скачать книгу бесплатно
А может быть, ангел-хранитель.
С которым мы уже не увидимся.
Нет мне теперь дороги в Царство небесное.
Придётся отправиться в ад, пав окровавленным от собственных рук.
Единственная надежда – это апокатастасис[3 - Апокатастасис – распространённое среди части христиан учение о спасении всех людей после Страшного суда, как праведников, так и грешников. Большинство православных христиан считает это учение ересью.].
Попробуй выговорить это слово после такого количества водки.
Выбери жизнь…
Выбери карьеру. День сурка по принципу дом-работа-дом. Обеды с семьёй по выходным. Вечерами в футбол втыкать по телевизору. Ездить на огород на допотопном драндулете, купленном на потребительский кредит. Жена в застиранном халате и пара-тройка сопливых детей. А в конце смерть от старости на больничной койке.
Простая, счастливая жизнь.
Но зачем об этом думать, когда на столе стоит ещё не допитая бутылка водки, а в холодильнике ещё несколько бутылок водки?
Я осмотрел потолки и понял, что мне негде привязать верёвку, чтобы повеситься.
Да и нет верёвки.
А жаль.
Это была бы самая безболезненная смерть.
Потерял сознание – очнулся уже на том свете.
Сначала я не решился прыгнуть с балкона седьмого этажа, потому что боялся высоты, теперь не решался вскрыть себе вены, потому что боялся крови.
Я не только дурак, позволивший себе потерять всё, но ещё и трус, боящийся поставить жирную точку в проигранной борьбе за выживание.
В два часа ночи думаю: будет три часа – пойду в ванную и вскроюсь. В три часа думаю сделать это в четыре. Но минута проходит за минутой, и я ворочаюсь на кровати до самого рассвета.
Сегодня суббота, третье мая. Завтра воскресенье, четвёртое. А потом ещё одна короткая рабочая неделя, с пятого по восьмое.
Но даже если я останусь жив и предстану пред светлы очи Владимира Игоревича, он меня всё равно выгонит, и пойду я, солнцем палимый и ветром носимый, с записью в трудовой книжке «Уволен за пьянство». Надо успеть покончить с собой, пока этого не произошло.
Ещё раз в магазин, купить водку и закуску на следующую ночь. Кассир спрашивает:
– Пакет нужен?
А я отвечаю:
– Нет, спасибо, я со своим.
Хоть с кассиром парой слов перекинуться.
Люди, живые люди. И лица, лица. В аду этого не будет – там одно страдание.
Вечером в ресторан. Несмотря на то, что там никто не хочет со мной общаться. Хоть телевизор посмотрю. Трезвым я терпеть не мог смотреть телевизор. Но в номере скучно. Бездумно читать с телефона анекдоты. На более интеллектуальное чтение после стольких дней запоя мой мозг был уже не способен.
Полночь.
Я продлил номер до следующего дня, но к полудню придётся либо снова продлевать, либо съезжать. А количество доступного кредитного лимита на карте тает стремительно. Нет, этой ночью надо набраться смелости и сделать решительный шаг. Мне осталось жить всего два часа. Нет, три. Или четыре. Нет, медлить больше нельзя. Надо набраться смелости и сделать то, что должен. Но сначала набраться смелости из бутылки. Да и жаба душит оставлять недопитую водку.
В конце первого часа в запертую дверь номера настойчиво забарабанили.
Наверно, горничные, которые уже который день просят доступ в номер, чтобы убраться – потерпеть не могут, пока не найдут моё тело в ванной. Ночь на дворе. Ладно, сейчас оденусь и открою…
– Мама, как ты меня нашла?
– Тебя весь город искал через интернет, а потом я подключила и полицию.
* * *
Утром не хотелось ничего от слова вообще.
Разве что уснуть, чтобы забыться.
Но сон не шёл.
Мать смотрела телевизор, а я лежал и тупо смотрел в потолок.
В девять утра пришёл следователь, чтобы подписать протокол и закрыть дело о розыске безвестно отсутствующего.
Я взял ручку в пальцы, дрожащие как от электрошока, и поставил закорючку, больше похожую не на подпись русскими буквами, а на китайский иероглиф.
Потом мать принесла к моей постели пару бутербродов и стакан чая.
От бутербродов меня едва не стошнило, а при попытке глотнуть чай, чтобы хоть немного перебить сушняк, руки задрожали настолько сильно, что я чуть не выронил стакан.
Мама видела моё состояние и не сказала ни слова упрёков, готовых сорваться с языка, чтобы мне не стало ещё хуже. Ей наверно стоило многих новых седых волос сохранить терпение и не высказать всё, что она обо мне думает, за все мои подставы.
Вместо этого она произнесла спокойно, но твёрдо:
– Тебе в больницу надо.
Мне было уже всё равно. В такой депрессии я бы безразлично пошёл хоть в казарму, хоть в тюрьму. Поеду и в больницу, как только ко мне вернётся возможность ходить.
Едва притронувшись к обеду, я надел на себя что попало, не удосужившись даже вдеть в штаны новый ремень вместо того, что я по пьяни сломал, и покорно поплёлся к остановке вслед за мамой.
* * *
В это первое майское воскресенье прохожие на многолюдных центральных улицах Калининграда могли наблюдать необычную пару.
С правой стороны шла пожилая женщина, наполовину поседевшая и с сеткой морщин вокруг глаз, свидетельствовавшей о пережитых ей многочисленных волнениях.
А слева от неё медленно брёл рослый, но ссутулившийся молодой человек.
Он не был пьян, но еле переставлял ноги.
В таком возрасте люди обычно радуются наступлению долгожданной весны, но его лицо выражало полную апатию. Полностью сломленный и преждевременно постаревший, он как будто сошёл с иллюстрации к учебнику по психологии, под заголовком «Что значит слишком рано устать от жизни».
Часть 2. Палата номер шесть и номер семь
Вообще-то, по выходным в наркологическом диспансере приёма нет.
Но лечь в стационар на платной основе посуточно можно.
Мать оплатила два дня – на большее денег не было.
Если не оклемаюсь, то придётся оставаться на полный курс, от 10 до 12 суток, бесплатно по полису ОМС. С постановкой на учёт. Правовые последствия которой полегче, чем от судимости, но всё равно неприятные. Это яма, из которой придётся долго и трудно выбираться.
Но во мне уже угасла воля к жизни. Как мне тогда казалось, окончательно и бесповоротно.
Хотелось сбежать хоть куда-нибудь, только бы подальше от дома. Чтобы не видеть заплаканные глаза матери, которой я погубил нервных клеток без счёта.
Первые полдня после протрезвления, проведённые дома, я хоть частично перебивал депрессию, бездумно читая случайные статьи в интернете с телефона.
В больнице телефон забрали. Официально объяснили это моей же собственной безопасностью – чтоб его не спёрли соседи по палате, пока я буду под снотворным. А неофициально все понимали – телефоны в наркологическом диспансере забирают, чтобы пациенты не звонили друзьям с просьбой протащить в палату выпивку.
Я отнёсся к этому двойственно. С одной стороны, скучно будет без интернета. Ну не сканворды же разгадывать, которые для интеллектуала – примитив. Но с другой стороны, это отмазка в плане того, почему я не выхожу на связь с работодателем, родственниками, знакомыми и другими людьми, которых мне видеть ну никак не хотелось.
Да и вообще жить не хотелось.
Я упустил возможность наложить на себя руки, когда был один в гостиничном номере.
Но мысль по инерции работала в направлении, как сдохнуть безболезненно и надёжно.
Я потерял всё, и если у моего ангела-хранителя есть хоть капля элементарной человеческой логики, он просто обязан отправить меня на тот свет, ибо на этом свете все последующие годы моей никчёмной жизни будут безотрадными.
Вот, например, капельницу ставят – достаточно врачу влить туда не то вещество, и поминай, как звали.
Да и вообще, мне так плохо, что вот-вот не выдержит сердце или откажет печень.
Но Божья воля, по счастью, существенно расходилась с моей злой волей.
Если человек не готов к переходу в иной мир, то этого не произойдёт.
После капельницы я проснулся, и даже как будто трясучка ослабла, отдаляя мой организм от столь желанной в тот момент смерти.
Чтобы хоть как-то отвлечься от мрачных мыслей, я решил почитать какую-нибудь книгу из тех, что лежали на подоконнике.
Я ожидал там увидеть так называемые «книжки для поездов» – низкопробные писульки бездарных авторов в дешёвом одноразовом переплёте, пригодные разве что для того, чтобы скоротать время в поезде дальнего следования и с чистой совестью оставить эту макулатуру в вагонном туалете для санитарного употребления.
Но, на моё удивление, в этой стопке преобладала классика, слегка разбавленная фантастикой и детективами.
Да уж, интересный контингент залетает в сие мрачное заведение.
Мои знакомые поклонники фантастики в своё время прожужжали мне уши восторгами по поводу романа Стругацких «Понедельник начинается в субботу». Но я, прочитавший почти все произведения Стругацких, до этого романа так и не добрался. Что ж, сейчас самое время.
Страница за страницей, но сюжет не цеплял меня вообще никак. Похмельная депрессия крепко держала мой мозг своими ледяными лапами. А тут ещё и феназепам, от которого строки плывут перед глазами, и в памяти не остаётся почти ничего. Я монотонно занимался механическим перелистыванием страниц, так, чисто галочку поставить – всё, прочёл, отцепитесь от меня все, требующие, чтобы я прочёл это УГ.
До того, как уйти в запой, я пытался читать «Жизнь Клима Самгина», что скачал на телефон. Если бы не забрали телефон, читал бы его. Хотя нет, не осилил бы. Ибо ещё большее УГ. Горький умудрился представить реальность ещё более горькой, чем она есть.
Ирония судьбы. Я так хотел прочесть «Понедельник начинается в субботу», когда гордился своим высоким уровнем интеллекта, чтобы гордиться ещё и тем, что прочёл его. А сейчас – зачем? Это будет последний роман, прочитанный мной, ибо моя жизнь кончена. Не погибну от внешних обстоятельств, так сам сведу счёты с жизнью, которую нельзя и жизнью назвать. Ну и перед кем я буду гордиться, что читал его? Перед демонами ада?
Но я упорно читал, чтобы хоть как-то отвлечься от мыслей о самоубийстве. Бежать, бежать от суровой реальности, куда глаза глядят. В сказку, фантастику, фэнтези – только бы бежать, только бы не возвращаться в реальность, насквозь пропитанную отчаянием и безнадёгой.
Лишь иногда отрывался от чтения, чтобы поесть, покурить и сходить в туалет.
Есть не хотелось. Просто не хотелось конфликтовать ни с кем, и когда разносчики пищи, из числа самих пациентов, кричали: «Завтрак!» или «Обед!» или «Ужин!», я машинально вставал с койки и безразлично плёлся в столовую.
Курить хотелось сильнее.
Но тоже не особо сильно.
Я посещал курилку, только когда от чтения уставали глаза. А ещё потому, что сигареты были, и жаба душила, что соседи по больнице все расстреляют, надо и самому скурить хоть сколько-нибудь.
Вечером моего первого дня в больнице вся курилка бурлила. Но я остался безучастным и к этому событию. Это потом, когда я уже выздоровел, я с интересом искал упоминание этого события в криминальных хрониках. А сейчас просто смотрел на то, что решётка на окнах открыта, и медперсонал носится, как в ж**у ужаленный, с криками: «Сбежал! Сбежал!» Какой-то неугомонный малолетка, взломав замок на оконной решётке, прыгнул со второго этажа и дал дёру.
А мне некуда бежать. От себя не убежишь.
Следующий день, понедельник пятого мая, я дочитывал роман Стругацких, потому что не знал, согласятся ли мать и врачи оставить меня на полный курс, или уже завтра придётся выписываться домой.
Несколько лет назад меня приводила в ужас перспектива встать на учёт в наркологическом диспансере. Теперь мне была приятна и мила возможность запереться изнутри в клетке от проблем и тревог, которые неизбежно на меня навалятся по выходе из этих стен, пропитанных больничным запахом.
Но даже если выписываться завтра, тот факт, что у меня есть возможность спокойно и безмятежно поспать хотя бы одну ночь, вызывал у меня иллюзию защищённости. Как у эмбриона в материнской утробе. Вот бы снова залезть в материнскую утробу, чтобы заново родиться и изменить хоть что-нибудь в моей навек загубленной судьбе. А коли это невозможно, так хотя бы отсрочить час расплаты, когда мне придётся отвечать за свои проступки, хотя бы на один день.
Есть даже песня такая:
«С утра есть иллюзия, что всё не так уж плохо –
С утра ещё есть сказка со счастливым концом».
Наступило утро, и суровая реальность взяла своё – завтрашний день, о котором я желал, чтобы он никогда не наступил, оказался рядом со мной, здесь и сейчас.
В назначенный час у кабинета заведующего вторым отделением стояла мать.
– Ну что? Будешь становиться на учёт или готов выйти на работу? Посуточно я больше тебя держать не смогу – нет больше денег за великовозрастного обалдуя платить.
Я артистично подыграл себе, усилив остаточные явления в виде лёгкого дрожания рук:
– Какая, ёлки-палки, работа, когда меня ещё всего ломает?? На полный курс, так на полный курс – куда я нафиг денусь с подводной лодки.
На самом деле, на выходе из запоя не так страшно физическое страдание организма, как полная апатия и абсолютное нежелание жить. Так и мне хотелось забраться под одеяло с головой, чтобы не видеть никого и ничего. А ещё лучше, исхитриться заткнуть одеяло за кровать герметично и задохнуться от нехватки воздуха, но это уже из области антинаучной фантастики.
