Миниатюрист

Нелла роняет их, словно ее ужалили, и спрыгивает с кровати. В темном неосвещенном углу кукольный дом ждет свои гостинцы. Занавески раздвинуты, словно неприлично поднятые юбки. Нелла бросает на борзых испуганный взгляд. Тот же изгиб спины, те же прекрасные висячие уши…

Перестань, Нелла Элизабет! Кто сказал, что это те самые собаки, что любят свернуться калачиком на кухне?

Она подносит их к свету. Их тела пружинят, выпуклые суставы покрыты серой мышиной шкурой и мягки, как мочка уха. На животе одной – черное пятнышко, совсем как у Даны.

Нелла оглядывается. Кто здесь? Нужно успокоиться! Разумеется, никого тут нет. Кому пришло в голову меня дурачить? У Корнелии нет ни денег, ни времени на такие игры. У Отто – тоже, да и он вряд ли стал бы писать незнакомому человеку.

Кто-то вторгся в мою жизнь и наблюдает за злоключениями молодой жены, к которой равнодушен муж. Это Марин! Мстит за женитьбу брата и за то, что я встала у нее на пути. Она разлила мое масло, не дает марципан и щиплет за руку. Именно Марин дала мне Реестр Смита. Она вполне могла заплатить миниатюристу, чтобы меня запугать. Для нее это еще одно бездумное развлечение.

И все же… «Бездумное» и «развлечение» – слова, которые совсем не подходят к Марин Брандт, и, вспоминая золовку, Нелла понимает: что-то не сходится. Марин ест, точно птичка, и на рынке скупа, как монашка, если не считать страсти к книгам и всяким диковинным вещицам, которые, вероятнее всего, похищены у Йоханнеса. Невозможно, чтобы это было делом рук Марин, потому что тут замешаны деньги. Глядя на непрошеные предметы, Нелла в глубине души даже хочет, чтобы это оказалась золовка. Потому что если не она, то…

Кто-то подсмотрел жизнь Неллы и выбил ее из равновесия. Если предметы посланы намеренно, значит, колыбель – насмешка над ее одиноким брачным ложем и вечной девственностью. Но кто осмелился? Узнаваемые собаки, идентичные кресла, колыбель с намеком – как будто мастер без труда проникает сквозь стены.

Забираясь обратно на постель, Нелла понимает, что ее любопытство щедро приправлено паническим страхом. Так не пойдет! Я не позволю себя третировать, ни в доме, ни за его пределами!

Слушая мерное постукивание золотого маятника, в окружении необъяснимых предметов, она пишет миниатюристу второе письмо.

Господин!

Благодарю вас за выполнение заказа. Вещицы были доставлены сегодня Джеком Филипсом из Бермондзи. Ваше мастерство выше всяких похвал. Кончиками пальцев вы творите подлинные чудеса. Особенно удался марципан.

Рука Неллы застывает в воздухе, но, прежде чем она успевает передумать, перо касается бумаги, лихорадочно выводя слова.

Однако вы добавили кое-что от себя, чего я никак не предполагала. Борзые, хоть и похожи, – лишь удачная догадка, ибо в городе многие держат таких собак. Я, однако же, не одна из многих – и собаки, колыбель и кресла – не мои. Как жена высокочтимого купца ВОК, я не позволю какому-то ремесленнику себя запугивать. Благодарю за труд и потраченное время, но отныне нашу переписку прекращаю.

Искренне ваша,

Петронелла Брандт.

Она прячет незваные предметы под покрывало, зовет Корнелию и вручает ей запечатанное письмо прежде, чем успеет передумать, что, надо признать, весьма вероятно. Быть может, я что-то теряю: отказываюсь принять вызов или разгадать скрытый смысл? Не пожалеть бы… Нет, Нелла! Брось эти фантазии!

Корнелия читает адрес.

– Опять тот мастер? Кое-кто?

– Не вскрывай!

Горничная кивает, застигнутая врасплох настойчивым голосом молодой хозяйки.

Только когда Корнелия уходит на Калверстрат, Нелла спохватывается, что забыла вернуть непрошеный заказ. Одну за другой она достает фигурки из-под покрывала и ставит в кукольный дом. Они вписываются туда просто идеально.

В лодке

На следующий день Корнелия кипит энергией.

– А ну-ка, моя госпожа! – врывается она в комнату. – Давайте уложу вам волосы. Уберем эти прядки, спрячем их хорошенько!

– Что случилось?

– Йоханнес вечером ведет тебя на прием в Гильдию серебряных дел мастеров, – отвечает вошедшая следом Марин.

– Он сам так захотел?

Марин смотрит на кукольный дом, шторки которого задернуты от любопытных глаз.

– Йоханнес любит поесть. И подумал, что хорошо будет, если ты тоже пойдешь.

Вот теперь начнется настоящее приключение! Муж спускает свой маленький плот в штормящие воды высшего общества; лучший из моряков, он будет моим лоцманом. Изгоняя фигурки собак и колыбель из головы, Нелла лезет под кровать, окунает пальцы в масло и прямо на глазах у Марин наносит его на шею.

Когда золовка уходит, Нелла спрашивает Корнелию про Калверстрат.

– Снова никто не открыл. Я сунула письмо под дверь.

– Точно? Дом с солнцем? И опять никого?

– Ни души, моя госпожа. А Ханна передает вам свое почтение.

* * *

– Марин, почему ты не хочешь пойти? – спрашивает вечером Йоханнес, пока они ждут лодку. На нем изумительное платье черного бархата, белая крахмальная рубашка с воротником и сапоги из телячьей кожи, в которые, благодаря стараниям Отто, можно глядеться, как в зеркало. Сам слуга стоит рядом со щеткой для одежды.

– Учитывая все обстоятельства, я считаю, что тебя должны видеть с женой. – Марин сверлит брата взглядом.

– Учитывая какие обстоятельства? – осведомляется Нелла.

– Покажи ее людям, – продолжает золовка.

– Я представлю тебя, Нелла, – хмурясь, перебивает Йоханнес. – Марин, очевидно, это имеет в виду.

– И поговори с Франсом Мермансом. Он сегодня там будет, – мрачно настаивает Марин. – Пригласи их на обед.

К изумлению Неллы, Йоханнес кивает. Почему он позволяет сестре так с собой разговаривать?

– Брат, ты обещаешь?

– Марин! – Йоханнес наконец не выдерживает. – Я хоть раз подводил тебя?

– Нет, – вздыхает она. – Пока нет.

* * *

Во рту у Неллы пересохло, в животе словно рыба плещется. Впервые они с мужем идут куда-то вдвоем. Кажется, она утонет в этой тишине, но мысли в голове гремят так, что Йоханнесу их, наверное, тоже слышно. Ей хочется спросить про карты в комнате Марин, про Отто и невольничий корабль, рассказать про крошечных борзых, колыбель и изящную маленькую лютню. Про женщину с Калверстрат она говорить не станет… Как бы то ни было, язык ей не повинуется.

Йоханнес рассеянно чистит ногти. Черные полумесяцы грязи падают на палубу, и он ловит на себе взгляд жены.

– Кардамон и соль. Забиваются под ногти.

– Вот как.

Нелла вдыхает запахи лодки – аромат мест, где он побывал. Кажется, сама его кожа пахнет корицей и источает легкий аромат мускуса, который она учуяла в кабинете в первую ночь. Загорелое лицо, давно не стриженные волосы, высветленные и иссушенные солнцем и ветром, порождают неловкое желание – не то чтобы она жаждала его самого, но хочется узнать, как это будет, когда они наконец лягут в постель. Сначала кукольный дом в подарок, теперь совместная поездка в Гильдию… Вдруг это произойдет сегодня после приема? Быть может, опьяненные вином, они наконец соединятся?

Вода так спокойна, а лодочник столь искусен, что чудится, будто двигаются дома, а не лодка. Неллу, привычную к верховой езде, размеренное движение не умиротворяет. Внутри у нее буря. Она крепко сжимает руки, пытаясь успокоиться. Как мне начать тебя любить? Нелла смотрит на мужа, и важный вопрос, который не получается игнорировать, все крутится и крутится у нее в голове.

Лучше думать о приеме: серебристый свет, огромные, похожие на монеты блюда, в которых отражаются гости…

– Знаешь что-нибудь про гильдии? – произносит Йоханнес.

– Нет.

Йоханнес кивает, принимая ее невежество, и Нелла жалеет, что она такая глупая.

– У этой гильдии много денег – она одна из самых богатых. Гильдии защищают в тяжелые времена, помогают с обучением и покупателями, но при этом распределяют контракты и контролируют рынок. Вот почему Марин так спешит с сахаром.

– Не понимаю…

– Видишь ли, как в случае с шоколадом, табаком, брильянтами, шелком и книгами, рынок сахара открыт. Для него не существует гильдии. Я сам назначаю цену – или это могут сделать Мермансы.

– Тогда зачем мы едем на прием?

Он ухмыляется.

– Бесплатно поесть!.. Шучу. Они хотят, чтобы я увеличил свое попечительство, а прием – удобный случай продемонстрировать, что я так и делаю. Я брешь в стене, которая ведет в волшебный сад.

Нелла думает, волшебный ли… Насколько тугой на самом деле у него кошелек? Марин очень сердилась из-за кукольного дома. И что там говорил Отто? «Перельется через край». Не будь дурой, Нелла! Ты теперь живешь на Херенграхт!

– Марин хочет, чтобы ты продал сахар, – несмело говорит она и тут же жалеет – наступает долгая пауза, настолько долгая, что, кажется, легче умереть, чем вытерпеть еще мгновение.

– Это плантация Агнес Мерманс, – наконец отзывается Йоханнес. – Сейчас ею управляет Франс. В прошлом году ее отец умер, не оставив сыновей. Хотя до гробовой доски пытался ими обзавестись… – Он осекается, видя, как Нелла краснеет. – Извини, я не хотел тебя смущать. Отец Агнес был ужасным человеком, и все-таки тростниковые плантации достались ей. Женское имя в документах, несмотря на все потуги старика… А теперь она передала их Франсу. В одночасье оба вдруг стали страшно корыстными. Они давно этого ждали.

– Ждали чего?

Йоханнес морщится.

– Удобного случая. Их сахар у меня на складе, и я пообещал его продать. А сестра все время сомневается, что я сдержу слово.

– Почему?

– Марин сидит дома и строит планы, не понимая нюансов настоящей торговли. Я занимаюсь этим уже двадцать лет – слишком долго. Нужно осторожно нащупывать каждый шаг, а она распускает хвост, точно павлин.

– Понимаю, – произносит Нелла, не имея ни малейшего понятия о павлинах. Слово отдаленно напоминает «лиану», однако непохоже, чтобы Йоханнес делал сестре комплимент. – Марин и Агнес дружат?

Йоханнес смеется.

– Они давно друг друга знают, а человека, которого слишком хорошо знаешь, порой трудно любить. Вот тебе и ответ. Не удивляйся.

Его замечание вонзается в Неллу, как осколок льда.

– Ты на самом деле так считаешь?

– Когда подлинно узнаешь человека, видишь ярость и жалкий страх, которые все мы прячем под вежливыми жестами и улыбками, главное – найти силы простить. Мы все отчаянно нуждаемся в прощении. А Марин не очень склонна прощать… Агнес обожает взбираться по общественной лестнице. Беда в том, что ее никогда не устраивает открывшийся вид… Ставлю гульден, что ее стараниями на Франсе сегодня будет самая большая шляпа!

– Жен часто приглашают на приемы?

– Лишь в особых случаях. Женщины – proibidas [2]. Хотя у нас больше свободы, чем во Франции или Англии.

– Свободы?

– Можно одной ходить по улице. Парочки даже держатся за руки. – Йоханнес снова делает паузу. – Амстердам не тюрьма, если правильно выбрать дорогу. Иностранцы могут качать головами: все эти их «well I never» [3]… Но я уверен, в душе они завидуют.

– Разумеется, – отвечает Нелла, не понимая произносимых им иноземных слов, не понимая совсем. Proibidas… За ее недолгое пребывание в доме Йоханнес много раз заговаривал на других языках, и это завораживает. Он не рисуется, скорее, выражает то, что недоступно его родному языку. Нелла вдруг понимает, что ни один мужчина – ни один человек, если на то пошло – ни разу не говорил с ней так, как он сегодня вечером. Несмотря на загадочные аллюзии, Йоханнес относится к ней как к равной и ожидает, что она его поймет.

– Сядь поближе, Нелла.

Волнуясь, она послушно пододвигается, и он легонько приподнимает ее подбородок. Они оценивают друг друга, как раб и рабовладелец на невольничьем рынке. Беря ее лицо обеими руками, он проводит пальцами по юной щеке. Нелла подается вперед. Ее не удивляют шершавые пальцы. От его прикосновения голова идет кругом. Она закрывает глаза, вспоминая слова матери: «Девочка хочет любви. Ей подавай и клубнику, и сливки».

– Ты любишь серебро?

– Да, – выдыхает Нелла. Она не позволит испортить этот момент пустой болтовней!

– Нет в мире ничего прекраснее! – Он отпускает ее лицо.

Нелла распахивает глаза и смущается своей позы.

– Я закажу для этой шеи колье, – продолжает Йоханнес.

Нелла отклоняется, потирает горло, точно оно онемело, и слышит собственный голос:

– Благодарю.

– Ты теперь замужняя женщина. Нужно тебя приодеть.

Йоханнес улыбается, однако его слова безжалостны, и в животе у Неллы камнем падает страх. Ей нечего ответить.

– Я не обижу тебя, Петронелла.

Плотно сжимая ноги, она представляет, как он в нее входит. Что-то разорвется? Будет на самом деле очень больно? Так или иначе, придется терпеть неизбежное.

– Я говорю вполне серьезно. Вполне серьезно.

Настал черед Йоханнеса к ней наклониться. От запаха кардамона и его странного мужского естества у нее земля уходит из-под ног.

– Нелла, ты слушаешь?

– Да. Ты… меня не обидишь.

– Прекрасно. Тебе не нужно меня бояться.

С этими словами Йоханнес отклоняется, глядя на проплывающие мимо дома. Нелла вспоминает картинку в книге Марин: абориген, завоеватель и бескрайнее море непонимания между ними. Уже совсем стемнело. Она смотрит на огни лодок поменьше и чувствует себя совершенно одинокой.

Супруги

Зал Гильдии серебряных дел мастеров огромен и полон гостей, чьи лица сливаются в поток глаз, ртов и перьев, танцующих на полях шляп. От стен отражается мужской смех и, в противовес ему, женское хихиканье. Кушаний ужасающе много. Длинные столы с изогнутыми серебряными канделябрами на белых камчатных скатертях выстроены в линию и ломятся от яств: цыплята, индейки, цукаты, пироги с мясом пяти сортов. Йоханнес крепко берет Неллу под руку, и они проходят между этим головокружительным построением и темной стеной красного дерева. Вслед им по залу несутся смешки и шепот.

Дамы плавно скользят к столам, видимо, зная свое место. Все они в черном. Грудь прикрыта кружевными жабо, обнажая лишь узкую полоску кожи. Одна гостья с особенно беспокойными глазами, которые сияют, точно агат, пристально разглядывает Неллу. Как не похоже на взгляд незнакомки с Калверстрат!

– Улыбайся и садись рядом, – велит Йоханнес, отвечая на назойливое внимание той дамы сухой усмешкой. – Прежде чем оказаться лицом к лицу с массами, отправим что-нибудь в желудок!

Нелла думает, что, если бы не все это изобилие, ее саму съели бы живьем.

– Я получаю от пищи большое удовольствие, – замечает Йоханнес, держа на весу вилку для краба. Нелла, глядя на сверкающие серебряные блюда и доблестные кувшины вина, гадает, что он имеет в виду. В присутствии толпы его ссоры с Марин забыты; Йоханнес добродушен, замечает всеобщие взгляды и беседует с молодой женой, словно они уже добрых два десятка лет вместе бороздят моря и океаны.

– Молодой сыр с кумином напоминает мне, что я еще способен наслаждаться, – громко рассуждает Йоханнес. – Масло из Делфта, вкусное и жирное, приносит мне огромное удовлетворение. Я привожу его, когда продаю там китайский фарфор. А пиво с майораном и черносливом, которое делает Корнелия, доставляет мне больше удовольствия, чем удачная сделка. Попроси, чтобы она тебе приготовила.

– Я пробовала у мамы. – Неллу начинает оглушать всеобщее чавканье и звон посуды. Она чувствует себя совершенно обессиленной в этой атмосфере, столь же высушенной, как ломтики посыпанных сахаром цукатов.

– А летом инжир со сметаной на завтрак… – не обращая на нее внимания, продолжает Йоханнес. – Особая радость, которая возвращает меня в детство. Только этот вкус из него я и помню. Ты-то, без сомнения, свое помнишь хорошо, ведь оно закончилось не так уж давно.

Трудно понять, Йоханнес намеренно резок или просто нервничает под взглядами окружающих. Как бы то ни было, Нелла не согласна. В данный момент ее детство невероятно далеко. Ему на смену пришла постоянная неуверенность и уныние. Камень страха раскалывается в желудке на крошево болезненного беспокойства. Она ненавидит незнакомую обстановку, какофонию зала и тон этого разговора.

– Я уже давно вышла из колыбели, – бормочет она, вспоминая непрошеный подарок миниатюрщика.

– Воспоминания через пищу… – разглагольствует Йоханнес. – Еда – своеобразный язык. Пастернак, репа, порей и цикорий – обожаю похрустеть ими, когда никто не видит. А рыба! Больше всего люблю камбалу, палтус, лиманду и треску, но не откажусь от любых даров моря и рек.

Нелла чувствует в манере супруга некую принужденность, словно он надеется разговором уберечь ее от тревожных мыслей.

– Чем ты питаешься в море? – подыгрывает она, набравшись духу.

Он опускает вилку.

– Человечиной.

Нелла негромко смеется, и робкий смешок падает между ними на скатерть. Йоханнес отправляет в рот очередной кусок.

– Каннибализм – единственная возможность выжить, когда заканчивается продовольствие. Но я предпочитаю картофель. Моя любимая таверна в городе – на Восточных островах, возле склада. У них самая рассыпчатая картошка. – Он вонзает вилку в краба. – Мое тайное место.

– Ты только что раскрыл свой секрет.

Он кладет вилку.

– Действительно. Раскрыл!

Его, кажется, застало врасплох замечание Неллы, и он опускает глаза в тарелку. Поскольку сказать нечего, Нелла тоже рассматривает распластанную бренную плоть, клешни цвета чернил и панцирь сердитых красных тонов. Отрывая ножку и выбирая вилкой остатки волокнистого белого мяса, Йоханнес приветствует одного из мастеров. Нелла наконец тоже отправляет в рот кусочек. Соленое мясо застревает в зубах.

Йоханнес заканчивает трапезу и оставляет Неллу в одиночестве, на всеобщем обозрении.

– Я ненадолго. Дела… – Он вздыхает, словно это тяжкая повинность, и отходит к компании мужчин в углу.

Нелла зачарованно смотрит, как преображается ее муж. Если Йоханнес и устал говорить о сделках, комиссиях и состоянии рынка, он с успехом это скрывает. Как он красив на фоне остальных, несмотря на их дорогие одежды и кожаные сапоги! Смех летит над шляпами, головы запрокинуты, и среди подвыпивших лиц, багровых щек и бород с кусочками краба, – Йоханнес, загорелый и улыбающийся.

Я могла бы его полюбить… Быть женой такого мужчины несложно. А без любви я не смогу жить. Быть может, она прорастет мало-помалу, как семена, которые Отто посадил в зиму.

К Йоханнесу подходят мастера со своими изделиями. Каждую вещь – серебряные кувшины, вазы – он берет в руки бережно и с уважением. Один его комплимент – и молодые люди уходят в восторге. Другие купцы отступают, ревниво наблюдая, как Йоханнес рассуждает об искусстве и преимуществах морских пейзажей над цветочными орнаментами. Он производит впечатление человека знающего, внимательного и необычного. Он записывает имена, кладет в карман серебряную шкатулку и велит какому-то молодому человеку заглянуть к нему в контору.

Пока Нелла смотрит на второе блюдо, морские гребешки, сбрызнутые бараньим бульоном и луковым соусом, к ней подходит дама, прежде бросавшая взгляды. У нее прямая осанка, светлые волосы уложены в замысловатую прическу и украшены черной бархатной накладкой, расшитой мелким жемчугом. Нелла мысленно благодарит Бога за его малые чудеса, ибо, благодаря искусству Корнелии, платье стало ей впору.

Дама останавливается у стола и низко приседает.

– Верно говорили, что вы молоды! Он вас бросил?

Нелла вцепляется в край тарелки.

– Мне восемнадцать.

Собеседница выпрямляется, пробегая глазами зал.

– Мы гадали, какая вы, – продолжает она тем же спокойным тоном. – Теперь вижу, что у Брандта все самого высокого качества. Род Ортманов древний, очень древний. Как говорит Экклезиаст? Доброе имя лучше дорогой масти! – В голосе незнакомки заискивание и восхищение, и все же Нелла понимает, что ее прощупывают.

Она хочет выбраться из-за стола, однако большие юбки словно сговорились. Дама терпеливо ждет реверанса, наблюдая за ее мученьями. Выбравшись наконец на свободу, Нелла низко кланяется, и ее лицо оказывается совсем близко к черному парчовому платью этой дамы, которое походит на крылья черной птицы.

– Не нужно, дитя мое.

Поздновато вы это сказали, думает Нелла.

– Я Агнес, жена Франса Мерманса. Мы живем в доме с лисицей на Принсенграхт. Франс обожает охоту, он сам выбрал это изображение.

Столь неожиданная откровенность смущает, и Нелла в ответ только улыбается, уже усвоив от Марин, что молчать – удобнее всего.

Агнес поправляет прическу, и Нелла видит то, что должна увидеть, – кольца на каждом пальце, маленькие рубины, аметисты и яркие изумруды. Выставлять напоказ камни не совсем по-голландски, большинство женщин прячут драгоценности глубоко в складках одежды. Нелла пытается вообразить такое сияние на руке Марин.

Поскольку она молчит, Агнес сухо улыбается и продолжает:

– Мы практически соседи.

У Агнес Мерманс странная манера речи, слова выходят натужно, словно она репетировала перед зеркалом. Нелла разглядывает полумесяц жемчуга на ее высокомерной голове. Размером с молочные зубы, жемчужины блестят в танцующем свете канделябров.

Агнес, надо полагать, немного старше Марин. На заурядном худом лице нет ни родинок, ни веснушек, ни темных кругов, – никаких признаков тяжелого труда или детей. Ее телесная оболочка кажется призрачной, необитаемой. Исключение составляют темные глаза, которые, часто мигнув несколько раз, прикрываются по-кошачьи лениво. Агнес рассматривает серебристое платье Неллы и ее тонкую талию.

– Откуда вы?

– Из Ассенделфта. Меня зовут Петронелла.

– Распространенное имя, в этом городе его носят многие. Вам нравилось в Ассенделфте?

Нелла замечает, что зубы у Агнес кое-где уже потемнели, и думает, какой ответ дать этой испытывающей ее женщине.

– Я покинула его одиннадцать дней назад, а кажется, что уж десять лет прошло.

Агнес смеется.

– Ах, молодость! И как вас нашла Марин?

– Нашла меня?

Агнес снова презрительно смеется, перебивая Неллу. Это не разговор, Агнес просто пускает в нее стрелы и наблюдает, как они вонзаются. Ее голос журчит весельем, но под деланой уверенностью таится что-то еще, что-то, что Нелла не может облечь в слова. Она глядит на Агнес и улыбается, защищаясь белыми молодыми зубами.

Вокруг пахнет мясом и фруктами, звон кувшинов грозит заглушить их тихую беседу, однако Нелла ничего вокруг не замечает, завороженная собеседницей.

– Невеста для Йоханнеса Брандта. – Агнес мягко, но настойчиво увлекает Неллу на скамью. – Давно пора. Марин, должно быть, счастлива; она всегда говорила, что ему нужно завести детей. Но Брандт в отношении наследников вел себя так возмутительно!

– Простите?

– «Никогда не знаешь, – говорил он. – У красавцев рождаются уродины, у воспитанных – грубияны, у разумных – идиоты». Остроумно, конечно. Брандт всегда остроумен. И все же наследство нужно кому-то передавать.

Неллу коробит, что Агнес так непочтительно рассуждает о ее муже и называет его по фамилии. Она оскорблена, ошарашена и не в силах представить, при каких обстоятельствах Йоханнес стал бы обсуждать наследников с этой эксцентричной женщиной.

Агнес наливает им вина. Несколько секунд они сидят молча, оглядывая всеобщее опьянение, пятно портвейна на скатерти, блеск серебра и последние половники еды.

– Золотая излучина для уроженки Ассенделфта все равно что Батавия, – говорит Агнес, изучая Неллу, словно колоду карт, и заправляет за ухо воображаемую прядь. Вновь сверкают кольца.

– Да, что-то в этом роде.

– Но брак по любви, как у нас, – такая редкость! Франс ужасно меня балует, – шепчет Агнес заговорщицки. – Так же, как Брандт будет баловать вас.

– Надеюсь, – смущается Нелла.

– Мой Франс – очень хороший.

Непрошеное замечание повисает в воздухе, и Нелла дивится его странности. Возможно, здесь так заведено и вызывающий тон считается обычной манерой говорить…

– А с негром вы уже познакомились? Изумительно! В моем поместье в Суринаме их сотни, но я ни одного не видела.

Нелла отпивает вина.

– Вы, полагаю, говорите про Отто. Вы бывали в Суринаме?

Агнес смеется.

– Какая вы прелесть!

– То есть нет?

Агнес стирает с лица улыбку и напускает на себя скорбь.

– То, что все поместье перешло в наши руки, госпожа Брандт, – яркий пример милосердия Божьего. Никаких братьев, видите ли, я одна. Господь доверил мне папин сахар, и я не стала бы рисковать жизнью, отправляясь в трехмесячное путешествие. Как я почту его память, если застряну где-нибудь с кораблем?

Агнес наклоняется ближе.

– Полагаю, этот негр не раб в полном смысле слова. Брандт не позволял так его называть. Я знаю жен первых лиц города, у которых тоже есть чернокожие. У генерального казначея их трое, включая негритянку, которая играет на виоле! Я бы тоже такую хотела. Вот и доказательство, что теперь под луной можно купить все что угодно. Любопытно, каково ему здесь, вашему варвару? Мы все удивляемся. Взять и вот так привезти домой – очень в духе Брандта!..