скачать книгу бесплатно
Сигруд закатывает свой единственный глаз. Простаки бесполезные… По правде говоря, от таких даже прятаться не стоит – все равно не заметят. Конечно, он снял и свернул свое бордовое пальто – слишком заметно на улице. Пальто, в общем, он нес под мышкой, но ведь в нем самом добрых шесть с половиной футов росту! Да, человеку таких габаритов трудно укрыться от взгляда. Но Сигруд знает: толпа во многом похожа на отдельного человека. У нее есть своя психология, привычки, природа. Толпа бездумно принимает форму – люди выстраиваются в цепочки и ряды, когда идут, определенным образом огибают препятствия. Тут все четко и согласованно, как в хорошо поставленном танце. Надо просто занять место в таком построении – как рыба зависает в стороне от косяка, который вдруг резко меняет направление и стремительно растворяется в глубине океана. Толпы, как и люди, не способны к самопознанию.
Пара останавливается у накренившегося, странным образом закругленного многоквартирного дома. Женщина, посерев лицом, ломает пальцы и выслушивает мужчину – тот что-то ей шепчет, видимо последние распоряжения. А потом она входит в дом. Спрятавшись в конюшне, Сигруд аккуратно записывает адрес строения.
– Эй! – Из боковой двери вылетает мальчишка-конюх. – Ты кто такой? Ты че здесь…
Сигруд оборачивается и смотрит на мальчишку.
Тот разом осекается:
– Э-э… ну я…
Сигруд поворачивается обратно к улице. Мужчина идет дальше по тротуару. Сигруд выходит из конюшни и следует за ним.
Вот теперь это больше походит на настоящую слежку. Мужчина углубляется в мирградские кварталы, которые более всего пострадали от Мига, Войны и прочих жутких катастроф, которые обрушились на город в тот сложный период мировой истории. Лестниц становится в три, а то и в четыре раза больше – Сигруд быстро сбивается со счета. Лестницы завиваются вверх и обрываются в чистом небе – на высоте десяти, двадцати, а то и тридцати футов. Они походят на кости или волнистые рога какой-то огромной экзотической антилопы. На некоторых верхних площадках гнездятся птицы и ночуют кошки. А вот и вовсе дурацкий вид – огромная базальтовая лестница рассекла целый холм – целая пропасть футов сорок глубиной из-за нее образовалась. Мало того, она еще и несколько домишек попутно туда завалила, и их руины до сих пор жалостно топорщатся на самом краешке провала, грозясь в любой момент сверзиться внутрь…
К счастью, человек, которого выслеживает Сигруд, не поднимается и не спускается по этим ведущим в никуда ступеням – он деловито шагает по улицам и проулкам. Впрочем, здешние улочки выглядят так же безумно, как и лестницы. Сигруд с интересом посматривает на вросшие друг в друга здания, напоминающие слепленные шаловливыми детскими ручонками игрушки: вот на века построенный офис приличной адвокатской конторы или чего-то подобного отрастил себе с одного угла совершенно неуместную баню. А некоторые влезшие внутрь чужого фасада здания словно бы иссекли скальпелем и сунули не туда: вот этот кусок обувной лавки явно вырезали и перекинули, запихав посреди банка.
Темп погони нарастает. Объект, которого ведет Сигруд, резко сворачивает влево. Сигруд следует за ним. Объект проскакивает в щель среди груды камней, некогда бывшей высокой стеной. Сигруд ныряет в другую дыру, но визуального контакта не теряет. Объект – Сигруд в этом абсолютно уверен – не догадывается о том, что за ним ведут наружное наблюдение, и взбегает по шаткой лестнице на крышу старой церкви. Сигруд резво скачет за ним со ступеньки на ступеньку, стараясь попадать в ритм его шагов. Расстояние между ним и объектом сокращается.
Сигруд выбирается наверх и осторожно выглядывает – а вот и объект, бежит прямо к краю… Стоп, он же не собирается останавливаться! Тридцать футов до карниза, двадцать, пять… Что это? Он…
Он прыгает.
Перед глазами Сигруда напоследок взлетают полы серого плаща – и человек камнем падает вниз на мостовую, разведя руки и растопырив пальцы.
Сигруд хмурится, выбирается на крышу и подходит к краю.
Вот она, мостовая, футах в сорока внизу. Однако… ни тела, ни отпечатка… вообще ничего. Может, он на что-нибудь спрыгнул? Но нет, не на что ему спрыгивать – стена гладкая и отвесная. Словно бы он бросился вниз, а потом просто…
Исчез.
Сигруд недовольно ворчит. Вот ведь незадача какая…
Не спуститься ли вниз по стене? С другой стороны, зачем? И он возвращается на лестницу и спускается на улицу.
И опять – никого. Похоже, в этой части Мирграда людей вообще нет.
Сигруд ощупывает булыжники мостовой, камень за камнем. Теплых среди них нет. Холодный, твердый камень.
Он вздыхает.
Чего он только не навидался, работая с Шарой Комайд, – странности, ужасы, диковины и непонятности случались с ним куда как часто. Тем не менее ни разу он не испугался и не взволновался. Странности и ужасности Сигруда просто раздражают – и ничего больше.
И он разворачивается – пора возвращаться в посольство. И тут… тут его посещает нездешнее чувство.
Улица. Она словно бы изменилась в один миг – и на одно мгновение. Когда он не смотрел на нее, а видел лишь краешком глаза. Это невозможно, но он это видел, точно видел: брошенные дома и облупленные фасады исчезли, а вместо них в небо вознеслись немыслимые, сверкающие бело-золотые башни небоскребов.
Мы даже отдаленно не можем себе представить размер ущерба, нанесенного Мигом.
Дело даже не в масштабах разрушений – хотя масштаб был поистине огромен. Дело в природе этих разрушений: они настолько не укладываются в привычные понятия, что мы – сайпурцы, континентцы, вообще все, кто пережил Миг или родился после, – даже не можем представить себе, что потеряли.
Впрочем, на языке фактов ситуацию можно описать, пусть и поверхностно, так:
В 1639 году, после первой увенчавшейся успехом попытки убить Божество и уничтожения дислоцированных в Сайпуре отрядов континентальной армии, Авшакта си Комайд, недавно принявший венец каджа, собрал крошечный и довольно жалкий флот и отплыл к берегам Континента – который в те времена, естественно, назывался Святыми землями.
Святые земли оказались совершенно не готовы к подобному: почти тысячу лет тамошние жители наслаждались покровительством Божеств, и сама идея, что кто-то, и уж тем более сайпурец, вторгнется в Святые земли, представлялась совершенно невероятной. Еще более невероятной была сама мысль о том, что кто-то сумеет убить Божество. Тем не менее жители Святых земель и оставшиеся в живых три Божества (напомним, что Олвос и Колкан задолго до этого покинули мир) весьма обеспокоились долгим отсутствием Божества Вуртьи: они не знали, что Вуртья погибла в Ночь Красных Песков в 1638 году, а ее армия была перебита. Вот почему, когда у южных берегов, близ Аханастана, показался флот, Божества предположили, что это возвращается их сестра со своими сподвижниками, и действовали, исходя из этого.
Это и привело их к гибели. Кадж готовился к вооруженному столкновению при высадке и потому снабдил несколько кораблей теми же аппаратами, с помощью которых он убил Вуртью. А Божества настолько беспокоились о судьбе сестры, что в порт Аханастана встречать флот прибыл сам Таалаврас, предводитель Божеств.
В дошедших до нас воспоминаниях моряков каджа произошедшее в порту описывается по-разному. Кто-то говорил, что видел «нависшую над гаванью человекоподобную фигуру двенадцати футов росту, с орлиною головой». Другие рассказывали, что глазам их предстала «огромная статуя, обликом чем-то напоминающая человека, вся в лесах, – и при этом истукан двигался». Были и такие, кто увидел только «луч синего света, упирающийся в небеса».
Но в каком бы виде не предстал в тот момент Таалаврас, дальнейшее известно точно: кадж направил на него свой аппарат, выстрелил и убил, как и Вуртью перед тем.
Но, поскольку Таалаврас был богом-строителем, все построенное им исчезло в тот же миг. Судя по величине ущерба, нанесенного Мигом, построил он больше, чем предполагалось. По сути, Таалаврас изменил самые основания реальности Континента. Природа этих изменений, скорее всего, недоступна уму смертного человека. Тем не менее, когда эти изменения исчезли – представим себе это так, словно опоры и крепежи обрушились, гайки и болты выпали, – то самая реальность Святых земель внезапно изменилась.
Матросы каджа не видели Мига: они рассказывают только о страшном шторме, который не давал им высадиться два дня и три ночи. Они считали, что буря вызвана Божествами ради защиты их земель, и не повернули назад только благодаря решимости каджа. Они и не подозревали, что всего в несколько милях от них происходит катастрофа вселенского масштаба.
Целые страны исчезли с лица земли. На месте улиц зияли провалы. Храмы обратились в пепел. Звезды пропали с небосклона. Небо закрыли тучи, и климат Континента необратимо изменился: некогда солнечные, изобилующие песками сухие земли обратились в неприветливо холодные, влажные и вечно пасмурные – прямо как земли дрейлингов на севере. Здания божественной природы схлопнулись в одиноко стоящие камни, и их обитателей, похоже, постигла страшная участь. А Мирград, город священный по преимуществу, над которым Таалаврас неустанно трудился более всего, в один страшный миг уменьшился в диаметре на мили и мили, и так самая природа города едва ли не уничтожилась, а сотни тысяч жителей – если не больше, причем настолько больше, что даже подумать о таком страшно, – перестали существовать. Сам Престол мира, храм и зал собраний Божеств, полностью исчез, осталась лишь его колокольня – и та уменьшилась в размере, так что теперь в ней всего несколько ярусов.
Словом, целый образ жизни – вместе со своей историей и знанием о себе – погиб в один миг.
Д. Ефрем Панъюй. К вопросу об утраченной истории. 1682 г.
Мертвые языки
Едва процарапанные карандашом буквы сливаются в скудном свете ламп. Шара недовольно цокает языком, зажигает еще одну лампу, садится за стол и снова пытается прочитать написанное. Проклятый город, насколько же они тут отсталые, что даже в посольстве нельзя добиться нормального напора газа в лампах?
Она переписала зашифрованную записку профессора на несколько листов бумаги, пытаясь выжать из перекрученных букв правду, – с тем же успехом можно было стараться выжать воду из камня. Рядом с документами остывала чашка нуньянского чая (Шара решила сделать перерыв с сирланом – если она продолжит его потреблять в таких же количествах, запасов посольства хватит едва ли на неделю). Она так низко склоняется над документами, что тепло ламп обжигает лицо.
Судя по расстановке букв, это все-таки адрес. Она уже разобралась с частью шифра, однако это, скорее всего, даже не шифр в обычном смысле слова: скорее, послание просто записано буквами нескольких наугад выбранных алфавитов. Вот это, похоже, согласные, их верхняя часть – из гешати, мертвого языка Западного Сайпура. Над нижней половиной пришлось покорпеть пару часов, но она все-таки разгадала их: это, судя по всему, чотокан – невероятно редкий и практически неизвестный (поскольку никому не понятный) язык, на котором говорят в горах к востоку от дрейлингских республик.
Осталось разобраться с гласными.
А потом с цифрами.
Ох уж эти цифры…
Теперь она уже не так сильно восхищается профессором. «Что ж ты делаешь, Панъюй, старый ты хитрющий лис…»
Шара отставляет в сторону чашку и откидывается в кресле. Очень хочется верить, что она никак не может разобраться с запиской просто потому, что шифр сложный. На самом же деле она не желает себе признаться в том, что просто не может сосредоточиться. И думает о другом.
«Он здесь. Здесь, в городе. В этом же городе. Возможно, всего в нескольких кварталах отсюда. И как я упустила это из виду? Разве можно быть такой дурой…»
* * *
Все это началось – как и многие другие Шарины дела и занятия длиною в жизнь – с игры.
Первый день триместра в академии Фадури в Галадеше – всегда очень напряженный. Юные дарования изо всех округов и со всех островов Сайпура обнаружили, что просторные коридоры и аудитории Фадури заполнены такими же юными дарованиями. И быстро поняли, что, несмотря на внушаемое с детства «ты – особенный и не такой, как все», здесь они могут оказаться вовсе не такими уж особенными. Это дома все они гении, а тут – тут нужно из кожи вон вылезти, чтобы доказать, что ты лучший. Потому что доказывать это придется лучшим из лучших.
Чтобы разрядить обстановку, школа в выходные перед началом занятий традиционно устраивала соревнования по батлану. Затея снискала такую популярность, что родители изо всех сил натаскивали детей перед приездом – видимо, руководствуясь ошибочным представлением, что высокое место в турнирной таблице гарантирует их чаду хорошие оценки и обеспеченное будущее.
Шара Комайд, тогда шестнадцати лет от роду, не разделяла общих тревог и ожиданий. Во-первых, она пребывала в неколебимой уверенности, что она – самая способная и лучше ее в академии не сыскать. Во-вторых, к батлану она относилась с некоторой долей презрения, ибо полагала ее игрой для выпендрежников, к тому же слишком зависимой от случая и везения: игроки по очереди бросали кости, и выпавшие очки определяли их дальнейшие действия. Да, это добавляло игре непредсказуемости, но выводило ее из-под контроля. Поэтому она всегда предпочитала товос-ва – похожую на батлан, но требующую больше мысленных усилий и более медленную игру. В ней победа доставалась тому, кто умел думать на несколько ходов вперед. Так или иначе, играть в нее случалось крайне редко: это была континентская игра, и в Сайпуре о ней почти никто не слышал.
Впрочем, уроки, усвоенные при игре в товос-ва, могли пригодиться и в батлане. До определенной степени, конечно. Чтобы совладать с фактором случайности, приходилось думать намного, намного вперед. Но если ты умел это делать и планировал свои следующие ходы – о, в таком случае разделать ординарного игрока в батлан не составляло никакого труда.
В те выходные перед началом триместра Шара проложила себе место в верхние строчки турнирной таблицы с безжалостностью акулы. Поскольку она выиграла в первой дюжине состязаний, ей, чтобы добраться до финала, предстояло выиграть еще за тремя дюжинами досок. Сидящие напротив игроки вызывали у нее все больше презрения: прямо как дети, ей-ей, они попадались в ее ловушки один за другим, а все потому, что полагали, что играют в одну игру, а на самом деле им навязывали совсем другую. И она без стеснения выказывала, что чувствует по отношению к незадачливым противникам: вздыхала напоказ, закатывала глаза, подпирала подбородок рукой, укоризненно сопя, когда все они делали один дурацкий непродуманный ход за другим.
Другие студенты посматривали на нее с неприкрытой ненавистью. А когда они прознали, что ей на самом деле шестнадцать, то есть на два года меньше, чем обычному первокурснику Фадури, ненависть сгустилась в ярость.
Шара настолько уверилась, что без труда выиграет состязания, что совершенно не обращала внимания на турнирную таблицу. А когда все-таки взглянула, то с удивлением обнаружила, что другой игрок учинил практически то же, что и она: растерзал противников и вырвался наверх. Сидел он с другой стороны коридора. И фамилия у него была Вотров.
Она откинулась в кресле и огляделась по сторонам: где же он? Обнаружить его в толпе оказалась куда как просто.
К ее удивлению, он был не сайпурцем, а континентцем: высокий, худой голубоглазый молодой человек с белой кожей, рыжими волосами и волевым подбородком.
– Я сделал свой ход, – сообщил соперник Шары.
– Ш-ш-ш-ш… – отмахнулась Шара – она во все глаза смотрела на юношу, подмечая каждое его движение.
– Что? – сердито переспросил соперник.
– Ой, ну ладно, ладно, – нетерпеливо отозвалась Шара и сделала два хода, которые в следующем заходе должны были обернуться для сидящего напротив сокрушительным поражением.
И продолжила пожирать глазами континентца.
Богачи оттуда частенько посылали своих отпрысков на учебу в Сайпур. В конце концов, Сайпур – самая богатая и процветающая страна в мире, а на Континенте все еще неспокойно. А выглядел парень сущим аристократом: сидел, с ленцой развалясь в кресле, глядел приветливо, но не скрывал скуки и при этом все время болтал с игроками напротив, весело подначивая их, – прямо как за светским разговором в кофейне.
Тут юноша поднял взгляд, и их глаза встретились. Он широко улыбнулся и подмигнул.
Обескураженная Шара вернулась к партии.
В конечном счете, после двух часов непрерывной игры и разгромных партий с половиной студенческого населения Фадури, Шара оказалась лицом к лицу с континентцем. Они встретились в финале, один на один, а все остальные, студенты и преподаватели, стояли вокруг и наблюдали за партией.
Она недоверчиво посмотрела на континентского мальчишку: тот с самоуверенной улыбочкой потянулся, со щелчком размял костяшки пальцев и заявил:
– Ну что ж, сыграем? Наконец-то настало время для первой настоящей партии!
И принялся расставлять фигуры батлана.
– Не понимаю, о чем ты, – пробурчала Шара – она делала то же самое.
– Хм. Возможно, – протянул он. – Скажи мне вот что. Ты когда-нибудь слышала о такой игре, как товос-ва?
Сердце Шары екнуло. Очередная фигура замерла на весу над доской.
– Там, откуда я родом, эта игра очень популярна! – радостно сообщил парень. – Да, у нас в Мирграде проводится ежегодный турнир по товос-ва! И я… дай-ка припомнить… сколько же турниров я выиграл? Помню, что три подряд, просто не помню, когда точно…
Шара закончила расставлять фигуры.
– Сударь, предлагаю вам прекратить разглагольствовать и начать игру.
Он посмотрел на ее фигуры и расхохотался:
– Приятно видеть, что твои подозрения небеспочвенны! Это похоже на Финт Мискени, правда ведь? – веселился он. – Или было бы похоже, играй мы в товос-ва. Хорошо, что это батлан, да?
И он поставил на место свою последнюю фигуру.
Шара оглядела их:
– А это, – кивнула она, – Петля Стровского.
Он торжествующе осклабился.
– Или ты хочешь заставить меня поверить, что это она, – продолжила Шара. – Потому что сдается мне, что через три хода это станет Бастионом Авангарда, а после – Основным Флангом.
Юноша поморгал, словно ему залепили пощечину. Улыбка сползла с его лица.
– Но хорошо, что это батлан, да? – свирепо проговорила Шара. И наклонилась над доской: – Ты выглядишь куда привлекательней, красавчик, – прошипела она, – с отмытым от самодовольства лицом.
Студенты вокруг согласно ахнули.
Парень сверлил ее пристальным взглядом. Хохотнул всего единожды, словно бы не веря своим ушам. Потом коротко бросил:
– Кидай кости.
– С удовольствием, – кивнула Шара.
По столку покатились фигурки слоновой кости, и игра началась.
Поединок их растянулся аж на четыре часа: они бесконечно примеривались друг к другу, то и дело занимая оборонительную позицию, перестраивая фигуры и меняя комбинации. Как сказал один преподаватель, более консервативной партии в батлан он еще не видел. Впрочем, на самом деле они, конечно, играли совсем не в батлан, а в совершенно другую игру – причудливую смесь батлана и товос-ва, которую сами же изобретали в ходе схватки.
Он беспрерывно болтал, щебетал, журчал, как ручеек, – обращенный к ней поток слов не иссякал ни на минуту. Шара упорно молчала три часа – три часа подначек и подшучиваний. А потом континентский мальчишка изрек:
– И все же скажи мне: неужели в твоей жизни так мало веселья, что ты тратишь время на изучение непонятных иностранных игр?
Он сделал ход, который выглядел весьма агрессивным, но Шара-то знала, что это финт.
– У тебя что, нет друзей? Близких?
– Ты так уверен, что научиться играть в твою игру очень сложно, – процедила рассерженная Шара, – но для меня ваши игры и ваша культура – просто чепуха и детский лепет.
И она проигнорировала расставленную ей ловушку и пошла в самоубийственную – на несведущий взгляд – атаку.
Он расхохотался:
– Заговорила-таки! Этот боевой топорик, оказывается, наделен даром речи!
– Уверена, что благодаря своему положению в обществе ты привык к беспрекословному повиновению и потаканию малейшим прихотям, а те, кто обманывает твои ожидания, кажутся тебе совершенно невыносимыми представителями человечества.
