Просто друзья

Разворачиваюсь к нему лицом. Тиски еще жестче сдавливают, а я силюсь вдохнуть глубоко. Его аромат низкий, грубый, но мне нравится. Сладкие ноты сандала, их я узнала сразу. Делаю еще глубокий вдох, чтобы впитать в себя больше его аромата. Пропитаться им. Глупая, этого недостаточно.

Глаз его не вижу и боюсь посмотреть на него. Боюсь увидеть в них то, что разбудит меня. И страх, что он все поймет, как он мне нужен, как хочется, чтобы именно Глеб разбудил меня, вытащил эту темную Милу на поверхность. Ведь она только для него. Никому не позволено быть с ней, разговаривать с ней, трогать ее, целовать.

Губы у Глеба жесткие, как и сам он. А поцелуй грубый. В нем нет ни капли мягкости и нежности. Но это самое желанное для меня. Чувствовать его вкус на своих губах.

Неумело поддаюсь ему навстречу. О таком поцелуе мечтает каждая девушка? Нет, нисколько. Он должен быть сказочным. Я видела такое, читала о таком. Когда паришь, отрываешься от земли на крыльях, что выросли от одного лишь касания нежной кожи губ. Сейчас ощущения диаметрально противоположные. Хочется упасть. Очень сильно, его напор меня пугает. Но и возбуждает одновременно. Две Милы внутри меня сражаются за право быть первой. Одна жаждет чуда и любви, другая же желает, чтобы Глеб не останавливался, а целовал дальше, глубже.

Несмело открываюсь ему. Он проникает в мой рот языком. И мне это нравится, как он осваивается на чужой территории. Истинный захватчик, заводит там свои порядки, подчиняет.

Вкусно, мне очень вкусно.

А потом все закончилось. Так же внезапно, как и началось. Глеб смотрит на меня темными глазами, в которых я читаю дикое возбуждение. Возможно ли такое от одного поцелуя, пусть и грубого? Да, я права, я вижу это, знаю. Стоит мне просто податься навстречу, разрешить чуть больше – и я буду его. Как и всегда хотела, как и думала, планировала, мечтала.

Девочка, которая решила, что будет вместе с ним уже тогда, когда только услышала его имя.

Но вместо этого он отступает на шаг от меня, улыбается и прикусывает нижнюю губу.

– Гребаная ты шоколадка! – не дожидаясь ответа, поднимается к себе в комнату и оставляет меня одну, в полном замешательстве и смятении.

Я слышу его шаги. Он медленно, я бы сказала с неохотой, идет по лестнице. Хлопок – закрылась дверь в спальню Глеба.

Темная Мила осталась стоять одна посреди коридора. Как в той шутливой детской истории про черную кошку в черной комнате. Она должна быть смешной, а мне далеко не смешно. Мне страшно от мыслей, что проносятся в моей голове с бешеной скоростью. Возможно, она же была у Глеба во время гонок. Скорость света – не иначе.

Куртка в моих ногах. Я беру ее и вешаю в гардероб. Бессмысленные действия. Но так мозгу поступают импульсы о моих движениях, а значит, мысли разбавляются такими обыденными вещами, как убрать за собой. Потом пройти на кухню и выпить стакан воды. Ледяной, из холодильника. Может быть так мне удастся унять пожар, что полыхает внутри. К такому я точно не была готова. Мое тело не было готово. Так странно. Я ведь думала об этом, опять же планировала. Но в действительности все оказалось настолько острым и жгучим, что сама же могу и пострадать.

Поднимаюсь по лестнице и прислушиваюсь. В доме тихо, будто никого нет. Я словно опять тот воришка, что пробрался в дом старших Навицких, также иду по лестнице и озираюсь. Только она больше не мраморная. Она деревянная. Этот материал ассоциируется с теплом. И мне сейчас тепло внутри. Беспокойно, но тепло.

Помню экзамен. Я стою еще за кулисами, считаю про себя. А потом молюсь. Не сказать, что я глубоко верующая, но, когда ты стоишь на пороге чего-то важного, нужного, хочется помолиться. Что это, если не перекладывание ответственности на некое бестелесное существо, именуемое Богом. А если его нет? Кого будешь благодарить в случае победы? А кого винить, если проиграешь? Глупо и бездарно. Но тогда я молилась. Шептала какие-то слова, просила о помощи, о поддержке.

Я слышала свое сердце. Внутри – страх. Сначала сковывает по рукам и ногам. Но слова моей молитвы распутывают эти веревки. Ирина Григорьевна как то раз сказала, что страх самый недобрый спутник балерины. Надо его побороть, чтобы перед выходом на сцену внутри было только легкое волнение, трепет. Но никак не разрушающий все и всех бездушный страх. И вот уже с первыми аккордами я слышу эту музыку, слышу свое тело. А еще я будто та, кто проживает некую маленькую жизнь, что показывает своему зрителю. Кто я? Лебедь? Да, я маленький белый лебедь, что рассказывает свою историю. Кто я? Девочка, что получила в подарок игрушку? Да, я она. Юная, доверчивая, верящая в чудо. На сцене не Мила. На сцене та, кто расскажет вам сказку, а может быть грустную историю. Это неважно. Важно то, что страшно сделать первый шаг. Всегда. Но как только ты его сделаешь – тебе открывается то, что именуется мечтой.

Дорогой дневник, так какова же моя реальная мечта?

Захожу к себе в комнату. Здесь такой порядок, что становится тошно. Меня саму от себя начинает тошнить.

Быстро принимаю душ и надеваю халат. Наверное, единственная вещь, которой можно дать определение как женственная. Черный атлас с кружевом по краям. Под ним ничего. Дрожащими руками завязываю пояс. Безумие, это просто безумие. Страх. Только перед тем как сделать первый шаг уже не хочется молиться. Потому что “к черту”! Ему нравится темная Мила? Так вот она я!

Девчонки в раздевалки часто говорят про секс. Что это взрыв, он сначала расщепляет тебя на мелкие кусочки, а потом заново собирает. Тебя. Новую. Но перед этим боль. А разве я не привыкла к боли? Она синоним балета.

Я стою перед его дверью. Вслушиваюсь. Но за ней тишина. В голове промелькнула позорная мысль сбежать и закрыться в своей комнате. Только сразу от нее отказываюсь. Нельзя уйти со сцены посреди выступления.

Два робких стука и, не дожидаясь ответа, открываю дверь. Глеб уже лежит в кровати. Перед ним ноутбук. Он что-то смотрит. Взгляд был сосредоточен на том, что он видит на экране. Деловая сексуальность. Он был без футболки, и я второй раз в жизни вижу его в таком виде. Эстетическое удовольствие. Боже, это даже не статуя Давида. Она, по сравнению с Глебом, жалкое древнеримское подобие, чье искусство просто копия истинного древнегреческого творения. Шумно сглатываю, это не остается незамеченным. Он поднимает свой взгляд и прожигает им насквозь. Смотрит нехорошо, даже зло. По позвоночнику прошел холодок.

– Уау! Не ожидал! – его брови на доли секунды взлетают вверх. Наигранно.

Глеб откладывает компьютер в сторону и скрещивает руки на груди. Я вижу, как напрягаются его мышцы. Хочется обвести каждую из них, увидеть мурашки от моих ноготков.

– Глеб…

Подхожу к нему ближе. Пытаюсь понять, о чем он думает, что у него на уме. Ведь не может же ничего не чувствовать. Не может он просто так лежать и смотреть на меня. Только слепой не заметит, как дрожат мои руки. И несмотря на это, пальцами подхватываю хвостики пояса, чтобы развязать. Отчаянно и бесповоротно. Делаю первый шаг на сцену. И в этом действии я не лебедь, не маленькая девочка с новогодней игрушкой. Я Мила. Темная Мила, что жаждет Его. Глеба.

– Мила…к друзьям в спальню так не заходят.

– Друзей так не целуют, – даже голос выдает мое волнение. Но сегодня я позволяю это себе.

– Ты понимаешь, что сейчас хочешь? И что просишь?

– Того же, что и ты.

– Пути назад больше не будет.

– Ты трусишь, Глеб Навицкий? – смелею я.

Он засмеялся. В глазах пляшут чертята. Мои же.

Подхожу вплотную к кровати и дергаю пояс халата, что его полы расходятся немного в стороны, открывая меня ему.

От его взгляда я хочу съежиться в маленький комочек. Мне и стыдно, и горячо одновременно. Как тогда в ванной. Знаю, что в моих глазах темнота и возбуждение от того, что он рядом. Я слышу, чувствую его возбуждение.

Он обводит меня глазами, останавливается там, где грудь, лобок, потом поднимается к губам. Долго на них смотрит и шумно вбирает в себя воздух. Уверена, грубо ругается про себя, но отчего-то сдерживается.

– Посмотри на меня и ответь теперь честно.

Молча киваю, как болванчик.

– У тебя был секс?

Теперь отрицательно машу головой, глядя ему в глаза. Чтобы знал, что он первый, во всем. Первый и единственный, с первого его взгляда, с первого слова, с произнесенного когда-то давно его имени.

Глеб медленным, но уверенным движением перекладывает ноутбук на прикроватную тумбочку. Я слежу за ним. Но не заметила, как он взял мою руку. Сейчас Глеб почувствует, какая моя кожа холодная. Это от волнения. Но его это нисколько не смущает, он даже слегка улыбается, будто теперь знает все мои тайны. Впрочем, это так и есть. Лишь парочку приберегу для себя.

Тянет меня на себя, а я не удерживаюсь и падаю на него. За доли секунды оказываюсь под ним. Глеб всего лишь подмял меня под себя.

Я жду поцелуя, жду, чтобы снова испытать это чувство блаженства, когда губы сминают в порыве страсти, что этот вкус проникает в клетки. Но его нет. Только черные дьявольские глаза, что высасывают из меня жизнь. Они примагничивают меня к себе, повелевают теперь не только телом, но и душой. Будто до этого я и не принадлежала ему.

Пошло проводит языком по губам, заставляет напрячься. Уже не от страха, а чтобы проглотить свой же стон.

Глеб дышит часто, будто сдерживает себя, чтобы не наброситься на меня, как на добычу, за которой он давно вел охоту. Проводит большим пальцем по нижней губе, что теперь влажная от его слюны. Порочность, в которую хочется нырнуть с головой. Только с ним. Стать его темной Милой.

В его движениях снова нет нежности, что так ждет девушка в первый раз. Но, наверно, я не такая как все. Потому что она мне не нужна. Глеб сильно меня сжимает в своих руках и вдыхает мой аромат. Хотелось бы спросить, чем я пахну? Нравится ли ему? Но это были бы глупые вопросы. Ответ очевиден. Он слегка кусает меня за шею. Там, где бьется жилка, жизненно важная артерия. Будь он одержимым зверем, то прокусил бы ее, высосав всю кровь из меня, а заодно и жизнь. Глеб хищный, безумный. А я становлюсь безумной рядом с ним.

Глеб, наконец, целует меня. Или правильней было бы сказать завладевает моими губами, ртом, языком. А я отвечаю. Все, что копила все эти годы, все невысказанное ему, все вкладываю. Поймет ли он? Вряд ли. Но это и не нужно.

Свободной рукой снимает мой халат, оголяет меня. Теперь я перед ним беззащитная. Это новое для меня чувство, когда на обнаженную меня смотрит мужчина. И не просто мужчина, а мой, мой Глеб.

– Бл*дская шоколадка!

Снова целует. Теперь языком проводит по моим зубам, а затем касается моего языка. Так влажно, я слышу звук нашего поцелую. Какое-то странное причмокивание, что хочется рассмеяться. А еще, продолжить. Чтобы не останавливался, целовал дольше, глубже.

Чувствую его руку на груди, слегка сжимает ее, что слышу глухой стон прямо мне в губы. Хочется повторить за ним. Спускается ниже, чертит линию внизу, оставляя горячие следы своих пальцев. Он касается меня уверенно, будто делал это не раз.

Когда его рука оказывается у меня на лобке, широко распахиваю глаза. Потому что то, что я представляла там в душе, когда была сама с собой и мечтала об этом, не идет ни в какое сравнение. Другое, все другое и все по-другому. Меня пронзает даже не ток, смертельный в своем изначальном понимании. Это стрелы. Убийственные стрелы, они протыкают насквозь. Но это не больно, это сладко. Приятно.

Мое тело горит в его руках. Уже нет холода, моя кожа пылает. Это костер, в котором мы сгораем. Потому что его кожа такая же огненная. Но огонь этот не несет опасности. Он скорее сжигает все наши запреты, все установки. Все, чтобы было до. А из пепла рождаются новые Мила и новый Глеб.

Его руки… они другие. В моих мечтах все было не так. Сейчас это острее, более чувственно. Он рисует свои рисунки там, где я боялась даже коснуться, чтобы не казаться порочной и грязной. С ним же я желаю такой быть. Достичь того пика, с которого я упаду, – награда. Но я возьму все, чтобы как можно дольше вспоминать, как в каждую мою клеточку, в каждый мой вдох врывается сладкий порок под именем Глеб Навицкий.

Первый оргазм, который он мне дарит, сбивает с ног. Это волна, сравнимая по силе только с цунами. Можно захлебнуться. Жадно глотаю воздух, будто он последний, больше его не будет. Мое тело покрыто испариной. Мне жарко, а внутри меня вулкан. Горячая лава извергается потоком. Это удовольствие. Чистое и запретное.

Пытаюсь сфокусировать свой взгляд. Непосильная сейчас задача. Я Глеба чувствую, его руки, тело, даже его обжигающее дыхание. Сначала у меня на щеке, потом на шее, опускается вниз и берет в рот один сосок. Снова искры, снова жар. Он не прекращается.

Глеб разводит мои ноги, и я чувствую как твердая и горячая головка упирается между ними. В эту секунду я вернулась к тому, с чего все и начиналось. Страх, холод и легкое оцепенение. Мне уже не жарко. Мое тело сотрясает. Не посторгазменная судорога, это страх закрепляется в мышцах.

– Глеб! – пытаюсь я докричаться до него, упираюсь руками в его грудь, отталкиваю.

Ловлю его взгляд. Черный дьявол, что вселился в него. От этого страх становится еще более безумным. Я больше не стою на сцене, не слышу музыку, не танцую. Я бегу как можно дальше, чтобы спрятаться от всего мира, закрыться на все замки. Это выше меня.

– Мила, – голос грубый, тихий, он вибрирует и я чувствую грудью его вибрацию, – доверься мне, прошу.

– Мне страшно, Глеб.

– Ты боишься меня? Или того, что будет?

– Все вместе, – мой голос настолько тихий, что невозможно разобрать ни звука, но Глеб все слышал.

– Посмотри на меня. Я никогда не сделаю тебе больно. Но именно сейчас надо потерпеть, – Глеб целует меня. Нежно касается моих губ. Он наконец-то понял, как коснуться не только моего тела, но и моей души. Сейчас его поцелуй – это начало нового. То, о чем мы даже не догадываемся.

Резкая боль. Она разрывает пополам. Внутри словно разлилась эта лава, что приносила такое тепло телу.

– Глеб! – я кричу его имя, будто он поможет мне не испытывать то, что сейчас испытываю я.

– Тихо, Милка. Все хорошо. Сейчас все пройдет. Дыши. – Глеб не двигается, нависает надо мной. Я вижу его напряжение, чувствую каждую мышцу. А взгляд… Я чертова грешница, потому что тот дьявол в его глазах, он готов сразиться с самим Богом, только чтобы забрать на себя мою боль. Дьявол, что ставит меня выше себя.

– Черт, это больно. Очень.

– Понимаю, Милка, – целует мои щеки, нос, снова возвращается к щекам. Он едва касается, но его рваные и такие нежные поцелуи будто из другого мира. Они не от Глеба Навицкого.

Плавные поступательные движения. Они больше не причиняют адскую боль. Но еще есть не то жжение, не то щипание. Словно по открытой ране пройтись грубой тканью.

– Расслабься, – слышу я.

Дышу чаще. Это не рай, как говорили девчонки. После него не хочется разбиваться вдребезги, чтобы сложить себя по частям. Сейчас другое. Я вижу Глеба, его эмоции на лице, его движения. Его руки касаются меня, везде. Это правда расслабляет. Даже начинает что-то теплое разливаться по телу.

Боль и правда уходит. На ее место приходит томление внизу живота. Похожее никогда не испытывала. Сладко, тягуче. Глеб ускоряется, как только понял, что можно. Прочел это в моих глазах. Я закатила их от удовольствия. Снова та волна, накрывает меня своим оделось. Раз за разом.

– Милка, потерпи еще немного.

– Я в порядке, – мой голос такой же низкий, как и у Глеба.

Слышу свой первый стон. Он от одной из волн, что мягко укрывает. Стон Глеба похож на рычание, оно утробное, грубое, но тихое. Несколько быстрых толчков, глубоких и жадных. Неприятно самую малость, боль ноющая, потягивающая и почти не ощущается. Я только чувствую, как Глеб напрягся на последних движения, крепче обнял меня, сжал. Его шумный вдох я слышу рядом со своей шеей – он втягивает не воздух, а мой запах, мой аромат.

Глеб укладывается рядом, сняв уже не нужный презерватив и кинув его в сторону. Утягивает меня за собой. Слышу биение его сердца. Такое быстрое, словно оно мотор его машины, нарезает очередной круг по трассе.

– Бл*ть, я сожрал плитку шоколада.

– Интересное сравнение, – я улыбаюсь, – может, тебе принести его? Есть кусочек в холодильнике.

– Нет, Милка, у меня аллергия на шоколад. Был один единственный раз, когда я его пробовал. И потом оказался в больнице. С тех пор не ел. Но помню до сих пор его вкус, его запах. Ммм… Прям как ты. Ты – мой шоколад.

Глава 22.

Воспоминания из дневника Милы.

Я не видела Глеба несколько недель. Он просто исчез из моей жизни. Вот так легко и непринужденно: открываю глаза после той единственной ночи, когда мы стали ближе на несколько световых лет, а осталась я одна. Только след на подушке, где он спал, и смятые простыни. Еще аромат его туалетной воды. Ей будто пропитались стены, потому что я слышу ее повсюду, даже на кухне после того, как приготовила ужин.

Сначала я была гордой. Запрещала себе думать о нем. Но это оказалось бесполезно. Наивно. Его уже не вытравить, не изгнать из себя.

“Абонент вне зоны действия сети” – моя подружка, с которой даже не пообщаешься, она твердит одно и тоже, стоит мне набрать его номер. Мне хотя бы узнать, что с ним все хорошо. И только темная Мила, которую он вскормил, грызет изнутри: с кем он? Уехал из твоей постели к другой? Кто она? Могу ли я с ней сравниться? Парадокс: во всех сферах своей жизни мне приходиться с кем-то конкурировать. В балете за право быть лучшей, в личной жизни за право быть с Глебом, быть близкой ему.

– Да, Зойка?

– Ну что? Объявилась твоя пропажа?

– Ты про Глеба?

– Нет, про девственность твою! Про Глеба, конечно.

– Еще нет. Слушай, может, мне в полицию заявление написать?

– Ага, но лучше в ЗАГС, на развод подать. Кобелина, – ругается Зойка.

– Не говори так. Он не ожидал, что мы с ним… Договаривались же на свадьбе быть просто друзьями, а вышло…

– А вышел секс. Вы как маленькие. Два взрослых человека, муж и жена. И дружба? Вы больные? Или мазохисты? Рано или поздно… Не бывает дружбы, особенно между мужчиной и женщиной.

– Зойка, он никогда не проявлял ко мне интереса. Я же для него маленькая девочка Мила, что молчаливое продолжение своих родителей. Я уверена, имя мое запомнил только после того, как поженились, несмотря на то, что знакомы с ним долгие годы. В этом весь Глеб.

– А ты? Он тебе нравится?

– Зойка…

– Ну что Зойка? Я тоже знаю тебя не первый год.

Наш недолгий разговор. После него стало еще противней на душе. Зойка – моя подружка. Но вместо поддержки сейчас ощущение ненужного мне давления с ее стороны. И мне бы сказать ей об этом, но не могу. Внутренний тормоз. Включается, когда не надо. Поговорить бы с Глебом, когда нужно нажимать на педаль тормоза? А когда нажму, что меня ждет? Резкое торможение?

В зале суматоха. Идет распределение ролей. Ирина Григорьевна громко что-то говорит, даже ругается, вижу слезы на глазах девчонок. Парни тоже поникшие.

Соня… С Соней тоже все сложно. Она стоит в углу и смотрит в одну точку. Никогда раньше такого не было. Это же Соня, что считает себя лучше, талантливей других. И за все время нашей учебы я решаю подойти к ней. Может, мне стоит поздороваться?

– Соня? С тобой все хорошо? Выглядишь неважно, – решаюсь я.

– У меня лучше некуда. А вот ты опять отстающая, Мила, – оскал опасной хищницы.

– Не поняла.

– Я остаюсь танцевать с Никитой. Я – Спящая красавица, поняла? Думала, что несколько раз тебе позволили играть мою партию и все? Сразу в лидеры выбилась? Нет, Мила. Эта роль моя, ясна?

Гнев растет внутри меня. Такой жгучий комок. Он поднимается вверх и застревает противной тошнотой в желудке. И накрывает отчаяние. Потому что все, что я держала у себя в руках, высыпалось. Бусинки, что так хотелось нацепить на прочную леску. Оказалось, одного желания мало.

– Ирина Григорьевна, это правда, что роль Авроры снова будет исполнять Соня?

– Да. И это не обсуждается. Возвращаешься к Зое.

– Нет. Это моя роль. Вы же видите, что у меня получается лучше. Мы с Никитой уже хорошо все отрепетировали. Наш дует более гармоничен.

– Ты меня учить будешь? Ты, что не добилась ничего? Какую ценность ты представляешь? Что значит твое слово? Лучше говоришь, чем Соня? Ты девочка, что думает, что талантлива. На деле же безэмоциональная и деревянная кукла. Еще учить и учить тебя, поняла?

Мне очень сильно хочется плакать. Тот противный тошнотворный ком застрял в горле. Это уже не злость. Это обида. Но такая сильная, она ошпаривает меня изнутри.

Врываюсь в раздевалку, все эмоции у меня написаны на лице. Кулаки сжаты, дышу часто. Если не успокоиться, можно наломать дров.

Зойка сидит на скамейке. Она тоже зла. Смотрит на меня исподлобья. Скрещиваемся с ней взглядами, как в поединке. Только кто против кого сражается? А главное, какова наша цель?

– Ты слышала? Иринка эта снова ставит меня на Конька Горбунка. Ведь я должна быть Авророй. Не Соня, – бью кулаком по шкафчику. Больно, но немного отрезвляет.

Не узнаю себя. Та Мила, что раньше радовалась бы тому, что танцует такой прекрасный отрывок из другой сказки. Она бы улыбалась. Трудилась и танцевала. Кем я становлюсь? Или правильней будет сказать, кем я стала?

– То есть не хочешь танцевать со мной? Низко для тебя, да? Миле Апраксиной нужно быть выше? Или вернее будет спросить Миле Навицкой?

– Я просто не хочу танцевать ту вариацию, мне нужно па де де из Спящей красавицы. Мне нужна Аврора.

– А я, думаешь, хочу, что мне дали? Думаешь, я не хочу Аврору?

– Видимо не хочешь, раз так спокойно рассуждаешь?

– Да что с тобой такое? – Зойка не выдерживает, подскакивает с лавочки и смотрит на меня зло, даже надменно. – Твой Навицкий на тебя так повлиял?

– Может он, наконец, меня раскрыл? Настоящую Милу?

Кипящая вода, что бурлит и плюется такими огненными и обжигающими каплями. Да, пожалуй, это то, что творится у меня в душе. Она словно кипяток, выплескивается за края, травмирует всех, кто рядом.

Забегаю домой. С шумом открываю дверь. Еще чуть-чуть, и она громко ударится о соседнюю стену. Позор. Если в этом состоянии меня увидит мама, будет разочарована. Нет, не на то, что злюсь, а то, что даю волю этому чувству, не могу его контролировать. Так нельзя.

Но знаешь что, мама, мне все равно. Когда это чувство, эти эмоции сильнее меня самой, кто я буду такая, если проглотить все, подавить в себе, раздавить в зародыше.

Испытывала ли я нечто подобное раньше? Нет. Сейчас будто прохожу испытание на прочность. Кто меня испытывает? Балет? Мир Искусства, что не терпит равнодушия и слепого поклонения? Или Глеб, который таким образом вытаскивает темную Милу, но убивая светлую и чистую мою сторону.

Выдохнув, сажусь на пуфик в коридоре, закрываю глаза, считаю до десяти в попытке как-то успокоить себя, утихомирить.

Вижу обувь. А еще верхнюю одежду, она висит на вешалке, на его вешалке. Будто и не было этих недель. Те же кроссовки, та же куртка.

Медленными, я бы добавила еще тихими, шагами прохожу в зал. Крадусь.

Глеб сидит на диване, на коленях ноутбук. Взгляд сосредоточен. Вокруг него какие-то бумаги, документы. Телефон иногда издает звуки – входящие сообщения. Он бегло их просматривает. Ни улыбки, никакой эмоции после прочтения. Шустрая мысль закрепляется в моей голове – не от любимой женщины сообщения.

Он работал. Все это время он работал. Глупая Мила. Я ни разу не подумала о том, что стоило позвонить ему в офис. Позорно прикрываю глаза. Делаю глубокий вдох, с ним набираюсь сил.

Дохожу до Глеба и встаю перед ним, ногами касаясь его колен.

– Пришел… – тихий, но уверенный голос.

– Угу, – не отрывается от экрана, что-то изредка печатает.

– И где ты был? – быстрый взгляд, в его глазах ярость.

Что ж Глеб, настало время, когда мы равные соперники. Тебе нравится темная Мила? Добро пожаловать домой, сука!

– Мила, не начинай, а! Иначе превратишься в типичную бабу, – снова ярость в глазах, секунда – и взгляд направлен на экран.

– Типичная баба, значит.

Ненавижу тебя, Глеб Навицкий! Сколько мне еще записей в дневнике надо сделать, чтобы эта мысль укрепилась? Чтобы она мигала красным, как только увижу тебя. Будь ты проклят!

Подхожу еще ближе, наклоняюсь и смотрю сверху вниз.

Моя суть сейчас – это Богиня Кали. Пугаю и не напрасно. Ярая и гневная, представляющая собой разрушительное проявление космической энергии.

Для него меня сейчас нет. Это и задевает за живое, и придает сил. Даю себе несколько секунд перед тем, как разрушительная энергия внутри меня выплеснется наружу.

Беру его ноутбуку и со всей силы кидаю об стену. Он разлетается на две равные части. С грохотом приземлились они на пол. Из них вылетают какие-то детали, возможно, важные. Но не для меня и не сейчас. Это мусор, мишура, пыль, что мешает творить. Телефон, в очередной раз издав противный писк входящего сообщения, летит также в стену. Моя ярость опасна, мой гнев разрушающий. Вот она – другая сторона женской души. Возможно, потом я буду жалеть, а сейчас, я выпускаю на волю всю боль, что копилась, весь гнев, что прятала, всю обиду, что копила. Всех демонов выпускаю, никого и ничего не оставляю. Ваза, кружка с недопитым чаем, книги, лампа на столике…