Заигрывающие батареи

Вроде бы ерунда, но даже девушке не расскажешь, что устроил бутафорию и спектакль с балаганом, а танки – другие жгли. И в личном деле останется странноватое «отвлекающие действия, приведшие к успеху операции», а не нормальное и понятное всем и каждому: «Уничтожил десять танков противника и еще десять – подбил».

Нет, умом все понимал, но военная кадровая косточка в душе ныла, как больной зуб. Хотя никому бы в этом не признался.

* * *

Фельдфебель Поппендик, командир новехонького танка «Пантера»

Найти своих оказалось задачей непростой – хорошо, что вовремя попался мотопатруль фельджандармов. Стоящий на перекрестке здоровяк с жестяным кружком на регулировочной палке окликнул своего напарника, сидящего за пулеметом в коляске мотоцикла, и тот показал на карте подбежавшему танкисту, куда надо ехать. Мог бы, сволочь, и сам подойти, но нет, сидит как герцог на троне! А всего-то роттенфюрер, цаца этакая!

– Следите внимательно за дорогой! – серьезно предупредил фельджандарм, скрипя прорезиненным плащом.

– Мины? – догадался Поппендик.

– Да. Чертовы русские повсюду, их саперы шныряют у нас в тылу, как у себя дома, ухитряются ставить фугасы даже между двумя идущими колоннами. Доходят до такой наглости, что вытягивают мины на дорогу за проволоку, прямо под вторую или третью машину! Постоянные подрывы! – зло выдал эсэсман.

– Понял, будем внимательными! – кивнул озадаченный фельдфебель и, уже спеша к своему танку, услышал внятное ворчание за спиной:

– Сопливые молокососы!

Огрызаться не стал – себе дороже, но в башню влез с испорченным настроением.

Оно не улучшилось еще и потому, что, по данным регулировщиков, стояли «Пантеры» совсем недалеко. А это означало одно: темп наступления не выдерживается, успеха нету.

Ехали аккуратно – предупреждение фельджандармов было обоснованным, это серьезные парни. Потому от короткого марша, который можно было бы считать прогулкой, устали, словно весь день гнали по сложной трассе.

Прибыли – и удивились. Танков было что-то совсем мало. Нашел взводного, доложился. Тот был зол, облаял не хуже цепного пса, и Поппендик решил не усугублять ситуацию – вернулся в танк, а на разведку послал многоопытного Гуся.

Водитель вернулся нескоро и был хмур и озадачен.

– Итак? – помог ему командир танка и вопросительно поднял бровь.

– Нашим надрали задницу. Сейчас в полку 36 боеспособных машин. Вчера дважды дрались с русскими танками. Сначала спалили восемь Иванов, потом попали в мешок на минных полях. Командир нашего батальона превратился в трясущееся желе и не командовал ничего и никому. Скучились под огнем, как перед тем сраным рвом.

– Майор Сиверс? – уточнил удивленно Поппендик. Ему не верилось, что матерый офицер так испугается.

– Майор Теббе. Сиверс убыл по болезни, теперь у нас другой начальник. Хотя, скорее всего, и его заменят: майора увезли совсем невменяемым.

– А я его помню. Только когда мы были в училище в Путлосе, он там был еще капитаном. Гонял нас, как царь Ирод новорожденных младенцев. Там-то был свирепый – вольнодумно допустил критику руководства командир танка.

– Приятель мой погиб. Оберфельдфебель Грунд со всем экипажем накрылся, а танк разнесло первым же залпом. Вдрызг всю железяку раскидало.

– А Герхард? – уточнил про своего однокашника Поппендик. Бреме один из его выпуска стал сразу командиром взвода, и ему немножко завидовали.

– В госпитале, обгорел очень сильно, ослеп и вряд ли выживет, лицо пылало и голова, пока выбрался из танка. А весь его экипаж – в угольки. Попало в топливные баки, огонь столбом, все залило кипящим бензином на десять метров вокруг. И Мюллер погиб, и Майер. А Штиге оторвало руку. Форчик тяжело контужен, своих не узнавал. Половину танков потеряли и треть экипажей.

– Кто командует батальоном?

– Пока обер-лейтенант Габриель, но ему тоже досталось, так что вечером в госпиталь уедет. Когда отходили, ему в боеукладку влетело болванкой – заряжающий так в башне и остался, остальных обжарило, как поросят на свином празднике: наводчик уже помер, водитель и радист в лазарете, а Габриель сейчас на орден наработает, не покинув вверенную ему часть, а вечером убудет. Ему повезло, что торчал из люка по пояс – только ляжку обсмолило, до яиц огонь не успел добраться – порхнул обер пташечкой и тут же выскочил из горящих штанов, – неприятно усмехнулся Гусь.

Лейтенант Габриель жучил и гонял его много раз во время учебы, и теперь водитель пользовался случаем поквитаться.

Пока он продолжал перечислять убитых и покалеченных (причем казалось, что Гусь взялся перечислить весь список батальона), Поппендик огорченно думал, что совсем не так себе представлял свое участие в этой решающей для будущего всего германского народа битве. Все должно было идти совсем не так, как шло. Это было категорически неправильно.

Он был совершенно уверен, что две сотни великолепных новехоньких машин с прекрасно обученными экипажами из настоящих арийцев сметут стальной лавиной любое препятствие, оказавшееся на директрисе удара. А теперь от грозной мощи осталось меньше трех десятков обшарпанных и грязных танков, причем особенно бросилось в глаза и огорчило командира танка, что создавалось впечатление не бравой фронтовой потасканности, характерной для привычных к бою бравых бретеров. Нет, совсем наоборот: стальные «кошки» выглядели выдранными. И танкисты тоже какие-то унылые, как побитые собаки, поджавшие хвост. И было их откровенно мало. Ничего похожего на великолепное зрелище парадного построения перед отправкой на фронт.

Конечно, пока он и его экипаж наживали себе грыжу тяжеленным ремонтом, сослуживцы были под огнем. Но все равно – не так он представлял свою будущую жизнь, когда получил новехонькие фельдфебельские погоны с розовым кантом, только что отштампованные, серебристо сияющие черепа с костями – эмблемы еще черных гусар Великого Фридриха – и свой собственный тяжелый и надежный «Парабеллум», увесисто оттягивавший поясной ремень смертоносной мощью.

Надо бы написать письмо домой, но нет ни сил, ни желания. А как мечтал, даже и запомнил из газеты, как оно подобает писать настоящему воину с поля боя: «Нам навстречу на расстоянии сто метров слева сзади в направлении направо вперед на малой скорости двигался русский Т–34, нахождения которого здесь, за линией переднего края, мы не могли предполагать. После коротких минут волнения, еще больше сокращавших расстояние, командир танка скомандовал: „Таранить и на абордаж!“. В этот момент танк Т–34, до которого оставалось около пятидесяти метров, остановился и повернул башню прямо на нас. Наводчик крикнул: „Сто-о-ой!“ и влепил русскому снаряд прямо под башню. Снаряд этот предусмотрительно был дослан заряжающим в ствол заранее. За две секунды до нашего следующего выстрела из башни русского танка вырвалось узкое пламя, тело командира танка показалось из люка и вяло вывалилось вперед, на башню. Наше более совершенное и более мощное оружие в сочетании с нашим боевым опытом, мужеством и решительностью вновь позволило нам одержать победу над „парнями с другим номером полевой почты“, как мы в немецкой армии традиционно именовали солдат неприятеля».

Сейчас это казалось нелепым мальчишеством. И уж никак не хотелось называть так достойно русских ублюдков с их погаными минами и засадами.

– Фельдвеба, а одну «кошечку» спалил слепоглазый идиот из соседней дивизии. Тремя снарядами! Потом оправдывался, что принял за Ивана. Им, говорят, не сообщили, что мы тут будем и еще почему-то силуэт принял за русский!

– Немыслимый бардак! Мы – германская армия, где порядок, черт бы драл штабных недомерков! – буркнул наводчик.

– Техники говорят – саботаж обнаружили. В баках ремонтируемых машин – болты и гайки, а в одной коробке передач куски жести нашли. Всех хиви перевели от нас, заменили другими. И пехоты для наших «кисок» не было сегодня, – подлил масла в огонь Гусь.

– Это понятно, мы – прикомандированные к «Великой Германии», а прикомандированные – всегда сироты. Нам все в последнюю очередь, – рассудительно заметил Поппендик, неприятно пораженный известием о том, что вполне могут обстрелять и свои. Он и предположить не мог, что кто-то из немецких танкистов не будет знать о прибытии нового типа танков. Еще и саботаж. Что-то не так, совсем нет порядка.

– В пехотном полку штабников сильно побило, убит сам адъютант полковой и два оперативных офицера – артобстрелом накрыло, – не без удовольствия показал свою осведомленность Гусь.

– Весело, – хмуро резюмировал наводчик и встрепенулся, прислушиваясь. Пихнул заряжающего и с намеком протянул ему свой котелок.

– Это ты чего? – вытаращился очкарик.

– Не слышишь? Кухня прибыла и транспортеры боеприпасов. Беги, пока горячее, а то не успеешь.

Заряжающий уставился на командира танка, и тот кивнул. Сам он не услышал, кто приехал, но на наводчика можно было положиться: он обладал отменным слухом, нюхом и видел, как орел.

Гремя котелками, радист и очкарик поскакали рысью, так как и впрямь кухня ротная прибыла. Опять получилось по три порции, и жрать горячее было приятно. Менее приятно было грузить снаряды, но так как для экипажа Поппендика бой был недолог, то и погрузку успели провести быстро.

Ночь прошла спокойно, а утро было горячим – черт знает откуда приперлись на бреющем «бетонные самолеты», выскочившие с юга, отчего зенитчики по раннему времени не успели открыть огонь, и штурмовики без малейших помех, как на учениях сыпанули сотнями маленьких бомбочек и тут же смылись.

Под эти несерьезные фиговины попали шесть «кошек» и три грузовика тыловиков. Отстоять их не получилось – вспыхнули сразу, и даже автоматические системы пожаротушения двигателей не помогли. «Пантеры», полностью заправленные и загруженные боезапасом под завязку, горели величественно и мощно. Из зоны поражения чудом выбралась дюжина танкистов, трое из них – раненые. Повезло тем, кто по фронтовой привычке спал под машинами. Остальные теперь горели вместе с танками. Пытавшиеся потушить горящую технику были вынуждены отступить перед яростным жаром и смотрели мрачно.

Прекрасно начался день, ничего не скажешь! Дальше пошло точно так же: весь день бодались с Иванами за какой-то слова доброго не стоящий хутор, брали его дважды и дважды оставляли, потому как русские танки с пехотой атаковали яростно и умело.

У Поппендика уже вечером заклинило башню и сорвало дульный тормоз – наверное, снарядом, потому как прицел у пушки после этого оказался чудовищно сбит, и при стрельбе она дергалась так, что пугала не только наводчика. Потому фельдфебель велел прекратить огонь.

Зато за собой экипаж записал два танка, один – совершенно точно, потому как вырвавшийся вперед Т–34 остался пылать косматым рыжим огнем.

Командир взвода, как обычно, обругал невезучего командира танка, но новый ротный разрешил отойти и сдать танк ремонтникам, благо те сумели восстановить почти тридцать машин, и не на всех были экипажи.

Дрались «кошки» до ночи, и даже Поппендик успел вернуться, только теперь на его машине эмблема – голова пантеры со зло оскаленной пастью – была не красного цвета, как положено в его роте, а синего. «Киса» была из другой роты, но сейчас на это уже не очень обращали внимание – важно было обеспечить техникой целые экипажи.

На то, что положенный порядок теперь стал каким-то хаосом, Поппендик уже рукой махнул. И с арифметикой теперь ничего не вытанцовывалось, потому как когда Гусь вечером притащил на хвосте сведения о том, что в полку боеспособны всего двадцать машин (при том, что отремонтировали тридцать), фельдфебель об этом и думать не стал. Вяло черпал ложкой вкусный суп, хрустел крепкой луковицей и радовался тому, что живой и целый.

Жрать к вечеру очень хотелось, особенно после того, как бодро прошел день, но аппетит сильно попортило то, что чертовы ремонтники не утрудились убрать в танке после ремонта, да и не все починили – заклинивший командирский люк пришлось самим закрывать и ремонтировать. Самого Поппендика сильно удивил тот факт, что ему отдали танк из чужой роты, но и тут ему утер нос всезнающий Гусь, торжественно показав странную вмятину на крыше башни рядом с заклинившим люком. Маленькая дырочка в центре вдавленности, а сама вмятина размером с глубокую суповую тарелку. Пустяк.

Снисходительный водитель пояснил, что это как раз воронка от попадания в танк маленькой советской авиабомбы кумулятивного действия, которыми Иваны густо посыпают «кошек» с самого начала операции. И до фельдфебеля дошло, почему стенки в башне забрызганы и измазаны уже высохшей кровью, а под командирским сидением, на котором изорвана обшивка, нашли чье-то оторванное ухо с лоскутом кожи, покрытым короткострижеными темными волосами. При том, что видно – все же уборка в «Пантере» до передачи имела место. И кровь размазана тряпками, и рваная обшивка кресел почищена, и на полу, кроме завалившегося подальше уха, нет всякого мусора.

Выяснять судьбу экипажа не хотелось. И так понятно, что не стало у машины экипажа, иначе бы черта лысого отдали целую коробку в другую роту. Просто скомплектовали бы из своих безлошадных панцерманов новый. А тут – вот так.

И это портило настроение, словно передали с металлической «кошкой» то самое «злосчастное горе» из бабкиных средневековых сказок. И возникало совершенно нерациональное для цивилизованного европейца желание вернуться в свою первую «Пантеру», которая так старательно и достойно защитила их, отбивая стальным лбом и боками густо летящую смерть.

Поппендик свысока потешался над суеверным отцом – например, когда тот рассказывал, что в Великую войну солдаты старались не надевать сапоги и ботинки, снятые с мертвецов, меняя их на любые другие и веря россказням, что они сняты с живых. А когда сам папаша вынужденно походил пару дней в ботинках покойника, у него мигом развилась «окопная стопа», как называли отморожение ног, полученное при постоянном нахождении в воде, даже и плюсовой температуры. До того месяц ходил в перевязанных проволокой развалившихся сапогах – и ничего, хотя окопы и были залиты гнилой французской водой по колено, а как надел снятые с убитого американца новехонькие крепкие башмаки – тут же и конец ногам! Толковал папаша, что это явно мертвяк нагадил проклятием.

Тогда фельдфебель вовсю потешался над отсталым стариком, но сейчас, сидя в новом танке, поневоле чувствовал его так, словно это не боевая машина, а чужой заброшенный склеп, использованный уже гроб. Не защита, а саркофаг на гусеницах. И это морозцем прохватывало спину, которой и так не очень удобно от того, что спинка кресла драная и неровная. И странное ощущение чужого недоброго взгляда со стороны.

Остальной экипаж тоже чувствовал себя не лучшим образом, кроме хорохорившегося Гуся.

– Бросьте хмуриться, парни. Нам досталось отличное наследство!

– Чертов дурак, – буркнул заряжающий.

– Не надо киснуть! Кресты ждут нас! – продолжил веселиться Гусь.

– Деревянные!

– Тебя, кисломордого, возможно. А я настроен на пару железных!

Поппендик только вздохнул, слушая перебранку экипажа. В начале сражения он и сам был совершенно уверен, что скоро украсит свой китель парой крестов. Сейчас эта картина померкла. И взгляд все время притягивала маленькая дырочка в броне крыши. И казалось, будто висок и ухо холодит ветерок, невидимой струйкой текущий в эту самую дырочку.

* * *

Командир танковой роты старший лейтенант Бочковский, за глаза прозванный своими бойцами «Кривая нога»

Тишину раннего ясного утра нарушал только жаворонок. Мирно и спокойно было все вокруг, словно бы и нет войны. И это категорически не нравилось, особенно потому, что означало неприятный факт – впереди наших немцы уже раздавили. Бой вдали еще был слышен ночью, когда он привел на эту высоту свою роту – десять новехоньких Т–34, усиленных стрелковой ротой и артиллерийской батареей.

Приказ комбата был ясен: прибыть до двух ночи, оседлать эту продолговатую высоту и воспретить движение неприятеля по шоссе. То, что противник попрет здесь, было понятно – шоссе стратегически важно. Значит, надо «не пущать!»

Оборону развернули на обратном скате высоты, окапывались, налаживали связь и прикинули взаимодействие, посоветовались и решили, где встать батарее и как поддерживать огнем друг друга. Радовало, что под пологим склоном высоты течет речка-переплюйка. Танки ее пройдут вброд без особых проблем, но берега низкие, топкие, скорость придется сбросить, а танк без скорости – хорошая мишень.

Светало. Туманная дымка висела легкой занавесью над землей. И жаворонок заливался самозабвенно. Свежо еще и прохладно, но день будет жарким, как и должно быть в июле.

Бочковский залез на башню своей машины.

– Давай, Петя, помалу вперед! – сказал мехводу.

Танк мягко, словно пассажирский поезд, двинулся к гребню – так, чтоб командир мог осмотреться, будучи незамеченным с той стороны, высунувшись из-за гребня только до плеч, но чтоб вся долина была видна. Вид открылся идиллический: низина с горушки просматривалась далеко, закрытая легкой кисеей тумана, а там, где дымка поредела – видны копны сена. Летнее солнце быстро поднималось, разгоняя ночной туман.

Тихо все. Мирно. И жаворонок в небе.

Оглядел свои позиции, остался доволен. Пехота и артиллеристы зарылись в землю и ухитрились при этом замаскироваться по мере сил, танки стоят, где положено, ждут. Замполит подошел, доложил, что побеседовал со всеми экипажами, моральный дух высок, рвутся в бой.

Это хорошо, конечно, да вот во всей роте только два экипажа обстрелянных, остальные такие же новенькие, как и танки. Приложил снова бинокль к глазам и непроизвольно оторопел от неожиданности.

Туман почти исчез, открыв глазам все поле. С множеством стогов сена. Граненых, стальных стогов. Вся долина, сколько хватало глаз, была покрыта немецкой техникой. Танки. И привычных очертаний, и здоровенные, знакомые по картинкам «Тигры», и какие-то незнакомые силуэты. До ближайших – с полкилометра.

Вот тут проняло. Всерьез. Столько бронированных врагов сразу видеть не доводилось. Спрыгнул с башни, доложил комбату, что видит перед собой порядка 80 – 100 танков противника. И поразился совершенно спокойному голосу, сказавшему:

– Ну что ж, будем встречать!

Жутковатый морок прошел. Рота не одна. Встретим! Хорошо встретим!

Залез снова на башню. Бинокль к глазам.

– Вот же наглые хамы! Умываются!

Оптика отлично показала: не спеша расхаживают в белых рубашках, котелки в руках, фляги. Завтракают на броне, морды моют, зубы чистят. Утренний военно-полевой туалет! Спокойно занимаются своими делами, уверенно, как у себя дома.

Попросил командира пехотной роты шугануть наглецов снайперами. Тихо и незаметно подошел сержант-снайпер, молчаливый и неторопливый, но в бригаде известный, со счетом за сотню. Выслушал внимательно, глядя на немцев раскосыми глазами, кивнул и так же тихо словно сквозь землю провалился.

Через несколько минут защелкали выстрелы. Идиллия на лугу закончилась. Пяток белых рубашек остались в мятой зеленой траве, остальные попрятались за броней. Очень неплохо: неполный экипаж в бою сильно сказывается. Жаль, маловато свалили, но и то – хлеб!

Из гущи бронетехники выскочили три танка. Легкие, разведка.

Комроты быстро прикинул: раскрывать свои силы рано, самому бить эти простые цели – смысла нет, все и так знают, что воевал, надо дать новичкам себя показать, почувствовать в самом начале боя вкус победы – это окрыляет.

– Комсорг, дойдут до речки – уничтожить танки противника с дистанции в триста метров.

– Не пора? – нетерпение в голосе, волнуется лейтенант.

– Нет, Юра. Ждем. Ждем… Вперед!

Тридцатьчетверка словно прыгнула, Не вылезая на гребень, только башню выставила, ствол вниз. Выстрел! Снаряд пыхнул бурым дымком на полдороге до танков.

Бочковский поморщился: характерная оплошность, сам так же лопухнулся, когда новичком зеленым выкатился во фланг немецкой батареи. Ума хватило на маневр, а попасть в пушки не смог, выстрелил трижды – ни разу не попал, хоть дистанция смешная была, водитель в голос орал, чтоб прицел проверил, а то уже пушки разворачивают артиллеристы! И пришлось давить гусеницами орудия и расчеты, а потом, когда увидел в траках мясо с хрящами, ошметья шинелей, пальцы с ногтями и чей-то глаз – несколько дней в танке просидел практически безвылазно, и экипаж командиру еду в танк приносил. А он и есть толком не мог. И всего-то прицел неверно выставлен был до боя, а исправить потом забыл от волнения, когда сразу несколько целей и совсем близко копошатся. Тут та же беда.

Сдерживая эмоции, максимально спокойно и доброжелательно:

– Проверь прицел!

Пока говорил – второй выстрел, на такой дистанции точнехонький – видно, и сам комсорг сообразил настройки глянуть. Встал танк, дымит.

Тем же тоном, сдерживаясь изо всех сил:

– Молодец, Юра!

Третий выстрел, второй танк встал мертво. Уцелевший немец стал разворачиваться и тут же встал мертво, задымил.

Тридцатьчетверка тут же мигом назад, а там, где только что стояла – заширкали ответные снаряды. А поздно, опоздали, опоздуны!

Незнакомый голос в наушниках:

– Кто вел огонь?

– Комсорг роты лейтенант Соколов!

– Поздравьте его с орденом Отечественной войны второй степени! Продолжайте так же!

Понял по кодировке позывного – командир корпуса генерал Кривошеин бой видел.

– Вас понял! – обрадовался Бочковский. Все тут же передал своим бойцам. Очень надо зеленых подбодрить перед такой дракой, за троих тогда каждый драться будет! Удачно: и победа сразу, и награда – редко такое бывает.

А дальше за его роту принялись всерьез. Прилетела чертова «рама», не торопясь покружилась, посчитала всех, разведала, разнюхала беспрепятственно. И так же, не спеша удалилась, оставив танкистов скрежетать зубами от бессильной злобы: ни зениток своих, ни истребителей, гуляют немцы на шпацире по чистому небу. Вылез из башни – услыхал гул. Думал, танки поперли, но те, наоборот, оттянулись от речки подальше, а это в небе черточки. И ближе, ближе – все небо в крестах, как показалось, а всего дюжина бомберов двухмоторных. И пошли сыпать.

Горькое чувство обиды на бессилие свое, танк подпрыгивает, словно и не из стали сделан, земля под гусеницами колыхается тяжело, ворочается, как живая, взрывов отдельных и не слыхать, рев сплошной. И кольнуло – обязаны сейчас и танки ломануть, пока тут молотилка такая. Переорал грохот за броней, мехвод тронул танк вперед, к гребню. На башню вылезать нельзя, в триплексах бурая муть, но наконец разглядел – внизу накатывалось пухлое облако пыли. Показалось, что внизу они сине-серое, потом разглядел с трудом, что это танки прут в плотном строю. Десятка полтора, не меньше.

Разведка боем. Остальные огнем поддержат, пушки у немцев сейчас хороши, дальнобойны, довелось видеть, что такое 88 миллиметров в деле. За три километра, даже не пробивая броню, такие снарядики так бьют, что с внутренних слоев брони отлетают куски и мелкие осколки, калечат экипажи за милую душу.

Чувствуя ту самую смесь чувств перед боем – и холодок по хребту и злой азарт и странную замедленность времени – сыпанул командами, напоминая командирам взводов, чтоб не стояли: два-три выстрела – и менять позицию! И не высовываться зря, немцы будут под огнем гребень высоты держать. Сейчас атаку отражать тем двум взводам, что с этой стороны шоссе. Огонь вести только когда до подбитых машин эти панцеры доедут. Третий взвод – в резерве.

Впору порадоваться бомбежке прошедшей – танки все целы, зато дымища и пыли поднято густо, и тридцатьчетверки не будут силуэтами на фоне голубейшего неба торчать: маскирует высоту дымина. Немцев уже видно лучше. И два танка, прямо как на картинках. «Тигры». Здоровые, заразы! Все, пора! Первый взвод работает по «Тиграм», второй – свиту берет.

Рявкнул команду, выскочили на гребень всемером, говорили инструктора – такое внезапное появление немножко сбивает наводчиков с панталыку, теряется человек от нескольких мишеней сразу, дает это несколько секунд форы. В бою секунды эти дорогого стоят.

Сам к прицелу прилип. Много обязанностей у простого командира танка: сам стреляет, сам наблюдает, сам командует всему экипажу, а у ротного командира задач еще больше. Вертись, как хочешь и все поспевай, если гореть неохота. Но сейчас – стрелять!

Привычно отклонился от дернувшегося казенника. Успел увидеть малиновую нитку трассера, свечкой порхнувшую в небо. И тут же еще чей-то трассер и тоже в рикошет. Второй снаряд, лязгнул затвор, отклонился, выстрел – и уже откатываясь назад, увидел, что этот снаряд вертанул странную рикошетную малиновую спираль.

– Не пробивает! Не пробивает «Тигра»!! – комвзвода по рации кричит.

– Вижу! Работаем по средним! – главное, чтобы голос спокойный. Получилось.

А во рту пересохло – неуязвимы в лоб тяжелые танки. Сейчас доползут до гребня, и единственный выход – вокруг вертеться, может, борта выйдет продырявить… Когда в лоб «Тигру» бил, заметил его немец сразу, орудие стал доворачивать, только медленно башня у этой громады крутится: успел оба раза влепить, а немец еще не довел до цели.