Сломанное Время

– Радуйся тому, что имеешь. Ты чего такой недовольный? Улыбнись – смотри какой день чудесный! Правду говорят, что русские все такие?

– Недовольный? Да я – сама искренность и правда на почти стройных ногах, и зазря никому улыбаться не стану. Он мне что – друг, брат или невеста чтоб я ему даром лыбился? Кто самый надежный из твоих френдов? Ну? Как стена? Кто на тебя наезжал за то, что Дженни карты эротические подарил? Я? Нет! Я тебя вложил предкам? Опять нет. Кому ты можешь все свои секреты рассказать, и знаешь – все, могила? Только Сэму. За кого ты можешь спрятаться от старшаков, и кто им в ответку пендаля может прописать в любой день недели? Опять я. Кем ты можешь в любой ситуации прикрыться, и с кем вместо школы серферить сбежать или в стрелялки плэить, а потом записки учителям писать – дескать, болел, и все такое? А? А ты говоришь – русские.

– Ты – классный друг. Настоящий. Реально. А мама сказала, что вы из Раши сбежали.

– Ты отсталый, как тираннозавр которых за скалой снимали. Кто сейчас из Раши сбегает? Ты знаешь, как там сейчас люди живут? Какие перспективы? Там сейчас президент – мужик! Страну с колен поднял, а весь мир поставил. На дорогах машины – сплошные Мерсы, Биммеры, и Ройсы, не то что здесь. И не в кредит, а свои. Там даже попы на лимузинах и Феррарях пиплов сбивают. Люди столько зарабатывают, здесь и не снилось. У всех – свои квартиры, а улицы полны девчонок с лучистыми глазами. Сбежали, скажешь тоже, – бурчал Сэм.

– А чего тогда ты здесь, если там так хорошо? Нас, на колени никто не ставил, или, может, я не заметил? И Роллс-Ройс нам не нужен, но если бы и захотели – купить не смогли бы. Банку надо моргидж выплачивать, мне на калледж копить, парентам на пенсию откладывать, – упрямо докапывался школьник.

– Чего? Учусь я здесь. Как ты. Закончу, назад вернусь.

– Ага. Все вы так обещаете, а потом любым образом цепляетесь. А если уезжаете, потом возвращаетесь и плюетесь. Знаем, проходили. Но мы рады, что ты здесь останешься. Хорошие люди и специалисты всегда в уважении и спросом пользуются. Ладно, давай, до завтра. Заходи, мама тебя рада будет видеть, говорит: “Сэм – прилежный ученик, и такой сладкий! Бери с него пример – ни наркоты, ни алкоголя. Не то, что другие! Скоро морским биологом станет. Жаль только что такой щупленький, и ни подруг, ни друзей, у него кроме тебя нет”.

– И вы мне будьте живы и здоровы. Завтра день придет когда, свидимся мы снова.

Третьеклассник отдал стакан с соком, подхватился, и радостно подпрыгивая, убежал.

Маляр посмотрел ему вслед, тяжело вздохнул, погладил шершавую поверхность бесконечного забора и взял кисть в руки.

Его ждал длинный день.

Саня и БабУшка давно промчались мимо, и неслись дальше, в погоне за новыми открытиями наматывая на колеса бесконечные мили.

За стеклом открывались изрезанные водопадами ущелья, обрывистые берега с лазурной водой и поросшие густой тропической зеленью склоны. Путешественники не заметили оставшегося позади соотечественника, как, впрочем, не замечали многого другого.

Сэм красил забор.

В его тесной, арендованной комнате за 800долларов в месяц, в тумбочке стола валялись оторванные пуговицы, исписанные тетрадки, сломанные часы, фото с ушедшими родителями, пара дисков с ДДТ и Аквариумом, диплом кандидата исторических наук, и прочий, ненужный хлам.

Семен красил забор.

Вчера у него был день рождения, и ему исполнилось пятьдесят.

Острова везения.

Звонит друг детства из М-ы премудрой и рассказывает про чудо моей жизни на Гавайских островах.

– У вас вулкан извергается сейчас – лава, пепел, оливин повсюду… Беги, говорит, на улицу, камни драгоценные собирай. С неба сыпятся градом, только карманы подставляй. 450 долларов за карат. Райские, – поет, – острова, и гадов никаких нет: ни змей, ни тарантул ядовитых, ни депутатов с мигалками.

Загнул, конечно. Не знаком он с Гавайскими друзьями человека – сантапи, акулами и тараканами. Акулы, хоть и древние, и жили еще при царе Горохе, при запахе того, что мы вчера пили, улыбаются во весь рот как родному, сантапи – как прибалты: не любят, но терпят, а близкий друг – таракан, сраму не имеет, только и ждет момента, никогда не спит.

Таракашечки отечественного воспитания – интеллигентно появлялись в СССР по ночам, без претензий и скандалов не устраивали. Ты его щелк ногтем в нос – он послушно спит в нокауте.

Гавайские тараканища тапки не боятся! Они живут где-то в прошлом, совместно с динозаврами и птеродактелями, и размерам своего времени соответствуют. Но как только открывается временная щель – они вжик, и уже здесь, в дне сегодняшнем, а сами – ого какие!

Они летают по квартире, как НАТО на Ближнем Востоке.

Предварительно маскируются в свете ламп, делают боевой заход над целью, пикируют сверху, и бульк… В поисках демократии, не иначе, заходят на бреющем полете и прицельно таранят бокал с вином. И быстро, быстро на самое дно! И пьют, херачат за троих, а не пьют, сволочи! А сами – размером с большой палец, между прочим.

Алканавты с крыльями, а не приличные насекомые.

Они стаей могут загрызть взрослого человека: мы, по наивности, оставили открытое окно перед надвигающимся штормом, вечером заходим – весь потолок шевелится и недовольно шебуршит крыльями. Включили свет – целая эскадрилья с рокотом пикирующего бомбардировщика бросилась в атаку раскрыв челюсти, пришлось спасаться позорным бегством!

А за нами неслась очередь из желающих понадкусать!

Здесь только положишь на тарелочку бутерброд с красной рыбкой и наполнишь фужер хорошим французским, не успеешь облизнуться – тьма накроет небо, налетит полчище, пропало удовольствие! Самому бы быть живу, какой бутерброд???

И я не верил, пока одним вечером, курсируя на малой высоте, неожиданно не напал на меня, гаденыш, внимание отвлекая! А второй, амно такое, воспользовавшись суматохой, неприметно нырнул на самое дно бокала, затих, дождался момента пока я успокоился и расслабился, и вместе с урожаем долины Мюскаде 5-ти летней выдержки, между прочим, отправился в горло, где и застрял, дыхание мое перекрыв.

Вот вам и Райские острова.

Наврал Кук.

Как я чуть статистику не испортил.

Подобрался момент украдкой, приготовил мне сюрприз глаза на мир открывающие, и до самого недалекого дошло, что врач должен зарабатывать много.

Очень.

Спасибо им, и лета долгие.

Пропал аппетит, вздулся живот, поплохело: поплыла стена, исчезла резкость и подкосились ноги.

Супруга три дня подозревала, на четвертый посмотрела искоса и вынесла приговор: «Скорая. Никаких нет».

– Да ты что? Меня? В 27 лет?? Да я сотку от пола, сейчас…

Но качался потолок и подташнивало без причины.

Не до отжиманий.

Приехали хмурые люди в почти белых халатах, (а как улыбаться на зарплату с которой можно пару раз сходить в супермаркет?) ткнули пальцем в живот больно и забрали из родного дома.

Привезли, скинули в ободранные, безнадежные коридоры.

Рано погасшая, вымотанная безысходностью медсестра.

Два пальца в живот.

Вспышка.

Звездочки…

Дырявый пол ведет себя подло – норовит ускользнуть из-под ног, и за стену не возьмешься – проваливается она.

Небритый, мрачный доктор.

Обрывки фраз.

– Снимай трусы.

– Что вы там не видели, док? Там ничего выдающегося, – подчиняюсь.

Напрасный стыд.

Пожившая, видевшая все бритва.

– Готов? – в самый подходящий момент заглянула в чуланчик вполне себе сестричка, увидела потаенное, но не загорелись глаза, нет.

Уставшая, видимо.

Койка на колесиках.

Коридор как сельская дорога.

Лифт.

Вздувшийся и облупленный потолок.

Тающие надежды.

Расплывающаяся реальность.

Холодный свет операционной. Усталые и равнодушные лица. Сухие команды.

Когда отупевший от старости скальпель тыкался в плоть и хирург давил на него, тело противилось как могло: хотел было он вскрыть брюхо, ан, нет – восемь кубиков против!

Упрямый попался врач.

С силой продавил внутрь, и давай не резать – пилить. Два скальпеля полетели на пол, туда же отправился бы и третий, но руки, вскинутые в мольбе и крик, сорванный с губ медсестры: «Это последний, синьор», – остановил потрошителя.

Только с девятой попытки (по три на каждое лезвие) Авиценна раскрыл мой внутренний мир перед студентами Меда и Вселенной.

«Это предел» – полыхало в мыслях, и хохотал я над собою, жалким. Распростертым на старой койке, бессильным и беззащитным…

Что это было в иезуитской? Койка ли, операционный стол?

Не рассмотрел.

Но каталось оно на колесиках, следуя за зазубренным лезвием старого скальпеля, и тело мое ездило на нем.

Думал – воистину пиздец.

И жизнь моя, и открытия, на этом закончились.

Оказалось – нет.

Есть еще глубины!

Когда сквозь плоть мою… руки Спасителя… проникали внутрь меня…

И ухватили крепко… и кишки из меня вытягивали, мое тело сотрясая и жизнь наизнанку выворачивая…

Цеплялся вдруг ослабевшими руками за коварный стол, катающийся по холодному кафелю…

И познал я бесконечность глубин чувств каждой клеточки…

И вселенной живущей в нас.

И нас, живущих в ней.

Вытащили мою вселенную, и часть ее сложили в тазик…

Смыть гной лопнувшего аппендикса и осложнения перитонита.

Нет, не спал.

Когда-нибудь представляли Судный День? Примерно так.

Ах, да. Самую мелкую мелочь упомянуть и забыл.

В то время, а иногда, может, и в нынешнее, условия содержания не позволяли ввести наркоз.

От слова «совсем».

Нет, не в DC, конечно, а вот за ее пределами – запросто!

Много нас за границами Wкада и лишние мы: нет от нас никакой пользы ни стране, ни власти. Одни, говорят, волнения и затраты на сибиряков, дальневосточников и уральцев, и никакой прибыли, кроме таможни. Ах, лес, рыбу, золото, газ, нефть, уголь да цветные металлы еще забыл! Но те украдены еще до нас и распиханы по Wосковским карманам.

Не было наркоза, и анестезиолог носил свое грустное лицо где-то вдали. А если и был тот наркоз, то детишкам и старушкам исключительно.

Не для здоровых мужиков.

Скажите – не гуманно?

А у врача выбор невелик – ты выжить можешь, они – нет.

Так и сказал.

Хоть и за статистику отвечать надобно – ни к чему своими трупами ее безупречные данные безобразить, но и он не Хоттабыч, из бороды скальпель не сделаешь!

Я ему удивленно: «А обезболивающее, и скальпель вместо ножовки?»

А он, человек хороший, хоть и не президент – с выражением. Прояснил проблемы страны, заботы правительства и личные перспективы двумя словами.

Вы знаете их.

Мы туда частенько ходим.

Ну как тут человека не зауважать?

Привет хирургу первой Городской Клинической и спасибо огромное от того, который не кричал.

Может, и вспомнит.

Мне-то, казалось, орал я на всю Первую Речку!!!

Опять вру.

Терпел, стыдился боли и жить хотел очень.

И сейчас хочу.

Но если и хотел орать – смог бы только шепотом. За пределом это. Там и оставим.

Лампы, отсветы. Вспышки. Боль, не бывает такой…

– Сестричка, ты ладонь мне свою на лоб положи…

– Что-о-о? – возмутилась юная дева, будто попросили ее согрешить с незнакомцем за так. Без денег.

– На лоб его, блять, руку свою положи, – заорал мудрый хирург, и через миг стало можно опять дышать.

«Я… не… я… Чужое во мне. Скоро это пройдет… Дышать… дыша… ды…» – мелькали звезды.

– А? Что? Звенят трамваи в недалеком депо? И товарняк гудит на товарной станции? Говорят, там расстреляли Мандельштама? За стихи?

Что? Студенты неумело перетянули шов и зашили косо? Спасибо на этом!!!

Привет тебе, девчоночка с кривой иглой, и седоватый мужик с тупым ножиком, с вами опять я – чуток сумасшедший диджей и бродяга. Я б расцеловал вас, если б дотянулся. А под руками только тазик.

Тот самый.

Уже без кишок…

Все мы – клеточки жизни на одной планете. Чуточку разные. Но без этого жизнь не была бы такой замечательной, правда? Люблю всех, супруге – отдельное спасибо, ангел она, сказали спецы: «Протянули бы еще минут сорок, фсе».

А врачуга и девчонка молодцы.

Вот так слепили без ничего и даже без спирта обошлись. Проложили мостик из гарантированного "ушел и остался там, в прошлом" в день сегодняшний, и, надеюсь, в будущий. Благодарность вам от всего рода и публики, еще пожужжим.

– И след, постараюсь, оставить, – бормотал на границе незабываемых ощущений и рассыпающегося сознания.

Губами только.

Совсем не слышно для присутствующих.

Врачей я, с тех пор, обхожу стороной, а как обожаю бесплатную медицину приличных слов не хватит.

И даже память щадящая не может нарядить прошлое в красивый фантик.

Зато какое славное оно было – и луже глубже, и губы без ботокса!

Будьте здоровы, наливайте и огурчиком!

И лучком занюхайте!

Уезд всесильных майоров.

Бескрайни просторы и неисчерпаемы природные запасы.

Православие, культура и духовность, опять же.

Давай за нас, и два слова

О дедах не буду, хоть есть у меня что поведать. Скажу об отце.

Он не умер в срок, не дотянул до предсказанных 70-ти. На двадцать лет ушел раньше, хоть и был здоров как бык и уверен в дате перехода, как нагадала ему бродячая цыганка на Миллионке.

Не сам умер – «врачи» постарались.

Убили?

Намеренно?

Нет, случилось так, обыденно, как зачастую происходит на безграничных просторах: люди в сером обожают ломать жизнь через колено, и закончить ее преждевременно, да.

Желательно с муками, с унижениями непременно.

Не свою – чужую, конечно.

Чего ради? Зачем?

Ссылали тогда в лагеря, ласково именуемые «лечебно трудовыми профилакториями» за небольшую провинность, как сегодня за оскорбление власти, например.

– Нарушаешь? Поехали, дорогуша. На годик, для начала, дальше посмотрим.

А причина для задержки выхода на свободу всегда найдется.

В один из назначенных судьбой дней, принудительный, рабский труд показался надзирателям недостаточным для полного исправления. И, для полного излечения от привычек вредных, ему – бригадиру, который работал лучше всех, но не успел на вечернюю проверку, вкололи двойную дозу профилактических скреп – сульфазина – вызывающего боль нестерпимую.

В сугубо воспитательных целях, с намерениями благими, отряду в пример.

«Нехер на построение опаздывать».

Другим в назидание, чтобы знали, как распорядок не соблюдать, суки.

И закололи до смерти, сволочи.

В страшных муках умер он: разъел адский состав печень до дыр сквозных. Не знающим такой боли, представить ее невозможно.

За пределом это.

А те, кто знают, не скажут – нет их более.

Освободившийся, но не переживший пыток, лежал он на холодном, стальном столе растерянно нагой, вскрытый от паха до горла, беспомощно уставясь в потолок…

Вчера еще полный сил, планов и живой…

Не имеют значение подробности и детали: понятно, что боль была нестерпимая – для этого и кололи, от того и умер.

И бегали глаза патологоанатома, за хозяином зоны – майором, следы заметая.

Написал спец, отчитался, как положено:

«Отравление неизвестными ядами», – хоть и знал, гад, что убийство, еще одно, покрывает.

Но не мог по-другому.

Время было такое, скотское.

И кувалдой отрезвляющей, ударило мне, тренированному парню, приехавшему к отцу за жизнь поговорить, встретить его в морге, и открыть страшное: был человек, и в муках, невыносимых, не стало его.

Навсегда.

По воле уездного майора, для которого ты – пыль под сапогами.

Обычное дело.

Работа у служивых такая – ломать жизнь тех, до кого ручонки дотянулись, поиметь что удастся, себя, любимого, не забыть и начальнику занести, а как же иначе?

Не сталкивались, пока?

Повезло.

Я свои два слова сказал, миллионы замученных и сгинувших за так – ничего уже сказать не смогут.

Может, не время виновато? Система – сучья?

Все уши мне прожужжали: «Ты не представляешь, как все изменилось!»

Очень хорошо представляю.

И вижу.

И вы посмотрите.

На Минск, Беларусь. А там помягче люди будут, чем на наших северах. Хотя тоже, зверье, конечно.

Простите, животные, что оскорбляю, вам-то такая жестокость подлая, беспричинная и не снилась, но определение верное, для нелюдей, не людей.

И нынче, твари из прошлого лезут в день сегодняшний, садят за пустяки, пытают, насилуют, калечат и удовольствие при этом получают. Да и убивают частенько.

Безнаказанно, полностью государством прикрытые.

И сегодня человек ничего не значит, держава и его прислужники лишь.

А в славных органах, наверх пробиться можно лишь судьбы людские ломая.

Не приживаются там нормальные – им совесть мешает.

Чужие они.

Нахрена нужно такое «государство», спрашивается? И охранители скреп – всесильные майоры, людоеды, нелюди?

Но…

Потрать хоть вечность – не сыщешь страны более великой.

В чем ценность этого величия – по сей день гадаю…