю: ты не грусти, сознав свою вину, – на всякий случай подстраховал его любезный. – Хотя никто не хочет взваливать на себя бремя сожаления. Раскрою тебе маленькую тайну, мой дорогой Калигула (судя по костюму, Калигула взаправду был дорогим)! Вина – это резиновый мячик, и всё человечество тешится игрой «съедобное-несъедобное». Разумеется, вина – несъедобная штука. Если захочешь её проглотить, то подавишься, как петушок бобовым зёрнышком. И потому люди отбрасывают мяч от себя куда подальше…

Калигула рассеянно кивал, не вдаваясь в подробности скучной лекции. Уважаемый Секспир зря переживал за своего собеседника, ведь он знал, что не мог поступить по-другому, а значит, упрекать себя ему было не в чем. Нет смысла себя казнить.

– …Трудами изнурён, хочу уснуть! Блаженный отдых обрести в постели! – тем временем зевнул Секспир.

– Конечно! Устраивайся поудобней! Ты можешь заночевать прямиком на моём великолепном диване. Взамен сопроводишь меня завтра на собрание, дабы не оставаться в долгу! – бодро обрадовал новоиспечённого друга Калигула, не боясь его смутить.

– А ночь, как день, томит меня тоскою! – попытался лишить себя удовлетворения в глазах хозяина Секспир, но Калигула пропустил эту информацию мимо ушных раковин.

– Сними свой неудобный ворот! – посоветовал он, расстёгивая воздушную гармошку под затылком. – И такой тесный костюм тебе ни к чему! Во сне ты только помнёшь и изуродуешь его грубыми складками! – жёстко рассудил заботливый джентльмен.

Секспир, как ребёнок, позволил себя раздеть и уложить под лёгкое одеяло с золотыми змейками узоров.

– Пусть будущие славят поколенья

Нас за труды, тебя – за вдохновенье! – подвёл он итог минувшего дня.

F71

Твоя ли это мысль? Твои ли сожаленья?

– Поль Верлен

У застенчивых замкнутых людей маленький почерк. Учителя величают его бисерным. Так вот. У Мамы он был микроскопическим. Ключевое слово в этом предложении – был. Впоследствии Мама разучился писать. Произошёл ещё один несчастный случай, который, впрочем, оправдывает его наивное преступление.

В двенадцать лет Маме поехали выбирать велосипед в специализированный магазин. После того как парнишка опробовал свыше пяти велосипедов, он остановился на жёлтой лёгкой «Десне» с дисковыми тормозами. Ехала она гладко, но не чувствительно. В отличие от «Rook» (первое, что приходит на ум при виде дерзкой надписи, это рок-н-рол, но в переводе с английского «Rook» означает «ладья» – большая лодка. Уже разочарование с первых секунд), «Десна» ехала не грубо – так что задница могла посчитать все камни, трещины и впадины на дороге, – а плавно. Она буквально скользила, словно под колёсами протягивался чёрный идеально ровный язык асфальта.

К «Десне» прикрепили крылья, чтобы грязь и облачная моча не летели на спину, и с тех пор Мама катался почти каждый день. Однако нелепые трагедии любят настойчиво и всегда внезапно стучатся в двери. Ошарашенные без подозрений впускают гостью в дом.

И Мама налетел на замаскированную кочку, и залез в шкуру акробата (только неопытного и неуклюжего), и со смаком ударил камень незащищённой головой. Булыжник и черепушка стукнулись, словно яйца, покрашенные луковой шелухой, в утренний час Пасхи. Разумеется, Христос не воскрес. Воистину не воскрес.

Обойдёмся без больничной волокиты. Скажем только то, что неправильные врачи, каким свойственно ошибаться и констатировать смерть, поставили Маме диагноз «Олигофрения». Умеренную умственную отсталость. Мама сделался вялым и апатичным. Речь его обанкротилась, мышление стало примитивным и поверхностным. Короче, его интеллект скосился до интеллекта коалы.

К слову, если вы хотите научиться определить неправильных врачей от правильных, то вызубрите признаки неправильных врачевателей. Им присущи такие фразы, как «Мы сделали всё, что могли» и «Мне очень жаль». Участие в коррупции выдаёт неправильного врача с потрохами. Хирурги режут не те ноги, диагностики выявляют не те заболевания. В общем, их можно окрестить безалаберными и ленивыми пофигистами, работающими спустя рукава.

Но к каждому минусу притягивается плюс. Таков уж физический закон. К Маме притянулся огромный плюс (не только тот, что нарисован красной краской на карете «Скорой помощи»). У него появился лучший закадычный друг. Нетрудно догадаться, что он выдавал себя за Олега. Конечно, до обаятельного Винника со светлыми принцовскими волосами ему было как до Ганимеда, но Мама не привередничал. Его губа была ещё той дурой.

С тех пор мальчишки стали птичками-неразлучниками. Они вместе росли и вместе убили своих мам, скинув их из окон девятого этажа. Поэтому, когда на собрание клуба анонимных убийц понадобилось привести одного друга, Мама долго не раздумывал. Он вообще шибко-то не раздумывал никогда.

– Ты пойдёшь? – спросил Мама.

– Пойду. Куда я денусь? – ответил Олег.

– Я скоро умру? – спросил Мама.

– Умрёшь. Куда ты денешься? – ответил Олег.

От его последний реплики парень покрылся гусиной кожей. Если Олег был лучшим другом, то танатофобия была заклятым врагом. Мама не мог избавиться от ощущения, что из него медленно выцеживали жизнь. И хоть он не знал, а если бы узнал, то не понял бы значения слова «выцеживали», на эмоциональном уровне с ним происходило именно выцеживание.

1

Надежда тянется незримыми руками

– Поль Верлен

Жиголо металось по лабиринту комнат, и в каждой вместо пола растягивался часовой циферблат. Наконец, потерянное и босоногое, оно вырвалось из западни и попало на колючий снег. Ветер резал щёки и раздувал платье. Жиголо кинулось под арку, дабы найти под ней прибежище. Но вместо прибежища под сырой крышей его подстерегал чёрный, закутанный в тряпки горбач. Его рост достигал двух метров в высоту и метр в ширину.

– Это он! – исторгло Жиголовское горло.

– Да, – радостно улыбнулся горбач. – Это я, – низко прохрипел и стремительным галопом понёсся к Жиголо.

То выскочило из сна, умытое собственным солёным потом. Отдышалось, приходя в себя. Только прийти полностью не удалось. Воспоминания, тряска в руках и зубной скрежет так и остались принадлежать комнатному сумраку.

Лысое существо – почти что Голлум – свесило ноги с койки и замерло на добрые пять минут. То, что находилось под бровями, испуганно таращилось в пустоту. Уже сегодня Жиголо ждало новое собрание, а оно так и не придумало, кого с собой привести. Друзей можно было сосчитать по пальцам Ника Вуйчича. К нему не слетались гости, и оно не шмыгало к доброжелательным супружеским парам или весёлым сверстникам, курящим кальян. У Жиголо имелись только одноразовые палаточные подруги-пенсионерки (вобла не бралась в расчёт).

Ах, вот бы ещё разок загреметь в больницу! Ну хоть разочек! Как жаль, что у людей только один аппендикс. Хотя Жиголо что-то слыхало о регенерации. Может быть, ему стоит направить золотую целительную энергию в то место, где раньше умещался полый отросток кишки, а потом заняться психосоматикой? Жиголо поставило на вооружение этот план «Ж».

Существует примета, что ложка, упавшая на пол, сулит приход женщины. Нож означает, что припрётся мужик. Если упадёт тело, то на чай заглянет смерть. Но что должно упасть, чтобы в дом пришло Жиголо?

С этим вопросом в грецком орехе мозга оно и заявилось в квартиру, где протекали встречи анонимных убийц. По-другому – гопников. Или мерзавцев. Или извергов. Или больных.

12 стульев

Женщинам не следует писать

– Марселина Деборд-Вальмор

Пустыня замучил себя регулярными тренингами и ритуалами по очищению. Когда он проводил эту дурацкую групповую терапию, то терял настоящее лицо. Исполнял всего одну роль мотивирующего диктатора. Но его раздражала подобная лживая жизнь – жизнь под фонограмму.

Случайно Пустыня сам загнал себя в ловушку, когда попросил участников лечения привести друга на эдакий приём. Сам-то Пустыня потерял всех друзей в роковом побеге с места преступления. Может быть, ему написать единственной выжившей – Фанси? Но это, пожалуй, дурная идея. Фанси умерла первой. Сразу же после возлюбленного – Помпея. Она выгорела изнутри. Превратилась в пустышку, залитую немой болью. Ей определённо незачем писать и теребить старые раны. Что ж, может быть, ему позволят исполнить соло вместо дуэта.

Но Пустыня ничем не отличился от остальной пятёрки. Из двенадцати стульев заполнились только шесть. К его удивлению, никакого Абсолюта или Секспира, или Олега, или Памелы не было. А были ли они вообще?

– Знакомьтесь, – хвастался Калигула. – Это тот самый знаменитый драматург!

– Не спугните бдительный космический глаз! – гавкал Анубис, держа в накаченных руках пачку конфет «Москва». «Воздушное суфле с ядрышком из мягкой карамели, покрытое молочным шоколадом с декоративными узорами красных полос,» – сообщал мелкий шрифт.

– Вот она – реальность! – наклонялся к пустому табурету Сальери.

– Они пригласили свои иллюзии, – изумился Пустыня. – Как же они одиноки…

***

Не найдя идеи лучше, Пустыня предложил перекусить. Оставив безумцев наедине с их фантазиями, парень распорол брюхо холодильника и вынул из него авокадо, похожее на чёрно-изумрудную утиную голову. Сполоснул плод, разрезал его, высвободил косточку и выскреб столовой ложкой мутно-жёлтую мякоть. Взбил её блендером и намазал на ломтики хлеба. Разложил их на тарелке и вынес к дегустаторам. Только оказалось, что господа убийцы уже налупились конфет и перебили весь аппетит. Жевать бутерброд пришлось в одну каску. Причём, угрюмую.

Мама бесцельно шатался вдоль периметра, Калигула осторожно раздвигал зубы жалюзи.

– Они караулят меня, – приложил он пальцы к губам в жирной помаде. Сегодня мужчина выдерживал тяжесть зелёно-голубого парика, утыканного жемчугом. – Что же мне делать? – взвился он.

– Послушай, ты никому не нужен, – автоматически отозвался Пустыня. – Ты не такая крупная шишка, чтобы за тобой охотились…

– Как ты смеешь разговаривать с императором в таком тоне?! – рявкнул Калигула. – Тем более нести такую абсурдную ересь! – ударил тростью он.

– Прости, я ошибся, – не стал разубеждать его Пустыня.

Спорить с фанатиком не только бессмысленно, но и небезопасно. Кто знает, на что готов человек, защищающий свой смысл? И совсем не обязательно, чтобы этот смысл соответствовал общественным представлениям. Он может до последней капли барбарисовой крови биться за мнимую правду. За утверждение, что его трахнул сам Господь Бог или что его образование пригодится в дальнейшей жизни, а то и смерти. Умирать ведь тоже надо уметь. Недаром актёры так усердно тренируются падать на перины с драматичным видом.

– Я ни за что не покину эту квартиру! – по-детски упёрся Калигула, наглядно демонстрируя фразеологизм «встал как вкопанный». Пустыня даже заподозрил у него негативистический ступор или ступор с оцепенением. Но вскоре у Калигулы зачесалось плечо, и тот удовлетворил потребность организма. – Ах, как я несчастен! Заговорщики, эти гнусные предатели, вживили в меня щекотку! И теперь я вынужден исполнять приказы своего тела! Это нечестно! Повелитель не должен никому подчиняться! – трезвонил он.

От его паники воздух зарядился тревогой, и уже все боязно озирались по сторонам. Мама и Жиголо вновь сдвинули стулья. Анубис прекратил жевать конфеты. На губе так и застыл коричневый иней.

– Даже космическое око затянули веки обыденности, – прошептал он.

– Решено! – громче, чем все ожидали, объявил Сальери. – Мы все остаёмся здесь!

Пустыня не мог оценить, насколько это здравое решение, но против коалиции не попрёшь. Поэтому он позволил не только спрятаться под кроватью, но и поставить решётки на окна.

– Лучше? – спросил парень.

– Лучше, – ответил расфуфыренный фрик снизу, словно они снимались в рекламе «сникерса».

Калигула затаился в подпостелье до самой ночи. Даже когда Сальери плюхнулся на койку, он не застонал под провисшей сеткой. И все легли спать.

Мафия

Прекрасна жизнь, и хочешь умереть

– Поль Верлен

Анубис думал о том, что человечество осваивается в космосе, словно трёхлетнее дитя. Оно лишь отползает от матери-земли на крошечное расстояние и тут же возвращается обратно, прижимаясь к её плодородным сосцам. Анубис вспоминал свою личную коллекцию планет и трупов, когда услышал сдавленное дыхание, какое бывает, если сдерживаешь плач.

Парень оторвался от подушки и прислонил ладонь к уху. Источник звука располагался под храпящим Сальери. Калигула хлюпал носом и дрожал, как люстра во время землетрясения.

– Ты чего? – спросил Бог.

– Ничего, – отмахнулся император. Его парик валялся в пыли, и на голове Калигулы оставалась одна «плавательная» шапочка.

– Тогда прекрати шмыгать. Ты мне мешаешь уснуть, – оскалился Анубис.

– Я не могу. Мне страшно. Если я провалюсь в дрёму, то меня нанижут на ультрасеребрянные лучи. Мою кожу стянут, и…

– Такого не бывает! – заверил его приподнявшийся на локте парень. Его волосы растрепались и напоминали гнездо из рисованного мультика.

– Бывает. Это секретные технологии, – залился слезами Калигула.

– Вылезай. Всё равно ты под моим присмотром, – соврал ему Анубис. Выбившейся из сил мужчина послушался и выполз из своего укрытия. Одежда его перекрутилась и сбилась, как у заброшенной на чердак куклы. – Давай я тебя почищу и корсет затяну, – предложил шакал, и Калигула поддался его манипуляциям. В темноте, конечно, туго удавалось справиться со шнуровкой, но спустя несколько минут Калигула вновь блестел, как бриллиант.

– Подай парик, – приказал он, и покорный пёсик послушно вытащил груду искусственных локонов. Смахнул с зелёного зефира серый налёт и протянул товарищу. Тот, брезгливо его осмотрев и повертев в руках, нахлобучил обратно. – А ты-то чего сны не гоняешь? – шёпотом поинтересовался более или менее отрезвлённый Калигула.

– А я приказаний жду.

– Каких ещё приказаний? – стало любопытно потомственному императору.

– Ну, куда Абсолют пошлёт меня в этот раз. В бар «Баранка» или в клуб «Клумба», – чистосердечно пояснил Анубис.

– А может, тебе его послать? Ну, куда подальше? – лукаво хихикнул Калигула, всё ещё беспокоясь о том, как выглядит шишка его волос.

– Ты что, спятил? Я же избранный! – поперхнулся слюной Анубис, по примеру собеседника поправляя каре.

– И каково это? Быть избранным? – продолжил интервью мужчина.

– Паршиво, – поморщился Анубис. – Я же не хочу людей в загробный мир провожать. И порой так противно от себя становится, словно человечиной воняет…

– Не комплексуй, – радушно подмигнул Калигула. – Рассмотрим твою проблему подробней, – потёр он ладони. – Тебя мучает совесть за свои поступки. Тебе трудно смириться с должностью убийцы. Но пойми, что в ней нет ничего дурного и сверхъестественного. Возьмём, к примеру, предложение: «Он погиб» или «Я убил». Дадим ему характеристику: оно простое, повествовательное, невосклицательное и нераспространённое. Ни больше, ни меньше. Таких предложений, как париков в шифоньере! В этом нет ничего паранормального, – искренне вразумил его Калигула.

– А почему тогда, – смущённо поёжился Анубис, – мне самому хочется умереть?

Отчего он ещё не лёг в саркофаг и не накормил какое-нибудь кладбище?

– Ну, смерть нельзя отменить! – бодро заметил Калигула. – Её можно только принять.

– И мне пришлось её принимать десятки и сотни раз…

Ночь

И до зари со мной, дитя моё, рыдай

– Поль Верлен

За входной дверью летал зловещий шёпот. Сальери догадывался, что речь принадлежала охотникам за его идеями. Иначе что ещё могло понадобиться ночным лазутчикам? Только его новаторские сюжеты! Подозрительная холодно-жёлтая полоска света проползала через щель и облизывала паркет. Бдительный писатель не шевелился под одеялом и не сводил расширенных в темноте зрачков со светового языка. Он весь напрягся и взмок.

Когда же за ним придут? Каким изощрённым способом высосут его мысли? Может быть, грянут люди в белых латексных перчатках, усадят его в кресло и прицепят на голову шлем из ремешков на клёпках? От этого шлема протянутся тонюсенькие провода к самому монитору, на котором загорятся кадры активной мозговой деятельности, электрические импульсы и всё в этом роде.

Или же в ухо воткнут фигурную трубочку, через какие пьют фруктовые коктейли на шезлонгах или в барах, и вытянут его блестящие мысли, словно томатный сок? Теории взлома органического сейфа будоражили кровь, задавали вычурный пароль сновидениям, и тем не удавалось проникнуть в глаза, налить конечности неподъёмной тяжестью и переварить минувший денёк.

На небе висела запятая месяца. Сальери уставился на неё и не заметил, как перед ним возникла нахмуренная Памела.

– И зачем ты притащил меня в свой настоящий мир, если он ни словечком не отличается от моего? – сквозь зубы прошипела она. Если вирусы передаются воздушно-капельным путём, то злость передаётся из глаз в глаза.

– Действительно? – удивился Сальери. – Но почему? – его бровь превратилась в вопросительный знак.

– Мне совершенно не интересны твои мошеннические штучки! Я хочу вернуться, – Памела сложила руки на груди.

Но Сальери не знал, как заставить плод своего воображения исчезнуть. Реакция была необратимой. Получившийся газ не загонишь обратно в колбу.

– Но я даже не представляю, как перестать тебя видеть. Как перестать тебя слышать. Как перестать тебя любить, – с горьким привкусом боли признался Сальери.

Однако девушку ничуть не тронули его заявления.

– Тебе известна детская игра в «камень-ножницы-бумага»? – лишь спросила она.

– Да, конечно, – спешно отчеканил писатель.

– Почему-то все считают, что она на везение. Или на смекалку. Но в этой игре нет никакого риска. Потому что бумага способна покрыть всё, – Памела с твёрдой надеждой заглянула в то, что находилось под бровями.

– Даже любовь? – отчаянно отозвался Сальери.

– Тем более любовь, – бесстрастно обожгла его девушка.

День

Ваша ночь – лежащих с миром

– Поль Верлен

Наутро небо завалило густыми, словно жирные сливки, облаками. Жиголо стояло у плиты в сереньких тусклых штанах, какие годятся или для спорта, или для лежания в больнице, и пекло оладьи. Золотые ладошки трещали на раскалённой сковороде, щедро сдобренной маслом, их подцепляла четырехзубая вилка и переворачивала на сырую сторону.

Вскоре кухню заполонили великие властители мира. Они выпили пилюли и уселись за стол.

– Сейчас поем, а как дальше жить – не знаю, – вздохнул Анубис, макая оладушку в банку со сгущёнкой.

Калигула же отстранился от сгущённого молока на дистанцию вытянутой трости.

– Можем погулять во дворе, – поставило сковороду в раковину Жиголо.

– Дельное предложение! – поднял сложенную оладушку Пустыня. – Я присоединюсь.

Анубис и Сальери обошлись кивком. Позиция Калигулы осталась непоколебимой. Жиголо взяло с собой слюнявого Маму и молчаливого Олега, и они высунулись на гладко подстриженную лужайку, обнесённую забором. Рядом с ней бежала кирпичная дорожка, правда, не жёлтая. Порой попадались скамейки. Расстояние между ними всегда разнилось, и казалось, что лавочки расставляли рандомно. Грузные груды облаков с интересом склонились над шествием пятерых неформалов. Влажный воздух облеплял тела, словно парафин, и жутко воняло сыростью.