скачать книгу бесплатно
– Немного пересекается с буддизмом. Или я ошибаюсь?
– Трудно сказать. Франциск Васильнанда был кладезем знаний. Если бы не одна его странность, он был бы намного больше ценим и изучаем. Он был далеко не первым, кто ценил и изучал великих пророков всех крупных религий мира людей.
– Точно, была у него одна странность. Он, кажется, не считал себя человеком, или что-то в этом роде.
– Не совсем. Он считал, что человек – конечный этап Творения, можно сказать, венец, а то, что сейчас принято называть человеком, по правде, непонятно что – некий гибрид растения, насекомого и зверя. В общем, что-то неопределенное. Точно я не помню. Истина знает его теории лучше меня. Но то, что он не считал себя человеком, а таким вот жутковатым гибридом, сильно сказывалось на его поведении. Иногда он поливал себя водой и ел листья, причем делал это на виду у всех. А люди… ведь они не любят, когда другие им не подобны.
– А кого они вообще любят? – сказал Эмби.
– Ты преувеличиваешь. Помнишь, как сказала Истина: люди, как и шоколадки, – разные.
– Да, Истине иногда удается одной фразой сказать сразу обо всем. Ну если не обо всем, то о многом. Казалось бы, чушь чушью: люди, как и шоколадки, – разные, но если вдуматься, шоколадки бывают сладкие, горькие, безвкусные, вкусные, но неаппетитные, аппетитные, но безвкусные… так можно продолжать до бесконечности. И ведь она просто бросила ту фразу, на первый взгляд нелепую, забавную, детскую.
– Согласен, – сказал Тэн. – Вообще, за простой формой нередко скрывается такая глубина. «Да будет неуслышим никем обращающий внимание лишь на форму!», как сказал один из восточных учителей. Хотя я не согласен, что люди разные. Конечно, они разные, но с точки зрения индивидуума. Кто-то тебе скучен, а для кого-то – самый незаменимый собеседник. Кто-то тебе отвратителен, а для кого-то он наимилейший человек. Кто-то для кого-то.
– Наверное. «Кто-то для кого-то», – действительно неплохо звучит. Главное, просто и довольно всеобъемлюще.
– Простота и глубина – вот то великое сочетание, к которому стоит стремиться. Хотя Простота часто не содержит в себе глубины и может так упростить довольно сложные вещи, что они будут казаться убогими, не содержащими в себе ничего ценного. Простота иногда может натворить таких бед! Интересная фраза по поводу простоты есть у одного философа: «Простота – палка о двух концах. Лишь понимая сию двуликость простоты, обращайся к ней».
– Интересная цитата. Двуликость простоты? Не чересчур ли сложно?
– Так он подходил к Простоте. По поводу простоты есть забавное стихотворение, то ли Гейне, то ли Баха.
Простота – проститутка
Лишь шутка.
– Бах писал стихи? Разве это не просто величайший немецкий композитор?
– Нет, Ричарда Баха, американского летчика-романтика и замечательного поэта-прозаика.
– Да, интересное стихотворение. Вроде бы забавненькая фразочка, а если вдуматься? – сказал Эмби.
– Может быть. Вообще, мы многое, многое упускаем. Нам надо признать этот наш грешок. И исходя из признания наших многочисленных упущений сделать вывод о том, что мы невнимательны к заслуживающему наше внимание, и второй – быть внимательными ко всему, что заслуживает наше внимание, – медленно и осторожно, думая над каждым словом, а иногда и над каждой буквой, сказал Тэн.
– Верно, – подтвердил Эмби. – И как людей, страдающих от осознания своего несовершенства, твои два вывода призваны нам не только помочь, но и утешить.
– Недаром говорят, что в Храме Двух Утешительных Выводов происходят удивительные вещи. Его почитатели считают, что дух Франциска Васильнанды обитает здесь и щедр ко всем нуждающимся в нем, даже если они и не осознают потребность в его удивительной мудрости, – сказал Тэн и поклонился портрету мертвого, но живого учителя. То же самое сделал и Эмби.
– Он мне улыбнулся, – почти в слезах сказал Эмби.
– Нет, – сказал Тэн. – У него просто очень добрые глаза.
7. Не мешайте танцевать графине!
Два кудрявых близнеца-мудреца лет пятнадцати прогуливались по больничному парку. Они с нескрываемым любопытством рассматривали людей, проходящих рядом с ними, а также людей, сидящих на скамейках. Близнецы-мудрецы любили здесь бывать и многих знали. Они приходили поглазеть на людей с расстроенной психикой. Близнецы-мудрецы ведь жили недалеко, и почему бы не посетить одно из самых забавных мест окрестности?
Вон сидит старик в серой косынке и жует траву – он почитатель Франциска Васильнанды. С ним не стоит говорить, ибо он считает, что речь человеческая лишь осложняет отношения между людьми.
Вон сидит кудрявая, как и близнецы-мудрецы, женщина, и зовут ее Истина. Она читает Библию и злится. Если ее оторвать от чтения, она будет злиться еще больше. Но вдруг нет? Почему бы не поговорить? Иногда она говорит интереснейшие вещи.
– Здравствуйте, Истина, – говорит один из близнецов-мудрецов. – Как поживаете?
– Привет. Вы опять пришли посмеяться?
– Мы принесли вам лучшую в мире шоколадку.
– Лучшую в мире? И что же за шоколадка?
– Самая вкусная в мире. Ее можно сосать и сосать всю ночь, а утром умереть от наслаждения.
– Это мне ни о чем не говорит. Смерть от наслаждения не признак того, что шоколадка лучшая в мире. После того как съедаешь лучшую в мире шоколадку, ты не умираешь от наслаждения, а тебе не хочется уже больше ничего. Лучшая в мире шоколадка приносит не наслаждение, а успокоение.
– Мы вам предлагаем не смертельный яд, а великолепный шоколад.
– Ваша шоколадка не лучшая в мире, потому что не приносит успокоения.
– Нет, она вам принесет успокоение, похожее на наслаждение.
– Не понимаю, о чем вы говорите.
– И ладно.
– Покажите шоколадку.
– Завтра принесем, если придем, – сказал близнец-мудрец.
– А если не придем, то не принесем, – сказал мудрец-близнец.
– В общем, как хотите, и лучше, если вы меня оставите в покое.
– Ну, если вам это принесет успокоение, то уйдем.
– Ваш уход и будет шоколадкой, пусть и не самой лучшей в мире. А мир несовершенен. То же самое можно сказать и о мире шоколада.
– Пока, мир шоколада, – сказали пятнадцатилетние близнецы-мудрецы и оставили женщину Истину с Библией в руках в покое. Но принес ли ей их уход успокоение? И возможно ли успокоение при помутнении? Или же помутнение лишь вынужденная остановка на дороге к успокоению? Чушь и чушь.
– Пока, – сказала Истина и, что-то пробурчав под нос, вернулась к чтению.
Близнецы-мудрецы шли и курили. Только они кончили курить, как наткнулись на одного человека, долго лежавшего в закрытом отделении «Конверты» и сравнительно недавно переведенного в открытое отделение «Брудершафт». «Самое дружелюбное место на свете», как сказал когда-то один старожил этого отделения.
Человека звали Коршун. Первое время после его перехода из «Конвертов» в «Брудершафт» с ним было невозможно говорить. Он постоянно хвалился тем, что перешел из такого тяжелого отделения, как «Конверты», в одно из самых дружелюбных мест на свете – отделение «Брудершафт». Нельзя сказать, чтобы эта мысль пришла ему в голову сама. Тут давал о себе знать один из методов лечения, который был в ходу в больнице Шизо. И он действовал. И он приносил плоды. Несколько лет, день изо дня, ему говорилось: «Не думай о Прометее, не думай о его печени, она не так вкусна, как тебе кажется, и ты перейдешь из такого тяжелого отделения, как «Конверты», в одно из самых дружелюбных мест на свете – отделение «Брудершафт»». А когда он говорил: «Я – коршун», ему отвечали: «Ты не коршун». После Коршун начинал беситься, но его сурово-добродушный собеседник был непреклонен. И в один прекрасный зимний день, 2 февраля, случилось чудо: человек понял, что он не коршун, и ему нет никакого дела до Прометея, до его печени. И если бы был жив Джек Керуак и узнал бы об этом, то, возможно, он сказал или просто подумал бы: «Сатори в «Конвертах»».
– Как ваши дела? – спросили близнецы-мудрецы.
– Прекрасно, молодые люди. А ваши?
– Мы пришли к выводу перевести вас обратно в «Конверты».
– Почему?
– Вы похожи на коршуна и опасны для Прометея из отделения «Брудершафт», – и, заметив небольшой испуг на лице Коршуна, засмеялись. – Не бойтесь, мы пошутили. Вы не похожи на коршуна, вы похожи на инфантильного старого дурака-холостяка, – и, заметив небольшое недоумение на лице Коршуна, засмеялись. – Не недоумевайте, мы сказали это просто так. Эту фразу мы вычитали в статье об одном смешном скудоумном. Вы похожи на всадника без головы, которому конь одолжил свою голову для прогулки в общественном месте, – и, заметив небольшую вдумчивость на лице Коршуна, засмеялись. – Не вдумываетесь, мы пошутили. Вы похожи на старика из доброго, но злого рассказа Бориса Виана, который расстрелял бы нас, но из-за проблем с памятью забыл свой пистолет дома, – и, заметив отрешенность на лице Коршуна, засмеялись. А увидев, как Коршун достал из кармана кусок несвежей, но довольно приятной на глаз, вкус и цвет печенки, они удалились, потому что когда Коршун ел печенку, он полностью принадлежал миру древнегреческой мифологии, коей абсолютно не принадлежали близнецы-мудрецы, а если и принадлежали, то, возможно, не к греческой, а к римской, потому что как-то раз было высказано предположение, что в них есть что-то от Ромула и Рема [7]. И один человек так загорелся, что порывался проверить, не волчица ли мама их. Но его урезонили простой и хлесткой фразой: «Ты видел здесь где-то Рим?».
Далее близнецы-мудрецы прошли к небольшому пруду, возле которого сидела на травке дама. Она смотрела на безмятежную водную гладь и горевала. О чем она горевала? Да разве кто поймет женскую горесть, женскую грусть?
В мире женской души
Только море любви,
В мире женской души
Только Я.
Только Ты.
А не Ты – значит, Я.
А не Я – значит, Ты.
Братья сели недалеко от дамы. Близнецы сели – дама встала. Близнецы закурили – дама сбросила с себя одежду и, разбежавшись, нырнула в пруд. Она пробыла под водой довольно долго. Вынырнув, нырнула опять. Опять вынырнула и опять нырнула. Опять вынырнув и нырнув, она ныряла и выныривала. Она вышла из воды, как когда-то вышел из моды Карл Маркс, подошла к близнецам и, пристально глядя в их четыре глаза, прочла отрывок:
И что ж? Могильный камень двигать
Опять придется над собой,
Опять любить и ножкой дрыгать
На сцене лунно-голубой [8].
И сказала:
– Стихотворение Ходасевича «Жизель». Лучше не скажешь, правда?
– Смотря о чем, – сказал мудрец-близнец.
– Смотря о ком, – сказал близнец-мудрец.
– Вам нравится, что я голая и мокрая? Или вас это смущает?
– И смущает, и нравится, – сказали близнецы-мудрецы.
– А мне бы хотелось, чтобы вы видели в моей наготе не только мое тело, но и душу. Вы молоды, и для вас я либо обнаженная старая дура, либо совращающая вас женщина. Но мне бы хотелось, чтобы вы, несмотря на ваш возраст и ненавязчивое скудоумие, увидели во мне Жизель, удивительно прекрасную и поразительно несчастную девушку.
– Мы не знаем, кто такая Жизель.
– Так, одна безумно несчастная. Может быть, поэтому я не чувствую себя такой одинокой, когда представляю ее. Или я ее не представляю, а сама являюсь ей, и сумасшедший дом – не что иное, как дно озера, и мое прошлое – прошлое робкой доверчивой крестьянки, которую обманул сладострастный Альберт, который был отнюдь не Альбертом Эйнштейном, не Альбертом Кессельрингом [9] и не нечто средним между ними. Просто Альберт – граф и животное одновременно.
Она опять, как и вначале, пристально посмотрела в четыре глаза, в которых жили и испуг, и граф Альберт в ее трактовке.
– Не знаю, кем вы будете, когда станете крупнее и умнее. Но знаю одно, что в каждом из вас живет и граф, и животное. И чаще граф прислуживает животному, чем животное графу. А теперь убирайтесь вон, два молодых противных самца! Не мешайте танцевать графине!
Два близнеца-мудреца в один миг поднялись, а в следующий миг убрались.
8. Он извинялся и вставал на колени перед человеком без коробка
Эмби зашел в кабинет к лечащему врачу доктору Наполеону, как к себе домой. Так было принято в Шизо: прежде всего больной должен чувствовать себя дома в любом месте, где бы он ни находился.
– Привет, доктор Наполеон, – сказал Эмби.
– Привет, привет. Вы – есть, тоски – нет. Как себя чувствуете, Эмби?
– Довольно приятно. Но вчера, когда я практически закончил работу над картиной «Наполеону 100 лет», я заметил, что уроженец Корсики смотрит на меня как живой. Мне стало казаться, что он ожил.
– Долго ли вам так казалось?
– Нет. Потом ощущение, что он живой, пропало, и он заговорил. Даже не заговорил, а стал повторять одну и ту же фразу, причем очень раздраженно: «Мне надоело!» Он говорил и говорил одно и тоже, пока я его не спросил: «А что именно?», тогда он объяснил: «Мне надоело, что считают, будто душевнобольные люди берут мой псевдоним. Почему так считаю те, которые не считаются душевнобольными?» Я сказал: «Я не знаю как считают по этому поводу не считающиеся душевнобольными», он сказал: «Жаль» и исчез.
– Подумайте сами, Эмби, меня зовут доктор Наполеон, а я ведь не душевнобольная.
– Конечно, вы вообще лечите душевнобольных. Вы их спасаете от самих себя. Знаете, как будто я пою песню-надежду «Спасите меня от самого себя!» [10], и тут мой ангел-хранитель посылает мне вас, доктор Наполеон, и вы делаете все возможное, чтобы вызволить меня из беды.
– Большое вам спасибо за ваши искренние комплименты. Я очень тронута.
– Вы прекрасный психиатр, вы восхитительный специалист. Вы знаете, до встречи с вами я считал, что люди по-настоящему относятся хорошо к другим существам в трех случаях: если это они сами, если это их самки или самцы и если это их клоны.
– Кто такие клоны, Эмби?
– Их дети. А после того как вы поработали со мной, вы мне открыли глаза на мир, я увидел, что люди во многом подобны богам – они мудры и прекрасны.
– Мне кажется, вы слегка преувеличиваете, Эмби. Люди разные, среди них, конечно, немало добрых, но также встречаются и недобрые.
– Но только не среди музыкантов. Они все такие милые, чудесные.
– Нет, музыканты тоже разные, среди них немало добрых, но также и недобрых. Например, старая неплохая группа ABBA – три блондинки и шатенка.
– Нет, – поправил Эмби. – Двое мужчин и две женщины.
– Пусть так, – не особо доверяя Эмби, сказала доктор Наполеон. – Казалось бы, у них чудные песни, а вот «Ватерлоо» мне не по душе.
– Да, редко, когда у одной группы все песни хороши…
Вдруг с улицы донеслось:
– Нирвана – это один из ликов маразма. А сколько ликов у маразма? Кто мне может ответить на мой вопрос? Кто? Хотя, может, достаточно посмотреть вокруг, взглянуть в лица здешние-местные, – крикнул скандально известный Мунк, и тема в беседе доктора Наполеона и Эмби сразу сменилась.
– Действительно, сколько ликов у маразма, доктор? Или поиск смысла в только что услышанном нами подобен поиску капитана Немо на дне морском, ибо он никогда там не обитал по той простой причине, что с рождения и до смерти являлся героем романа Жюль Верна и больше ничего?
– Может быть, и так. Но не стоит забывать, что не все дно океана еще исследовано. И в мире столько нераскрытых тайн. Мир прекрасен!
– Да, да, вы правы. Я очень люблю, когда вы мне рассказываете о мире, о том, что не любить мир невозможно. Есть прекрасная песня по поводу мира и восприятия мира таким, каков он есть: «Я люблю этот звездный мир, Хоть его и не понять» [11].
– Правильно. Полностью постигнуть мир невозможно.
– Как невозможно и не любить его.
– А есть связь между невозможностью постижения мира и невозможностью нелюбви к нему?
– Я думаю, есть: может быть, постигнув полностью мир, мы его не просто будем любить, а обожать.
