Просто друзья

В балете ты со временем привыкаешь, что тебя могут касаться чужие руки. Твое голое тело: руки, ноги, бедра, талия, даже грудь. Поначалу противилась, мне казалось это нарушением моих границ, но это верный путь в никуда.

Никита бережно меня трогает, словно я правда фарфоровая, хрупкая. У него теплые руки, и у меня нет чувства чего-то чужеродного, непонятного мне. Это же Никита. Тот, с кем я была знакома с семи лет.

– Мила, вот здесь у тебя ниточка, она натягивает тебя, понимаешь? Если ты отклоняешься от своей оси, то Никита не сможет тебя поддержать так, как надо! – громко говорит Ирина Григорьевна.

Снова повторяем поддержку, его руки у меня на талии, потом пируэт. Чувствую, что его потряхивает. Он волнуется. Это меня сбивает, и я чуть не падаю.

– Мила!

– Это я виноват, – защищает меня Никита.

Мы останавливаемся, чувствую, как пот струится по спине. Хочется почесать эти места, кожа немного щиплет. Мучает жажда. Все вместе взятое на время заставляет меня забыться.

– Никит, с тобой все в порядке? – подхожу к нему.

– Да. А что такое? Такое ощущение, что тебе некомфортно со мной танцевать. Я права? – он отводит глаза, правду говорить не хочет, но и врать тоже не спешит.

– Мила, я просто устал.

– Ты же прекрасно знаешь, что это не оправдание. Если хочешь, мы может задержаться и еще потренироваться?

– Посмотрим… – Никита уходит и оставляет меня одну стоять в пустом помещении. Я слышу свое дыхание, оборачиваюсь и вижу отражение. Снова в той ванне, где на меня смотрит темная Мила.

Плачу. Я поступила плохо, но от этого сладко. Такая вот горькая сладость.

У нас с Зойкой есть свое место, оно на последнем этаже здания, за углом после крайнего кабинета. Его не сразу можно увидеть, только если знать, что этот закуток там имеется.

Мы прячемся там, если нужно побыть одному. Или вдвоем, когда нужна поддержка.

Быстро поднимаюсь по лестнице. Хорошо, что на пути никто не встретился. Глаза красные, носом шмыгаю очень громко. Преподаватель по этике наверняка отчитал бы меня. Сейчас все не имеет смысла. Я, возможно, первый раз в своей жизни поняла, что то, что важное – оно не вписывается в правила приличия, которыми меня пичкали с рождения. Важное – внутри, его надо разбудить, растормошить, показать его ценность.

Зойка сидит уже там. Ждет меня? Или у самой что-то случилось? Сидит на полу, так же, как в тот день, когда мы с ней познакомились. Уткнулась лицом в колени, спина поднимается от глубокого дыхания. Она, очевидно, слышит мои шаги и поднимает на меня свой взгляд. Зойка точно не плакала, в отличие от меня. В этом мы разные. За все время я видела ее слезы только один раз. О причине она мне так и не сказала. Сегодня мне показалось, что она на что-то зла, но будто надела на себя очередную маску. Улыбается мне, думает, ничего не заметила. Впрочем, если ей удобно, то пусть будет так, как она хочет.

– Ты чего сегодня такая, Мила? Рассказывай.

– Да так, – у меня от Зойки секретов нет, но сейчас отчетливо понимаю, что наши отношения с Глебом – только наши.

– Ну ты чего, Мил? С Глебом какие-то проблемы? – прозорливо отмечает она. – Говори, станет легче.

– С Глебом все прекрасно, Зойка, – она из сумки достает упаковку M&M’s и озирается по сторонам. – Мы тут одни. Ты чего?

– Вдруг, – берет в рот одно драже и закатывает глаза от наслаждения.

С семи лет Зойка ограничивает себя в сладком. Важен не столько вес, сколько правильная комплекция. Мне повезло, Зойка же склонная к полноте, как она сама говорит. Я же могу есть все. Вру, опять. Только то, что одобрено мамой.

Но помню, Глеб через неделю после нашей свадьбы позвал меня перекусить, как он выразился. Я думала, он пригласит меня в ресторан, даже подобрала платье, придумала образ. К нему бы подошли жемчужные сережки, что мне подарил Павел Навицкий – сувенир из Вьетнама. Но Глеб привез меня в бургерную. Сейчас снова вспоминаю, и мне хорошо от этих воспоминаний. Поначалу был шок, за которым я скрывала свою радость, боясь показать ее.

Он заказал мне самый сочный и вредный бургер и картошку фри с ужасным сырным соусом. Но было так вкусно и снова запретно. Все, что касается Глеба окутано запретом. Мы ели эту неправильную еду и смотрели друг на друга, улыбались. Он сказал, что рад нашей дружбе. В нашем с ним положении – это лучший выход. Бургер был вкусным, картошка была бесподобной, даже ярко-желтый соус тоже вызывал восхищение. Но потом Глеб меня отвез домой, а сам уехал, “по делам”, как он выразился.

– Что думаешь на счет прослушивания? – Зойка опустила глаза, она мечтает попасть во Францию, просто бредит ей. Хочет, чтобы ее выбрали из сотни претенденток.

– А что тут думать? Здорово. У нас появился шанс.

Зойка еще какое-то время сидит, понурив голову, бросая в рот разноцветные орешки. Хочется подойти и обнять, спросить, что же все-таки ее тревожит. В этом теперь я уверена. И тем не менее не лезу.

– Наблюдай за Соней, – тихо произносит она, – не нравится мне, как она загорелась. Эта сука точно что-то может подстроить, особенно, когда ты пытаешься у нее увести роль Авроры.

– Боже, Зойка, ты о чем сейчас? Соня, конечно, та еще, мадемуазель, но не опустится же она до такого?

– Как знать, Мила, как знать. Помнишь, как тебе пачку испачкали перед выступлением? Какой был класс? Второй? Третий?

– Третий, – не верю я своим ушам, краска отхлынула от лица, выгляжу как тень самой себя. – Я даже маме ничего не рассказывала. Она бы очень расстроилась.

– Конкуренция, Мила. Я о ней тебе говорила.

– Даже в таком возрасте?

– Всегда, Мила. А будет не просто выступление. Это шанс поехать во Францию. Мечта? Больше, Мила. Это мечта каждой из нас.

– Ты меня пугаешь…

– Ладно, не бойся, может, я говорю все это из-за своего настроения. Прости.

– А что с ним?

Зойка долго не решалась мне сказать правду, ее взгляд бродил то по моему лицу, то по стенам вокруг нас.

– Я расстроилась, что ты будешь Авророй в паре с Никитой танцевать. Мы же с тобой должны были исполнять вариацию из “Конек-Горбунок”, а теперь…

Домой возвращаюсь с двумя билетами на руках. Щелкунчик – одна из моих любимых постановок. Мне хочется показать ее Глебу. Он пригласил меня в свой мир, может, пора ему показать мой? Кто знает, какой мостик будет следующим между нами.

Ложусь спать, сегодня был тяжелый день. Мной написано пять листов: чувства, мысли, ожидания, переживания. Но пора переворачивать страницу и идти дальше.

Глава 16.

Глеб.

Стою перед высоким зданием. NAVitsky Holding. Высокое, из бетона, стекла и человеческих амбиций. Кто-то пришел сюда, чтобы доказать в первую очередь кому-то, что не зря учился. Не себе доказать, это же самое сложное. А родителям, жене, друзьям. Ты ведь что-то стоишь? Кто-то работает, чтобы погасить кредиты и ипотеки, накопить на новую тачку, полететь на Мальдивы и все в таком духе. Обычные человеческие мечты. Задаю себе вопрос – что здесь делаю я? Если бы отец смог прочитать мои мысли, то очень удивился бы: я иду сюда по своей воле, мне любопытно посмотреть, что я могу. Может, мой диплом и правда пригодится? Может, управлять тачкой – не единственное, что я умею.

А всему виной Мила. Наш разговор на кухне несколько недель назад не давал мне покоя. Кто бы знал, что такая скромная и тихая девчонка зажжет огонь у меня внутри.

– Глеб, почему ты не хочешь работать в компании отца? – начала она с наводящих вопросов. Смотрела то на меня, то на кусок своего торта, аппетитно облизывая ложку, с которой только что съела кусочек.

– Хм… обязательно надо искать причину, если просто не хочется?

– У всего есть причина. Вопрос в том – хочешь ли ты ее озвучить. Хотя бы для себя?

– Как-то давно мы с отцом разговаривали в его офисе. Он уже подготовил мне кабинет, нанял секретаря, даже помощника. Все было готово к тому, что на следующее утро я встану рано, и мы вместе с отцом отправимся в офис. Так все идеально складывалось. Картинка. Красивая и желанная. Но для него. Моя картинка другая. Я сообщил ему об этом. А он сказал, что гонки – это удел тупых бездельников.

– Это такой твой бунт?

Ничего не отвечаю. Потому что, черт, она сейчас озвучила то, что творилось у меня внутри, оформила мою обиду на отца в слова. Они так и осталась выцарапанными перед глазами.

– Если в какой-то момент тебе надоест рисковать жизнью, ты уйдешь, перестанешь гонять? Чем ты займешься?

– Я не думал над этим, потому что в моих планах нет все бросить, – сказал довольно грубо, хочу закончить уже надоевший мне разговор.

– Тебе ли не знать, что планы имеют свойство меняться.

И теперь я стою у поста охраны, в костюме, черт бы их побрал, и в выглаженной белой рубашке. Красавчик. Все меня знают, пропускают без проблем, не задавая ни единого вопроса. Со мной вежливо здороваются и передают пропуск. Я только киваю в ответ. Но чувствую, что за мной все наблюдают, оценивают. Может быть, что-то ждут в ответ. Не понимаю, что именно. Мне пока все, что со мной здесь происходит не просто чуждо, оно непонятно.

Перед заездом по новой трассе похожее чувство. Но я приезжаю и исследую, делаю несколько кругов, просчитываю. В голове рисую план, как лучше пройти тот или иной поворот, где лучше притормозить, а где пролететь на виражах, не нажимая педаль тормоза.

Лифт поднимает меня на последний этаж, оповещает о прибытии противным писком. Выхожу и сразу натыкаюсь на секретаря за большим столом. Девушка симпатичная, если не сказать красивая. Лет двадцать пять, не больше. Пытаюсь улыбнуться и показать свое дружелюбие и хорошее к ней расположение. Она повторяет мне свое имя. Но в голове у меня оно не закрепляется.

Отец выходит из кабинета и радостно раскрывает руки для объятий. Серьезно? Это такая игра?

Он видит, что обниматься я с ним точно не собираюсь, остаюсь стоять там, где и был. Впрочем, отец настаивать не стал. Только жестом показал пройти в его кабинет.

Кабинет у него большой, с шикарным видом. Могу поклясться, что я вижу Кремль. Большой стол для переговоров, на нем у каждого места по небольшому микрофону, напротив – проектор и белое полотно. Только в конце у стены вижу рабочий стол. На нем яблочный монитор и большое шикарное кресло. Значит, вот как выглядит истинный дом моего отца. Я был здесь раньше не более двух раз, но сейчас на все взглянул по-новому.

– Выходит, мои разговоры с тобой не напрасны. В итоге, ты стоишь у меня в кабинете…

– Это ничего не значит, отец. В наших отношениях ничего не изменится.

– Глеб, как ты не понимаешь. Ты мой единственный сын. Я не желаю тебе зла. И все, что ты видишь – твое. Но перед тем, как это получить, надо научиться управлять всем этим.

– Ага, – развязно отвечаю я, – Так и чем я буду заниматься? Где мой кабинет? Секретарь же будет? Вон твоя девочка за дверью вполне себе ничего.

– Не спеши, – ничего не отвечает отец на мои выпады, я думал, будет снова отчитывать, – для начала ознакомься вот с этими документами, – кивает на стопку бумаг, они лежат с краю стола для переговоров, их я и не заметил.

– Понятно, – грустно отвечаю я, язвить устал.

– Глеб, что с гонками?

– А что с ними?

– Когда это закончится? Я вижу, женитьба на Апраксиной дает свои плоды, – он имеет в виду, что я первый переступил порог его офиса по своей воле, – Но все-таки Мила еще недостаточно влияет на тебя, раз не хочешь бросить это дело.

– А она должна на меня повлиять? Вы для этого нас женили? – тошно от этих мыслей и своих же слов. Что, если Милу загнали в еще худшую ловушку нежели меня? Ей не оставили выбора, как и мне, только самому оказалось смириться проще, чем ей. Может ли быть такое, что я ей противен? Что я ей чужой? Скользкое чувство окутывает меня, мне хочется согнать его с себя. – Я буду этим заниматься и дальше, я этим живу.

– Глеб, ты же умный парень у меня, но почему-то считаешь себя хуже, чем ты есть. И пытаешься убедить в этом меня. Хочешь что-то доказать?

– Доказать? Никогда не стремился. Разве что нервы тебе помотать, – я не улыбаюсь, и, наконец-то, отец разговаривает со мной на равных. Он не ставит себя выше меня, просто спрашивает и желает получить ответы на свои вопросы, но я пока буду молчать. Открыться, значит, показать свою слабость перед ним. А хищник всегда хитер. Он будет действовать исподтишка, нападет, когда ты будешь беззащитен перед ним.

– Ошибаешься. Ладно, иди, изучай. Если будет что-то непонятно, то я здесь, рядом.

Отец вышел из кабинета, оставляя меня одного. А я погрузился в чтение.

Спустя пару часов открываю глаза и смотрю вдаль: глаза болят от искусственного освещения, в них будто засыпали килограммы песка. И это только часть бумаг. Какие-то уставы, договоры, презентации. Голова кругом.

Отец сидит напротив, изредка на меня поглядывает. Но вопросов не задает. В кабинет постоянно кто-то заходит, и он меня с ними знакомит. Все вежливы, приветливы. Хотя уверен, много что про меня уже надумали.

Когда приезжаешь на старт, готовишься к заезду, знакомишься с гонщиками. Они с виду такие же, как и ты. Рады тебе, обнимают, что-то говорят тебе, могут подколоть. Машины у всех разные, но их никогда не обсуждают прилюдно. Только со своими, за закрытыми дверями. Так вот это тоже все игра. На трассе у тебя нет друзей. Потому что там, где есть соперники – дружбы в принципе не может быть. Если каждый рад тебе внешне, внутри он желает, чтобы у тебя случилась поломка и ты просто сошел с трассы.

Так и здесь, в другом мире офисных воротничков. Улыбка собеседника не значит хорошее к тебе отношение. Все изучают тебя, прощупывают и никогда и никто не желает тебе успехов. Людям свойственно завидовать.

В кабинете какой-то начальник. Его отец представил как Николай. Так вот он все выспрашивал как у меня дела, понравился ли мне офис. А в случае проблем не задумываясь просил приходить к нему, если отца поблизости не будет. Стоит, смотрит, улыбается мне. И ведет свою игру. Поэтому людям свойственно еще и лицемерие.

Задумываюсь, если везде все так и устроено, есть ли смысл идти туда, где тебе неинтересно? Может, стоит вернуться в свою стихию, где уже не раз был победителем. А здесь я всего лишь придаток своего отца.

Отец удаляется с этим Николаем и оставляет меня одного.

Как только за ними закрылась дверь, входит та миловидная блондинка, секретарь. Вижу юбку, что обтянула длинные ножки с аппетитной попкой, блузка расстегнута на две пуговицы, где последняя явно лишняя. Вижу кружево белого лифчика. Улыбка чарующая, открывает ряд ровных белоснежных зубов. Глаза у нее красивые, большие, ярко-зеленые. Возможно, линзы.

– Глеб? – обращается она ко мне.

– Слушаю… – вопросительно смотрю на нее, имя забыл.

В руках у нее кофе, две маленькие аккуратные чашки. Она ставит их на стол, одну пододвигает мне, вторую забирает себе.

– Павел Эдуардович на совещании, придет нескоро. Я подумала, может, тебе составить компанию? Смотрю, ты целый день за документами. Устал, наверное. Вот, – жестом указывает на кофе, от которого просто божественно пахнет. Кофемашина у них тут отпад.

– И ты подумала, что мне нужна твоя компания?

– Почему бы нет?

– Действительно. Почему бы не составить компанию сыну владельца NAVitsky Holding, да? – хочу обратиться по имени, но оно снова вылетает из головы.

Она облокачивается на край стола, что ее бедро касается моего предплечья. Шустро. И глупо. Так подставлять себя.

Смотрю на нее другими глазами: красивая молодая девушка, что хочет перепихнуться с сыном генерального. Для чего? Или это такая проверка? Напрашивается вопрос – от кого?

Она рукой касается моей руки, невзначай, еще ближе пододвигая ко мне чашку. Аромат да, божественный, но почему-то пить не хочется. Выглядит дешевым трюком.

От нее исходит приятный аромат, цветочный и нежный. Мне нравится, я бы с удовольствием притянул ее к себе, чтобы уткнуться в шею и вдохнуть его глубже. Но, сука, вспоминаю шоколад.

– Ты не пьешь кофе? Могу сделать чай, – она видит, что я не притронулся к чашке.

– Спасибо, но не нужно, – вглядываюсь в нее. Переспал бы я с ней? Конечно.

– А что тогда ты хочешь? – хочу ответить про запретный шоколад.

Наклоняюсь ближе к ней, к ее губам. Они цвета персика, но нет этого дурацкого вазелинового блеска. Я бы попробовал их на вкус. Он отличается? Сможет ли выжечь воспоминания о том, другом поцелуе? Мои губы очень близко к ее, стоит только придвинуться чуть ближе. Вот уже моя рука у нее на плече, я веду ее вверх, к шее. Она тоже тонкая, изящная. Можно прикоснуться губами сначала к этой тонкой коже, оставить свой след на ней, провести языком и почувствовать вкус? Вдруг он тоже будет шоколадный? Но я веду руку дальше, пальцами очерчивая подбородок, скулу, глажу ее. Она закатывает глаза. Не исключаю, что и правда приятно.

У нее мягкие губы, свои такие. Силикон чувствуется сразу. Либо я раньше целовал плохую работу косметолога. Касание легкое, хочется уже большего. Раз предлагают. Языком касаюсь ее нижней губы. Нет вкуса помады, никогда это не любил. Он мерзкий и противный. Она впускает мой язык к себе. Вкусно. Поцелуй вкусный. Она классно целуется. Он заводит и хочется опустить руку на ее грудь, сжать. Вспоминаю, что имеется вполне себе хорошая троечка, возможно, тоже своя, без грамма искусственности. Это радует. Опускаю, касаюсь. И правда, все натуральное, рукой обвожу кружево и пальцами касаюсь ее соска. Слегка зажимаю его между пальцами, перекатываю. Она мычит мне в рот, понимаю, что нравится.

Но мне не нравится, что я не чувствую шоколад. Бл*ть.

Телефон, что на столе, начал вибрировать, а спустя пару секунд на весь кабинет раздалась мелодия. Мила.

Глава 17.

Глеб.

– Жена? – девчонка прошлась взглядом по дисплею моего телефона. – Не бери. Между вами же ничего нет, я права?

Хочется заткнуть ее сейчас. Не поцелуем, а грубо прикрыть ее рот рукой и выгнать к чертям собачьим.

– Тебе то откуда это знать: есть что-то у меня с женой или нет? – грубо отвечаю я.

– Мы бы сейчас так не целовались, – она отрывает свою попку от стола и отходит в сторону.

Дурацкий звонок разрывает пространство. Потом прекращается и начинает снова. Беру телефон в руки, он жжет ладонь. Хочется выкинуть его, швырнуть об стену, чтобы прекратил звонить. Какое-то дурацкое чувство чего-то неправильного. Все, что сейчас происходило несколько минут назад, неправильно, грубо и мерзко.

Телефон затихает. Тишина давит сейчас, она отражается от стен и гнетет меня. Девчонка подходит со спины и обнимает меня сзади, вдыхает аромат. Приподнимается на мысы своих туфель и целует шею. Короткий, но влажный поцелуй.

– Глеб… Я помню, когда первый раз тебя увидела здесь, в офисе. Прошла неделя с первого моего рабочего дня. Но я все равно боялась что-то сделать неправильно или сказать не то. Ты тогда зашел, улыбнулся мне и подмигнул. Помнишь, что еще мне сказал?

– Нет.

– Ты сказал: “Красавица, твоя улыбка – и можно свернуть горы. Чаще улыбайся, тебе очень идет”.

– Не помню.

– Потом я видела тебя еще пару раз. Однажды я стояла внизу, а ты ждал, пока отец спустится, чтобы вы вместе куда-то поехали. Ты был таким желанным и недоступным.

Я убираю ее руки от себя и разворачиваюсь к ней лицом. Что она сейчас такое говорит? Я ее даже не помню.

– Ты веришь в любовь с первого взгляда?

– Нет.

– Жаль, потому что мне хватило одного взгляда на тебя, чтобы я поняла, что влюбилась. А представь теперь: мне сегодня сообщают, что будешь работать в офисе, я буду видеть тебя каждый день… Это знак, понимаешь?

– Как, говоришь, тебя зовут?

– Что? – обида в глазах, ее увидит даже полуслепой.

– Имя, твое имя.

– Рита.

– Рита, понимаешь, я тебя не помню. То, что я говорил, тоже не помню. И все, что сейчас было, чисто от скуки.

Звонок. Снова Мила. Раньше бы разозлился, что кто-то названивает. Сейчас же маленькая такая радость, что не отступила. Значит, нужен ей сейчас. Улыбаюсь, не этой девчонке, а своим мыслям.

– Мне жена звонит, извини, – беру телефон в руки и отхожу к окну, только слышу, как хлопнула дверь, довольно шумно. Девчонка, очевидно, выбежала из кабинета.

– Да, Мила?

– Глеб? Ты где? Я уже стою у входа, жду. Просто холодно как-то…

– Ты о чем?

Тишина на том конце, даже проверил, что со связью. Но нет, все в порядке, это Мила молчит.

– Мы же собирались в театр. Я купила билеты и вот стою… жду. Ты занят, да? Извини, пожалуйста. В другой раз тогда, – она кладет трубку. Хотя скорее кидает.

Черт. У меня совсем вылетело из головы. С этими бумагами, с девчонкой, влюбленной в меня, которую я ни хрена не помню. Пока я целовался с ней и думал, трахнуть ли ее или нет, Милка стояла там на холоде и ждала меня. Чувствую себя ублюдком. Она всегда выбирала меня, садилась в мою машину, когда знала, что сейчас буду гнать как сумасшедший. Знала и села. Поддержала. А что сделал я? Засунул язык в ту, которую даже не знаю.

Перезваниваю. Но теперь она не берет трубку. Обиделась? Понимаю, что сам бы себе по роже вдарил за это.

Пишу сообщение, что буду через пятнадцать минут. И очень надеюсь, что она не будет такой гордой и прочитает сообщение. А главное, дождется.

Вылетаю из кабинета, дверь ударяется о стену. Входит уже в привычку. Девчонка та сидит за своим столом и смотрит в маленькое зеркальце, вытирает краешком салфетки потекшую тушь. Должен извиниться ведь, так правильно, как бы сказала Мила. Но не настолько она на меня влияет. Таких кардинальных изменений в своей жизни пока допустить не могу.

Сажусь в малышку, урчание – любимое, согревающее, и вдавливаю педаль газа, с визгом стартую. Нарушаю свое правило не гонять в городе. Сейчас нужно, сейчас важно успеть.

Подъезжаю к театру. Мест свободных нет. Их в принципе там никогда и не бывает. Нарушаю еще одно правило – не паркуйся как му*ак. И оставляю машину в каком-то углу в подворотне, криво припаркованную.

Хрупкую фигуру вижу издалека. Ходит из стороны в сторону, ждет и волнуется. Снова улыбаюсь и вспоминаю вкус шоколада на губах. Говорят, что шоколад может вызывать зависимость. Она вырабатывается в результате высокого содержания теобромина в какао. То, в свою очередь, состоит из активных веществ, стимулирующих выработку серотонина. Гормон бодрости является соединением из жирных кислот, возбуждающих центральную нервную систему и улучшающих передачу нервных импульсов. То есть съел шоколад, и тебе становится хорошо, ты счастлив. Чем не наркотик? Приманивает своим запахом и вкусом, а потом мучайся от этой зависимости. Моя проблема в том, что мне нельзя шоколад.

Иду быстрым шагом, параллельно пытаюсь привести свою дыхательную систему в норму. Мила останавливается и смотрит на меня, пытается сдержать улыбку, но я же вижу, как уголки ее бантика взмывают вверх, а сам он разглаживается. Не могу удержаться, сам улыбаюсь, как дебил, которому вручили плитку долгожданного кайфа.

– Ты приехал? – еще и спрашивает она.

– Прости, я .. забыл.

– Ничего страшного.

Протягиваю ей руку, она пару мгновений мешкает, а потом дает свою маленькую ладошку.

– Мила?

– М?

– А что хоть смотреть будем?

– Щелкунчик, – она радостно мне отвечает, будто идет на самый важный и желанный спектакль. Впрочем, может так оно и есть.

– Никогда не смотрел.

– Я знаю. Поэтому идем это исправлять. В канун Нового года надо обязательно его посмотреть. Это самая красивая и самая праздничная постановка. Обрати, пожалуйста, внимание, на фею Драже. Помню, как я пробовала танцевать эту партию.

Мы подходим к зданию Большого театра. Никогда не обращал на него внимание. Ну красивое, да. А сейчас смотрю украдкой на Милку и вижу такое восхищение в ее глазах. Она сама вся как искусство. Такое желанное и недоступное мне. К нему же если и прикасаться, то быть только из ее мира. Где нет того адреналина и скорости в крови. Нет визга шин и искореженного металла. Здесь нужна только мелодия, не песня даже.

В ее глазах отражаются огни елки, она напротив колонн. А потом Мила смотрит куда-то поверх них, высоко. Там красуется четверка лошадей с повозкой и каким-то человеком. Знаете, на купюрах их еще можно увидеть. Никогда об этом не задумывался.

– Это квадрига Аполлона, – Мила увидела, куда я смотрю. – Каждый из четырех коней имел символическое прозвание. Первый конь Эритрей, олицетворяющий восход солнца, затем Эфоп, от греческого дословно означающий "пылающий, огненный", Ламп – "сияющий, сверкающий" и Филогей, который символизирует заходящее вечернее солнце. Уже в поздней античности Аполлон, помимо Бога света, являлся покровителем искусств.

Смотрю на нее и понимаю – она другая. Не похожая ни на кого, кого я знал раньше. Будто стоит на пьедестале, красивая, изящная. А что, если бы ее родители решили выдать замуж не за меня, а за какого-нибудь другого придурка, безбашенного мажора, что просто сломал бы ее? Черт, это понимание рвет меня в клочья.