Вкус свинца

– Ого! Только что был предводителем народа, цветами закидывали, а тут раз – и стал предателем.

– С вождями так случается. От трона до сортира зачастую всего полшага. Видишь, как получается – он… сколько прошло-то? – Коля считает про себя. – Шесть лет назад сам захватил власть – я большой, я один справлюсь, но, когда красная толпа взяла за горло, сразу – плюх, и лапки кверху. Ну нельзя так. Если уж взялся править страной, когда власть сама в руки пришла, тогда и в тяжкие дни иди, делай, борись, да хоть умри. А этот – нет, я остаюсь на своем месте.[24] Разве это достойно президента? По-моему, нет.

– Мне кажется, ты слишком суров. Сам-то знаешь, как нужно было действовать?

– Нет, но я же никогда и не стремился править страной. Разницу ощущаешь?

– Не совсем.

– Мне больше нечего сказать. Я говорю, а ты не слышишь.

– Я слышу.

– Ладно, хорош языком трепать, все равно смысла никакого.

Довольно долго работаем, не открывая рта. Неприятная тишина, будто вокруг колышутся обледеневшие лохмотья. Приди в голову слова, что помогли бы избавиться от мерзкого чувства, произнес бы немедленно. Но нет, ни одного толкового слова. Вынимаю из кармана папиросы и закуриваю.

– Папиросы «Единство»[25]! – кручу в руке коробку. – Единство. Так что все-таки имеется в виду – единица измерения, боевой отряд, или, может быть, нерушимое единство курильщиков всего мира? Ты, папиросина, лишь мелкая единичка.

– Что ты сказал?

– Да так, дурачусь. Думаю о единстве народа.

– И до этого было хреново, а теперь и подумать страшно. Коммунисты расколют народ, разжигая взаимную ненависть. Обиженные на Улманиса, оскалив зубы и размахивая красными тряпками, уже бегают по городу. Как бы до поножовщины не дошло.

– Не пугай.

– Тебе нечего бояться. Чистый и невинный, как ангел, только нос в краске.

– А тебе?

– Знаешь, об этом я тоже думал… и придумал. Может, и не так страшен черт, как его малюют. Таких вояк, как я… да вся Латвия такая! И кому придет теперь в голову старое ворошить? Нужно успокоиться и красить себе дальше. Ты тогда верно сказал, помнишь?

– Не-а.

– Ну, что мы простые ремесленники… или трудовой народ. Что-то такое.

– Да? Может, и сказал, не помню.

– Сказал, сказал. Так что спокойно зарабатываем на хлеб и не наступаем на грабли. Пока никто не призывает к народному восстанию, остаемся на своих местах и в грызню не ввязываемся.

– Думаешь, будет народное восстание?

– Об этом тоже ночью думал. Мне кажется, должно быть. Не может быть, чтобы все, кто хотел бы красным дать по мордасам, вдруг испарились.

– И ты бы пошел? Смог бы опять кого-то… – я осекся. – Прости, я не хотел.

– Ничего, – Коля подтачивает нож для нарезания обоев. – Кто знает, может, мне именно это и нужно. Смыть старую кровь новой.

– Погоди, Коля… разве ты сможешь краску смыть краской?

Коля не сразу отвечает, потом делает шаг ко мне и хлопает по плечу.

– Ты прав. Так оно и есть – вроде и гроза в тебе вскипает, а рука не поднимается! Тяжело.

– Да… ну, поживем – увидим, что да как… будет народный бунт – хорошо, но пока мне хочется обойтись восстанием других.

– Каких – других?

– Ну, тех самых, – на ум приходят строчки Чака. – Когда закат увянет розой алой, и улицы во тьму уйдут опять, вооружен своей пацанской палкой, иду для сердца радостей искать…[26] Вечером увижу свою подругу. Вот так!

– Матис, не морочь мне голову!

– Я- что? Не обращай внимания, я так, просто дурака валяю.

– Что теперь будет?

– Пришла пора учить русский язык, – говорит мама. – Почитай что-нибудь, освежи знания, пригодится. Мне самой тоже придется. «Мэ» и «жэ», я так давно не говорила, ничего больше не помню. Раньше-то знала… Ах, уехали бы в Германию, ничего бы и не понадобилось… – она смотрит в сторону мужа, но Вольфганг прикидывается, что не слышит.

Многие умеют говорить по-русски, особенно старшее поколение, еще с царских времен. Многие умели, но без надобности чужой язык забывается. В средней школе учил русский язык только год или все же два… не помню. Правда, вот Гоголя усердно читал по слогам, никто не заставлял. Я был под большим впечатлением от «Носа» и «Шинели». Но когда это было, да и было ли вообще… Ха, живи я на Московском форштадте, знал бы куда больше.

– Не плакай, мама, я нанимаю па руски. Спасиба. Раз, два, три, четыре, пять, добрий день, да свиданья. Пажалуста, мать твая и мая. Отрезал нос, сударь, кабель и сука, все не так страшно, кое-что со школы еще осталось.

– Матис, пожалуйста, только без грубостей. Это ведь язык и Пушкина, и Лермонтова.

– Про Лермонтова не знаю, но Пуштин и сам крепко ругался.

– Не Пуштин, а Пушкин.

– Нет, Пуштин, поскольку произошел от слова pušķis[27]. Его прапрапрадед был латыш Пуштис из Тобаго, у которого жена была негритянка, просто об этом никто не знает.

– Ну, что с тобой, Матис? Не говори глупости!

– Мой разум потерял равновесие, как и весь мир. Да свиданья, дамы и гаспада! – я театрально раскланиваюсь и убегаю на встречу с Суламифью.

– Про господ лучше позабудь! – предупреждает Вольф. – Одним из самых главных слов теперь будет – таварищ. А самый главный – та- варищ Сталин.

– Да свиданья, main kamerad.

– Что теперь будет? – спрашивает Суламифь.

– Чему быть – того не миновать. Ты русский знаешь?

– Не совсем… иногда слышу, как русские мамы разговаривают со своими детьми. Понимаю почти все, но говорить… А почему ты спрашиваешь? Теперь нужно будет уметь по-русски?

– С завтрашнего дня. Тех, кто не будет бегло говорить, уволят с работы и отправят в Псков. Как Райниса когда-то.

– Что ты болтаешь?

– Да, да! Об этом в газетах пишут. Ты газеты-то читаешь?

– Нет… мне некогда.

– Ну, вот видишь. Теперь уже недостаточно читать «Досуг», «Девушек» или «Женский Мир». Или нашу любимую «Магазину». Нужно читать серьезную прессу, – смотрю в землю озабоченным взглядом, но Суламифь уже пришла в себя.

– Ты меня разыгрываешь. Как тебе не стыдно.

– Прости, мое солнышко. В последние дни мне хочется нести ахинею и смеяться, смеяться… правда, сам не знаю, над чем, – похоже, уголки моих губ растянулись аж до ушей. – Ой, не могу! – смех вырывается из меня наружу, его ну никак не удержать, правда, самому мне кажется, что смех какой-то странный – то ли механический, то ли напоминает ржание.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Улманис, Карлис (1868–1942) – премьер-министр (до 1934), авторитарный правитель (1934), президент Латвии (1936–1940).

2

Вирза Эдвартс (1887–1940) – латышский писатель, поэт и переводчик. Вирза – автор биографии президента Латвии Карлиса Улманиса (1935), курс которого он поддерживал.

3

В прежние времена в Библиях, хранившихся в семьях, обычно были страницы, которые использовались для записи о рождениях, свадьбах, крещениях и других важных событиях в жизни членов семьи.

4

Спица – принятое в Латвии название труб водоснабжения для установки в неглубоких скважинах (до 20 м).

5

Биркенс – от немецкого Birke – береза. Берзс (bērzs) – по латышски – береза.

6

Улманис – фамилия президента Латвии, от немецкого Ulme – ильм. Виксна (по-латышски – vīksna) – вяз, Гоба (по-латышски – goba) – ильм, вяз.

7

Цыбиньш – герой включенного в школьную программу рассказа латышского писателя Яниса Порукса «Битва у Книпска», добросердечный мальчуган из бедной семьи, который в школе становится изгоем, объектом насмешек.

8

Пауль Шиманис (1876–1944) – балто-германский политик европейского масштаба, был депутатом 1-го, 2-го и 3-го Сеймов Латвии.

9

Названия районов Риги на левом берегу Даугавы, в Пардаугаве (Задвинье).

10

Wohnung (нем.) – квартира. В латышском разговорном языке присутствовало немало прямых заимствований из немецкого языка.

11

Рижская больница «Бикур-Холим» была открыта для пациентов 17 марта 1925 года. Своим созданием больница обязана одноименному обществу «Бикур-Холим» (в переводе с иврита – «посещение больных»), учрежденному в Риге в 1869 году.

12

Улица в Пардаугаве.

13

Янис Райнис (1865–1929), настоящая фамилия Плиекшане, – выдающийся латышский поэт, переводчик, драматург, политик и общественный деятель, который оказал существенное влияние на развитие латышского языка, и Аспазия (1865–1943), Эльза Плиекшане, – латышская поэтесса, драматург и политик, жена Яниса Райниса.

14

Александр Чак (Чакс, Aleksandrs Caks, настоящая фамилия Чадарайнис, (1901–1950) – латышский писатель и поэт.

15

Улица Марияс – улица Риги, на которой в предвоенные годы можно было получить услуги проституток.

16

В Латвии отмечают 4 предрождественских воскресенья (Адвенты). Одной из традиций является «венок Адвента» – венок из еловых веток, в который вставлены четыре свечи. В первое воскресенье зажигается одна свеча, во второе – две и так далее, то есть становится с каждой неделей всё светлей.

17

Пура – старинная латышская мера веса – три пуда.

18

Скуиняс (Skuijņas) – в переводе с латышского – хвоинки.

19

Здесь и далее – перевод стихов мой (Ю. К.)

20

В Латвии популярно прощаться словом «Ата» – эквивалент русского «Пока».

21

Цитата из «Песни царя Соломона»: «…глаза твои – озерки Есевонские, что у ворот Батраббима;» второе название Есевона (древний город, упоминаемый в Библии, ныне превращённый в развалины) – Хешбон.

22

Сок – по-латышски – sula (сула).

23

Церковный камень – Kirchenstein (Кирхенштайн) – председатель правительства, созданного 16 июня 1940 года, микробиолог Август Кирхенштейн, два Медведя (Lācis – лацис – по-латышски – медведь) – министр внутренних дел писатель Вилис Лацис и министр благосостояния Юлий Лацис.

24

Фраза, которой закончилось радиообращение президента Латвии Карлиса Улманиса к народу 17 июня 1940 года: «Я остаюсь на своем месте, вы оставайтесь на своих.»

25

Слово «Vienība» в латыш, яз. имеет несколько значений: единица, единство, отряд.

26

Строки из стихотворения Александра Чака «Мои вечерние радости».

27

Пуштис (pušķis) – с латышского – 1. Букет 2. (украшение) Кисть, помпон, плюмаж.