скачать книгу бесплатно
«Наверное, какой-нибудь Фёдор Краснов», – думал Ираклий Моисеевич, рассуждая об ономастической составляющей происхождения фамилии клоуна.
Науки, связанные с мистицизмом, увлекли Шапиро в Тибетские морозные пустыни на большой высоте, где обитают лишь просветлённые буддийские монахи. Его заинтересовала так называемая «тибетская книга мёртвых», также известная под названием «Бардо Тодол». Странное созвучие мистической книги с именем Теодора Бардо и привели однажды вечером, после представления, шпрехшталмейстера Шапиро в вагончик к ковёрному.
Ираклий Моисеевич не успел постучать в дверь. Та сама распахнулась. Ему навстречу вылетела полуодетая дама с сигаретой где-то в районе левого глаза. Ею будто выстрелили из пращи: настолько быстро дымящаяся фемина перемещалась по цирковому городку, извергая на свет божий непроизносимые в приличном обществе проклятия. Шапиро повернул голову в сторону вагончика, всмотрелся. Над ним нависал почти двухметровый клоун Бардо, румяный и лысый, напоминающий колёром и статью перезревший редис.
– Я ей говорю, мол, иди себе, красотка. Сейчас должен приличный человек пожаловать, шпрехшталмейстер, не тебе, дуре, чета. Не понимает. Думает, нашему брату, интеллигенту цирковому, слаще её субпродуктового набора второй категории ничего и нету. Вот и пришлось слегка шлёпнуть, – нараспев пробасил клоун.
«Ничего себе шлёпнул!» – подумал Ираклий Моисеевич, а вслух спросил:
– Откуда вы догадались, КТО должен прийти? Полчаса назад я ещё и сам не знал, решусь ли на подобный шаг.
Теодор неопределённо показал рукой в пространство, видимо, обозначая сферу деятельности Мирового Разума, и ответил:
– Пустяки, мой милый Шапиро. Это пустяки. А фамилия и имя мои – самые, что ни на есть, настоящие. Папа с мамой, французы по происхождению, родили меня в Шанхае, где с цирком на гастролях выступали. Мама-то, конечно, про себя тогда не могла такое сказать… относительно работы на манеже, разумеется. Не выходила она вольтижировать на проволоке по причине того, что Я УЖЕ ВЫБРАЛ себе чрево… Она просто за папой всегда следовала. Не доверяла ему вполне… Большой по молодости был гулёна, словно кот мартовский. Но вот после моего рождения остепенился родитель, за ум взялся… Вы же о моём происхождении хотели узнать, не правда ли, Ираклий Моисеевич? Вот теперь узнали…
– Вы мысли читаете?
– Ну, что вы, что вы. Я их не читаю. Просто могу доставить свой разум в сферу действия Законов. Оттуда всё видно хорошо…
– Законов? Выбор чрева? Вы тоже знаете про Бардо Тодол – вон как ловко «тибетскими» терминами оперируете?
– И не только знаю, мой славный Шапиро, но и активно пользуюсь, как вы изволили заметить. Проходите, чего в предбаннике топтаться? Вот сюда, пожалуйста…
Ираклий Моисеевич вошёл. Помещение вагончика представляло собой лишённую мебели комнату, застеленную циновками и обкуриваемую благовониями по углам. В самом центре этой странной площадки стоял огромный кальян с гибким длинным шлангом, позволяющим без труда дотянуться до самых отдалённых уголков необычного жилища.
Рука Бардо указывала на яркий палас рядом с тем местом, где он постоянно сидел сам, если судить по вытертости рисунка и засаленности в форме увесистых ягодиц – клоун явно приглашал присесть. Шапиро опустился на подстилку, всё ещё ошарашенный неожиданными откровениями Теодора – от ковёрного, казалось, нельзя скрыть ничего. Абсолютно.
Бардо молчал. Потом втянул в рукава халата руки, извлёк оттуда две фарфоровые чашечки и бутылку экспортной «Столичной», настоящей – из старинных времён господства умозрительного над очевидным.
Ираклий не помнил, настаивал ли клоун на созревшем к тому моменту брудершафте, но вот что отложилось в памяти точно – дружеское приглашение приникнуть к кальяну. Шапиро всю жизнь не курил, но тут не смог отказать хозяину, хотя выпил граммов сто, не больше… Ну, что это за доза для опытного старого шпрехшталмейстера, если ему доводилось загружаться «каплями Менделеева» по самую ватерлинию? А тут каких-то полстакана.
Тем не менее, Ираклий Моисеевич, потеряв маломальский самоконтроль, потянулся к дразнящему его воображение мундштуку и сделал затяжку… Он успел увидеть внутри колбы кальяна пузыри взбешённого воздуха, напоминающие маневренные дирижабли, которые заполняли его сознание и уносили туда… в мир Законов, где начиналось Откровение…
В себя Шапиро пришёл только следующим утром, голова звенела от упругих колебаний совершенно неведомых ранее знаний…
Так состоялось их знакомство. Знакомство шпрехшталмейстера Шапиро и ковёрного клоуна Теодора Бардо.
Дальше было странное общение; в результате него Ираклий Моисеевич Шапиро постигал науку, занесённую из заснеженной горной системы, называемой в некоторых источниках Шамбалой. Науку, часть которой конспективно изложена в тибетской книге мёртвых. Бардо Тодол, если быть точнее.
В моменты причудливых и довольно странных бесед шпрехшталмейстера Шапиро со своим поверенным в делах эзотерики клоуном Теодором Бардо, их физические сущности не двигались совершенно. И даже слова, коими они изредка обменивались, жили сами по себе, расставаясь со своими хозяевами, как наивные осенние листья расстаются с умудрёнными опытом деревьями.
Цирк уезжал…
…и только на центральной площади, в высохшем накануне Большой Перестройки фонтане лежал забытый клоун Теодор Бардо.
В остекленевших глазах опытный иридодиагностик сумел бы различить туманный силуэт видного господина яркой иудейской наружности с сединой вьющихся волос на правильной формы черепе. Отражение – стоп-кадр, последнее, что видел покойный. Температура падала. Физическое тело гаера и шута лежало на дне мраморной чаши, внутри же его оболочки, наподобие матрёшки, просыпа'лось тело астральное, готовое устремиться в третью сферу, предписанную Тибетским кодексом мёртвых. Туда, где существовали законы, управляющие разумом физических сущностей.
Клоун Теодор или, правильнее будет сказать, бывший клоун Теодор, ещё не осознал сего факта (рассудок сопротивлялся очевидному) и пытался купить билет в кассе железнодорожного вокзала, хотя в нирвану билетов там не бывало со дня основания железных дорог в России. Его никто не слышал и не видел, от этого Теодор Бардо ярился, вызывая беспричинную головную боль и немотивированную депрессию у случайных свидетелей незначительных колебаний биосферы в районе зала ожидания.
Цирк уехал…
…и остывало под вечер набродившееся за долгий июльский день солнце. И распахивались окна, впускающие в тесноту душных квартир обволакивающее желе северной ночи, которая хоть и перестала быть «белой», но всё ещё не могла похвастаться радикальной чернотой, взбодрённой лишь зеленоватой мистической луной Архипа Куинджи. И становилось тихо и покойно… И почти никто не заметил, цирка-то уже нет.
…цирк уехал.
И клоуны тоже оставили город, покинув в нём счастливых на своём третьем дне беременности оптимистичных матерей-одиночек (в ближайшей перспективе) и заместителя мэра по культуре с больной от многодневного запоя головой, с крутящейся в ней странной фразой: «…нечутко вопиющее словосмешение с присовокуплением в городской быт ценностей современной мировой культуры…»
Господин шпрехшталмейстер подождал, пока пассажиры улягутся спать, вышел в тамбур, распахнул двери, соединяющие вагоны, и выбросил на рельсы стакан и табакерку с сильнодействующим наркотическим порошком – к чёрту улики! Тибет мог быть спокоен: Шапиро уже не нуждался в бесконечных подтверждениях истинности странного учения о мёртвых. Оно жило в нём. И в голове продолжало пульсировать нечто диковинное, сорвавшееся на гулкое дно памяти, как мелкая монетка проваливается за подкладку пальто в прореху кармана: «…Оглядев себя и сосредоточившись на подробностях руки или ладони, мы обнаружим, что стали прозрачными, а наше новое тело – всего лишь игра света, бликов. Стоит распознать это и не испугаться – вмиг придет Спасение. Откроется Тайная Тропа!»
Ираклий Моисеевич ощущал странное облегчение. Именно он дал возможность ковёрному клоуну Теодору войти в царство Теней и выбрать, выбрать себе новую физическую сущность. Как они уговорились дня два назад, так Шапиро и сделал. Развести смертельную дозу в пластиковом стаканчике – чего уж проще.
Теперь… нужно немного подождать. Совсем немного. Сначала девять дней, а потом ещё сорок, итого – сорок девять, а не так, как думают православные… Бардо сделает знак ОТТУДА, и он, шпрехшталмейстер Шапиро, добровольно отдаст ему своё физическое тело. Всё должно получиться… эксперимент, равных которому, никто никогда не проводил…
А на крыше вагона сидели три ангела в запотевших от ночной прохлады латах и играли в слова на арамейском языке. Они готовились забрать остывающую нематериальную сущность умершего, как говаривали в старину, в результате апоплексического удара, Ираклия Моисеевича Шапиро. Его физическое тело лежало между вагонами, а тело астральное перемещалось в сторону своего купе, и перевозимая без справки ветеринара (за взятку) сучка породы левретка злобно щерила маленькие острые зубки в его сторону – собаки чувствуют перемещение душ.
Он ещё не понял… Он пока ничего не понял… В голове крутилась странная фраза про негра преклонных годов… про нечеловеческой силы любовь к вождизму, о чём-то ещё, впрочем, совсем неважном. Но вскоре всё изменится. Тибетская книга мёртвых напомнит ему содержимое своего нетленного похотливого чрева…
Каков тогда будет… ЕГО… выбор? О выборе же Теодора Бардо говорить, увы, не приходится. Если верить тибетской книге мёртвых.
Дарья Странник. Берёзка
Если дойти до предпоследнего дома на нашей улице, а потом свернуть направо, можно увидеть странный объект, напоминающий груду металлолома. Некто водрузил эдакую конструкцию на бетонное возвышение и объявил искусством. Но ни у кого с нашей улицы при виде этой хреновины чувства прекрасного не появлялось. Да и знакомые с соседней восторгов не высказывали, я специально выведал.
С одной стороны – ну и фиг с этим металлоломом. Будь такая штука искусства настоящей Моной Лизой, то давным-давно понаехали бы сюда разные японо-немцы с фотоаппаратами.
А с другой стороны… Идёшь, бывало, мимо, смотришь – гора ржавого железа. Зайдешь с другой стороны – металлолом покорёженный. И так обидно остановится, так стыдно за тёмность свою. Вроде уже объяснили глупым: это искусство, поставили повыше, чтобы, значит, лучше видно было. Но не принимает, не понимает душа прекрасного. И чувствуешь себя потом весь день беспросветным дураком.
Понятно, что мимо ходить перестали, направо у предпоследнего дома улицы не сворачивали, а шли некоторое время прямо, чтобы обогнуть укоризненное место.
Путь этот пересекала оживлённая дорога – без светофора, «слепой» поворот в придачу. И берёзка красивая. По-человечески, понятно так красивая. Весной и летом белый ствол изумрудные листики оттеняет, осенью от золотистой кроны глаз не оторвать, даже зимой ветви леденеют и блестят на солнце, словно хрустальные.
