Эммарилиус

Его сердце, вопреки всем доводам рассудка, продолжало вести себя предательски неспокойно, отстукивая нервную, сбившуюся с ритма дробь где-то в самом горле. Любовь с первого взгляда? Что за наивный, слащавый бред, достойный дешевых баллад, что распевают уличные менестрели для легковерных простаков? Уж у кого-кого, но точно не у него, Тейна из рода Ла́йбриков, с детства познавшего цену доверия и силу предательства. Не у того, чье сердце было заковано в лед суровых уроков и обожжено ядом подозрительности.

Он с силой, почти решительно кивнул сам себе, словно пытаясь физическим действием утвердить незыблемость этой мысли, загнать обратно, в самые темные уголки сознания, тот назойливый тихий голос, что шептал нечто совершенно противоположное. Это был кивок не согласия, а отрицания. Попытка убедить самого себя, заклинание, произнесенное против собственной внезапно проявившейся слабости. Но даже этот жест уверенности выглядел со стороны скорее вымученным. Жестом человека, который отчаянно старается поверить в собственную ложь.

В его голове проскользнула спонтанная, почти безумная идея. Она родилась не из разума, а из чего-то глубинного, инстинктивного, что рвалось наружу, опережая все доводы логики.

– Хочешь, покажу тебе свое тайное место? – внезапно выпалил он.

И только тогда, увидев легкое удивление на ее лице, после того как Ру́вик нехотя перевел его слова, до Тейна начало медленно доходить, что он только что сказал. Внутренний голос теперь поднял оглушительный крик, вопя о том, что это ужасная, непоправимо плохая идея. Это было нарушением всех его же правил, сломом защитных барьеров, возведенных годами.

Но было уже поздно. Ее глаза загорелись любопытством, и девушка, не раздумывая, кивнула: «Конечно!»

В тот же миг все внутри него затрепетало странной смесью паники и предвкушения. Сердце забилось чаще, ударяя где-то в основание горла. Он сглотнул, попытался взять себя в руки и неестественно громко, почти нарочито прочистил горло, стараясь придать своему голосу твердость, которой не было внутри.

– Так вот… – Он отвел смущенный взгляд в сторону, изучая трещины на ближайшей каменной плитке, словно в них был заключен величайший секрет мироздания. – О нем никто не знает. Никто. Поэтому… – он сделал паузу, собираясь с духом, – поэтому ты станешь первой. Первой, кому я его покажу.

Эти слова прозвучали как величайшее признание и как акт немыслимого доверия, которое он сам себе не мог объяснить.

Легкий, почти невесомый удар посоха о каменную плиту прозвучал как щелчок замка, отпирающего дверь в иное измерение. Мир вокруг дрогнул, поплыл и растворился. Пейзаж преобразился мгновенно. Давящая каменная теснота улиц Эргра́да сменилась влажной прохладной свободой. Они стояли на небольшой поляне, утопающей в густом ковре изумрудного мха и нежных светящихся цветов.

А в центре поляны, словно драгоценная сапфировая чаша, оправленная в изумрудный бархат, лежало маленькое озеро. Вода в нем была не просто чистой – она была абсолютно прозрачной, кристальной, невесомой. Казалось, ее нет вовсе и можно запросто ступить на гладкое, отполированное веками каменное дно, усыпанное белоснежным песком.

Но самое завораживающее скрывалось ниже поверхности. Со дна и со стенок, сложенных из темного гладкого камня, росли кристаллы. Они были разной величины и формы. Одни похожи на заточенные обелиски, другие – на ветвистые кораллы, третьи – на причудливые цветы. И каждый из них излучал мягкий фосфоресцирующий свет. Они переливались нежным сиянием, окрашивая толщу воды в мистические живые тона.

С гибких, свисающих над водой веток деревьев с щебетом, похожим на звон хрустальных колокольчиков, перепрыгивали маленькие птицы. Их оперение переливалось разными цветами, а длинные, похожие на ленты хвосты оставляли в воздухе светящиеся следы.

Тишину поляны, нарушаемую лишь щебетом волшебных птиц и легким шелестом листьев, внезапно раскололо настойчивое тревожное шуршание в густых зарослях у кромки леса. Ветви раздвинулись, и на поляну, спотыкаясь о корни и влажный мох, выбрался маленький мальчик.

Вид у него был потрепанный и жалкий. Его одежда была испачкана землей и порвана в нескольких местах. На коже проступали свежие синяки лилового и багрового цветов, а через ссадины на коленках и локтях виднелись капельки крови. Плечи мелко подрагивали от сдерживаемых рыданий. Он шел, низко опустив голову, и крупные, тяжелые слезы катились по его щекам, оставляя чистые дорожки на грязной коже. Он утирал их кулачками, пытаясь подавить всхлипы, но это плохо удавалось. Его появление было настолько внезапным и диссонирующим с умиротворяющей красотой этого места.

Тейн замер, разум отказывался складывать разрозненные детали в единую пугающую картину. Он смотрел на этого избитого плачущего ребенка с тупым, неприятным чувством дежавю, будто видел его во сне, от которого остался лишь горький осадок. Какое-то смутное тревожное чувство, похожее на холодный укол в самое сердце, заставило юношу встрепенуться.

И в следующий миг осознание обрушилось на него с сокрушительной, физической силой. Это не просто мальчик. Это был он.

Вся кровь отхлынула от лица. Он испуганно, почти что панически посмотрел на Леону, ища в ее глазах хоть каплю неведения. Но она не отводила взгляда от маленькой страдающей фигурки, на ее лице застыла смесь жалости, боли и вопроса. Она видела это. Видела самое его дно, его самую незащищенную и унизительную боль, выставленную напоказ, как древний экспонат.

Внутри все оборвалось. Этот тайный уголок его души, это единственное место, куда не ступала нога другого человека, теперь было осквернено. Оно не просто стало общим – оно вывернуло наружу все, что он так тщательно скрывал годами. Он стоял, парализованный ужасом и стыдом, чувствуя, как стены этого райского уголка начинают рушиться, погребая его под обломками собственного прошлого.

Мальчик, не замечая никого вокруг, подошел к самой кромке озера. Его маленькие, испачканные землей руки с трудом сложились в горсть, чтобы зачерпнуть живительной влаги. Он пил жадно, с отчаянием, словно пытался смыть с себя не только пыль и горечь слез, но и всю боль этого дня. Вода стекала по подбородку, смешиваясь со слезами.

Утолив жажду, он не ушел. Медленно опустился на мягкий мох, прижал колени к груди и обхватил их руками, стараясь стать как можно меньше. Его пустой взгляд устремился вверх, где сквозь разрывы в листве гигантских деревьев открывалась бескрайняя полоса ночного неба.

В этот день оно было усыпано мириадами звезд, каждая из которых горела своим собственным цветом. Сапфировым, алым, изумрудным, золотым. Они переливались, мерцали, словно живые драгоценности, рассыпанные по бархату вечности.

Раньше Тейн свято верил, что каждая новая звезда на этом небе – это душа того, кто покинул мир живых. Она возносится ввысь, чтобы обрести покой и вечно наблюдать за теми, кто остался внизу. Вернее, ему об этом когда-то, очень давно, рассказал дядя. И для маленького Ла́йбрика, одинокого и несчастного, это стало единственным утешением, последним якорем в бушующем море жестокости.

Потому он и приходил сюда каждую ночь. Это место было его исповедальней, а сияющие огоньки, что изредка проглядывали сквозь разрывы тяжелых туч, – безмолвными, но верными слушателями. Он садился у воды, поднимал голову к мерцающему хаосу вселенной и начинал говорить. Он рассказывал небу о своей боли, о страхах, о том, как его обидели сегодня, как ему было одиноко и холодно. Он рассказывал все это своей матери. Верил, что ее душа, самая яркая из всех звезд, слышит его. Надеялся, что ее свет – это знак, что она наблюдает за ним. И в самые горькие минуты ему казалось, что этот тихий холодный свет согревает его, оберегая от полного отчаяния.

Но по мере того как мальчик взрослел, а синяки на его душе становились прочнее и невыносимее, та наивная детская вера начинала угасать, словно звезда, медленно тонущая в тумане. Она таяла с каждым безответным шепотом, с каждой новой ночью, проведенной в горьких слезах. Сколько бы Тейн ни приходил на эту поляну, сколько бы ни вглядывался в холодное сияние, умоляя, чтобы его забрали, чтобы этот немой свидетель его страданий наконец явил хоть какое-то знамение, – его мольбы оставались без ответа. Небеса хранили величественное безразличное молчание.

Вера ушла, растворилась. Но привычка, эта цепкая, прочная нить, связывающая его с тем одиноким ребенком, осталась. Она вросла в него глубже, чем разочарование. Поэтому, вопреки всему, уже повзрослевший Тейн продолжал приходить сюда. Он больше не плакал и не просил. Он просто сидел, подолгу глядя на звезды, которые из живых, вселяющих надежду духов превратились в просто красивые далекие огни.

И это место, лишенное прежней магии, обрело для него новую, более земную ценность. Оно стало его убежищем. На несколько тихих часов поляна превращалась в единственное пространство, где он мог отключиться от суровых уроков, от тягостных взглядов, от вечного ожидания подвоха. Здесь, под холодным, но прекрасным небом, в окружении безмолвных кристаллов и поющих птиц, он мог наконец перевести дух, отпустить напряжение в плечах и привести в порядок свои израненные хаотичные мысли. Это была не святыня, а тихая комната в огромном враждебном мире, принадлежащая только ему.

Заметив, как губы мальчика дрогнули, а рот приоткрылся, готовый излить в тишину еще одну порцию детской, никому не слышной мольбы, Ла́йбрик с силой, граничащей с отчаянием, стукнул посохом о землю.

Все. Поляна, сияющее озеро, маленькая фигурка у воды – исчезли, будто и не было их вовсе. Их снова сжали стены салона, уныло гудел мотор, а за пыльным стеклом – привычный безликий пейзаж.

Заклинатель резко отвернулся, уставившись в окно, но видел он не унылые поля, а отражение собственного смущенного и раздраженного лица. Все настроение, тот мимолетный порыв откровенности, что заставил его приоткрыть завесу прошлого, – бесследно испарилось, оставив после лишь горький осадок стыда и досады.

И зачем?.. Зачем он только это предложил? Какой нелепый ослепляющий порыв заставил его выставить напоказ самую уязвимую часть своей души? Теперь она видела. Видела его не хранителем, не заклинателем, а тем самым перепачканным плачущим ребенком, который взывал к пустоте. Он чувствовал себя обнаженным, ограбленным и невероятно глупым. Это была еще одна худшая идея в его жизни.

– Тебе бы лучше отдохнуть, выглядишь уставшей. – Его голос прозвучал неестественно громко и резко. – Я… Я ненадолго выйду. Пройдусь, а то ноги затекли.

Ему требовалось пространство. Воздух. Дистанция от этого внезапного давящего стыда. Тейн потянулся к ручке двери, но пальцы предательски дрожали, не слушались. С первого раза он промахнулся, со второго ручка выскользнула из рук. Лишь с третьей унизительной попытки дверь с глухим щелчком поддалась, впустив внутрь поток прохладного воздуха. Этот мелкий провал лишь усугубил его внутреннее смятение.

Выйдя на улицу, он тут же наткнулся на ту самую знакомую стену неприятного запаха – едкой химии, бензина и пыли. Казалось, этот мир намеренно отравлен. Сжавшись, он почти побежал прочь, стараясь уйти от этого ужасного места, от самого себя, от ее молчаливого, полного жалости взгляда.

Ноги сами понесли его вперед, через обочину, в спасительную даль. Через несколько минут тяжелого, прерывистого дыхания он осознал, что забрел в лес. Под ногами захрустели сухие ветки, а воздух наконец очистился, наполнившись влажным ароматом хвои, прелой листвы и свободы. Он обернулся. Вдалеке мерцали размытые пятна проезжающих машин. Тот мир, чужой и шумный, остался позади.

Только тогда Тейн позволил себе облегченно выдохнуть. Все напряжение разом отпустило его, и он почти рухнул на корточки, спиной к стволу старого дерева. Он опустил голову на колени, и в тишине леса его, наконец, настигли все те эмоции, от которых он так отчаянно бежал.

– Ты коришь себя за то, что показал ей то место, – констатировал Ру́вик, вынырнув из-за пряди угольно-черных волос. Его большие глазки щурились в дневном свете, словно две булавочные головки.

– Да ты просто мистер Очевидность, – раздраженно бросил юный Ла́йбрик и фыркнул, отворачиваясь.

Он сжал пальцы в кулаки, впиваясь ногтями в ладони.

– Но ведь это не единственная причина. Есть же что-то еще, что гложет тебя изнутри, – настаивал фамильяр.

Его голосок звучал на удивление мягко, почти растворяясь в щебете птиц.

– Пустое! – резко, почти выкрикнул юноша и шумно выдохнул, пытаясь сбросить с себя это давящее чувство. Солнечные лучи, пробивающиеся сквозь листву, казались ему сейчас назойливыми и неуместными. – Просто… неприятные воспоминания. Ничего более.

Ру́вик не стал спорить. Он лишь молча отвел взгляд и уставился куда-то в глубь леса, в таинственную, пронизанную зеленоватым светом чащу.

Тишина повисла тяжелым плотным покрывалом, сквозь которое лишь изредка доносилось пение невидимой птицы. И в этой тишине, под аккомпанемент собственного стучащего сердца, Тейн не выдержал.

– Я даже понятия не имею, что меня сподвигло на это! – вырвалось у него сдавленно, с горькой досадой. Он запустил пальцы в собственные волосы, сжимая их так, будто хотел вырвать с корнем эту глупую, необдуманную импульсивность. – Я же знал! Знал, что это плохая идея. Знал, что если покажу… то привяжусь. Привяжусь к ней, к ее взгляду, к этому ее… удивлению. Но нет! Я все равно это сделал! Я, как последний дурак, распахнул дверь в самое сокровенное! Какой же я безнадежный, беспросветный идиот…

– Тейн, потом попричитаешь на себя. За нами кто-то наблюдает, – нервно, оборвав монолог хозяина, прошипел фамильяр. Вся его маленькая фигурка напряглась.

Юный заклинатель мгновенно умолк. Все его раздражение развеялось, уступив место холодной отточенной внимательности. Он нахмурился и уставился в ту же сторону, что и Ру́вик, – в густую, подсвеченную солнцем чащу. Глаза выискивали движение, тень, любой намек на присутствие. Но между стволами сосен было пусто и безмятежно.

– Зверь какой-то? Люди? – почти бесшумно, одним движением губ спросил он, не отводя взгляда от леса.

– Нет, – так же тихо, но с нарастающей тревогой ответил Ру́вик. Его крошечное тельце слегка дрожало. – Здесь что-то… другое.

Внезапно глаза фамильяра округлились, наполняясь чистым ужасом.

– Я чувствую энергию Хаоса! – выкрикнул он, и его тонкий голос сорвался до визга. – Здесь отродье! Прямо здесь!

Воздух вокруг словно сгустился, и сквозь мирный дневной шум леса Тейн тоже почувствовал это – тонкий, извращенный вибрационный гул, порочный и чужеродный, будто сама реальность начинала тихо трещать по швам.

В ту же секунду, будто сама тень ожила и обрела форму, из-за сосен на них вышло нечто.

Существо было огромным, неестественно вытянутым, искажая перспективу своим присутствием. Его тело, худощавое до болезненности, было покрыто бледной землистой кожей, на которой клочьями росли мелкие слипшиеся волоски, словно плесень на трухлявой древесине. Конечности были до безобразия длинными и тонкими, заканчивающимися не кистями и стопами, а заостренными, почти кинжалообразными костяными наростами, оставляющими на мягкой земле глубокие рваные следы.

Но самым жутким были его голова и лицо. Из оскаленной пасти, растянутой в немом рыке, торчали изогнутые желтоватые клыки, с которых капала вязкая слюна. А над ней – четыре черных, бездонных глаза, лишенных всякого выражения, кроме голодной, животной пустоты. Они были расположены в два ряда и неподвижно уставились на двоицу, впитывая их образ с холодной, неумолимой точностью.

Оно не просто стояло там. Оно искривляло пространство вокруг себя, и от него исходил тот самый вибрационный гул чистой, неразбавленной ненависти ко всему живому – воплощенная энергия Хаоса.

Существо издало оглушительный, разрывающий слух рев. Звук, в котором слышался скрежет камней и свист рассекаемого ветра. Его неестественно длинная костлявая конечность взметнулась и с силой обрушилась вниз, туда, где только что стоял Тейн. Но брюнет успел отпрыгнуть назад, ощущая, как воздух рассекает смертоносная дуга.

Пыль взметнулась. Тейн приземлился в низкую стойку, его пальцы крепче сжали древний посох, ощущая знакомую тяжесть и прохладу дерева. Ладонь второй руки он резко упер в шершавый ствол сосны позади, чтобы сохранить шаткое равновесие.

– Что оно здесь забыло?! – крикнул он, пытаясь перекрыть пронзительный, леденящий душу вой твари.

Его взгляд на мгновение метнулся к Ру́вику, прижавшемуся к его плечу.

– А мне почем знать?! – пронзительно, на грани визга, отозвался фамильяр. – Может, пришло так же, как и ты, – через портал!

Отродье сделало новый выпад, его когти прочертили глубокие борозды в земле. Ру́вик, отскакивая по руке хозяина, чтобы не быть сброшенным, крикнул уже с оттенком паники:

– Справишься?!

Тейн, не отводя глаз от противника, резко выпрямился. На его губах, вопреки всему, промелькнула кривая, почти дерзкая усмешка.

– А куда мне деваться? – бросил он сквозь стиснутые зубы.

Выбора не было. Значит, придется справляться.

Ру́вик, словно испуганная птица, нырнул в густую гриву хозяина, стараясь стать невидимым. Тейн же, перенеся вес тела на переднюю ногу, приготовился к атаке. Он уже открыл рот, и на кончике языка зазвучали первые слоги древнего заклинания, как вдруг…

Внезапный шелест травы и громкий треск сучьев разорвали напряженную тишину, заставив вздрогнуть и заклинателя, и отродье. Оба синхронно повернули головы к источнику звука.

Из-за деревьев, беззаботно смеясь, вышли молодая девушка и парень. В руках у нее болталась плетеная корзинка, доверху наполненная какими-то диковинами. Безмятежные улыбки мгновенно исчезли, сменившись шоком, когда их взгляды упали на исполинскую фигуру чудовища. Девушка резко вскрикнула и в ужасе шарахнулась за спину парня, выронив свою драгоценную добычу. Содержимое тут же рассыпалось по земле.

Парень же, напротив, не испугался. Он с любопытством с ног до головы оглядел тварь, присвистнул от удивления и… расхохотался.

– Ничего себе костюм! – с нескрываемым восхищением выдохнул он. – Вы тут что, какой-то ролик снимаете? Суперский грим!

Тейн замер с полуоткрытым ртом, заклинание забыто. Он медленно перевел взгляд с хихикающего парня на рычащее отродье, чьи четыре черных глаза сузились от нового раздражителя.

– Чего?.. – невнятно пробормотал заклинатель, приподняв одну бровь в немом вопросе.

Он чувствовал, как реальность вокруг начинает терять всякую логику.

– А, я понял! – продолжал догадываться парень, явно гордый своей проницательностью. – Вы из этих… ну, как их… блогеров, что ли? Которые делают такие крутые видео в стиле фильмов ужасов? Спецэффекты просто огонь! А этот звук, – он кивнул в сторону низкого рычания твари, – это вы на компьютере потом наложите, да?

В воздухе повисла нелепая, сюрреалистичная пауза. Даже отродье, казалось, на мгновение опешило от такой реакции.

Парень с довольным видом достал из кармана смартфон, быстрым движением пальца разблокировал экран и нажал на иконку приложения. Тотчас же на дисплее появилось его собственное улыбающееся лицо, а в верхнем углу замигал алый значок записи. Совершенно игнорируя потенциальную опасность, он повернулся спиной к рычащему отродью и ошеломленному Тейну, поднял телефон и начал вещать с пафосом:

– Привет, ребята! С вами снова Джордж, и вы не поверите! Мы тут в лесу с Лили по грибы шли и наткнулись на съемки! Похоже, ребята только начинают. Новички, но, блин, посмотрите, какая работа! – Он виртуозно развернул камеру, чтобы в кадр позади него попала фигура чудовища. – Просто вживую не передать, какой тут крутой костюм! Каждая деталька! Респект артистам!

Тейн стоял в полном ступоре, его мозг отказывался обрабатывать происходящее. Он перевел недоумевающий взгляд на отродье, пытаясь понять, видят ли они одно и то же. Существо тяжело и хрипло дышало, его бочкообразная грудь ходила ходуном. Из оскаленной пасти обильно капала вязкая, тягучая слюна, издающая легкое шипение при попадании на сухую хвою. Его глаза были прикованы к спине Джорджа, и в них горел неприкрытый первобытный голод. Оно уже не видело в парне человека – лишь кусок мяса, который нагло вертится перед самым носом.

В груди Ла́йбрика похолодело. Тревога, острая и леденящая, сжала его сердце в тиски. Эта идиотская бравада сейчас обернется кровавой бойней.

Тем временем парень сделал несколько шагов вперед и вплотную приблизился к отродью. Он без тени страха протянул руку и пощупал кожу на его неестественно длинной конечности.

– Ахренеть! – с неподдельным восхищением воскликнул он. – На ощупь – как настоящая! Эй, дружище, – он фамильярно ткнул локтем существо в бок, словно старого приятеля, – признавайся, из какого материала тебе эту красоту сшили? Силикон? Латекс?

Существо в ответ издало низкий булькающий хрип, и его пасть распахнулась еще шире, обнажая ряды загнутых клыков. Зловонное горячее дыхание окутало голову парня.

– А, понимаю, не можешь выйти из образа, да? – с легкой досадой произнес парень и цыкнул, явно разочарованный отсутствием реакции. – Серьезный метод, уважаю.

– Джордж, мне кажется, что это… что это не костюм… – дрожащим голосом проговорила девушка. Ее глаза были полны настоящего животного страха. – Пожалуйста, пойдем отсюда. Мне страшно.

– Какая же ты пугливая, Лили! Очевидно же, что это просто очень качественный реквизит! – с снисхождением в голосе воскликнул Джордж и, наконец, отступил от чудовища, чтобы направить камеру на Тейна. – А ты, я смотрю, в роли какого-то чародея, да? Классный посох, кстати, очень атмосферный. Где заказывал?

Тейн, все еще не веря своим глазам, почувствовал, как по его спине пробежал ледяной холод. Он видел, как мускулы на ногах твари напряглись, готовясь к прыжку. Эти идиоты сами подписали себе смертный приговор.

В этот момент отродье издало новый рев, но на этот раз это был не просто звук, а физическая волна силы, обрушившаяся на мир. Воздух задрожал и сгустился, заставляя листья на деревьях хлопать, как от внезапного шквала.

Троица инстинктивно вжала головы в плечи и закрыла уши ладонями, но это не было защитой. Казалось, сам череп вот-вот треснет под этим давлением. В ушах зазвенело, а затем возникла острая режущая боль, будто внутрь вогнали раскаленные иглы. Барабанные перепонки готовы были лопнуть.

Почувствовав во рту теплый медный привкус и едва уловимый запах железа, Тейн инстинктивно убрал руки от головы и посмотрел на ладони. На коже алели яркие капли. Его собственная кровь.

Мир вокруг поплыл. На несколько секунд Тейн полностью потерял ориентацию. Все звуки исчезли, поглощенные оглушительным звоном в ушах. Зрение помутнело, краски слились в серую мутную пелену, в которой лишь смутно угадывались очертания деревьев.

Стиснув зубы и превозмогая тошноту, он заставил глаза сфокусироваться. В метре от него, на примятой траве, лежали два неподвижных тела. Джордж и Лили. Их лица были бледны, из ушей и носа сочилась алая кровь. По всей видимости, их сознание не выдержало акустического удара.

– Черт… – тихо, с усилием выругался Ла́йбрик, чувствуя, как холодная ярость начинает пробиваться сквозь боль и дезориентацию.

Теперь он был один на один с тварью, и на кону была уже не только его жизнь.

Существо наклонилось к бесчувственному телу Джорджа, его тень накрыла парня целиком. Пасть разошлась в мерзкой пародии на зевок, обнажая пульсирующую глотку. Вязкая чернильная слюна капнула на щеку юноши, оставив на коже дымящийся ожог.

И в тот же миг, вгрызаясь посохом в землю для опоры, Тейн выкрикнул заклинание. Его голос, сорванный и хриплый, был полон не столько ярости, сколько холодной, безжалостной решимости:

– Elvinkul!

Воздух вокруг твари сгустился и вспыхнул ослепительным серебристым светом. Мгновенно с лязгом, рождающимся из самой пустоты, его тело опутали тяжелые сияющие цепи. Они не просто сковывали – они впивались в плоть, как раскаленное железо. Там, где металл касался серой кожи, поднимался едкий черный дым и раздавалось зловещее шипение. Пахло паленым мясом и серой.

Существо взвыло. Уже не яростно, а с пронзительной животной агонией. Его костлявое тело затряслось в конвульсиях и с грохотом рухнуло наземь, подняв облако пыли. Теперь оно лишь противно скулило, съежившись в тщетной попытке вырваться из испепеляющих пут.

Тейн, тяжело дыша, наблюдал за этим несколько мгновений. Боль в ушах отступала, сменяясь ледяной концентрацией. Он понимал – сдерживающее заклинание не убьет тварь. Хаос нельзя просто сковать. Его можно только уничтожить.

Он медленно поднял посох, голос прозвучал уже тише, но с непререкаемой финальной твердостью, не оставляющей места для пощады:

– Earendet.

Огонь родился не вокруг, а внутри существа. Не ослепительно-белый, а глубокий, фиолетово-черный, пожирающий саму суть отродья. Пламя вырвалось из его пасти, глаз, из каждой поры его тела, бесшумное и безвоздушное. Оно не горело, оно пожирало, обращая плоть в прах, а кости – в пепел. Существо не кричало. Оно лишь судорожно извивалось в этой беззвучной агонии, его очертания расплывались, таяли на глазах.