Тысяча китайских журавликов

Я привел ее в маленький захламленный кабинет заведующего кафедрой, где едва помещались два письменных стола и шкаф. Кресел тоже не было – их забрал Голубев, принимавший в соседней комнате «долги».

Катя присела на стол, я устало прислонился к стене, закрыл глаза и мысленно досчитал до двадцати.

– Как твои дела?

– В общем-то, неплохо, – бодро отрапортовала девочка, – только по вашему предмету самая полная ж… – она прикусила язык, – то есть у меня по вашему предмету очень много проблем: не сдано ни одной домашки из трех, не написано ни одного рубежного контроля из двух, ну и, естественно, ничего из этого по понятным причинам не защищено. А без всего этого не будет допуска к зачету, ну и тэ пэ.

Я напрягся.

– И что ты…

– Обещаю сдать это все сама. Без чьей-либо помощи извне. Особенно вашей. И вот, – Катя достала из сумки шарф, – возвращаю. Спасибо.

– Ух ты! – я постарался скрыть разочарование при виде шарфа – почему-то мне хотелось, чтобы он оставался у нее. На память. – Без него сейчас тоскливо на улице.

Катя кивнула, поправила на плече сумку и покосилась на дверь.

– Ладно, мне пора идти. У меня сейчас пара…

– Какая пара? Вчера зачетная неделя началась, – я спрятал руки в карманы и встал напротив нее. – Ну?

– Что «ну»?

– Что будем делать?

– С чем?

– С твоей любовью.

Девочка вспыхнула, и пока она, как рыба на суше, безмолвно открывала и закрывала рот, не находя слов, я любовался. Распахнутые глаза горят огнем, губы подрагивают… М-м! Эх, ну почему всем можно, а мне нельзя?! Ну почему я не могу замутить легкую интрижку с этой нимфой? Вот, пожалуйста, – даже уламывать не надо.

Я все-таки не удержался, протянул руку и заправил ей локон за ухо.

– Вы издеваетесь… – она откинула мою руку и гневно зашипела: – Какого черта?! Вы же сами сказали, что я все придумала, что я для вас одна из массы остальных! А теперь делаете вот так!

Она ринулась к выходу, но я успел схватить ее за локоть и швырнул обратно на стол.

– Громова, хватит! – На всякий пожарный случай я запер дверь. – Что за бред ты несешь? Когда я успел тебе все это наговорить?!

– На Камергерском!

– Что «на Камергерском»?

– Мы сидели на скамейке, и я спросила, нравлюсь ли вам. А вы сказали, что нравлюсь, как все остальные студенты!

Я нахмурился, вспоминая. Что за?.. А… Это, наверно, когда Олеська про беременность сообщила. Да, в состоянии аффекта я мог многое наговорить.

Катя тем временем продолжала:

– Я столько себя уговаривала, что все, что было, – фантазия. У меня только недавно, наконец, получилось подумать о вас и не скривиться от боли. Только недавно получилось поднять на вас глаза. А вы опять перечеркиваете все мои старания забыть вас! – Последние слова она практически выкрикнула.

Это было выше моих сил. Я не стал дальше слушать всякую чушь, дернул ее на себя за ремень на джинсах и поцеловал. В губы. Жестко. Властно. И в то мгновение, пока Катька падала в мои объятия, еще успел подумать, что это ерунда – от одного поцелуя ничего не будет. Я крепко держал ее за плечи – наверняка останутся синяки, – и внутренне уже приготовился к тому, что она сейчас начнет вырываться и заверещит что-нибудь типа «Как вы смеете?!», но она не вырывалась. Прижалась ко мне сильнее, обхватив за пояс, и ответила на поцелуй.

Кажется, в этот момент я умер. Никогда, за все почти сорок пять лет жизни, я не испытывал такого! Малиновый вкус поцелуя, мягкость волос под пальцами, шелк кожи и какие-то еле уловимые конфетные ноты духов – в доли секунды я возбудился так, что закружилась голова. Я жадно впивался в нее, почти теряя сознание от желания немедленно овладеть ею прямо тут, на столе. Такие нежные, легкие губы, такие сладкие… Как будто до этого момента я никогда не целовался. Как будто всю жизнь под видом шоколада мне впаривали пластилин и вдруг я попробовал настоящий шоколад! Нежный… Прохладой тающий на языке… Горько-сладкий…

– Я вас ненавижу! – прошептала Катя, переводя дыхание, но я лишь прижал ее к себе сильнее.

– Заткнись!

И снова…

Господи, что я делаю?! Нельзя! Это запрещено!

Нет. Можно. Нужно! Нужно еще! Много!

Я превратился в оголенный нерв. Мозг взрывался от ощущений, перед глазами замелькали цветные всполохи, сердце стучало так, что его биение, казалось, можно услышать за дверью кабинета. Гипоксия. Нехватка кислорода.

Барабанная дробь в дверь буквально отшвырнула нас друг от друга. Я одернул свитер, поправил очки, шепнул Кате «Сядь!», толкая на стол, и открыл дверь. На пороге стоял Катькин одногруппник – Мельников. Тот самый, ее бывший.

– Игорь Владимирович! Дмитрий Анатольевич просил вас разыскать. Там уже три группы собралось, и он сказал… – Тут он посмотрел за мою спину и заметил Катю. – А что здесь, собственно…

– Мельников, к делу! Что сказал Дмитрий Анатольевич?

– Просил найти вас и уточнить, когда вы придете.

– Передай, что скоро буду. – Я попытался закрыть дверь, но Марк подставил ногу.

– Еще Дмитрий Анатольевич просил разыскать Громову, – он с подозрением переводил взгляд с меня на Катю, – у которой самая худшая ситуация в нашей группе.

– Именно это мы с ней сейчас и обсуждаем! – Я с раздражением захлопнул дверь и повернулся к девочке. – Нам надо поговорить.

Что-то слишком часто эта фраза всплывает в моей жизни за последнее время, но, вообще-то, именно затем, чтобы поговорить, я ее сюда и привел. И поговорить хотел как раз о ее влюбленности в меня, о том, что «Ты мне очень нравишься, но, извини, между нами ничего быть не может: я почти женат, у меня почти есть ребенок…», о том, что влюбленность пройдет, о том, что это вообще неправильно – роман преподавателя со студенткой. Но после того, что здесь произошло…

Нет. Все равно нельзя.

– Я правда все сдам! – залепетала Катя, облизывая опухающие губы. – Просто Младший болел полмесяца, вот я…

– Я не об этом. Кать, этот поцелуй… Ошибка. Это неправильно. Между нами ничего не может быть.

– П-почему? Я знаю, что вы не встречаетесь со студентками из принципа, но я могу перевестись! На другой факультет, в другой вуз, куда угодно!

– Олеся беременна.

Она поперхнулась.

– От вас?

– От меня.

– Но вы же расстались!

– О ребенке она узнала уже после расставания. А я узнал тогда, на Камергерском. Мы поженимся после Нового года.

– Поздравляю, – тихо сказала Катя и опустила глаза. – А говорили, что не любите ее.

– Не люблю.

– Как же вы собираетесь жить вместе?.. Без любви?

– В жизни все не так просто, девочка. – Я облокотился на закрытую дверь и прикрыл веки. Дыхание выравнивалось, сердце билось в стандартном режиме, все галлюцинации про цветные всполохи прошли. Да и были ли они? Это же просто поцелуй!

– Она носит моего ребенка. И хочет официально оформить отношения, чтобы ребенок был законнорожденным.

– Чепуха какая! – возмущенно перебила она. – Мы же не в Средневековье живем, запишите его на свою фамилию, и дело с концом. Зачем жениться?!

Я не ответил.

– Все очень сложно.

– Этим поцелуем вы еще больше все осложнили, – Катя подняла с пола сумку, закинула ее на плечо и подошла ко мне. – Отойдите.

– Прости меня.

– За что?

– За это.

Я осторожно, двумя пальцами приподнял ее подбородок и вновь поцеловал. Просто уточнить. Про всполохи.

На что еще я рассчитывал после того, как сообщил ей, что наш первый поцелуй был ошибкой? Естественно, она вырвалась и со всего размаха залепила мне пощечину.

– Я вас ненавижу! – зашипела она, как змея. – Ненавижу всеми фиб…

Она меня ненавидела, это точно. Зрачки расширились, сердце забилось вдвое быстрее, температура тела подскочила, феромоны стали выделяться в повышенном количестве и окончательно сорвали мне башню.

Я сгреб ее в охапку, впился губами в ее губы и не отрывался, пока она не перестала брыкаться и не ответила на поцелуй. И все повторилось с точностью, как в первый раз – головокружение, упоительная сладость, мгновенное возбуждение… Значит, не показалось. Значит, что-то такое наркотическое для меня содержится в ее слюне.

У Кати зазвонил мобильный. Не отрываясь от меня, она достала из сумки телефон и дрогнувшим голосом ответила на звонок.

– Алло?.. Эм… Нет… Точнее, я на кафедре, а Игорь… – она запнулась.

– Владимирович, – подсказал я.

– …Владимирович… уже ушел. Давно, минут десять назад.

Я отобрал телефон, выключил его, кинул на стол и притянул девочку к себе. Она прижалась лбом к моему плечу и судорожно вздохнула.

– Это – тоже ошибка?

– Кать, я… – «Катя, я не хочу тебя отпускать! Мне никогда еще не было так сладко, так… Мне никогда еще не было так! Твои губы, волосы, тепло кожи… Все сводит с ума! Но мы не можем быть вместе. Нам нельзя. Мы не вправе…» – Я что-нибудь придумаю. В конце концов, можно быть просто друзьями?

Угу, очень умно. А как по-взрослому!

Но она кивнула.

Едва за ней закрылась дверь, я обессиленно сполз по стене на пол.

Молодец. Уговорил, называется, девочку меня забыть. Теперь я, такой весь из себя принципиальный, никогда не зарившийся ни на одну из своих студенток, свято следующий преподавательской этике, сижу на полу в кабинете замдекана и морщусь от боли в паху, потому что самая сильная эрекция в моей жизни еще не успела опасть.

«Нам нельзя… мы не можем… мы не в праве…» Более чем правильные, грамотные мысли. Надо повторять их как мантру.

Три часа. Три часа подряд я чуть ли не вслух повторял, что «нельзя-не-можем-не-вправе», принимая у пятого, Катиного, курса домашние задания, контрольные работы и прочие эпистолярные попытки студентов убедить меня в своих знаниях. Три часа я нервно щелкал ручкой, усилием воли стараясь не смотреть на Катю и пытаясь не дышать, потому что был весь окутан сладковатым ароматом ее духов. Три часа старался не моргать, потому что стоило прикрыть глаза, как все мысли и чувства возвращались наверх, в кабинет замдекана. А стоило Катьке мельком на меня взглянуть или задумчиво облизать губы, как член оттягивал из мозга кровь на себя, и я вообще переставал соображать.

Нельзя.

Нет.

Это совершенно не в моих правилах.

Я испорчу ей жизнь.

И еще раз: нет. Или?..

В конце концов я выиграл борьбу с совестью. Блин, ну что будет от одного раза?! Один раз переспим, и я успокоюсь. А ей потом чего-нибудь наплету. И ничего ей не испорчу. Подумаешь, маленькая интрижка. Все так делают, чем я хуже? Точнее, чем я лучше?

Поэтому сразу же после занятий я позвонил Кате и сказал, что буду ждать в машине у первой проходной. И как только она залезла в салон, буквально набросился на нее с поцелуями.

– Вижу, вы договорились со своей совестью, – ухмыльнулась девочка.

– Скажем так: мы пришли к консенсусу, – дипломатично ответил я.

                                        * * *

– Вик, у тебя… только не смейся! У тебя когда-нибудь было такое, что от одного поцелуя с женщиной готов был кончить?

В офисе уже никого не было и мы с Виктором сидели в кабинете программистов, любовно называемым ими «стеклярус» из-за плексигласовых перегородок на рабочих местах, делавших помещение похожим на аквариум.

Вик оторвался от компьютера и с любопытством на меня посмотрел. Я сделал вид, что нашел что-то очень интересное в кружке с кофе.

– Боюсь, что именно с женщиной и было. А что? Олеся так классно целуется?

– Не Олеся…

– Ага… Ты мне ничего не хочешь рассказать?

– Пока нет. Так было?

– Было.

– Вот именно так: целуешься с ней и думаешь о ведре мертвых котят, чтобы не кончить прям в штаны?

– Я думал о китайской теореме «Об остатках».

– Помогало?

– Не всегда, – уклончиво ответил Виктор и отвернулся к монитору.

– Не всегда?! То есть ты…

– Кольцов, я не готов обсуждать с тобой столь интимные аспекты моей жизни.

– Ладно. Но про теорему – запомню… А то котята уже не спасают.

Я сидел, закинув ноги на стол, держа ноутбук на коленях, и вносил правки в техническое задание по одной фирме, с которой мы начали работать буквально пару дней назад. Вик заканчивал писать обработку отчетов для них же.

– Ведро мертвых котят! – усмехнулся он. – Ну и фантазия у тебя!

– Теорема «Об остатках», конечно, оригинальнее.

– Мертвые котята – статичная картинка, а если ты думаешь о какой-нибудь, не обязательно китайской, теореме, то невольно начинаешь ее доказывать или опровергать. То есть банально отвлекаешься от процесса поцелуя, соответственно, возбуждение спадает.

– Я смотрю, ты спец в этом вопросе.

Вик пожал плечами, но не ответил.

– И кто же в твоей жизни так волшебно целовался, что ты в штаны спускал, если не успевал вспомнить теорему Эйлера? – продолжил допытываться я.

– Ты грубая, бесчувственная свинья.

– Если я соглашусь с этим определением, ты расскажешь?

– Аня.

– Аня?!

– Аня целовалась и целуется так, что я с трудом себя сдерживаю.

– Все пять лет? – с сомнением спросил я, но в этот момент в «стеклярус» вошла Аня. – Анна, у тебя когда-нибудь случался оргазм с одного только поцелуя? Ну, там без ласк всяких и прочего… Вик, ты пока отвернись и не слушай.

– Случался, – не дрогнув, ответила она, – и до сих пор периодически случается.

Она с карамельной нежностью посмотрела на Вика и села к нему на колени.

– На вас противно смотреть, – буркнул я и отвернулся к ноуту.

– Ты просто завидуешь. О чем он? – спросила она у мужа. Вик махнул рукой.

– Нашел какую-то барышню, от поцелуев с которой у него сносит крышу.

– И это не Олеся?

– Не Олеся.

– Хм, как интересно! Какие еще симптомы? – обратилась она ко мне, и мне показалось, что я на приеме у психоаналитика.

– Опять подозреваешь у меня маниакально-депрессивный психоз? – едко бросил я, но Аня давно привыкла к моим выпадам в свой адрес.

– Почти. Сейчас я на тебе один тестик опробую, мне как раз данные для курсовой нужны. – Аня выбежала из «стекляруса» и вернулась с кипой конспектов и анкет в руках. – Но постарайся отвечать честно.

Я отложил ноутбук и сел в кресле поудобнее. Анька получает второе высшее в МГУ на психфаке и довольно часто мы с Виком становимся подопытными кроликами, на которых она «опробывает» очередной «тестик».

– Так… Значит, смотри: я буду говорить тебе так называемые «признаки», а ты…

– Признаки чего?

– Ключ к тесту – в конце. Я называю «признаки», а ты отвечай, есть такое в твоей ситуации или нет. Поехали. «Признак первый: сексуальное влечение». У тебя есть сексуальное влечение к объекту?

Я ответил не задумываясь:

– Да. Сильное. Очень.

– Угу. Дальше. «Признак второй: стремление к душевному контакту». Это значит, что ты всячески стремишься общаться с объектом – ну там по телефону, или в интернете, или вживую.

– Ну-у… Не знаю. Спорно. Скорее да, чем нет.

– «Допуск во внутреннее пространство», то есть можешь ли ты…

– Нет. Точно нет, без объяснений.

– «Готовность идти на жертвы». Есть такое? Можешь поступиться своими принципами ради нее?

Я мысленно хмыкнул: вся связь с ней есть одно сплошное попирание моих принципов.

– Пусть да.

– «Признак пятый: забота». Стремление заботиться, предугадывать желания, исполнять их.

– В общем, пожалуй, да…

– И, наконец, последний, шестой признак: «Стремление отгородить от боли и обид».

– Да. Несомненно.

Именно из-за желания оградить ее от боли я стараюсь не рассказывать Кате о том, что Олеся живет со мной, и что мы регулярно занимаемся сексом, и что моя будущая жена уже таскала меня на примерку свадебного платья.

– Итак, результат, – Анна широко улыбнулась, показывая Вику конспект. Вик снисходительно хмыкнул и продолжил программировать.

– Ну что там? – я нетерпеливо заерзал на кресле.

– Игорь, ты влюбился.

– Что?!

– Влюбился, – Аня развернула конспект и я увидел, что все «признаки» были аккуратно вырезаны из глянцевого женского журнала.

– Это бред.

– Не-а, все сходится.

– Это бред! Я просто… – Я посмотрел на Вика в поисках поддержки, но тот упорно делал вид, что занят кодом. – Я просто хочу ее. Вожделею! И все. Это простая физиология.

– Не без этого, конечно, но в качестве бонуса – любовь.

– Это невозможно.

– Это возможно. Или ты считаешь ниже своего достоинства…

– Нет! – Я так резко вскочил с кресла, что ребята вздрогнули. – Я не мог влюбиться в… – Я осекся. Вик и Аня синхронно подняли на меня головы. – Не важно… Все. До завтра.

Я захлопнул крышку ноутбука, забыв сохранить труды последнего часа, и выбежал из «стекляруса». Нет, ну надо же, придумали! Влюбился! Да никогда! Тем более в свою студентку. Что за ерунда?! Ничего я не влюбился. Я вообще почти женат.

Но и дома я никак не мог перестать думать о дурацком тесте. Пытался анализировать свои ответы на вопросы, мысленно отвечал по-другому, но в итоге результат был один. Влюбленность. Простая и обыкновенная.

                                        * * *

С Олесей мы созванивались каждый вечер в одиннадцать по Москве. Она взахлеб рассказывала о съемках, а я по мере возможности старался вовремя поддакнуть.

– Вот такие новости. А знаешь, что еще?

– М?

– Наверно, придется остаться здесь еще недели на полторы. Ты как, не возражаешь?

– Не возражаю, красавица, – буркнул я, – делай, как тебе нужно.

– Игорь! Мы будем встречать Новый год в разных странах, а тебе пофигу! Ты как будто не скучаешь по мне! – возмутилась Олеся, и я поспешно изобразил живейший интерес к беседе. А то опять начнет нудить, мол, ты такой черствый, сухой, тебе не интересна жизнь матери твоего будущего ребенка…

– Ну что ты, я очень скучаю, и я просто в ступоре от ужаса, что мы будем раздельно встречать Новый год! Да и устал я немного.

– Ой, мой бедненький! А что ты сегодня делал, что так устал?

Ну, с утра я заехал за Катей, и мы опоздали в институт, потому что слишком долго целовались в машине у ее подъезда. Затем я принимал зачет у первой группы второго курса, потом – экзамен у второй группы первого курса, потом еще у какой-то группы какого-то курса принимал что-то там, а вечером отвез Катю домой и чуть не кончил прямо в штаны, оттого что во время прощального поцелуя она слишком нежно провела рукой по моей груди и локтем задела пах. А как только я вошел в квартиру, то сразу ей позвонил, и мы протрепались по телефону еще часа полтора. Вот только десять минут назад закончили. Член вот все еще стоит от ее необыкновенно обольстительного шепота.

– Да ничего особенного. Ты же знаешь – сейчас сессия. Я сутками в институте… А ты как себя чувствуешь?

Олесино самочувствие было беспроигрышным вариантом смены темы. Она тут же пускалась в пространные рассуждения насчет бесконечного токсикоза, головокружений, а также рассказов о том, что иногда ей хочется съесть какой-нибудь дряни, типа селедки в клубничном соусе.

Весь этот словесный кошмар я слушал вполуха и как только замечал паузу в монологе, вставлял: «Какой ужас! Ты смотри, осторожнее там…» Обычно этого было достаточно.

– …и обязательно надо сдать кровь по приезде, потому что мне тут одна девочка сказала, что частые головокружения – это признак низкого гемоглобина, а поднять его можно только…

– Кстати, о низком гемоглобине, – встрепенулся я. – Ты не узнавала о результатах того анализа, который ты сделала перед отъездом?

Скрининг, сканнинг – как там его? Как продвинутый будущий отец, я начитался всякой ерунды в интернете и узнал, что по результатам этого анализа можно узнать – даун мой ребенок или нет.

– А, ну да, совсем забыла. Ну, вот приеду и сразу к врачу побегу.

Я рассеянно кивнул, забыв, что она меня не видит.

– Ладно, красавица, я спать. Устал очень.

– Конечно, зайчик! Чмоки-чмоки!

Меня передернуло. Надо отучать ее от таких жутких неологизмов.

Я лениво пощелкал кнопками пульта от телевизора и на одном из самых позитивных каналов центрального телевидения напоролся на передачу о детях-даунах. Очень вовремя. С каждым кадром я все больше холодел: и вот это вот мне придется, если что, воспитывать?! Нет уж. Не буду ждать, пока она прилетит. Завтра же пойду к ее врачу и узнаю результаты анализа. Вряд ли это будет так просто, ведь анализы первому встречному не выдадут. Но будем надеяться на лояльность Олеськиной гинекологини, с которой та вроде бы была вполне себе дружна.

В восемь утра я стоял перед кабинетом врача-гинеколога и с ужасом рассматривал фотографии родов. Олеся как-то заикнулась о том, чтобы я присутствовал при рождении ребенка, и, в общем-то, эта идея показалась логичной – любишь кататься, присутствуй на родах! – но теперь у меня резко убавилось энтузиазма.

– Вы ко мне? – врач, женщина глубокого постбальзаковского возраста, с любопытством окинула меня взглядом и открыла дверь кабинета.

– Да, здравствуйте! Моя… – я запнулся, – моя жена просила уточнить, насчет…

Я защелкал пальцами, вспоминая название анализа.

– Результаты анализов сторонним людям не выдаются, мужчина, вы в своем уме?

– Понимаете, она себя неважно чувствует и просила меня заехать. К тому же у меня есть рецепт…

Я положил под стопку чистых направлений пятитысячную купюру.

Врач поджала губы.

– Фамилия?

– Шнайдер.

– Олеся? Замуж вышла? Надо же… – Она еще раз с интересом на меня посмотрела.

– Ну… почти. Свадьбу после праздников сыграем. Так вот она просила узнать о… как же это?

– Как ее месячные? Пришли? – перебила меня врач. Она уже успела найти Олесину карту и деловито ее листала. – Первая менструация после операции чаще всего начинается через месяц, но бывает, что и через три.

– К-какой операции? – переспросил я.

– Операции искусственного прерывания беременности. Так называется аборт по-научному. Как раз сегодня, – она посмотрела на календарь, – прошло ровно тридцать дней. Вы сказали, она себя плохо чувствует? Ей срочно надо на осмотр!

– Нет-нет, – сдавленно прошептал я и тоже посмотрел на календарь. Тридцать дней. – Простыла просто.

Она все-таки сделала аборт. И сделала его на следующий же день, как рассказала мне о беременности. И когда я ей звонил и просил не убивать ребенка, никакого ребенка уже не было.

Врач тем временем затянула познавательную лекцию о строении женских половых органов, о том, что половую жизнь после аборта надо начинать не ранее, чем через три недели, и особенно она нажимала на то, что теперь предохраняться надо более тщательно, так как немало случаев беременности, наступившей сразу после аборта. Вот почему Олеська настаивала на сексе еженощно – чтобы залететь. Хм, как бы она оправдала беременность, длящуюся на несколько месяцев дольше положенного?

Я с вежливым интересом выслушал всю гинекологическую информацию, вываленную на меня, и, заверив, что Олеся обязательно ей позвонит «если что», спрятал в карман бумажку со списком витаминов, попрощался и выскочил из кабинета, на ходу доставая мобильник.

Олеся ответила не сразу – я забыл про разницу во времени.

– Привет, красавица! – радостно воскликнул я. – С Наступающим!

– И-игорь, – сонно пробубнила она. – Сегодня же только двадцать девятое… И у нас, между прочим, только шесть утра!

– Прости, милая, но мне просто не терпелось узнать, как твои месячные? Не болезненные ли? А то, как я только что узнал у твоего гинеколога, первая менструация после аборта может доставить крайне неприятные ощущения. Если это так, то можешь приложить к животику грелку и выпить две таблетки ношпы.

– Откуда?.. Кхм… – Олеся мгновенно проснулась. – Игорь, я все объясню!

– Попробуй. Даже любопытно.

– Да, я сделала аборт на следующий же день, как тебе рассказала. Но потом ты позвонил, попросил оставить ребенка, сказал, что мы поженимся, и я… я…

И, конечно, она сорвалась в слезы. Судорожно вздыхая, Олеся пыталась оправдать свой поступок какой-то невероятной любовью, желанием создать семью со мной. И вообще, она, скорее всего, опять беременна, потому что симптомы совпадают.

– Вряд ли, – безразличным тоном ответил я. Разговор уже потерял для меня всякий интерес, хотелось поскорее его закончить, пока поднимающееся глухое раздражение не вылилось в угрозу убийства. – Те таблетки, которые ты горстями глотала, – это же не витамины, да? Это антибиотики, которые тебе прописали после операции. Врач сказала, что пока ты их пьешь, беременность наступить не может. Ладно, мне пора. Постарайся не попадаться мне на глаза, когда за вещами приедешь. Ключ кинь в почтовый ящик.

– Игорь, пожалуйста, выслу…

Я сбросил вызов.

                                        * * *

День накануне 31-го как всегда выдался сумасшедшим: зачеты, прием долгов, два экзамена, покупка подарков. Катя попросила в качестве подарка скромно – чудо. А еще надо было собрать вещи, потому что рейс первого вечером, и вряд ли у меня будут силы после празднования, значит, стоит упаковать чемодан и лыжи заранее.