Сведи меня в могилу

Участники процесса начали разбредаться по своим группкам. Только один всполошённый молодой человек, начихав на правила приличия, пробежал через весь зал, чтоб буквально поймать за руку своего судебного представителя. Понимающий нотариус приветственно кивнул:

– Чего-то хотели, друг мой?

– Объясните, что здесь происходит.

– Ваша супруга просила не рассказывать.

Богат зыркнул через плечо. Та не видела его. Сидела там же. Ресницы опущены, лоб напряжён. Обезболивающее закончилось, а она не уходит. Обида за наказание молчанкой потухла, как церковная свечка.

– Она скоро умрёт. Никогда не признается. А я должен знать.

Глаза собеседника подёрнулись печалью. Богат перенял его эмоцию. Будто не верил в сказанное, пока правда не отразилась чужой скорбью.

– Хотя вы муж… Так упомяните же в прощальной речи её упрямство. Оценит, уверен. Потому что Винивиан самолично втянулась в это. Навела на контору. Остальное за мной. Со всех сторон подходил. Пришлось внедриться. Без доказательств их к допросу на Читателе Истины не призвали бы, и меня б уже раскрыли и убили. Не Баятом, так запихнув сердце в деревянный ящик… За свою карьеру детектива, знаете, и не с таким сталкивался.

– А как она вышла на них? – заинтересовался потерпевший.

– Дедукция, подкуп, ложь… Мне, право, неудобно это обсуждать.

Богат нахмурился, усердно думая.

– И копали под них по большой дружбе?

– Три месяца одной дружбой сыт не будешь, молодой человек.

Шпионаж. Представительство в суде. Вспомнился обитый зелёным сукном кабинет в самом центре Москвы. Как и два процента на услуги по переводу имущества в финансовый эквивалент. А два процента от многомилионной суммы – уже заявка.

– Так сколько? – настаивал Громыка, наплевав на чувство такта.

Михайло совсем не обиделся. Мудр.

– Персональное расследование. Такой оказалась её последняя воля. Тринадцать процентов. Всё по завещанию.

Богата как током прошило. Застыл на месте, вдруг ослаб. Вакуум в голове хлопнул по ушам. Мир утратил звуки. Нотариус вроде бы встревожился. Спросил что-то, придержал за плечо. А тот покачивался неваляшкой. Развернулся. В цветной дымке единственным чётким объектом осталась Вини. Дорогая жена через боль беззаботно улыбнулась ему, как ребёнок весеннему солнышку. Она сейчас казалась этим солнышком. И видеть этот свет подвластно ему одному.

В плену Богату казалось, что он попал в руки божества, измывающегося над ним. Бегство – редкая удача и единственное спасение. Бегство от постыдных, мутных воспоминаний. И не было у этой могущественной силы противника. Оказалось – есть. Беззащитная, бессердечная заступница. Серая мышь. Ангел со сломанными крыльями.

Сиюминутно, здесь, в зале суда, его захватило великое чувство. Знамение, какое случается слишком нечасто, чтобы отнестись к нему с пренебрежением или усомниться в подлинности. То самое открытие в ближнем того, чего и не надеялся нигде найти. Богат пялился на счастливую Вини – третье после горения огня и течения воды, на что может смотреть вечно.

Глава 9 – Междусобойчик

К похоронам Вини готовилась основательно. Неспешно. Неделю договаривалась о месте, следующую – просматривала каталоги с идеями цветочного декора. Следом оформляла заявку, собирала документы. Особенно долго подбирала бумажные приглашения. Остановилась на классической белой карточке с рисунком чёрной голой ветви, обвязанной чёрной лентой. Солидно. А главное задаёт настроение.

По канону, заполняла от руки:

«Многоуважаемый ближний мой!

Приглашаю Тебя проводить меня в последний путь. Во избежание недопонимания прошу принять как обязательное условие умалчивание любых вопросов до назначенной даты (четвёртое июня текущего года). Возжелав присутствовать, сбереги речь для предоставленного слова. Также, с учётом моего положения, настоятельно прошу не докладывать о моих намерениях никому другому, в том числе представителям Mass Media.

Мероприятие состоится в Траурном доме номер два по адресу: город Москва, переулок Говраш, дом четырнадцать, в двенадцать часов дня. Буду рада Тебе.

С благодарностью

и пожеланиями долгой жизни,

Винивиан Степанчик»

Липкое чувство абсурдности происходящего ослабело только после четвёртого письма. Отовсюду можно ретироваться в мир фантазий. Притвориться, что это какая-то другая Винивиан зовёт знакомых посмотреть на свою смерть.

Приглашения остались дожидаться своего часа в ящике стола. Одно лежало отдельно. Предназначалось брату и должно отправиться не за неделю до, а за сутки. Экспресс-почтой. Чтобы поставить перед фактом, освободить от неприятных бесед. По крайней мере, сестра ставила на то, что Витариарх заблаговременно мог бы что-то предпринять. Как-никак, единственный родной человек.

Раны затянулись, душевные залатались шрамами. После покушений и судов обычные трудовые будни казались блажью судьбы. Бизнес Богата разворачивался потихоньку, прибыль закапала в оплату кредитов. Вини по обыкновению пропадала на работе. В прошлом, до изобретения вечного сердца, когда пациенту сообщали: «Вам осталось два месяца», что он делал? Отправлялся в путешествие, сжигал мосты, творил бесчинства. Она же разгребала бумаги. Сидела на телефоне. Без конца печатала, печатала, печатала. Делала то же, что и всегда, считая дни, когда посвятит в свои грандиозные планы начальника.

Так, став самой настоящей нормальной семьёй, что с завидной регулярностью хвастается романтикой в социальных сетях, двое не заметили, как подкралась весна. Стылая, сырая. Ледяные жилы почвы таяли. Лёд между союзниками окончательно растопился в быту прежде, чем столбик ртути дополз до нуля по Цельсию. Но по мере того, как оживала природа, Вини, что удивительно, оживала вместе с ней. Если этим словом можно назвать нарастающую тревожность. Жесты девушки обретали резкость в ущерб элегантности. Взгляд стал беглым, чрезмерно цепким. Плечи стягивали невидимые ремни. Ключицы держались под углом, будто Вини морозило, или болела шея.

Её одиночные затяжные посиделки в дворовом лесочке можно было списать на хорошую погоду. Супруг пару раз выглядывал в окно. Она стояла, прислонившись к стволу дерева. Через час уже обнимала соседнее и тупо смотрела в никуда. Муж задёрнул шторы и сделал вид, будто это его нисколько не напрягает. Как и то, что домоседка повадилась до глубокой ночи пропадать, бес знает, где. Бес, может, и знает о её бесцельных пеших прогулках по паркам, автомобильным мостам, заброшенным железнодорожным путям. Но никто его о том не спрашивал. Все горазды только поминать его по поводу и без.

Аномально холодная майская ночь чёрным туманом заволокла пейзаж, морозец сковал раскисшую землю. Хозяйка дома вернулась до полуночи. На пороге её остановил голос супруга. Он так соблазнительно развалился перед камином, укутавшись в плед, прихлёбывая чай из пузатой чашки. На контрасте Вини щупала стужа, а задубевшая в латы куртка только натирала кожу. Та недолго думала над приглашением. Сбросив верхнюю одежду, с ногами залезла на диван, укрылась махровым покрывалом. Приняла вторую кружку, блаженно вдохнув пары бергамота. В уютном молчании остывшую душу и плоть питали гретые пламенем соки. Бледно-оранжевые, с тонким ароматом горящей древесины. Тихонечко, боясь дыханием своим спугнуть воцарившийся покой, Богат произнёс:

– Déjà vu26.

Вини глухо хихикнула. Посмотрел на неё, чуть наклонив голову. Какую именно сцену у камина зашифровал за этим словом? Минуту удовольствия, величайшего низменного, сокрытого в упругости губ? Мгновение ада, клокочущего кипятком, дребезжащего осколками разбитой вазы? Обоим воспоминаниям должно вменять эмоцию. Смущение. Раздражение. Тоску. Но сонный взгляд её загородился заслонами сто раз передуманных дум. И блики огня… Их не было в этих глазах.

Зачинщик посиделки начал издалека. Супруги от ничегонеделания обменялись мнениями касательно классической музыки, переписанного культурного кода и вульгарности сочетания зелёных и фиолетовых цветов. Совершенно чуждые темы будто вытекали одна из другой, как река распадается на ручейки. Собеседники поочерёдно цеплялись за крючок и плели уже совсем другую историю.

Дева разомлела (чай без подвоха). Диалог свернул к наболевшему. Богат привёл эту машину в движение, плавно спускаясь с пригорка в канаву. Главное – вовремя притормаживать. Как хороший манипулятор, ходил вокруг да около, не набрасываясь сразу. Говорил о силе человеческой, скупо, обобщённо. Искренне пытался понять парадокс. Смельчак, переступающий страх смерти, бессилен пред блоками мелкими. Слабость непобедимого Кощея – в хрупкой игле. В яйце, в животинках, на дубе, Бог знает, каком. Вчерашний мальчик думал, те сюжетные ходули только сказкам простительны. Теперь, став героем были, терялся в догадках. Мучился в смятении, просил вызволить его из пучины невежества.

А меж тем с искусностью ювелира закладывал в голову неудобные мысли. Заговаривал по манере лукавого, взывал то к логике, то к иррациональному. Голос звучал вкрадчиво, объяснялся непременно уважительно. Намекал, что драгоценная, рисуясь, сама себе подкладывает свинью. Барахтается в болоте и тянет за волосы, не на берег – в самую топь. А по уразумению самопровозглашённого философа, кто думает, будто уже мёртв, заблуждается, ибо думает. Не давит его холодная земля. Не проклёвываются из его чрева слепые личинки, как было в старых жутких фильмах. Ежели покорность чувствам пресекает совесть – то пусть эта советчица одумается, пока не поздно.

Перед Божьим (как сам трактует) и земными законами Богат имеет на Вини, как на женщину, право. Может и должен требовать исполнения супружеского долга, писанного невидимыми чернилами в свадебной клятве. Однако хоть жена ему и не безразлична, словом доказал – не возьмёт силой того, с чем не готова расстаться.

– Если бы не хотела, ты, лично для себя, я бы никогда…

Но он же видит:

«Зачем она молчит? Когда есть всё, кроме времени, зачем?»

Так складно аллюдировал. И Вини загрузилась. Кровь схлынула из щёк. Минуты растянулись резиновой лентой. Руки двоих соприкасались косточками пальцев, и контакт этот был даже интимнее поцелуя. Она не шелохнулась. Не глядела на него. И он не стал. Только тихо спросил:

– Чувствуешь?

– Стыд.

– Не надо.

Его кожа источала мягкое тепло. Такое же мягкое, как голос. Вини уповала на чудо, чтобы волей Всевышнего провалиться сквозь землю. Ибо сама покинуть комнату не может. И, по правде, не хочет.

– А как ты?..

Три безобидных слова, а захотелось сейчас же помыть рот с мылом. Как грязно! Как тяжко даётся каждый слог. Будто под гипнозом закодированные откровения лились свободно, ей не подчинялись. Заполняли рот вакуумом, растворялись в нём. Казались бессмысленными, прозрачной тканью укрывали камень души. Но Богат понял. Сказал, зачиная со снисходительного смешка:

– Ну, ты как дитё малое! Или, правда, думаешь, что оно только такое?.. – не закончив, не получив ответной реакции, посерьёзнел. Медленно убрал руку. – Черту не переступлю. Если ты понимаешь. Если веришь мне. Но я хочу поделиться. Хочу, чтобы успела узнать. Увидеть, как можно по-другому. Почувствовать. Не потому, что так принято или надо. Просто потому, что это приятно.

Пауза.

– Ты знаешь лучше. Жизнь твоя. Но я подожду. Если да – маякни, и мы ещё раз обсудим.

Ушёл, не прощаясь. Вини отставила опустошённую чашку, доползла до ванны, приготовилась ко сну и нырнула в свою стылую постель. Никакая мысль не посетила её. Даже фантасмагорический монолог Богата не повторился голосом в голове. Кажется, она спала уже на пороге дома, а всё последующее – приступ сомнамбулизма. Обняла подушку, мгновенно уснула.

На следующий день и словом не обмолвились. В четверг тоже. Муж быстро просёк, что участвует в молчанке. Ещё когда жена проигнорировала его «Доброе утро» и предложение сделать кофе. Безответность не причиняла ему никакого неудобства. Он её породил, буквально за ручку подвёл Вини к сложному вопросу. Та не выказывала обиды или деланной гордости. Только время от времени смотрела на Богата изучающе. Как школьница на ящерку в террариуме. Нет, как гик на новинку, о которой сам ни сном, ни духом. Взгляд скользил по мужским плечам, туловищу, бёдрам. Что-то прикидывала, просчитывала с холодностью, свойственной влюблённым в своё дело трудоголикам.

В пятницу, после ужина, Богат мыл посуду. Почувствовал кого-то за плечом. Этот кто-то мышкой юркнул к нему, подушечками пальцев кротко зачекал и тут же отшатнулся. Отошла совсем недалеко. Облокотилась на кухонный гарнитур, как на костыль. Заставляла себя смотреть ему в глаза, испытующе, выжидающе. Тот посветлел. Позабавился. Как котёнок играет с мышкой: «И помните – они боятся вас больше, чем вы их».

Чуть позже, в спальне Богата (лучше здесь, не в её комнате) состоялся недолгий, престранный разговор. Жене, ожидаемо, труднее. Вся красная ёрзала на краешке кровати и угукала. Боялась вопросов, на которые не то, чтобы отвечать – о них думать зазорно. Однако муж её всячески отвлекал. Даже рассказал презабавный случай из их Краснодарских каникул с безымянной бывшей.

Избежать обсуждения повестки дня было не суждено. В итоге Богат выдвинул ряд обязательных условий:

– Договоримся сразу. Я – главный. Я веду. А ты будешь послушной. Последуешь за каждым моим движением, за каждым словом. Без пререканий. Без психов. Без почемучек. Поняла?

Вини растерялась, лихорадочно ища подвох в очевидном разводе. Но если по делу – а что ещё остаётся, если ты профан? С ней любовный гуру, и она уже доверилась ему. Завтра. Последний раз прислушалась к голосу разума. Ну почему вот только сейчас замолчал? Моргнула в знак согласия. Богат даже про себя не позлорадствовал. Обмусоливать прописные истины ему не в удовольствие.

– Сценарий, который я тебе описал – это не то, что ты подумала. По глазам вижу, заморочилась. Нет, Вини, я тебя никак не ограничиваю. Хочешь сказать – говори, сделать – сделай. Если что не так – не молчи. Я не допущу ничего такого, но на всякий случай. И не смей стыдиться. Нечего. Запрещаю, если тебе так легче. Не думай, будто ты хуже или лучше остальных. Оно не инструкция по сборке шкафа. Взрослые отношения тем и хороши, что тут можно и нужно поддаваться немедленному влечению. И это абсолютно нормально… Я говорил, как умею предугадывать желания. Но есть правда другая. С тобой мне сложнее. Намеренно закрываешься. Я помогу тебе, но и ты помоги мне. Подсказывай. Направляй хотя бы ментально, прошу. Это второе. Ты будешь честна со мной. Предельно откровенна. Как с самой собой и даже больше. Постарайся. Я знаю, ты сумеешь.

Она активно закивала. Произнесённые слова внушили ей чувство защищённости. Вини вдруг убедилась, что Богат – самый правильный её выбор. Надёжное плечо. Идеальный партнёр. Другого такого просто не существует. Чем она заслужила столь щедрый подарок судьбы?

– Ну и третье, – он улыбнулся. – Выдохни. Не резать же я тебя собираюсь, правда?

В его ванной комнате пахло мыльной пеной, осевшей на решётке слива, кедровым одеколоном, холодным кафелем. Взгляд «сквозь» различал каждую прожилку мрамора, каждый пузырёк на дне раковины. Хорошее занятие – разглядывать. Должно успокоить, если бы не человек снаружи. Ждёт вот уже целый час. И пока он там, покоя ей не будет, а с каждой минутой промедления всё только усугубляется. Да и выход один – в спальню.

Любезно со стороны супруга было предоставить свою ванную. Дал привыкнуть? Чужое присутствие в мятых рубашках в корзине для белья, в сохнущем на стальном кольце полотенце, в запахе… другого человека. Хотя, скорее, причина излишнего гостеприимства иная – чтобы не сбежала. Вини съёжилась от стыда. Видите ли! Нашлась принцесса в своём же замке.

«Так… заткнулась и пошла».

Схватилась за дверную ручку и тут же одёрнула руку.

«Обожглась!»

Покрутила ладонь перед лицом… Так левая же. Какой ожог? Какая, к бесовой матери, накалённая дверная ручка?!

«Тихо, – смягчилась Вини, – Малышка, не бойся. Чего выдумываешь?.. Просто сделай это. Ты же человек слова. Ты же лучше их всех».

Верная тактика – напоминание о худшем. Обратилась к воображению. В который раз представила себя в гробу. Как в старых книжках писали. Как она должна была умереть. Девочка из прошлого. Узница не своей эпохи. Прикинуть на лицо не решилась, но примерила гниение на туловище. Как оно тает, точно масло на сковороде. Как кишащая опарышами кожа слегка подрагивает… Фантазёрка крепко зажмурилась, хлопнула по вискам. Работает! Под землёй-то всяко хуже. А она… а она сейчас займётся тем, отчего людям хорошо.

Решительно распахнула дверь. Героизма хватило на два размашистых шага. Ноги будто завязли в загустевшем воздухе, ход замедлился. Ссутулилась, словно кто-то взгромоздился ей на плечи.

– Стой.

Он сзади. В кресле в углу. Произнёс это спокойно, негромко, и хоть был далеко, показалось, будто сказал ей на ухо.

Остановилась. До спасительного выхода ещё половина комнаты, только для неё он слился со стеной. Тишина обволакивала. В родном теле стало очень неуютно. В таком виде. Перед мужчиной. Вини боролась с желанием свернуться клубочком, как ёжик, и задохнуться в собственных объятиях. Со стороны казалось, будто она кукожится от чьих-то замахов.

– Слушай, я зарядку оставил. Оглянись, пожалуйста, она не здесь?

Девушка оторопела, скованность тут же отпустила её.

– Нет, – пресёк тот, когда та задумала обернуться. – Там, на столе, на тумбочке. Посмотри, а?

В одиночку играя в «Море волнуется раз», озадаченная Вини пробежалась глазами, готовясь углядеть что-то для себя плохое. Обжитой порядок, стандартные предметы обихода. Никакого проводка. Изучая окружение, задерживалась на элементах декора. Когда-то сама разрабатывала дизайн этой спальни. Теперь же видела её будто бы в первый раз. Синий свет, льющийся из окон, раздвигал стены, мистифицировал всё, до чего дотягивался. Первая минута после захода солнца – время, когда понурый здравый смысл уступает вере в собственную избранность. Когда искреннее желание отрастить крылья и выпорхнуть в ночь понимается и прощается.

Зачарованная земной магией, помнила, зачем она здесь. Теперь даже не вздрогнула от звука приближающихся шагов. Сумеречная комната накрылась беспроглядным мраком, тронувшим ресницы.

– Ах! – ноги Вини подкосились.

– Тише-тише.

Близость Богата парализовала. Широкая плотная лента скользила по переносице, векам, стягивалась узлом на затылке. Ловкость чужих рук стесняла. К месту девушку пригвоздила сила воли. Подобной самодеятельности от мужа она уж точно не предвидела.

«Вот именно – мужа, – напомнила себе. – Повязана. Обязалась… Тебе так легче?! Чтобы приказывали? Ещё о бандаже попроси, ей Богу».

Закончив с повязкой, Богат отстранился. Быстро осматривал, оценивал, искал поводы для девичьих комплексов. Бледные ниточки растяжек на внешней поверхности бёдер, грушевидный живот, еле выступающий над косточками таза, складка в подмышечной впадине – всё это делает из Вини самую обычную, нормальную женщину. Здоровое телосложение фигуры типа «песочные часы». Так долго она себя стесняться не могла. Только незрелые до поры до времени убеждены, будто любви достойны исключительно модели с обложки. А значит, он действительно имеет дело с больной на голову. Ответственность множится. Приступ жалости побудил одними подушечками пальцев коснуться её спины. Чтоб не качало.

Хотелось отдать должное. Подошла со знанием дела. Конечно, столько времени проторчать в ванной! Распущенные волосы лоснятся мягкими волнами, чистая кожа, что шёлк, французский маникюр переливается свежим лаком. Но дело в другом. Богат ожидал от стеснительной особы чего-то закрытого – корсет, бэби-долл, разумеется, исключительно чёрного или телесного цвета. Но Вини удивила. Упаковала себя, как подарочек. Полумрак тенил бордовый атлас нового белья, что казалось, это не бельё вовсе, а боди-арт, писанный кровью. Простота модели намекала на дороговизну. Однажды, присматривая своей четвёртой жене презент на их первую и последнюю годовщину, Богат засмотрелся в бутике на нечто подобное. Сейчас готов был поклясться, если (когда) оттянет резинку, на обратной стороне найдёт ярлычок с итальянским именем.

Её окружала одна сплошная тьма. Тяжеловесная, бессмертная, жестокая сука. «Так будет. Так будет. Ничего не будет», – усмиряла Вини свою детскую тревогу. Но за пределами слепого мира всё тот же мир живых, наполненный цветами и звуками. Страшнее всего, что он, по ощущениям, теперь напоминал её мёртвый мир. Там тоже пусто и глухо. Умом-то понимала – всё в порядке, а инстинкты проснулись, раздули угли паники. Спасло от приступа ужаса, и при этом испугало до смерти, мягкое прикосновение к спине. Богат («Это он. Он здесь.») повёл пальцы вниз, до поясницы. Убрал руку. Повторил жест.

– Неприятно?

– А… нет, – выдохнула она.

– Тогда куда подевалась твоя осанка? – в его тоне угадывалась насмешка.

Только после замечания Вини почувствовала, что горбится. Сложилась, точно мимоза стыдливая. Злая на себя, выпрямилась, намереваясь держаться так, сколько потребуется. На званых вечерах приходилось стоять не час и не два. Только там её не трогали.

Происходящее походило на странный ритуал. Будни сумасшедшего дома. Богат просто гладил её, как букет хрупких тюльпанов. Теребил кончики локонов. Клал руки на плечи. Вёл до локтей. До запястий. Брал кисти, даже железную, и держал по минуте. Прикладывал ладони к её лопаткам и так грел. Был крайне терпелив. Ждал, когда Вини привыкнет. Только переставала мало-мальски жаться, переходил на следующий участок кожи.

До талии шёл минут двадцать. На ней жёнушка совсем разнервничалась. Содрогалась, как отбойный молоток. Но была в этом трепете самая толика удовольствия. Даже не мазахистического, а истинно женского. Ведь будь ты закоренелой мужененавистницей, жертвой помутнения рассудка, приверженкой гомосексуальных отношений, Богат Громыка давно знает секрет твоих волнений. Девичье сердце ответит проявлению заботы, восхищению. И сейчас мужу за радость было различать в терзаниях своей жены что-то от приятного.

Вини пленил капкан объятий. Охнула, едва удержавшись, чтобы не вырваться. Потому что, наконец, узнала, во что Богат одет. В боксеры… и всё.

«Вот это да! А ты ждала фрак?»

Захотелось сбежать. Из этой комнаты, от взрослой жизни. Но… стало так тепло. Темнота ожила, пожалела. А порой так хочется, чтобы кто-то пожалел! С самой собой печаль не скоро, но приедается.

Он просто обнимал её – медленно увядающий цветок, крепнущий в его руках. Она чувствовала подбородок на своём плече. Дыхание его скользило по уху и шее. Вопреки ожиданиям, не щекотно. Горько. От слов, что говорил. Через силу. Так искренно, как плачет душа.

– Чего ты боишься?

У Вини закололо в носу. Зачем он это завёл? Ведь не ответит, даже если бы хотела.

– Я же здесь, с тобой. Я, а не кто-то другой. После всего, что было, почему шарахаешься от меня? Почему за этот год я не смог стать тебе хотя бы другом?

Его голос звенел от вибраций. Крепче прижал к себе, только голову отвернуть не успел. Тёплая слеза капнула ей на кожу. Виновница сантиментов прикрыла завязанные глаза кулаками. Задавила. Мыслей не было. Их спугнул шёпот. Точно ангел-хранитель молился за неё:

– Вини, не умирай. Там ничего нет.

Смешно. Договорились, что сегодня она слушается. Хоть выпад и неожиданный, то не юридическая лазейка. Какой-то отчаянный порыв.

«Прости, – она посылала ему ментальные, пустые извинения. – Прости. Ты не скажешь «спасибо», но потом поймёшь».

– Я не хочу… Не от моей руки. Не смогу. Клянусь, не смогу!

Его признание пронзало невидимой иглой, сшивало их нитью. И если бы Господь карал огнём и молнией за ложь, Богат бы остался стоять на месте невредим… Раньше рассчитывал – только б оставила ему побольше. Теперь втайне от самого себя просил Всевышнего:

«Ты забираешь ангелов к себе. Моего не забирай. Пока не потеряемся. Пока не забуду. Смилуйся надо мной, подожди».

Мрак закружил Вини. В вихре поймал её губы своими. Жгучий, настойчивый поцелуй сломал последний столп выдержки. Со злым «Нет!» девушка отпихнула мужчину. Чернота никуда не ушла, но человеческий облик потеряла, снова став ничем.

Осязание обострилось из-за слепоты, а вестибулярный аппарат, напротив, зашалил. Отбегая назад по кривой, Вини не свалилась с ног только потому, что врезалась в стену. Потерянная в пространстве, в лабиринте незакрытых гештальтов, недотрога обернулась сгорбленной старухой. Выбросила руки вперёд:

– Нет! Нет-нет-нет-нет-нет!

Секунды абсолютной тишины как бы доказывали абсурдность припадка, вгоняя в помешательство. Ткань повязки намокла от влажных ресниц.