Дыхание

– Загляделись в мои глаза?

– У Вас в глазах отражается Солнце.

…Пора вставать, давно пора… Я обычно уже дома в это время, уже ложусь… Сегодня не засну, всю ночь продумаю… Пришёл, пришёл! Почему раньше не приходил?.. Пора, скоро совсем стемнеет, – она зачерпнула воздух ладонями, и вдохнула его всей грудью. Улыбнулась ему и стала вставать. Карандаш положила в сумочку, рисунок оставила на скамейке.

– Проводите меня?

– Провожу. Я возьму рисунок? На память.

– Берите, – она чуть смутилась.

Так я и знала! Ничего скрывать не умею, как открытая книга! – он перевернул листочек, с интересом взглянул на него, свернул в трубочку. Они пошли по дорожкам, по направлению к городу. Она шла впереди, по правую руку. Спину и голову держала очень ровно, а шагала размеренным шагом.

Он постоянно смотрит на меня, не отрываясь. Сейчас по плечу скользит, чувствую. Аж идти трудно. Теперь легче, да, так лучше, хорошо с закрытыми глазами. Только бы ничего не сказал, так не хочется лишних слов… Не скажет. Смотрит, вкушает хлеб и вино. Можно, сегодня можно. Хорошо сегодня оделась, люблю белый. Моя лучшая юбка, хорошо, что меня в ней увидел, я ему светлой запомнюсь. Краситься не стану, не хочу, если нравлюсь такой, так и надо. А мой рисунок понравился? С таким видом глядел, и ничего не проговорил, и о себе ничего. Скрытный человек, замкнутый. Речь, конечно, сильная, он учился и много. Откуда он такой? Спрошу, не могу.

Она повернула к нему лицо, и спросила:

– А Вы кто по профессии?

– Я физик.

– Я так и думала…

Ничего я такого не думала. Но на физика похож, хотя я их иначе представляла. А физики мне нравились, я всегда их портреты любила. Такие лица сильные. Никогда не думала, что физика встречу. В школе любила физику, особенно астрономию. Мне кажется, я могу разговор поддержать, ему будет приятно… Ничего я не могу. Первый закон Ньютона забыла, второй и третий помню, а первый позабыла. Смешная я, зачем мне это, он не будет со мной о физике говорить. А я хочу! Мне интересно. Он, наверное, о чём угодно может говорить. А тут мы сделаем крюк…

Они миновали несколько улиц, и подошли к частным домам. Возле одного из заборов, за которым виднелись высаженные полосою клёны, они остановились.

– Вот мы и пришли. Я тут живу.

– Хорошо Вам, как в лесу живёте.

– Да, хорошо. Очень, – она ждала вопроса, почему-то совсем не волнуясь, совершенно.

– Давайте завтра встретимся? Когда Вам удобно?

Она ответила не сразу, подумала и сказала:

– Я свободна весь день, у меня отпуск. Давайте встретимся днём, часов в двенадцать, и погуляем на природе. Сможете?

– Смогу. Я к Вашему дому подойду, хорошо?

– Хорошо… – когда они прощались, он хотел коснуться её руки, но она не дала. Нечего его баловать.

Когда она пришла домой, она переоделась и пошла в ванную, и долго умывалась теплою водой. И вода текла у неё между пальцев, и она омыла ею шею и руки до плеч, и нежилась в её тепле. Она стояла в душе, вода текла по её груди, по глазам, по рукам, она смотрела на себя в зеркало и улыбалась своей водяной теплоте. Струи бежали по ней змейками, дарили ей своих сил, забирая её усталости и волнения, и нежа с такой заботой, с какой умеет одна она, ведь вода – женщина, и чувствует нас, женщин, любовно и чувственно, и любит лелеять нашу наготу, она омывает нас, когда мы рождаемся маленькими крохами, и растит нас и сопутствует каждому дню, и любит просачиваться внутрь и напивать нас напоями своими. Она напойная и упоительная, поющая и раздольная. И текучая, любит обтекать меня переливами своими, изливаться среди моих кож, такая роскошная и переливчатая, как мой голос, и изнеженная такая, я её так изнежила, что просто сил нет, избаловала её своими душами красивыми, а у меня их много, этих душ, и вечерняя, и утренняя, и утренняя душистая, а вечерняя чуть душная, но зато задушевная… И люблю я эти души свои с водой перемешивать, с тёплой, чтобы густая я была, густо обливаемая, как сгущёнка, только ещё слаще. И люблю я эту свою густоту вечернюю, и никто её во мне не знает, я одна её поверенная послушница непослушная, и послушание моё особое, вечернее, лишь мне одной любо и ведомо, такая я неведомая и неисповедимая, как тропинки моих струй, змеек-чудотворниц. Люблю я в этих душах сказки вечерние, очень они красивые, такие, как и руки мои, очень они у меня вечерние сказочницы, вдохновенные пряхи, прядут мои вечера Ариаднами своими. И люблю я в этих вечерах утопать, они мои ноги омывают, и среди них текут тропами, и я в них заблуждаюсь как в небесах звёздных, и брожу и Солнца отыскать никак не могу, всюду Сириусы встречаю и Центавры с головами женскими и телами-ланями, они по небу льются и секреты свои струями наводняют. И хорошо быть струями плетёную, они меня в свои одежды прозрачные убирают, и к вечеру готовят, и сами ко мне готовятся, и пытаются внутрь меня затечь, во сны мои потаённые, и люблю я их в этих снах встречать, они дельфинами ко мне проникают и дельфинятами юркими, чтобы я кожи их гладкие омывала и заботилась о них водою заботливою, ведь и сама я такая. И люблю я водами тёплыми смешиваться, чтобы из многих струй одна возникала, как течение моё плавная и непредсказуемая, и чтобы одевала она меня и волосы мои, как сейчас. А волосы мои любят плаваться, они у меня русые пловчихи и заплывами волнующиеся, тоже у них струи свои и течения, любят они по плечам моим течь, обтекать красоты мои вечерние…

II

Наступило утро. Сквозь щёлочку в шторах светило Солнце, оставляя золотистую полоску на полу. Проснулась, но вставать не хотела, ворочаясь с боку на бок. Я ранняя пташка, и люблю рано просыпаться и долго ворочаться. Я ранняя пташка-лежебока. Протёрла глаза и ещё поворочалась с открытыми глазами, чтоб яснее было. На левом боку выходило получше, с коленями согнутыми. И ещё полежала и попредставляла, как всячески ворочается, и как на животе лежит. И в воображении своём на животе лежала, а наяву – на боку. Наконец, поднялась и раздвинула шторы, залив комнату солнечным светом. Улыбнулась жизнерадостной рябине, подруге своей. Открыла окошко, утру навстречу, вдохнула воздуху всей грудью, чтобы свежестью наполниться. Выглянула наружу: рядом с рябиной разрослись малины – эх, дотянуться бы! Потянулась, всеми руками и силами. Не могу! Она так и выросла, хитрюга, чтобы меня дразнить. Сколько себя помню, всё мечтаю дотянуться до неё, малина-соблазнительница. Сквозь листву берёзы Солнце светило, доброго утра желая – в ответ пожелала, хохотунье. Утреннюю гимнастику сделаю, Солнцу на радость. Пускай полюбуется. Взялась за утреннюю гимнастику. Встала руки на пояс, ноги врозь, как настоящая утренняя гимнастка. Повращала головой, чтобы соображала лучше, как воображала. Взялась за вращения руками и вращала ими по-разному, многими способами – одновременно вращала, попеременно, ещё поочерёдно. И скрестно повращала, и в плечах, и в локтях, и в кистях, и ещё в разных сочетаниях, чтоб они проснулись и к утру повернулись. Затем повращала и туловищем, и похвалила его, и ладонями погладила, и ещё потянулась, встав на самые мысочки. Ещё ногами помахала, махами разными, как старательная улыбчивая Маха. Намахалась вдосталь, и очень была довольна. Наклоняться стала, чтоб поясу приятно было, и подпоясала себя наклонами старательными. Ещё принялась тянуться, прямиком на кровати, и по-всякому тянулась, чтоб на весь день чувствовать себя растянутой и подтянутой. И в качестве последнего упражнения подумала-пораздумывала, и решила чуть-чуть подвигать ушами, сперва правым, а за ним левым, подвигала и попредставляла как они движутся, и очень хорошо. На этом утренняя гимнастика была окончена, и всецело довольная отправилась умываться.

Надела футболку с зайчиками и бриджи, чтоб поспортивней быть. Из ванной выбралась уже переодетая и завтракать желая. Ещё подумала, не устроить ли соревнований, на какой конфорке омлет поскорее сготовится, но не стала, потому что столько не съесть. Омлет вкусный получился, и подпитал молочностями своими, как умел. Завтракала на веранде, три стены окна заполняли, чтобы мир как на ладони был и за завтраком видеть можно было, и света целое море, вместе с омлетом его уплетала, солнечный омлет, называется. Наевшись, и кофе сварила, и чашечку попила, кофеманка спозаранку. Взяла раскладное кресло, сиреневое, расположилась у кустов жасмина, много-много жасмина у забора росло, и там села, отдохнуть. Но не отдохнула и пяти минут, устала отдыхать, и пошла по участку бродить и думы думать. Участок большой был, восемнадцать соток. Деревьев столько было, и берёзы были, и липы, и клёны, и ели троицей росли, и яблонь было, тоже трое, но они поодиночке каждая. Даже дуб один рос, только невысокий, чуть повыше её. Но скоро её обгонит, нам за тобой не угнаться. Тоже любишь тянуться по утрам на самых мысочках, к Солнышку, поскорее меня обогнать. Вот возьму и подстригу тебя, будешь знать! Жёлудями обсыпался и думает, что самый важный. Вот захочу тебя и пересажу! Любишь солнечные омлеты, знаю я тебя. Листьями ты знатный, но пока маркиз. Вот вырастишь, буду тебя герцогом называть. Или эрцгерцогом? Афанасий ты, Афанасий первый. Может, за тобой и второй вырастет, но я не дам. И тебе-то скрепя сердце разрешила, думаешь, легко мне было? От тебя одна тень повсюду. Хорошо, ты ещё маленький, а знаешь, каким будешь? У! Всем дубам на зависть. Ты меня не подведи, смотри! Красивым расти! Я тебя не поливаю, а только разговариваю с тобой, но ты меня слушай. Ты у меня библиотекарем будешь, в глаза любимые смотреть. Как хорошо вчера о библиотекарях сказал, тоже библиотеки любит. Подкрался ко мне, когда я бабочку рисовала, хитрец. Знает, какая я, стоит мне слово доброе сказать да стихотворение красивое на закате прочитать, так я уж и расцеловать готова. А расцеловать было бы хорошо, губы твои вкусные. Ах, какие они хорошие, какие красавицы! В воображении моём можно. Ничего тут такого нет, хочу и целуюсь. Ещё хочу. Да, можно, тебе можно. Давно о таких губах вкусных мечтала, хорошо с вами поутру. Больше ничего не надо, пока всё. Пользуешься моей добротой. Я вот с дубом поцелуюсь, – осторожно поцеловала листочек, в самый краешек. – Всё, больше нам можно не встречаться, у меня теперь твои губы есть сгущёные, а у тебя – мои. Думаешь, сказки мне рассказывать да рисунки воровать? Знаю я. Не дам тебе больше ничего. Слушать тебя буду, а о себе ничего не скажу. Хочу наслушаться сперва, да узнать всё. Какие это мы такие физики? Физики разные бывают. Думаешь, что раз уж физик, то сразу всё. У нас в школе целых двое, и не хуже тебя, наверное. А не хотел мне признаваться, скрытный какой. А я проницательная, я так и думала. Только я думала, математик. Притворился математиком, чтоб бдительность мою обмануть и смутить меня теоремами всякими. А я много теорем знаю: Пифагора теорему знаю, и ещё какую-то раньше знала да позабыла. Бином Ньютона, вот! Там такие буквы, a и b, и квадраты разные, а в квадратах ещё скобки, много там намешано всякого. Ещё кубы помню, и четвёртые степени. Надо ещё проверить, какой ты там физик, я не уверена. Всякий себя физиком может назвать. Спрошу, как звезда устроена? А если не знаешь, то больше не приходи, враль ты и всё. А если знаешь, то всё расскажи, и так чтобы поняла я. Я раньше читала, да позабыла, и не помню уже. И ещё хочу знать, и про бури солнечные, можно ли их предсказать, и про протуберанцы, и ещё про корону. А ты как думал? Я тоже в школе училась, и не просто так туда ходила. И не угомонюсь, пока всё не узнаю, а потом ещё спрошу. Ты таких любопытных ещё не видел, и не увидишь больше. И ребятам моим расскажешь, всё-всё расскажешь. Живёт в нашем городе физик, и виду не подаёт, что физику знает. Дети ночами не спят, мечтают всё узнать, и из первых уст, а он спрятался в парке да на закаты глядит, да о гармониях мечтает. Это вероломство, я бы так назвала, и коварное. И поэтом ещё притворяется, чтобы всех запутать. И меня хочешь запутать. А я не позволю! Я сама тебя запутаю, да так, что не представляешь, всякими воображениями своими вконец замучаю. Думаешь, я молчать буду да в рот тебе смотреть? Все вы, физики, наивные. Но я ещё не решила, я посмотрю…

Ещё уйму дел сделала, времени на всё было. Сарафан, например, погладила – хочу, и надену сарафан. Мало ли что говорят… Девочки молоденькие сарафаны любят, а я такая и есть. У меня покрой изящный, и ему понравится. И рукам в сарафанах хорошо, и плечам тоже. Пусть говорят что хотят, а летом я сарафаны люблю, и никто меня не отучит. Модница я известная, и моды свои люблю. Он в рубашке придёт, и с длинным рукавом, всё я в нём поняла. А я в сарафане буду, и очень мы будем гармонировать. Он об этом и не подумает, дурень. А я подумаю, и за него. Он рубашку светлую наденет, вчера голубая была. У меня тоже сарафан светлый, с цветами витиеватыми, мыслям моим под стать. Я всегда одежду к мыслям своим подбираю, не чета глупышкам всяким, которые к цвету волос. Чтоб сразу было видно, какие мысли у меня, но не все. Я на него посмотрю, и сразу настраиваюсь, мне это всегда помогало, стоит правильно переодеться, и уже готовая к встречам-свиданиям. И его настроить надо, а то одними закатами не обойдёшься, мы и днём встречаться станем, и днём лучше, а то я на закате млею, а ему только того и надо. А не подумает он, что я сарафан выбрала, чтоб плечами своими его побаловать, да открытостями разными, чтоб он видел? Невоспитанно это с его стороны, совсем я не такая. И мыслей не было, это я так подумала. Что же мне теперь, рубашки с рукавами носить? Подумает, что я совсем глупышка, решила ему уподобиться. Хитросплетения какие, а? Какие они все коварные… Всё, сарафан и точка, к тому же уже его и погладила. Вот и время подходит, уже без пятнадцати. Ждать меня заставляет, нет бы, пораньше пришёл. А ещё хотела на четыре назначить, хорошо, что не постеснялась. Можно в другой раз и в одиннадцать встретиться, всё успею. Сколько же ждать, пойду яблоню полью, она у меня плодовитая, умница. Уродилась в этом году, на зависть двум другим. А те поленились, могли бы меня и порадовать. Так уж и быть, вас тоже полью.

Было почти двенадцать, когда появился он, – как раз в кресле сидела, так чтоб всё видно было, и ждала, уже и заскучала. Он подтянулся на заборе и выглянул из-за него, всячески стараясь привлечь к себе внимание. Улыбнулась, и пошла открывать, да вспомнила и вернулась в дом – как раз подготовила одну простыню подходящую – если к речке пойдём или в лес, очень пригодится, да и ему чтоб не испачкаться. Так что в сумку её положила, дверь на ключ заперла, и пошла.

– Какой у Вас участок хороший, – начал он, – я Вам позавидовал, словно родовое поместье. Вы здесь с детства живёте?

– Да, с детства. Мой папа ещё здесь родился, и я родилась. Хорошо жить в доме. И по утрам, и по вечерам хорошо. Я и по ночам иногда гуляю, на звёзды смотрю, – она на него посмотрела, – у меня и птицы по утрам поют, и белки по елям лазают, шишки грызут. Ещё ёж один на участке живёт, могу Вас познакомить, он по вечерам гуляет, а я его молочком пою.

– Счастливый ёж.

– Да, Вы правы. Ему со мной повезло, я щедрая хозяйка. А вот Вас я никогда не встречала. Вы здешний?

– Нет, я не отсюда. Я несколько лет назад проезжал на поезде, и очень мне у Вас понравилось. Хорошее место. Город с историей, красивая природа, речка чистая… Говорят, в ней щуки водятся, это правда?

– Я не знаю, честно. Насчёт щук ничем Вам не могу помочь. Я не встречала. Я если встречу, Вам позвоню.

– Хорошо, договорились.

– Давайте о чём-нибудь всё-таки поговорим?

– Обязательно нужно поговорить. Вы о чём хотите?

– Давайте о книгах поговорим.

– Можно, в такие моменты всегда говорят о книгах.

– Да? А почему?

– Тема нейтральная. И неисчерпаемая к тому же. Вначале говорят о книгах, потом о своём детстве.

– А потом?

– По-разному бывает. Одни на частности переходят, других тянет на обобщения. Здесь всё индивидуально. Зависит от взаимных предпочтений.

– Как Вы, однако, завуалировано говорите. Вас не поймёшь. Что Вы этим хотели сказать?

– Вообще, я всегда замечал, что мужчинам с женщинами трудно разговаривать. Мужчины говорят с мужчинами о женщинах, женщины с женщинами – о мужчинах, а мужчинам с женщинами о чём говорить?

– О мужчинах и женщинах.

Он рассмеялся.

– Не знаю. Хотя Вы верно сказали, обычно ж о знакомых говорят. А если знакомых нет, то нужно либо познакомить с ними, либо найти их среди книг и кинофильмов. Так мы опять возвращаемся к книгам. Давайте о чём-нибудь необычном поговорим из области книг. Скажите, Вы как читаете?

– Хорошая тема, интересная. Я читаю так. Слушайте. Я сажусь в своё любимое кресло у окна, очень уютное и удобное, беру книгу, и начинаю её читать. Читаю понемногу, а затем думаю о том, что прочитала. И картины разные люблю представлять, картины природы, или лица персонажей, и пытаюсь угадать, как та или иная сцена развернётся, и как я бы её описала и написала, и ещё свои штрихи добавляю, по своему вкусу. И я люблю на себя те или иные роли примеривать, и представляю себя главной героиней, или второстепенным персонажем, а может, и нет такого персонажа вовсе, а я себе его представляю, и как он в сценах участвует и всё слушает, и реагирует. И люблю представлять себе прошлое героев, и их будущее, и разные их черты, которые автор позабыл указать, а я подметила и вообразила их, и во всей полноте. И мне кажется, из меня хороший автор получился бы, я маленькие рассказы писала бы, я бываю в таком настроении и люблю что-нибудь написать, я и дневник веду, вернее, раньше вела, и записи там разные делала, ещё с детства. Хотите почитать?

– Хочу.

– Я Вам покажу однажды, если будете себя хорошо вести. И ещё я очень люблю, когда в книгах разные чувства описаны, но не так, когда просто написано, что герой испытал вдруг вдохновение, так я не люблю, а люблю когда я сама испытываю вдохновение, и некоторые авторы так умеют. И я потом уже не читаю, после вдохновения уже трудно становится другие чувства испытывать, и я одну эту сцену перечитаю, а затем отдыхаю, и возможно, в этот день больше читать не буду. Я особенно люблю таких авторов, которые так и пишут: в этот день больше не читайте, отдохните и подумайте, а в другой день уже можно почитать, и я их всегда слушаю. Это как зашифрованное послание, и в нём надо всё расшифровать, помните, как у Жюль Верна, в Детях капитана Гранта? Только там на трёх языках, а в книге обычно больше трёх языков бывает, особенно в хорошей. И если я устаю, и уже вижу, что не понимаю языка, я больше не читаю, и книгу откладываю. Я и детям своим в школе говорю: не читайте по двести страниц за день, ничего вы в них не поймёте, читайте лучше по десять страниц, но зато так, как надо, чтобы всё-всё в них понять и разобрать. Если просто подумать, автор же месяцами книгу пишет, а ты хочешь за один час прочесть, так, наверное, автор не глупее тебя, надо же и уважение к нему проявлять. И ещё я всегда говорю им, спрашивайте себя, зачем автор всё это написал, не просто же так всё пишется, одни авторы любят, чтобы читатель посмеялся, а иные не любят, и хотят читателя припугнуть, или удивить, или обхитрить. Знаете, какие хитроумные авторы бывают? Вы и представить себе не можете… Думаешь, что автор просто так это слово вставил, ан нет, прочитаешь страниц двести, и видишь, что там ему и место, и никуда больше его вставить было нельзя. Я и по себе это замечала, и уроки так строю, но никто почти не замечает, редко кто догадывается, зачем я так поступила… А Вы как книги читаете? Расскажите, мне тоже интересно.

– Давайте, я лучше расскажу, о чём бы я написал?

– О чём?

– Я бы о тактах написал. Я иногда хожу и слушаю, как каблуки такт отбивают, или собака методично лает. Мне кажется, она про себя отсчитывает, раз, два, три, гав, раз, два, три, гав. А у самых тактичных и тактика такая.

– Это всё?

– Да.

– Забавно. Мне понравилось. Знаете, Вы меня на одну мысль навели. Я в школе детям после каникул задаю сочинение на тему Как я провёл лето. И обыкновенно они пишут сами понимаете как, описывают, как в деревню ездили, или в лагерь детский, или на море. Но бывают сочинения, одно или два, когда ребёнок описывает как он рыбачил или как лез на липу спасать котёнка, и вот он на нескольких страницах описывает, как он лез, какие мысли ему в голову приходили, как он за ветку держался и проверял, не сломается ли, как котёнок залезал всё выше и выше, а он всё равно за ним лез, как дети за ними с земли наблюдали и советы советовали. Удивительные сочинения бывают, я с большим удовольствием читаю. И ведь всё это он просто-напросто выдумал, сел за стол и выдумал, и никакого котёнка он никогда не спасал, видел один раз как спасали, и всё! Представляете, какая фантазия бывает? Но у Вас, я думаю, не хуже. А вот расскажите, Вы как сочинения в школе писали?

– Пафосно писал. Учителя всегда злились, не нравилась им моя манера. Писал в таких, возвышенных тонах. И всегда мне с трудом эти страницы давались, никак не понимал, как можно мыслями целую страницу исписать. И сколько себя помню, никак не понимал, почему считается, что писатель в каждой строчке и в каждом поступке какую-то глубокую мысль отражает – мне всегда казалось, что всё это совершенно спонтанно получается, почесался у него правый бок – он и написал, что у героя правый бок почесался, и нет в этом никакой глубокой мысли, что ты мне ни говори, – он глянул на неё – она слушала с улыбкой. – Мне в школе эссе удавались, особенно на свободную тему. Например, про метаморфозы. Тоже пафосно звучит, да? А Вы как писали?

– О, как я писала… Вы что, меня было не остановить, могла страниц пятнадцать написать вместо пяти. Я очень любила описания, предположения, детали подмечать старалась, незаметные на первый взгляд. Очень плавно писала, меня хвалили учителя. А манера у меня была лиричная, очень для русской литературы подходящая, любила разные переходы прописывать, скажем, от основной части сочинения к заключению, чтобы резкости не было, и на первый взгляд догадаться нельзя было, что это уже и заключение началось. Очень любила про лирического героя писать, какие я чувствую в нём черты, что за человек может за ним скрываться, что за характер, портреты его пыталась рисовать. Я очень любила выдуманных лирических героев, которые сами выступают как персонажи книги и не имеют с автором ничего общего, это, мне кажется, всего изящнее, и большого требует мастерства. Скажем, когда от лица сердитого человека описан человек меланхолический, это меня в восторг приводило. Или наоборот, от лица меланхоличного – сердитый. Я так не смогла бы. Зато, мне кажется, я могла бы от лица мужчины написать, и от лица ребёнка. От лица ребёнка лучше, сколько я детских сочинений прочла… А разве это не удивительно, мы все были детьми, а мыслить как ребёнок уже не умеем, и удивляемся детям. А ведь недавно такие же были, помню, маленькая, любила себя рисовать, и теперь смотрю на свои рисунки, и поверить не могу, что это я. И сколько было мыслей разных, и сколько всего хотелось узнать и увидеть, а нынче смотрим на детей, и любуемся какие они чудесные и на нас непохожие, а ведь и сами такие были. Я знаете как люблю с ними поиграть в слова разные, иногда целыми уроками играю, и сколько они всяких детских слов знают, которые я уж и позабыла, и совсем им всё не таким кажется как нам, и мне кажется, что у них и вернее взгляд. И чувства у них очень искренние, и любовь детская, и дружба, они очень живые, очень верные. А как они друг за друга заступаются и поддерживают друг друга в трудную минуту… Чистые они. И доверчивые очень. Знаете, как в сочинениях душу открывают? Они уже и забыли, а я помню, и очень они мне этим дороги. Ко мне некоторые ребята в гости заходят, и я им всегда рада, девочка одна на каникулах приходила, мы с ней немножко вдвоём поиграли. Мы с ней в аллегории играли, вместе их искали. И знаете, как она мне сказала? Доверчивость – это когда ты улыбки своей с человеком не стесняешься, и слёз не стыдишься. Представляете, какая она в душе красивая?

Видите, там вдали роща берёзовая? Пойдёмте туда, я люблю берёзы. Знаете, я тут с самого раннего детства живу и почти никогда на лето не уезжаю, мне кажется, нет лучше места для отдыха, чем свой дом и наша природа. Я вчера вечером у окна стояла и любовалась, небо в звёздах, и всюду чёрные силуэты деревьев, и ветер листьями шевелит… И тишина такая – удивительная, один раз увидишь, и уже чувствуешь, что отдохнула, и силы новые рождаются. И вправду живёт в человеке что-то от дерева, мы летом соками Солнца напитаемся, чтобы к осени приготовиться, и на природе этих соков больше всего бывает, особенно среди своей, родной природы. Вы замечали, что когда долго на природе находишься, совсем иначе себя начинаешь чувствовать – и мысли другие приходят, и видишь больше, и многое начинаешь замечать вокруг, хотя бы среди цветов в поле. И слышишь лучше, и как будто дышишь глубже. Я об этом раньше не задумывалась, я же тут выросла, и мне казалось, что так у всех, а потом я поняла, что совсем не так. Я по людям сужу – они приезжают на лето к нам, на дачи, и чувствуют себя совсем другими людьми, словно мир для себя открыли. И они часто об этом говорят, и я их поняла. Вот в лес когда приходишь, сразу же тише становишься и осторожнее, и говоришь чуть ли не шёпотом. А почему так? В лесу людей нет, и на тебя эта тишина обрушивается, и словно боишься кого-то вспугнуть, а кроме тебя на всю округу и нет никого. На природе и усталости почти не чувствуешь, мне кажется, я и рисую на природе лучше, а может, это и обман, и просто настроение такое. Вы знаете, я влюблена в нашу природу, настолько она чудесная. Знаете нашу речку? Я прихожу на берег и вспоминаю, как с родителями купалась, маленькая, и как меня папа плавать учил, и тепло внутри становится… А мама боялась, вода-то холодная, она на берегу сидела и на нас смотрела, и на Солнышке загорала, а я ложилась, и мы с ней рядом загорали, и очень это любили… И всюду так, скажем, в том лесу, – она указала на еловый лес вдали, – мы с родителями землянику собирали, и соревновались, кто больше наберёт, и мама всегда выигрывала. А я изо всех сил старалась, и никак не могла столько же собрать, хотя везде заглядывала. Мы вместе с папой вдвоём столько не могли собрать, сколько она одна, знаете, какая мастерица, – она нагнулась и сорвала фиолетовый клевер, провела им по губам, вдохнула и передала ему, – попробуйте почувствовать, как он хорош. – Он поднёс к губам и тоже вдохнул, и ему даже что-то показалось в этом цветке. – Видите? Разве человек может такое создать? И никакой художник не создаст, сколько бы ни старался. А вообразить себе клевер можете? Я могу широкое-широкое поле клеверов вообразить, и бродить среди него, и ни одного похожего цветка не будет, верите? Я ещё с детства этим увлекалась, нагуляюсь с родителями, приду домой и воображаю, как я ещё гуляю, и в рощу берёзовую захожу, и на берег речки. Знаете, какое удовольствие получала? Одна из моих любимых игр была. И небо представляла, как облака по нему плывут – лежу на кровати, а вокруг облака плывут, и бабочки со шмелями летают, и птицы поют. И с мамой мы играли, картины загадывали, и рядышком лежали и воображали, или местами менялись, и я как мама воображала, а мама как я, и мы друг другу помогали. А папа рядом присаживался, и всегда смеялся, и говорил, что мы обманщицы. Закройте глаза. Можете представить себе хоровод из девушек деревенских, как они вокруг Вас водят и песни поют? Дайте Вашу руку, никуда Вы не упадёте. Стойте, я буду вокруг Вас хоровод водить. Как на наши именины принесли нам каравай, каравай, каравай, кого хочешь выбирай… Понравилось?