Пепел (сборник)

Свадьба

Мы ждем. Ее все нет, все нет…Уставившись на паперть храмаВ свой черепаховый лорнет,Какая-то сказала дамаЗавистливо: «Si jeune… Quelle ange…»[1]Гляжу – туманится в вуалях:Расправила свой флер д'оранж, —И взором затерялась в далях.Уж регент, руки вверх воздев,К мерцающим, златым иконам,Над клиросом оцепенев,Стоит с запевшим камертоном.Уже златит иконостасВечеровая багряница.Вокруг уставились на насСоболезнующие лица.Блеск золотых ее колец…Рыдание сдавило горлоЕе, лишь свадебный венецРука холодная простерла.Соединив нам руки, попВкруг аналоя грустно водит,А шафер, обтирая лоб,Почтительно за шлейфом ходит.Стою я, умилен, склонен,Обмахиваясь «chapeau-claque'oм»[2]Осыпала толпа княжонНас лилиями, мятой, маком.Я принял, разгасясь в углу,Хоть и не без предубежденья,Напечатленный поцелуй —Холодный поцелуй презренья.Между подругами прошлаСо снисходительным поклоном.Пусть в вышине колоколаНерадостным вещают звоном, —Она моя, моя, моя…Она сквозь слезы улыбнулась.Мы вышли… Ласточек семьяНад папертью, визжа, метнулась.Мальчишки, убегая вдаль,Со смеху прыснули невольно.Смеюсь, – а мне чего-то жаль.Молчит, – а ей так больно, больно.А колокольные крестыСквозь зеленеющие елиС непобедимой высотыНа небесах заогневели.Слепительно в мои глазаКидается сухое лето;И собирается гроза,Лениво громыхая где-то.1905–1908Серебряный Колодезь

Город

Старинный дом

В. Ф. Ходасевичу

Все спит в молчанье гулком.За фонарем фонарьНад Мертвым[3] переулкомКолеблет свой янтарь.Лишь со свечою дамаПокажется в окне: —И световая рамаПроходит на стене;Лишь дворник встрепенется, —И снова головойНад тумбою уткнетсяВ тулуп бараний свой.Железная ограда;Старинный барский дом;Белеет колоннадаНад каменным крыльцом.Листвой своей поблеклойШушукнут тополя.Луна алмазит стекла,Прохладный свет лия.Проходят в окнах светы: —И выступят из мглыКенкэты, и портреты,И белые чехлы.Мечтательно ПолинаВ ночном дезабильеРазбитое пьяниноТерзает в полумгле.Припоминает младостьНад нотами: «Любовь,Мечта, весна и сладость —Не возвратятся вновь.Вы где, условны встречиИ вздох: «Je t'aime, Poline…»[4]Потрескивают свечи,Стекает стеарин.Старинные курантыЗовут в ночной угар.Развеивает бантыАтласный пеньюар.В полуослепшем взореВоспоминаний дым,Гардемарин, и мореИ невозвратный Крым,Поездки в Дэрикоэ,Поездки в Учан-Су…Пенснэ лишь золотоеТрясется на носу.Трясутся папильотки,Колышется браслетНапудренной красоткиСемидесяти лет.Серебряные косыРассыпались в луне.Вот тенью длинноносойВзлетает на стене.Рыдает сонатинаПотоком томных гамм.Разбитое пьяниноОскалилось – вон там.Красы свои нагиеЗакрыла на груди,Как шелесты сухиеПрильнули к ней: «Приди, —Я млею, фея, млею…»Ей под ноги лунаАтласную лилеюБросает из окна.А он, зефира тише,Наводит свой лорнет:С ней в затененной нишеТанцует менуэт.И нынче, как намедни,У каменных перилПроходит вдоль передней,Ища ночных громил.Как на дворе собакиТам дружною гурьбойПролаяли, – Акакий —Лакей ее седой,В потертом, сером фраке,С отвислою губой: —В растрепанные бакиБормочет сам с собой.Шушукнет за портретом,Покажется в окне: —И рама бледным светомПроходит на стене,Лишь к стеклам в мраке гулкомПрильнет его свеча…Над Мертвым переулкомНемая каланча.Людей оповещает,Что где-то – там – пожар, —Медлительно взвиваетВ туманы красный шар.Август 1908Суйда

Маскарад

М. Ф. Ликиардопуло

Огневой крюшон с поклономКапуцину черт несет.Над крюшоном капюшономКапуцин шуршит и пьет.Стройный черт, – атласный, красный, —За напиток взыщет дань,Пролетая в нежный, страстный.Грациозный па д'эспань, —Пролетает, колобродит,Интригует наугад.Там хозяйка гостя вводит.Здесь хозяин гостье рад.Звякнет в пол железной злостьюТам косы сухая жердь: —Входит гостья, щелкнет костью,Взвеет саван: гостья – смерть.Гость: – немое, роковое,Огневое домино —Неживою головоюНад хозяйкой склонено.И хозяйка гостя вводит,И хозяин гостье рад.Гости бродят, колобродят,Интригуют наугад.Невтерпеж седому турке:Смотрит маске за корсаж.Обжигается в мазуркеЗнойной полькой юный паж.Закрутив седые баки,Надушен и умилен,Сам хозяин в черном фракеОткрывает котильон.Вея веером пуховым,С ним жена плывет вдоль стен;И муаром бирюзовымРазвернулся пышный трэн.Чей-то голос раздается:«Вам погибнуть суждено», —И уж в дальних залах вьется, —Вьется в вальсе доминоС милой гостьей: желтой костьюЩелкнет гостья: гостья – смерть.Прогрозит и лязгнет злостьюТам косы сухая жердь.Пляшут дети в ярком свете.Обернулся – никого.Лишь, виясь, пучок конфеттиС легким треском бьет в него.«Злые шутки, злые маски», —Шепчет он, остановясь.Злые маски строят глазки,В легкой пляске вдаль несясь.Ждет. И боком, легким скоком, —«Вам погибнуть суждено», —Над хозяйкой ненарокомПрошуршало домино.Задрожал над бледным бантомСеребристый позумент;Но она с атласным франтомПролетает в вихре лент.В бирюзу немую взоровЕй пылит атласный шарф.Прорыдав, несутся с хоров, —Рвутся струны страстных арф.Подгибает ноги выше,В такт выстукивает па, —Ловит бэби в темной нише —Ловит бэби – grand papa.Плещет бэби дымным тюлем,Выгибая стройный торс.И проносят вестибюлемЛедяной, отрадный морс.Та и эта в ночь из светаВыбегает на подъезд.За каретою каретаТонет в снежной пене звезд.Спит: и бэби строит курыПрестарелый grand papa.Легконогие амурыВкруг него рисуют па.Только там по гулким заламТам, где пусто и темно —С окровавленным кинжаломПробежало домино.Июль 1908Серебряный Колодезь

Меланхолия

М. Я. Шику

Пустеет к утру ресторан.Атласами своими феиШушукают. Ревет орган.Тарелками гремят лакеиМеж кабинетами. Как тень,Брожу в дымнотекущей сети.Уж скоро золотистый деньУдарится об окна эти,Пересечет перстами гарь,На зеркале блеснет алмазом…Там: – газовый в окне фонарьОгнистым дозирает глазом.Над городом встают с земли, —Над улицами клубы гари.Вдали – над головой – вдалиОбрывки безответных арий.И жил, и умирал в тоске,Рыдание не обнаружив.Там: – отблески на потолкеГирляндою воздушных кружевПротянутся. И все на мигЗажжется желтоватым светом.Там – в зеркале – стоит двойник;Там вырезанным силуэтом —Приблизится, кивает мне,Ломает в безысходной мукеВ зеркальной, в ясной глубинеСвои протянутые руки.1904Москва

Отчаянье

Е. П. Безобразовой

Веселый, искрометный лед.Но сердце – ледянистый слиток.Пусть вьюга белоцвет метет, —Взревет; и развернет свой свиток.Срывается: кипит сугроб,Пурговым кружевом клокочет,Пургой окуривает лоб,Завьется в ночь и прохохочет.Двойник мой гонятся за мной;Он на заборе промелькает,Скользнет вдоль хладной мостовойИ, удлинившись, вдруг истает.Душа, остановись – замри!Слепите, снеговые хлопья!Вонзайте в небо, фонари,Лучей наточенные копья!Отцветших, отгоревших днейОсталась песня недопета.Пляшите, уличных огнейНа скользких плитах иглы света!1904Москва

Пир

С. А. Полякову

Проходят толпы с фабрик прочь.Отхлынули в пустые дали.Над толпами знамена в ночьКровавою волной взлетали.Мы ехали. Юна, свежа,Плеснула перьями красотка.А пуля плакала, визжа,Над одинокою пролеткой.Нас обжигал златистый хмельОтравленной своей усладой.И сыпалась – вон там – шрапнельНад рухнувшею баррикадой.В «Aquarium'e» с ней шутилЯ легкомысленно и метко.Свой профиль теневой склонилНад сумасшедшею рулеткой,Меж пальцев задрожавших взявБлагоуханную сигару,Взволнованно к груди прижавВдруг зарыдавшую гитару.Вокруг широкого стола,Где бражничали в тесной куче,Венгерка юная плыла,Отдавшись огненной качуче.Из-под атласных, темных веждОчей метался пламень жгучий;Плыла: – и легкий шелк одеждЗа ней летел багряной тучей.Не дрогнул юный офицер,Сердито в пол палаш ударив,Как из раздернутых портьерЛизнул нас сноп кровавых зарев.К столу припав, заплакал я,Провидя перст судьбы железной:«Ликуйте, пьяные друзья,Над распахнувшеюся бездной.Луч солнечный ужо взойдет;Со знаменем пройдет рабочий:Безумие нас заметет —В тяжелой, в безысходной ночи.Заутра брызнет пулеметТам в сотни возмущенных грудей;Чугунный грохот изольет,Рыдая, злая пасть орудий.Метелицы же рев глухойНас мертвенною пляской свяжет, —Заутра саван ледяной,Виясь, над мертвецами ляжет,Друзья мои…»И банк металВ разгаре пьяного азарта;И сторублевики бросал;И сыпалась за картой карта.И, проигравшийся игрок,Я встал: неуязвимо строгий,Плясал безумный кэк-уок,Под потолок кидая ноги.Суровым отблеском покрыв,Печалью мертвенной и блеклойНа лицах гаснущих застыв,Влилось сквозь матовые стекла —Рассвета мертвое пятно.День мервенно глядел и робко.И гуще пенилось вино,И щелкало взлетевшей пробкой.1905Москва

Укор

Кротко крадешься креповым трэном,Растянувшись, как дым, вдоль паркета;Снеговым, неживым манекеном,Вся в муар серебристый одета.Там народ мой – без крова; суровыйМой народ в униженье и плене.Тяжелит тебя взор мой свинцовый.Тонешь ты в дорогом валансьене.Я в полях надышался свинцами.Ты – кисейным, заоблачным мифомПропылишь мне на грудь кружевами,Изгибаясь стеклярусным лифом.Или душу убил этот грохот?Ты молчишь, легкий локон свивая.Как фонтан, прорыдает твой хохот,Жемчуговую грудь изрывая.Ручек матовый мрамор муаромЗадымишь, запылишь. Ты не слышишь?Мне в лицо ароматным угаромВетер бледнопуховый всколышешь.<1909>Серебряный Колодезь

На улице

Сквозь пыльные, желтые клубыБегу, распустивши свой зонт.И дымом фабричные трубыПлюют в огневой горизонт.Вам отдал свои я напевы —Грохочущий рокот машин,Печей раскаленные зевы!Все отдал; и вот – я один.Пронзительный хохот пролеткиНа мерзлой гремит мостовой.Прижался к железной решетке —Прижался: поник головой…А вихри в нахмуренной твердиВолокна ненастные вьют; —И клены в чугунные жердиБагряными листьями бьют.Сгибаются, пляшут, закрылиОкрестности с воплем мольбы,Холодной отравленной пыли —Взлетают сухие столбы.1904Москва

Вакханалия

И огненный хитон принес,И маску черную в кардонке.За столиками гроздья розСвой стебель изогнули тонкий.Бокалы осушал, молчал,Камелию в петлицу фракаВоткнул и в окна хохоталИз душного, ночного мрака —Туда, – где каменный карнизСветился предрассветной лаской,И в рдяность шелковистых ризОбвился и закрылся маской,Прикидываясь мертвецом…И пенились – шипели вина.Возясь, перетащили в домКровавый гроб два арлекина.Над восковым его челомКрестились, наклонились оба —И полумаску молоткомПриколотили к крышке гроба.Один – заголосил, завылНад мертвым на своей свирели;Другой – цветами перевилЕго мечтательных камелий.В подставленный сосуд виномСтруились огненные росы,Как прободал ему жезломГрудь жезлоносец длинноносый.1906Мюнхен

Арлекинада

Посвящается современным арлекинам

Мы шли его похоронитьВатагою беспутно сонной.И в бубен похоронный битьКакой-то танец похоронныйВдруг начали. Мы в колпакахЗа гробом огненным вопилиИ фимиам в сквозных лучахКадильницами воскурили.Мы колыхали красный гроб;Мы траурные гнали дроги,Надвинув колпаки на лоб…Какой-то арлекин убогий —Седой, полуслепой старик —Язвительным немым вопросомМорщинистый воскинул ликС наклеенным картонным носом,Горбатился в сухой пыли.Там в одеянии убогомНадменно выступал вдалиС трескучим, с вытянутым рогом —Герольд, предвозвещавший смерть;Там лентою вилась дорога;Рыдало и гремело в твердьОтверстие глухого рога.Так улиц полумертвых стройПроцессия пересекала;Рисуясь роковой игрой,Паяц коснулся бледно-алой —Камелии: и встал мертвец,В туман протягивая длани;Цветов пылающий венецНадевши, отошел в тумане: —Показывался здесь и там;Заглядывал – стучался в окна;Заглядывал – врывался в храм,Сквозь ладанные шел волокна.Предвозвещая рогом смерть,О мщении молил он бога:Гремело и рыдало в твердьОтверстие глухого рога.«Вы думали, что умер я, —Вы думали? Я снова с вами.Иду на вас, кляня, грозяМоими мертвыми руками.Вы думали – я был шутом?..Молю, да облак семиглавыйТяжелый опрокинет громНа род кощунственный, лукавый!»Ноябрь 1906Мюнхен

Похороны

Толпы рабочих в волнах золотого заката.Яркие стяги свиваются, плещутся, пляшут.На фонарях, над железной решеткой,С крыш над домамиПлаткамиМашут.Смеркается.Месяц серебряный, юныйПоднимается.Темною лентой толпа извивается.Скачут драгуны.Вдоль оград, тротуаров, – вдоль скверов,Над железной решеткой, —Частый, короткийТрескРевольверов.Свищут пули, кося…Ясный блескТам по взвизгнувшим саблям взвился.Глуше напев похорон.Пули и плачут, и косят.Новые тучи кровавых знамен —Там, в отдаленье – проносят.1906Москва

«Пока над мертвыми людьми…»

Пока над мертвыми людьмиОдин ты не уснул, дотолеЦепями ржавыми гремиИз башни каменной о воле.Да покрывается чело, —Твое чело, кровавым потом.Глаза сквозь мутное стекло —Глаза – воздетые к высотам.Нальется в овна бирюза,Воздушное нальется злато.День – жемчуг матовый – слеза —Течет с восхода до заката.То серый сеется там дождь,То – небо голубеет степью.Но здесь ты, заключенный вождь,Греми заржавленною цепью.Пусть утро, вечер, день и ночь —Сойдут – лучи в окно протянут:Сойдут – глядят: несутся прочь.Прильнут к окну – и в вечность канут.Июнь 1907Петровское

Прохождение

Я фонарьОтдаю изнемогшему брату.Улыбаюсь в закатный янтарь,Собираю душистую мяту.Золотым огонькомСкорбный путь озаряю.За убогим столомС бедняком вечеряю.Вы мечиНа меня обнажали.Палачи,Вы меня затерзали.Кровь чернела, как смоль,Запекаясь на язве.Но старинная больЗабывается разве?Чадный блеск, смоляной,Пробежал по карнизам.Вы идете за мной,Прикасаясь к разодранным ризам.– «Исцели, исцелиНаши темные души…»Ветер листья с землиВзвеет шелестом в уши…Край пустынен и нем.Нерассветная твердь.О, зачемНе берет меня смерть!1906Мюнхен

Безумие

В полях

Я забыл. Я бежал. Я на воле.Бледным ливнем туманится даль.Одинокое, бедное поле,Сиротливо простертое вдаль.Не страшна ни печаль, ни тоска мне:Как терзали – я падал в крови:Многодробные, тяжкие камниРазбивали о кости мои.Восхожу в непогоде недобройЯ лицом, просиявшим как день.Пусть дробят приовражные ребраМою черную, легкую тень!Пусть в колючих, бичующих прутьяхИзодрались одежды мои.Почивают на жалких лоскутьяхПоцелуи холодной зари.Над простором плету, неподвижен,Из колючей крапивы венок.От далеких поникнувших хижинПодымается тусклый дымок.Ветер, плачущий брат мой, – здесь тихо.Ты пролей на меня свою сонь.Исступленно сухая гречихаМечет под ноги яркий огонь.1907Париж

Матери

Я вышел из бедной могилы.Никто меня не встречал —Никто: только кустик хилыйОблетевшей веткой кивал.Я сел на могильный камень…Куда мне теперь идти?Куда свой потухший пламень —Потухший пламень… – нести.Собрала их ко мне – могила.Забыли все с того дня.И та, что – быть может – любила,Не узнает теперь меня.Испугаю их темью впадин;Постучусь – они дверь замкнут.А здесь – от дождя и градинНе укроет истлевший лоскут.Нет. – Спрячусь под душные плиты…Могила, родная мать,Ты одна венком разбитымНе устанешь над сыном вздыхать.Январь 1907Париж

Полевой пророк

В. В. Владимирову

Средь каменьев меня затерзали:Затерзали пророка полей,Я на кость – полевые скрижали —Проливаю цветочный елей.Облечен в лошадиную кожу,Песью челюсть воздев на чело,Ликованьем окрестность встревожу, —Как прошло: всё прошло – отошло.Разразитесь, призывные трубы,Над раздольем осенних полей!В хмурый сумрак оскалены зубыВеличавой короны моей.Поле – дом мой. Песок – мое ложе.Полог – дым росянистых полян.Загорбатится с палкой прохожий —Приседаю покорно в бурьян.Ныне, странники, с вами я: скоро жДымным дымом от вас пронесусь —Я – просторов рыдающих сторож,Исходивший великую Русь.Январь 1907Париж

Успокоение

Ушел я раннею весной.В руках протрепетали свечи.Покров линючей пеленойОбвил мне сгорбленные плечи.И стан – оборванный платок.В надорванной груди – ни вздоха.Вот приложил к челу пучокКолючего чертополоха;На леденистое стеклоНогою наступил и замер…Там – время медленно теклоСредь одиночных, буйных камер.Сложивши руки, без борьбы,Судьбы я ожидал развязки.Безумства мертвые рабыТам мертвые свершали пляски:В своих дурацких колпаках,В своих ободранных халатах,Они кричали в желтый прах,Они рыдали на закатах.Там вечером – и нем, и строг —Вставал над крышами пустымиКоралловый, кровавый рогВ лазуревом, но душном дыме.И как повеяло весной,Я убежал из душных камер;Унялся юною луной;И средь полей блаженно замер;Мне проблистала бледность дня;Пушистой вербой кто-то двигал;Но вихрь танцующий меняОбсыпал тучей льдяных игол.Мне крова душного не жаль.Не укрываю головы я.Смеюсь – засматриваюсь вдаль:Затеплил свечи восковые,Склоняясь в отсыревший мох;Кидается на грудь, на плечи —Чертополох, чертополох:Кусается, – и гасит свечи.И вот свеча моя, свеча,Упала – в слякоти дымится;С чела, с кровавого плечаКровавая струя струится.Лежу… Засыпан в забытьеИ тающим, и нежным снегом,Слетающим – на грудь ко мне,К чуть прозябающим побегам.1904–1906Москва

В темнице

Пришли и видят – я брожуСредь иглистых чертополохов.И вот опять в стенах сижу.В очах – нет слез, в груди – нет вздохов.Мне жить в застенке суждено.О да – застенок мой прекрасен.Я понял все. Мне все равно.Я не боюсь. Мой разум ясен.Да, – я проклятие изрекБезумству ввысь взлетевших зданий.Вам не лишить меня вовекЗари текучих лобызаний.Моей мольбой, моим псалмомВстречаю облак семиглавый,Да оборвет взрыдавший громДух празднословия лукавый.Мне говорят, что я – умру,Что худ я и смертельно болен,Но я внимаю серебруЗаклокотавших колоколен.Уйду я раннею веснойВ линючей, в пламенной порфиреВоздвигнуть в дали ледянойДвузвездный, блещущий дикирий.1907Москва

Утро

Рой отблесков. Утро: опять я свободен и волен.Открой занавески: в алмазах, в огне, в янтареКресты колоколен. Я болен? О нет – я не болен.Воздетые руки горе на одре – в серебре.Там в пурпуре зори, там бури – там в пурпуре бури.Внемлите, ловите: воскрес я – глядите: воскрес.Мой гроб уплывает – золотой в золотые лазури.Поймали, свалили; на лоб положили вомпресс.1907Москва

Друзьям

Н. И. Петровской

Золотому блеску верил,А умер от солнечных стрел.Думой века измерил,А жизнь прожить не сумел,Не смейтесь над мертвым поэтом:Снесите ему цветок.На кресте и зимой и летомМой фарфоровый бьется венок.Цветы на нем побиты.Образок полинял.Тяжелые плиты.Жду, чтоб их кто-нибудь снял.Любил только звон колокольныйИ закат.Отчего мне так больно, больно!Я не виноват.Пожалеете, придите;Навстречу венком метнусь.О, любите меня, полюбите —Я, быть может, не умер, быть может,проснусь —Вернусь!Январь 1907Париж

Просветы

Поповна

3. Н. Гиппиус

Свежеет. Час условный.С полей прошел народ.Вся в розовом поповнаИдет на огород.В руке ромашек связка.Под шалью узел кос.Букетиками баска —Букетиками роз.Как пава, величава.Опущен шелк ресниц.Налево и направоВсё пугала для птиц.Жеманница срываетТо злак, то василек.Идет. Над ней порхаетКапустный мотылек.Над пыльною листвою,Наряден, вымыт, чист, —Коломенской верстоюТорчит семинарист.Лукаво и жестокоБлестят в лучах зари —Его младое окоИ красные угри.Прекрасная поповна, —Прекрасная, как сон,Молчит, – зарделась, словноВесенний цвет пион.Молчит. Под трель лягушекЕй сладко, сладко млеть.На лик златых веснушекЗагар рассыпал сеть.Кругом моркови, репы.Выходят на лужок.Танцуют курослепы.Играет ветерок.Вдали над косарямиОгни зари горят.А косы лезвиями —Горят, поют, свистят.Там ряд избенок вьетсяВ косматую синель.Поскрипывая, гнетсяТам длинный журавель.И там, где крест железный, —Все ветры на закатКасаток стаи в бездныЛазуревые мчат.Не терпится кокетке(Семь бед – один ответ).Пришпилила к жилеткеЕму ромашкин цвет.А он: «Домой бы, Маша,Чтоб не хватились насПапаша и мамаша.Домой бы: поздний час».Но розовые юбкиРасправила. В ответОн ей целует губки,Сжимает ей корсет.Предавшись сладким мукамПрохладным вечерком,В лицо ей дышит лукомИ крепким табаком.На баске безотчетноРаскалывает брошьСвоей рукою потной, —Влечет в густую рожь.Молчит. Под трель лягушекЕй сладко, сладко млеть.На лик златых веснушекЗагар рассыпал сеть.Прохлада нежно дышитВ напевах косарей.Не видит их, не слышитОтец протоиерей.В подряснике холщовомПрижался он к окну:Корит жестоким словомПокорную жену.«Опять ушла от делаГулять родная дочь.Опять недоглядела!»И смотрит – смотрит в ночь.И видит сквозь орешникВ вечерней чистотеЛишь небо да скворечникНа согнутом шесте.С дебелой попадвеюВсю ночь бранится он,Летучею струеюЗарницы осветлен.Всю ночь кладет поклоныСедая попадья,И темные иконыЗлатит уже заря.А там в игре любовной,Клоня косматый лист,Над бледною поповнойСклонен семинарист.Колышется над нимиКрапива да лопух.Кричит в рассветном дымеДокучливый петух.Близ речки ставят вершиВ туманных камышах,Да меркнет серп умерший,Висящий в облачках.1906Москва

Жизнь

В. И. Иванову

Всю-то жизнь вперед иду покорно я.Обернуться, вспять идти – нельзя.Вот она – протоптанная, торная,Жаром пропыленная стезя!Кто зовет благоуханной клятвою,Вздохом сладко вдаль зовет идти,Чтобы в день безветренный над жатвоюЖертвенною кровью изойти?Лучевые копья, предзакатные,Изорвали грудь своим огнем.Напоили волны перекатныеАроматно веющим вином.Как зарей вечернею, зеленою, —Как поет восторг, поет в груди!Обрывутся полосой студеноюНадо мной хрустальные дожди.Всё поля – кругом поля горбатые,В них найду покой себе – найду:На сухие стебли, узловатые,Как на копья острые, паду.Август 1906Серебряный Колодезь

Все забыл

Г. Гюнтеру

Я без слов: я не могу.Слов не надо мне.На пустынном берегуЯ почил во сне.Не словам, – молчанью, брат,О, внемли, внемли.Мы – сияющий закат,Взвеянный с земли.Легких воздухов крутятЛегкие моря.Днем и сумраком объят, —Я, как ты, – заря.Это я плесну волнойВетра в голубом.Говорю тебе одно,Но смеюсь – в другом.Пью закатную печаль —Красное вино.Знал: забыл – забыть не жальВсе забыл давно.Март 1906Москва

Кроткий отдых

Я изранен в неравном бою.День мой труден и горек.День пройдет: я тебя узнаюВ ласке тающих зорек.От докучных вопросов толпыЯ в поля ухожу без ответа:А в полях – золотые снопыБеззакатного света.Дробный дождик в лазурьНежным золотом сеет над нами:Бирюзовые взоры не хмурь —Процелуй, зацелуй ветерками.И опять никого. Я склонен, —Я молюсь пролетающим часом.Только ленПровевает атласом.Только лугЧуть сверкает в сырой паутине,Только бледно сияющий кругВ безответности синей.Февраль 1905Москва

Ты

Меж сиреней, меж решетокБронзовых притих.Не сжимают черных четокПальцы рук твоих.Блещут темные одежды.Плещет темный плат.Сквозь опущенные веждыИскрится закат.У могил, дрожа, из келийЗажигать огниТы пройдешь – пройдешь сквозь ели:Прошумят они.На меня усталым ликомГлянешь, промолчишь.Золотое небо крикомОстро взрежет стриж.И, нарвав сирени сладкой,Вновь уйдешь ты прочь.Над пунцовою лампадкойПоднимаюсь в ночь.Саван крест росою кропит,Щелкнет черный дрозд,Да сырой туман затопитНа заре погост.1906Дедово

Обет

Ты шепчешь вновь: «Зачем, зачем онТревожит память мертвых дней?»В порфире легкой, легкий демон,Я набегаю из теней.Ты видишь – мантия ночнаяПространством ниспадает с плеч.Рука моя, рука сквозная,Приподняла кометный меч.Тебе срываю месяц – чашу,Холодный блеск устами пей…Уносимся в обитель нашуЭфиром плещущих степей.Не укрывай смущенных взоров.Смотри – необозримый мир.Дожди летящих метеоров,Перерезающих эфир,Протянут огневые струныНа лире, брошенной в миры.Коснись ее рукою юной:И звезды от твоей игры —Рассыплются дождем симфонийВ пространствах горестных, земных:Там вспыхнет луч на небосклонеОт тел, летящих в ночь, сквозных.Июль 1907Москва

Горемыки

Изгнанник

М. И. Сизову

Покинув город, мглой объятый,Пугаюсь шума я и грохота.Еще вдали гремят раскатыНасмешливого, злого хохота.Там я года твердил о вечном —В меня бросали вы каменьями.Вы в исступленье скоротечномМоими тешились мученьями.Я покидаю вас, изгнанник, —Моей свободы вы не свяжете.Бегу – согбенный, бледный странникМеж золотистых, хлебных пажитей.Бегу во ржи, межой, по кочкам —Необозримыми равнинами.Перед лазурным василечкомУдарюсь в землю я сединами.Меня коснись ты, цветик нежный.Кропи, кропи росой хрустальною!Я отдохну душой мятежной,Моей душой многострадальною.Заката теплятся стыдливоЖемчужно-розовые полосы.И ветерок взовьет ленивоМои серебряные волосы.Июнь 1904Москва

Бегство

Шоссейная вьется дорога.По ней я украдкой пошел.Вон мертвые стены острога,Высокий, слепой частокол.А ветер обшарит кустарник.Просвистнет вдогонку за мной.Колючей, колючий татарникПротреплет рукой ледяной,Тоскливо провьется по полю;Так сиверко в уши поет.И сердце прославит неволюПространств и холодных высот.Я помню: поймали, прогнали —Вдоль улиц прогнали на суд.Босые мальчишки кричали:«Ведут – арестанта ведут».Усталые ноги ослабли,Запутались в серый халат.Качались блиставшие саблиУгрюмо молчавших солдат;Песчанистой пыли потоки,Взвивая сухие столбы,Кидались на бритые щеки,На мертвые, бледные лбы.Как шли переулком горбатым,Глядел, пробегая, в песокЗнакомый лицом виноватым,Надвинув на лоб котелок.В тюрьму засадили. Я днямиЛежал и глядел в потолок…Темнеет. Засыпан огнямиЗа мной вдалеке городок.Ночь кинулась птицею чернойНа отсветы зорь золотых.Песчаника круглые зернаЗияют на нивах пустых.Я тенью ночной завернулся.На землю сырую пал ниц.Безжизненно в небо уткнулсяЦерковный серебряный шпиц.И ветел старинные палки;И галки, – вот там, и вот здесь;Подгорные, длинные балки:Пустынная, торная весь.Сердитая черная туча.Тревожная мысль о былом.Камней придорожная куча,Покрытая белым крестом:С цигаркой в зубах среди колецТабачных в просторе равнин,Над нею склонил богомолецКлоки поседевших седин.Россия, увидишь и любишьТвой злой полевой небосклон.«Зачем ты, безумная, губишь» —Гармоники жалобный стон;Как смотрится в душу суровоМне снова багровая даль!Страна моя хмурая, сноваТебя ли я вижу, тебя ль?!Но слышу, бездомный скиталец,Погони далекую рысь,Как в далях шлагбаум свой палецПриподнял в холодную высь.1906Малевка