Сфумато

– Ты знаешь, Стас, почему Булгаков своими мыслями проникает под корку даже сейчас? Прошло почти сто лет с появления «Собачьего сердца», а ты выйди к местам отдыха у природных рек, а там горы мусора. Спроси, КТО нагадил?

– А я знаю, кто. Тот, кто заинтересован в этом вращении вокруг оси. За любым раздражающим фактором последует расшатывание позиций. И в этом главная цель революционного переворота.

– Мраморная лестница была – мраморной! Лестницей на «ВЫ» её звали величали, и она была – «КЕМ!», а после 1917 года лестница «осеменилась» с революцией и стала «НИКЕМ». Калоши под замок, у входа – солдат, в наше время – охранник. Парадную забить, пусть чёрный ход пользуют!? Парадная – до 1917 года, апослЯ только с ЗАДУ, через чёрный проход.

– Ну нельзя же ко всем внедриться в гипофиз. Гипофиз определяет облик человека. А до «мраморной лестницы» дорасти нужно. Сознанием дорасти! А сознание «революции» пока мечется между калошами да кальсонами в вышитых кошечках.

В подъезде-то только один Филипп Филиппович и остался. Во какая революционная пропорция. А пролетариатцы-то и не видят: мраморная ли ЭТА лестница АЛИ КАКА ДРУГА.

И на страницах Булгакова появляется Шариков вместе со Швондером, они войдут в историю как имена нарицательные, определяя наследие бездарных и бездумных.

«Мы, управление дома, – с ненавистью заговорил Швондер, – пришли к вам после общего собрания жильцов нашего дома, на котором СТОЯЛ вопрос об уплотнении квартир дома…

– Кто на ком СТОЯЛ? – крикнул Филипп Филиппович. – Потрудитесь излагать ваши мысли яснее».

В этом месте Марина рассмеялась и начала хлопать в ладоши:

– Гениально! Просто захлёбываюсь талантом писателя! Нет! Я напишу эту статью! Моя статья будет не рядовая. Я расцарапаю это напыление, под которым автор скрыл смысл эпохи. И переверну на другую сторону. Перелицую.

– Если тебе позволят её п е р е л и ц е в а т ь, – тихо сказал Стас.

В сказанной фразе Марина почувствовала привкус горечи.

– И что ты предлагаешь? Написать и положить на полочку, пыль радовать?

– Не знаю.

– А я знаю! Закончу начатое. И не буду себя предавать.

– И когда ты думаешь своим литературным реверансом порадовать Дмитрия Геннадьевича?

– У меня ещё три дня. Думаю, уложусь.

Марина вздохнула и, глядя в глаза Стасу, объявила:

– А ты, Стас, иди к себе.

– О-о-о… Я настроился на почти семейную идиллию.

– Нет-нет-нет! Я буду с Булгаковым! Надо подобрать канву всему написанному. И как-то подготовиться к размазыванию моих противоречий. Уверена, избежать экзекуции не получится.

– Значит, ты, зная реакцию главного, всё же решила головой пробить скалу. Зачем тебе это, Марина? Тебя же могут уволить.

– Могут.

– И что? – многозначительно спросил Стас.

– Уж лучше голодать, чем что попало есть…

– Да-а-а… Рождаются же Омары Хайямы, Пушкины, Булгаковы… И открывают НАМ – мудрость бытия… – сказал Стас, подходя к двери.

– Это вселенская прослойка, без неё мир погрузится в порождение Шариковых и Швондеров. – На этой фразе Марина чмокнула Стаса, на прощанье бросив: – Пока. Звони, – и закрыла за ним дверь.

Было поздно, и она решила принять ванну и лечь спать. Налила в ванну отвар из сердцевин яблок, мелиссы, ромашки и утонула в блаженстве, погрузив своё тело в аромат первозданности. После ароморасслабления, уложив себя в постель, Марина провалилась в глубокую дрёму.

Утром её разбудил звонок. Звонила бабушка:

– Мариночка, звоню пораньше, пока ты ещё на работу не упорхнула. Доброе утро, моя девочка!

– Доброе утро, бабулечка!

– Мариша, ты подъедешь на эти выходные, я тебе подготовлю курочку и консервацию.

– Спасибо огромное. Но в эти выходные не получится. Я работаю. А вот в следующие – обязательно!

– Ну хорошо, тогда в субботу. Буду с нетерпением тебя ждать.

– Хорошо, бабулечка. Целую.

Марина отключила телефон и почувствовала, как растекается по ней тепло. Бабуля для неё была огромным искрящимся шаром, наполненным заботой и бесконечной любовью. Стоит Марине только прикоснуться к этому родному шару, и ей уже хорошо. Она чувствует защищённость. Шар большой, а она маленькая. И она знает, что этого шара ей на всю жизнь хватит.

Ещё лёжа в постели, Марина почувствовала, что она выспалась, и бодрячком прыгнула в тапочки. Умылась и… к тренажёру, потом душ и всё по накатанной. Утренняя линейка очерёдности оставалась не изменой – сок, яичница, кофе.

Дымящуюся чашку она поставила у ноутбука. Своё погружение в творчество Марина привыкла запивать кофе. На компьютере засветился экран.

– Здравствуйте, Михаил Афанасьевич! – озвучила Марина свой настрой в бодром приветствии.

Итак, распрощавшись с краснопролетарцами, Филипп Филиппович загрустил.

«…Вначале в сортирах замерзнут трубы, потом лопнет котел в паровом отоплении и так далее…»

А почему трубы замёрзнут? Почему котёл лопнет? Чтобы шестерёнки любой системы работали, их надо вовремя смазать, вовремя отремонтировать, вовремя заменить. А чтобы вовремя заменить, должны быть запасные запчасти. А где взять-то, ежели всё разворовывалось. От калош до жилых площадей.

«…и каждый вечер пение…» – с глубокой грустью почти скорбит Преображенский.

Суть понимания – экспроприировать! Забрать! Забрать жилую площадь у профессора! Пусть пищу принимает в спальне, а оперирует больных в кабинете!

Вот случись что со здоровьем Швондера. Он к Филиппу Филипповичу побежит, а его домоуправленцы, окромя деревянного бушлата в красной обшивке, в цвет революции, ничем помочь-то не смогут. И проводят его в последний путь революционными напевами…

Преображенский – учёный с мировым именем. Он лечит, оперирует, проводит научные опыты. И имеет результаты! От посетителей отбоя нет. И в отлаженную жизнь профессора врывается революция в грязных сапогах и чёрных кожанках и напористо пытается посеребрить руки пролетариата. Было принято решение – отобрать у Филиппа Филипповича часть квартиры. Но с квартирой не получилось, Преображенский позвонил важному лицу, и напористость красного пролетариата сдулась. И они нашли другую лазейку и стали предлагать журнальчики:

«Купите! По полтиннику штука. В пользу детей Германии».

Ещё чего? Будет Филипп Филиппович деньги раздавать.

Да КОМУ??? И для ЧЕГО???

А на полтинник в 1920 году можно было купить продукты. НАПОРИСТЫЕ! Пройдутся по квартирам, соберут дань революции, а потом можно и попеть.

«Я вам скажу, – говорит Филипп Филиппович, – ничто не изменится к лучшему в нашем доме, пока не усмирят этих певцов!»

Шариковы и Швондеры, находящиеся в формировании от низшего к высшему, застряли на своём пути. Но застряли не на пустом месте, а с полномочиями. Полномочия дали, а понимание-то за порогом оставили. Даже у «гипофиза» нет такой функции —передать осознанию импульс развития интеллекта. В романе Булгакова революционные настроения зависали в воздухе и смердели, как прогнившая с сердцевины картошка.

Марина оторвалась от компьютера и опять погрузилась в размышления:

«Прошло 100 лет. СТО ЛЕТ!!! Жадные и нечистоплотные потомки, залипшие в чиновничьих креслах, упираются. Они-то понимают, что мы самая богатая страна в мире по природным ресурсам. США и страны Европы, все, кто с помощью наших доморощенных предателей сильно удобрил потомков революции, и их столько расплодилось… Веками экономически насиловали нашу страну.

"Вчера котов душили, душили… Душили, душили…" – это с отчаянием изрекает Шариков как начальник очистки, куда его назначил Швондер. А позовёт наркомат Шарикова – побежит и забудет. Выполнит команду «ФАС» уже от наркома, а не от Швондера. Преображенского же он уже предал – стал упрекать, обворовывать и дерзить. Забыл Шариков о благодарности своему господину-спасителю.

В чиновничьи ряды из прослоек «низших» просочились беспринципные и напористые… Уж сто лет поддерживают революционную преданность и США, и Европе. И себе…»

Н А П О Р И С Т Ы Е!!! – на этом месте Марина рассмеялась. Смех был с нервинкой. «Ты хоть смейся, хоть плачь, а вруча́т тебе калач».

– То бишь, дырку от бублика. Не радостная перспектива.

А дырка от бублика образовалась от «напористых», которые сумели разгрести для себя пространство и пробраться к позициям значимых фигур.

Бац – бац! И в дамках!

История знает такие восхождения «лисьих хвостов».

Не хочется углубляться в тему предательского самодержавия. Это гнойник с вирусом мутации. Чистят, лечат, извлекают, а силы лжи и наживы сидят на дрожжевой базе и бурлят, дыбятся и произрастают.

Булгаков в своей повести «Собачье сердце» отображает кричащую разницу низших и высших прослоек общества, он вгрызается в суть происходящего и вытягивает изнанку наружу. Революция не знает, что дальше делать, и создаётся мощная бюрократическая паутина. Посему для подстраховки своих действий требуют всякие документы, к документам – бумажки, к бумажкам – писульки, к писулькам – писулечки, и далее по кругу…

Народ загоняют в беспросветные очереди, в пустую суету и хлопотливую трату времени. Где уж тут думать о хлебе насущном. Толпа, суматоха.

Но нашему поколению повезло! Мы живем во времена цифровых технологий. И не простаиваем в очередях, чувствуя себя маленькой букашкой, пытающей укусить слона. Мы, сидя у себя дома за компьютером и с чашечкой кофе, в тепле и уюте, заказываем загранпаспорта, водительские права, покупаем товары и услуги и получаем документы. А при потребности живых печатей созданы МФЦ.

И «запись день, выпись день, пропись день» из юморесок наших талантов канули навсегда! А как же эти запись, выпись, пропись дни были актуальны.

Булгаков – гений! Всё, что пережил народ, он разложил по смыслам и под смыслами. До запятых, точек, восклицательных знаков и… многоточий.

На этом Марина решила закончить статью. В понедельник с раннего утра она зашла в кабинет. Мутя ещё не появился. Марина положила статью на стол и вернулась на своё место.

Через час в издательстве «Орион» взорвался вулкан эмоций, и огнедышащая лава залила доныне спокойное и безмятежное пространство. Мутя выскочил из кабинета, как пронзённый шилом в зад. Волосы торчали во все стороны, будто лаком побрызгали, а причесать забыли. Глаза вылезли из орбит и на незримой движущейся пружине зависли в воздухе.

Работники замерли. Мутя подбежал к секретарю Зое, приказал распечатать Маринин «шедевр» и дать для прочтения коллегам. Потом подошёл к Марине и тихим хрипом произнёс: «Ко мне! Зайди!»

Для Марины реакция Мути была ожидаема. И она, собрав волю в кулак, точне,е не в кулак, а в фигу, зашла к шефу. Без всяких предисловий Мутя объявил:

– Или ты переписываешь статью, или подаёшь заявление по собственному.

– Вы хотя бы объясните! ЧТО вам не понравилось?

– Она ещё спрашивает! Ты зачем Булгакова опустила в лакмусовый раствор? (Лакмус – индикатор, определяет верный состав жидкости.) Да ещё спроецировала на наше время! Я об этом тебя просил? – весь дрожа, визжал Мутя.

Марина прикинулась «недопониманимающей» и удивлённо, с наивной преданностью спросила:

– Я что-то исказила? Или окрасила в желтизну, чем увлекаются продажные журналисты?

Мутя подскочил и завизжал, будто его режут.

– Заявление на стол! И можешь писать сказки. И не суйся туда, где ничего не понимаешь! Это у других писателей сказки искажённые, в которых «крючком за матку завоёвываешь мир…» и всё через х.. и через п…. Это вам нравится? Вот и целуйтесь со своими избранниками. Поверхностными популистами!

«Н-да… а я-то думала, что у шефа никогда гнев не поднимается выше копчика…» – подумала Марина и на рекомендацию «писать сказки» ответила:

– А сказки писать не просто. Сказка – это чистая история с правдивым и нравоучительным смыслом. В сказках правильная мораль и верная правда. И переписывать я ничего не буду, потому как не собираюсь торговать своими принципами.

Мутя медленно встал и открыл рот с выражением полной опрокинутости. Он не ожидал такой реакции от Марины. Дмитрий Геннадьевич был уверен, что она, как булгаковский Шарик, подожмёт хвост и перепишет статью.

Но Мутя ошибся. Это Шарик, когда ему было плохо, полз на животе и скулил: «О, мой властитель! Глянь на меня, я умираю! Рабская наша душа, подлая доля!»

Марина резко развернулась и вышла, хлопнув дверью, оставив Мутю с его мыслями:

«С Шариком неудачный пример. Он ведь когда очеловечился, стал упрекать своего спасителя: "…один в семи комнатах расселился, штанов у него сорок пар, а другой шляется, в сорных ящиках питание ищет…" Это синдром низшего формирования: «из пана пан – будет пан, а из хама пан – будет хам. Это про Шарикова и ему подобных. А Марина – думающая и принципиальная. Да и в таланте не откажешь, вон как всё вывернула до наготы».

Когда Марина вернулась на своё место, коллеги дочитывали её статью. В пространстве загуляли волны противоречий. Взгляды коллег выражали напряжение недосказанности. И на периферию ступали вопросы:

«Что это? Подтасовка удачного попадания в мишень? Взяла всем известного Булгакова и опрокинула смысл, затаённый автором. А почему же я до этого не догадался? Ведь всё очевидно! Прямо стежки белыми нитками, только с узелками. И какая-то Маринка разглядела эти узелки и выложила на плаху… Не побоялась…»

Первой проявилась Сима Кобылина, она всегда относилась к Марине со скрытой неприязнью. И сразу решила обозначить настроения. Сима узрела неординарный окрас изложенного. И позавидовала. А вдруг кто-то выразит восторг. Ей надо предупредить ликование. И, растягивая слова, она громко продекларировала:

– И понесём мы по России бред кобылы сивой…

Зависли ожидающе взгляды… Все смотрели на Марину и ждали. Какую карту вытащит она – козырную, и отыграет свою партию, – или нет.

Марина повернулась к Кобылиной. Её негодование после объяснений с Мути упиралось в гланды и нарушало ритмы взвешенности. Но она, сдерживая себя, как учитель, объясняющий несостоявшемуся ученику предмет, спокойно стала пояснять:

– Ну, во-первых, Сима, только в бреду можно услышать чистую правду. Ну а насчёт «сивой кобылы» можно поспорить…

По рабочим местам коллег побежал смешок. Всем стало ясно, как созвучна «сивая кобыла» с фамилией Симы Кобылиной. Сима встала и с гневной ухмылкой выплеснула на Марину сгусток, скопившийся желчи:

– Вот когда тебя начнут размазывать, а потом соскребать, разнося в пух и прах, тогда мы с тобой поиграем в гольф на интеллектуальном поле и посмотрим, чей мяч попадёт в лунку.

В помещении затаилась предательская тишь, как перед оглашением завещания, когда всех мучает одна мысль: что перепадёт мне? И кому достанется больше?

– Да не раздувай ты так щёки, Сима. Меня уже разнесли в пух и прах, подмели и вымели. Я подала заявление по собственному желанию, – сказала Марина и стала собирать свои вещи.

«Завещание» оглашено. Никто ничего не потерял. Наоборот – приобрели! Потенциальную конкурентку убрали с дороги, как кочку, мешающую под ногами.

Всем хорошо. Марине плохо. А когда плохо кому-то, это вызывает выдох облегчения: «Хорошо, что не мне, не со мной и не я на этом месте…»

Атмосфера оживилась. Волны напряжения стали рассеиваться. Коллеги подходили к Марине и навешивали на её трафаретные фразы, типа: «Поговори с Мутей; не руби с плеча, да не переживай ты так сильно; всё перемелется – мука будет…» Уценённый мусор сочувствия.

Сочувствовать легко, даже злодей с удовольствием примерит на себя этот легковесный макинтош.

Марина всё понимала, ведь никто не выразил никого отклика по написанной ею статье. И она делала вид, что верит сочувствию сослуживцев, – сочувствовать всегда легче.

Истинность отношений проявляется в радости. Эти проявления могут быть искренними в семье. Без кривизны радуются за детей, за родителей, за очень близких. А в остальном – даже если всё в шоколаде, удовольствие приносят неудачи других. Жаль. Но это так.

Марина спряталась за столом и была занята высвобождением ящиков. Складывала всё нужное. Ненужное выбрасывала. Она выползла из-под стола и подняла голову. Перед ней стоял Гриша.

– Марина, мне понравилась твоя статья. Ты молодец! Я даже не ожидал. И позавидовал. Я с тобой. На твоей стороне. Не теряй мой телефон. Звони в любое время.

– Спасибо, Гриша! Мне это сейчас очень важно. Если искренне радуешься за других, этот порыв обязательно возвращается, как отзвуки прекрасных нот, аккордов, музыки… Пусть через время, но вернутся. Как ЭХО.

Этот момент был так дорог Марине, и она залила Гришу взглядом благодарности.

«Гриша только ты, никогда ни о чём ни просил, а оказался таким настоящим. А кого-то Марина выручала и сидела с ребёнком, кому-то дала свою машину, а ей вернули с помятым крылом. Марина так и продала авто, потеряв на повреждении, но с друзей, как она тогда думала, не взяла ни копейки. А с ребёнком Риты Сивцевой бабушка Марины занималась английским и поставила сына Риты на хорошие рельсы, по которым он уверенно покатился под своды МГИМО. Ох, как же Рита заливалась соловьём, что она вечная должница. Но вот как раз от Риты Марина и ничего не ждала. Все знали, что она стучала на всех. Всевидящее ОКО издательства. Она всё видела, всё знала, ничего не пропускала. И при всей своей лакейской сущности всегда вела себя соответствующе достойно. Сегодня она тоже вместе со всеми подошла к Марине, что-то проурчала и уже через минуту, отвечая по телефону, любезно ворковала с кем-то, забыв о Марине. Рита никогда не допускала чьи-то проблемы дальше своей рубашки. Для Риты главное, чтобы её рубашка была плотная, без дыр и потёртостей».

Такси остановилась у её подъезда. Марина подошла к двери. Установила ключ в замочную скважину, но дверь не открывалась. Ключ заблокировался. Она дёрнула дверь и услышала шаги. Дверь открыли со стороны квартиры. На пороге стоял Стас.

– Стас, ну ты хотя бы предупредил!

– Да я только что зашёл.

– Ну а до «зашёл» нельзя было позвонить?

– Извини.

– И З В И Н И… – передразнила Марина. – Вот лишу тебя доверия, и будешь скакать у порога в ожидании хозяйки.

Марина разделась, прошла на кухню и села, как куль, который только что сбросили сверху. Ей не хотелось ни двигаться, ни разговаривать, ни быть «здесь и сейчас».

Стас дал ей время прийти в себя, а потом осторожно спросил:

– Марин, ну ты как? Не томи.

Хотя по виду и состоянию Марины было всё ясно. Но Стас хотел приостановить её погружение в депрессуху и стал выводить её из этого вопросами.

– Уволили, – тихо сказала Марина.

– Уволили? – переспросил Стас. – Да не волнуйся ты так, от этого ещё никто не умирал…

Марина подняла глаза:

– Как раз от ЭТОГО и умирают. От унижения, разочарования и непонимания. Умирают медленно и мучительно.

Стас понял, что эта дешёвая успокоительная шелухонь только навредила. И он начал снова и серьёзно:

– Марина! Это победа! Да! Да! Победа! Твоя статья протёрла залежавшуюся пыль и стряхнула нафталин с застарелости.

– Стас, мои близкие – друзья и коллеги, кому я доверяла, – даже не поддержали меня. Ни хвалы и ни хулы. Только Гриша единственный, кому я безмерно благодарна. А остальные ни словом, ни взглядом.

Марина смотрела на Стаса и говорила глазами: «Подай мне руку, подо мной лёд хрустнул».

Стас почувствовал себя спасителем и рассказал случай с его мамой:

– Когда моя мама работала в школе, отец ей привёз шубу из-за границы. Все учителя, как с тобой, «ни словом, ни взглядом». Сделали вид, будто она пришла в поношенном пальто. А мама не расстроилась. Она знала, что её норковая шуба – просто блеск. И на будущее усвоила, что это желчное молчание – самая высокая оценка самых завистливых недоброжелателей. Будут желчью захлёбываться, но ни за что не похвалят.

Марина смотрела на Стаса и отогревалась. Стас не хотел прерывать нить поддержки и продолжал:

– Зависть. Это низкое и коварное чувство. Но, к сожалению, каждый хоть раз, но испытал это чувство. И когда говорят: «Я никогда никому ни завидовал», – это неправда. Мы люди, не роботы. Только у кого-то более развиты низменные чувства, а у кого-то – возвышенные, человеческие. – Стас говорил тихо и проникновенно.

– Кто-то сказал: «Время всегда выжидает подходящий момент и срывает маски». Сегодня я в этом убедилась, – сказала Марина, доставая кофе из шкафа. – И мне так хочется завыть, как Шарик: «У-у-у-у! Гляньте на меня, я погибаю!»

– Кстати, а что ты будешь делать со своим Булгаковым? – спросил Стас.

– Я дополню статью подробностями. И в подробностях! Отражу более глубокие смыслы, и это уже будет не статья. Это будет книга.

– Ты надеешься на издание и востребованность?

– Я об этом вообще не думаю. Просто пишу. Хочу выплеснуть свой порыв мыслей и чувств на белые страницы.

Возникла пауза. Стас тоже журналист, много пишет. Но у него никогда не возникало порывов писать бесплатно, для души. Он считал это поражением. Если ты не интересен читателю, мозги дают сбой, и начинают западать клавиши. Стас писал исключительно за гонорары. Причём неплохо. В основном это были заказные статьи, поэтому денежные вознаграждения не заставляли себя ждать. И Стасу хватало на хлеб с маслом, а иногда даже с икрой.

– Ты удачлив, Стас, тебе судьба всегда и везде «соломку подстилает». Ты в рубашке родился, а может, даже в тулупе.

– «От каждого – по таланту, каждому – по судьбе», – процитировал Стас.

– Ух ты! Неожиданно! Это ты о себе? – спросила Марина.

– Да ну что ты. Это о Булгакове, ведь он был какое-то время в опале. Его перо заливало страницы пылающей лавой, а кому хотелось подставлять себя, чтобы превратиться в окаменевшую фигуру, как в последний день Помпеи.

– Булгаков – «совесть времени», честный, принципиальный и гениальный.

– Как он тебя взбудоражил… – Стас начал понимать проникновение Марины в глубину смыслов. Она расчистила себе пространство от ненужных вещей и утраченных иллюзий и восходила к своей вершине без притворства и искусственности. – А на вершине, возможно, образовалось жерло вулкана… И магма злопыхателей проглотит тебя вместе с твоим Булгаковым и пылинки не оставит… – вслух произнёс Стас.

– Я не поняла. Ты меня от чего ограждаешь? Не писать! Да я уже название придумала: «Гипофиз в галстуке». Или ты завидуешь? – спросила Марина с лёгкой издёвкой.

Стас поймал себя на том, что он действительно завидует Марине. «Как ей в голову пришло войти в такой творчески взрывной диалог с Булгаковым». Но вслух сказал:

– Да пиши, мало ли кому что в голову взбредёт.

– Ах! Вон даже как! Взбредёт… – Марина не до конца понимала соображения Стаса.

– Ну не придирайся… А почему «Гипофиз в галстуке»? – Стас стал высвобождаться от сказанного «взбредёт».

– Гипофиз на фоне зон слуха, зрения, движения, чувств, речи – как маленькая клякса. Эта клякса, как солнце нашей Вселенной. Что произойдёт, если не будет солнца? А солнце! Самая маленькая звезда среди желтых звёзд – «жёлтый карлик», и она единственная звезда, вокруг которой вращаются планеты, – сдержанно поясняла Марина.

– Почему среди жёлтых звёзд? А какие ещё есть? – не скрывая удивления, спросил Стас.

– Красные звёзды – гиганты-долгожители, живут триллионы лет, а желтые – до 10 миллиардов.

– Ну слава Богу! На наш век хватит. А откуда ты это всё знаешь?

Марина засмеялась.

– Ты что, шутишь? Это же азы астрономии. Так вот. Гипофиз превратил собаку в человека, вернее, в облик человеческий. И как пишет Булгаков: «Гипофиз – закрытая камера, определяющая человеческое данное лицо, облик человека». «Гипофиз в галстуке», потому что он не собачий, а человеческий. Нарядили в галстук, придавая образу человеческий облик. Преображенский превратил «милейшего пса» в «отвратительную человеческую мразь», вшив ему гипофиз Клима Чугункина – пьяницы и хама, имеющего две судимости.

– Марина! А если бы профессор вшил, к примеру, гипофиз Эйнштейна?

– Боже упаси! Мир мог получить не учёного, а ходящего атомного монстра. Да и зачем? Природа контролирует процесс появления гениев, она им дарит колозум, соединяющий два полушария мозга гораздо большого объёма. И этот более широкий «мостик» в мозгах гениев даёт возможность передвижения нейронных связей в обширном диапазоне. Гением можно только родиться. И родиться естественно! А не искусственно! Об этом предупреждает Булгаков всё человечество.

Стас молчал. И тихо, как бы боясь спугнуть непререкаемость мысли, выразил вслух:

– Гипофиз – важный, заявляющий о своей основательности и незаменимости! Гипофиз решает наши судьбы!

– ДА! «Это – в миниатюре – сам мозг!» – как пишет Михаил Афанасьевич.

Стас помолчал, а потом, глядя на Марину, впал в рассуждения:

– Мы с тобой дожили до времени, когда учёные готовят замену человеческому ресурсу. И называют это искусственным интеллектом. Назвали-то с осторожностью, аккуратно – «интеллект». А на самом деле это мозг. Искусственный МОЗГ! А искусственный мозг – это гибель человечества! Вот о чём предупреждает Булгаков. «Люди решили, что думать за них будут машины, понадеявшись, что станут от этого свободней, но вместо этого они позволили хозяевам машин, поработить их», – это из "Дюны" Френка Герберта? – спросил Стас.