Просто друзья

Подхожу ближе. Мне хочется с ним познакомиться.

– А почему ярко-рыжая? – спрашиваю я.

Он смотрит прямо на меня, изучает. Улыбается, но по глазам вижу, что думает над своим ответом. Ведь он должен быть шикарным, чтобы все зааплодировали его шутке.

– Под цвет моей души. Она яркая, как солнце, – выжидает мой ответ, – Кирилл, – протягивает руку. Я даю себе несколько секунд на подумать и протягиваю свою руку. Пожатие сильное, уверенное. Мы точно соперники, которые прекрасно это осознают.

– Глеб.

– А твоя душа какого цвета? – черная, хочется сказать.

– Синяя.

– Хм… как морские глубины?

– Как Ягуар F1.

Он смеется. Заливисто так, открыто, но ничуть не дружелюбно.

– А ты хорош, – цокает он языком и разворачивается, чтобы уйти.

Смотрю ему вслед. Черная кожанка, как у меня, черные джинсы, снова как у меня. На белой футболке была надпись “Fors omnia versas”. Странный парень, странный случай, странное все.

Марат подкрадывается сзади. Кидается на спину, как мальчишка. Неимоверно раздражает его эти повадки.

– Ты охренел? – не выдерживаю я.

– Да что ты завелся с полпинка? – выпучил он на меня свои черные глаза.

Отворачиваюсь и смотрю на Кирилла. Тот уже разговаривает с Кощиным. Они смеются, запрокидывая головы, и смотрят в сторону его машины.

– Кто это? – Марат видит, куда я смотрю, и задает свой вопрос.

– Новенький.

– И кто он?

– МакЛарен F1 ГТР.

Марат медленно поворачивает ко мне голову, в полном молчании, хотя, скорее, в полном оцепенении.

– Ты сейчас серьезно?

– Серьезней некуда, – показываю на недалеко стоящий ярко-оранжевый спорткар.

– Них*я себе, – глаза Марата стали такого же яркого цвета. Восторг и восхищение. Его я видел в глазах всех, кто столпился у той машины. – Черт, это значит… – Марат осекся. Он оборачивается на свое ведро, которое пестрит разными наклейками, с тупыми надписями и лозунгами, будто мы попали на соревнования 80-х годов. – Получается, она будет участвовать в нашем заезде?

Понимаю, к чему он клонит. При любом раскладе, выиграть Марату не удастся. Это понимаю я, понимает и он.

Он отходит к своей машине, оттуда выходит Лиля, вся расстроенная. Глаза красные, опухшие. Она будто плакала.

Вместе они отходят на небольшое расстояние и о чем то довольно эмоционально разговаривают. Я не люблю подслушивать чужие разговоры. Это не мое дело. И отхожу от них подальше.

– Глеб?

Отец подбегает ко мне запыхавшийся. Давно я не видел его в обычных джинсах и футболке. Высокий, сильный. Понимаю, почему мама влюбилась в него. А зная, каким красавчиком он был… Хотя, отец и сейчас многим даст фору.

– Привет, – протягиваю руку отцу. Он крепко ее пожимает.

– Думал, не успею. – Он оглядывается по сторонам. Изучает местность, людей, машины. Ему любопытно, где же пропадает его сын в выходные.

– Ну как? – слежу я за его взглядом.

– Шумно как-то…

Из колонок доносится какой-то рэп. Эминем, чьи слова не разберет даже англоговорящий. Но толпе нравится, она слушает и подтанцовывает.

– Ты… когда?

– Надо уточнить, – показываю я на Кощея, который все еще о чем-то разговаривает с новеньким.

Марат возвращается ко мне взвинченный. Давно его таким не видел. Обиженный мальчишка, у которого что-то ценное забрали. Как обычно поступают друзья? Спрашивают причину перемены настроения?

– У тебя все в порядке?

– В полном.

Пинает маленький камень у его ноги. Тот, видно, оказался чуть тяжелее, чем он рассчитывал. Марат ушиб ногу. Выругался себе под нос.

Лиля подходит к нам, не здоровается. Глаза горят, щеки пылают. Она в гневе. Теперь лицо разъяренной женщины я узнаю в толпе моментально.

Снова разговор на повышенных тонах. Потом звонок отца, дурацкая мелодия, будто рингтон из старого мобильника с полифонией. Много ненужных звуков и картинок. Раздражает. Мелькают как мухи перед глазами и навязчиво зудят. Это передается мне по нервным окончаниям, становлюсь резким. Не самый лучший настрой перед заездом.

– Заколебала! – Марат обозлился.

– Глеб, на пару слов, – Кощей подошел.

– Глеб, я отойду, – отец берет трубку.

– Глеб, скажи ты ему, пожалуйста, – Лиля, наверное, в первый раз на моей памяти обращается ко мне.

– Да не лезь ты, куда не просят, – Марат грубо ее отшивает, та в слезы, если не в истерику.

– Идем отсюда, Марат берет меня за руку и пытается увести в сторону.

Злость дикая на всех, что столпились вокруг меня и что-то хотят. Я же пытаюсь настроиться на сложную борьбу, что предстоит на трассе. Только все как сговорились: мешают думать, анализировать. Бестолковые разговоры, бессмысленные действия.

Отхожу в сторону. Марат плетется за мной, что-то бубнит и чертыхается.

– Что ты за мной идешь?

– Мешаю?

– Есть немного.

– Тебе все по жизни мешают. Будь твоя воля, вообще остался бы один, да?

– Мыслишь в верном направлении.

Смотрим друг на друга, крылья носа раздуваются. Скажи нам “фас” и мы кинемся друг на друга.

– Че те надо сейчас от меня, а?

Пару раз Марат пытается что-то сказать, но на третий снова подходит Лиля. Встревает в мужской разговор, что и так не кажется ладным.

– Я тебе все сказал. Я буду в заезде, – кричит он на нее. Первый раз я вижу такого Марата. Он словно вырос из того мальчишки, что с румяными щеками на радостях прыгал, когда выиграл гонку. Сейчас это грубый мужик.

– Глеб, скажи ему, что с такими соперниками лучше отступить, ему все равно ничего не светит, – ее глаза умоляют меня поддержать ее. Но я не понимаю зачем. Если он хочет, то пусть участвует. Кто я такой, чтобы что-то запрещать? Только вот по сути дела она права.

Тяжело вздыхаю и решаю ему это сказать. Если к девушке своей он не прислушивается, может, к другу прислушается. Хотя, мы же сейчас с ним снова соперники. На трассе друзей нет.

– Марат. Давай ты со своим ведром пропустишь этот заезд. Ну правда. Ягуар, МакЛарен и… твое ведро… – я с брезгливым видом поворачиваю голову в сторону его машины, криво припаркованной. Морщусь сильнее. Не люблю такого пренебрежение к машинам.

– Что?

– Говорю, не надо тягаться с нами сейчас, – говорю излишне грубо, только потом понимаю, что перегнул. Но остановиться тяжело. Когда летишь с бешеной скоростью, в мгновенье ока остановиться нельзя.

– Ты всегда считал себя лучше других, да, Нава?

– Тебе напомнить, сколько раз я приехал первым на финиш и скольких соперников обходил?

– Да куда уж мне тягаться с самим Глебом Навицким! Я хотя бы умею водить свое ведро. Ты же привык, что машина за тебя делает половину работы. Говоришь, что ты пилот? Да если бы не твой Ягуар, плелся бы в конце списка. А знаешь, что ждет тех, кто финиширует последним? Они вылетают, – цедит он сквозь зубы. Глаза горят нехорошим огнем. Он сильно жжется и … обижает.

Лиля стоит и смотрит на нас. Завороженно открывает рот в попытке что-то ответить, потом так же его закрывает. Рыба, выброшенная на берег. Безмолвная и бесячая.

– Что? – кидаюсь я на нее. Ведь, если бы не влезла со своими претензиями ко мне, этого глупого спора не было.

Я не знаю, как ругаются друзья, как спорят тоже. А главное, что делать потом, когда мы оба поймем, что погорячились. Ведь виноваты оба. В таком случае, кто подойдет первым с протянутой рукой?

Отхожу от них. Мне нужно остыть и собраться с мыслями. Ссора перед самым заездом не самое лучшее начало для сложного испытания. Ругаю себя за несдержанность.

– Глеб, у вас все в порядке? – отец подходит и кладет руку на плечо. Но почему-то хочется ее смахнуть. Мне не нужна поддержка сейчас. Мне нужно остаться одному.

– Все просто замечательно.

Возвращаюсь к машине и завожу малышку, чтобы подогнать ее к линии старта.

Взгляд падает на зеленый шлем Марата. Он его подарил мне, когда написал тот шуточный стих. Кто бы знал, что они окажутся практически пророческими.

Мы с другом вновь сошлись на трассе.

Я, как и он, сегодня нервный.

Придурок, какой же он придурок.

Вижу, что справа от меня ярко-оранжевая красотка зазывно зарычала, снова привлекая внимание. Хотя у нее и так от поклонников отбоя нет. Это походит на позерство. А такое я терпеть не могу.

Слева – ведро Марата. Садится в нее и громко хлопает дверью. Неприятный осадок после нашего с ним разговора.

Несколько секунд на размышление. Беру в руки шлем, что так и не успел пока надеть. Вот потертость, а здесь царапина. За сколько он его купил? Ощущение, что с огромной скидкой на Авито.

Ругаюсь про себя и выхожу из машины, прихватив с собой это чудо, именуемое защитой.

Подхожу к ведру и стучусь в стекло. Марат боковым зрением видит меня, но не смотрит в мою сторону. Полный игнор. Это начинает раздражать. Ведь я первый решил подойти. В глубине души сожалею, что говорил те слова. Может, уже готов извиниться.

Стучу громче, чтобы открыл наконец. Либо окно, либо дверь. Взглянул на меня и закатил глаза. А потом, слава Богам, открыл дверь, чтобы выйти.

– Что тебе? Не все сказал?

– Не все.

– Тогда договаривай. И уже начнем. Я докажу тебе, что моя машина ничуть не лучше ваших. Я выиграю, ясно, – говорит зло, с каким-то отчаянием. Но прекрасно осознавая, что это голословные заявление. Сделать это невозможно.

Смотрю на него и принимаю решение. Оно глупое с одной стороны, но почему-то именно сейчас я чувствую, что надо поступить именно так. Это моя дружеская рука. Так я прошу прощения.

– Давай поменяемся?

– В смысле?

– Ты поедешь на моей. Я на … твоей.

– Глеб…

Отталкиваю его от двери и быстро надеваю зеленый шлем. Если не обращать внимание на рост, то со стороны я вылитый Марат.

– Чего ты ждешь? Иди!

Первая улыбка на его лице. Уверен, он бы снова бросился мне на шею, как после своей победы. Радость и благодарность.

Он быстро идет к моей машине, на ходу надевая синий шлем. И теперь со стороны кажется, что он – это я.

Смотрю вправо уже в машине, Марат рассматривает каждую деталь на приборной панели. Хочется ухмыльнутся, какие же мы придурки.

Слышу слова Кощея. Все машины на старте.

Жму на газ, слышен рев мотора. Он неродной мне. Вижу свою малышку. Она вырывается вперед. Даже удивился. Думал, первая стартанет МакЛарен. Но нет, Марат сумел с первой секунды вырваться. Едут они ровно. Я третий. Отдавая свое место Марату, я понимал, что первым уже не буду. Право отжать первенство у того выскочки я отдал другу.

МакЛарен резвая, не дает прорваться. Не открывается. Блондин уверенно ведет машину. Марат идет практически колесо в колесо. Но сейчас это очень опасно. Риск граничит с безумством. Понимаю его состояние, когда хочется вырвать победу когтями.

На первом повороте заносит обоих. Хочется ругаться. Я плетусь следом. И хочется выжать максимум, но не выходит. Словно не хватает мощности. Впрочем, это так и есть.

Скорость бешеная, что становится страшно. Сейчас любое резкое торможение или неправильное вхождение в поворот и – краш. Страшно.

Я вижу свой сон наяву. Только там я был один, а здесь нет. Там, в той машине, друг. Они словно сошли с ума, соперники, которые не видят грань. Сейчас дорога прямая. Она освещена закатным солнцем. Во сне было темно. Но это не дает спокойствия. Наоборот, с каждым оборотом двигателя нарастает страх и беспокойство, что сейчас, в эту самую секунду, произойдет страшное.

Марат оторвался от МакЛарена. Теперь он снова лидирует. Гонка зверская. Они стали двумя хищниками, дерутся за пропитание. В нашем случае – первое место и есть самое необходимое в жизни. Глупые. Самое важное – жизнь.

Между нами около трехсот метров. Они ни о чем, когда скорость максимальная. И я вижу как на следующем повороте синий Ягуар заносит, а потом разворачивает в обратном направлении, жестко цепляя оранжевый МакЛарен до противного скрежета металла. Звук – черта, что мерзкая и противная. Марат не справляется с управлением и вылетает с трассы. Дерево. Удар. Взрыв.

Огонь отражается в моих глазах. Запечатывает картинку в голове. Навсегда. Я боюсь дышать, сделать вдох невозможно. Потому что меня сковали железными тисками. Сильнее и сильнее давят, пытаясь сломать, раздавить. Эта боль не физическая. Тела я не чувствую.

Останавливаю машину. Действия обыденные, я привык к ним и не задумываюсь. Все на автомате.

Одна машина остановилась, что плелась сзади. Другая. Их не вижу, не замечаю. Просто слышу.

Столб пламени, что поднимается вверх. Он яркий, как тот МакЛарен, будь он проклят. Глаза режет не то от яркости, не то от дыма. Он проникает внутрь. Я чувствую топливо. Оно горчит невероятно, как сама смерть. Горит краска, тот же мерзкий запах и вкус на языке, смешанный с потом и кровью.

В этой машине Марат. До меня поздно доходит. Я не верил, не мог поверить, что картинка передо мной реальна.

Срываюсь с места. Его еще можно спасти, я знаю. Пламя ведь возможно потушить, уверен. В горле спазм, та горечь, что оседала на языке пробирается внутрь, заполняет меня собой, завладевает моим телом. Я чувствую ее везде. В носу горечь, на руках эта горечь, в сердце она же.

– АААА, – я слышу себя со стороны.

Меня держат чьи-то руки, мешают, а я пытаюсь вырваться. Они как путы окутали. Дикие лианы в джунглях. Просто стоит стряхнуть, отрезать от себя. Но что-то не так. Понимаю это, потому что они все еще на мне. Держат цепко. Я в их власти. Ору, что есть сил, может, это их отпугнет. Дикий зверь, что пытается вырваться. Но браконьеры – звери похуже. Они крепкие, что я просто оседаю на колени. Пораженный, сломленный. Убитый.

В глазах тот огонь, что теперь будет мне другом. Или врагом. Он поднимается все выше и выше. Слышен треск, выхлопы – музыка, что будет звучать вечность.

– Глеб, ты знаешь, что тогда спас меня? – мы закончили смотреть очередную серию Форсажа. Идут титры, но почему-то переключать на другой фильм лень. Так сидели и смотрели. Марат изредка хрустел чипсами. Меня же от них уже воротило.

– Когда? – лениво отвечаю я.

– Ну, когда открыл дверь в машине, на светофоре. Ну, когда мы познакомились, – теряет он терпение, думает, что я забыл. Хотя такое забыть нельзя. Эпичное знакомство.

– Да помню я, – не выдерживаю я.

– Те парни, от которых я тогда убегал, прижали Лильку. Я проходил мимо. Смотрю, девчонка красивая, милая. Зачем с такими обдолбанными встречается. Остановился, прислушался. Ну и… Она смогла убежать, пока я дрался с ними. Представляешь, один против двух. Никогда не дрался, страшно было пипец. Но я смог, – смотрит он на меня строго, словно я ему не верю. – Лильку спас, ну и сам убежал. А потом вижу твою машину. Еще тогда подумал, ничего себе какая. Не был уверен, что откроешь.

– Хм… я тоже не думал.

– Спасибо!

– За что?

– Ты не оставил меня.

Меня все еще держат чьи-то руки. Теперь я понимаю, что это они, а не лианы. Но вырываться не спешу. Потому что бежать некуда. И спасать больше некого. Изначально было некого.

Опускаюсь на асфальт. Он влажный после небольшого дождя. Не мокрый, а просто влажный. От него исходит прохлада. Оседаю вниз и сморю на то пламя, что не только передо мной, а внутри меня. Та горечь вспыхнула, как моя малышка, и пеплом посыпает все живое, что еще теплится внутри меня. С каждым мгновением я превращаюсь в пепел, без чувств и желаний. Подобие человека. Статуя. Оболочка.

– Глеб? – голос Милы далекий. Он кажется мне чужим.

Не отвечаю. Бессмысленно.

– Глеб? – повысив голос, зовет меня.

Молчу. Слова лишние.

Тяжелая рука ложится на плечо. Отец, я понимаю это даже не взглянув на человека. Он не произносит ни слова. Я благодарен ему за это.

Говорить я больше не могу. Потому что могу не выдержать. Чувствую противный ком в горле. Еще могу сдерживать его силами, что на дне. Их осталось самую малость.

Вокруг тишина. Только слышен треск. Так ломаются ветки деревьев. А сейчас вот сломалась ЕГО жизнь. Как ветка, каких тысячи, а может десятки тысяч. Они ломаются каждый день, каждый час. После сильного ветра, урагана, от старости, от человеческих деяний. Отчего сломалась ветка Марата?

Ответ есть у меня внутри. Но не хочу его произносить. Это больно. Невыносимо горько.

Мила оседает со мной рядом, пытается обнять. Вижу ее глаза, полные слез. Они падают крупными каплями. Стоит ее обнять, успокоить, может, сказать что-то ободряющее. Но не выходит. Потому что именно сейчас мне все равно. Даже не так. Мне снова сделалось ровно. Как в день нашей свадьбы. Когда гнев и злость прошли, на их место вернулось привычное безразличие к происходящему, к окружению.

Звуки сирен разрезают пространство. Глушат уже привычный треск ветвей.

Отец подает руку, чтобы помочь мне встать. Неуверенно кладу свою ладонь. Дохожу до машины. Понимаю, что он доехал до места аварии на ней. Снова благодарен ему, потому идти пешком сейчас не хочу, а садиться в машину Марата непосильно. Уже не смогу. Я не уверен, что теперь вообще смогу сесть за руль.

Отец открывает пассажирскую дверь и усаживает меня. Я словно мальчишка, что натворил бед. И сейчас он снова будет решать мои проблемы. Нашкодивший, проблемный парень. Всегда таким был. И остался.

С хлопком двери шум стихает. Становится приглушенным. Про себя отмечаю, что и неважным.

Мила также садится рядом. Шмыгает носом, так противно, всхлипывает и снова плачет. Громко и навязчиво. Только она может себе это позволить, а я нет. Жестко сдерживаю тот ком в горле.

– Я думала, это ты там… – она прижимается ко мне, пытается обнять, трогает руками, похлопывает, будто со мной могло что-то случится.

Ее движения раздражают.

– Замолчи! – выдавливаю из себя.

– Что? Глеб, я не понимаю.

– Заткнись!

Смотрит на меня стеклянными глазами. Своими словами я убиваю ее, посыпаю своим пеплом. Без тени сожаления.

Отец вернулся спустя час. Понимаю, что ему многое надо сказать, да и объяснить. Но он упорно молчит. Я понимаю, что он подбирает слова. Любое неверное такое слово, и я вспылю. Всегда так было. Он помнит об этом.

А потом заводит двигатель и выезжает с этой трассы. Ее номер я запомню навсегда. Цифры, которые Марат назвал удачливыми. Предрекал себе победы. Смеялся, когда приезжал первым. И расстраивался, когда финишировал первым я. Обнимал Лилю, когда хотел чувствовать ее поддержку. Танцевал, когда было хорошее настроение.

Это несчастливые цифры. Они приносят боль. Смерть. И разруху.

Мы подъезжаем к нашему дому. Отец помогает дойти до квартиры. Все в том же молчании.

Сил на разговоры нет, как и желания что-то делать и объяснять. Я понимаю, что с этой минуты все будет по-другому. Но пока хочу просто заснуть. И чтобы мне ничего не снилось. Никогда.

Глава 39.

Глеб.

Я в комнате один. Царит полумрак. Сейчас раннее утро. Долгожданное весеннее тепло сменилось пасмурными и холодными днями. Противный дождь моросит целыми днями. Своими прохладными каплями орошает землю и увлажняет ее. Говорят, это полезно растениям. Но мне похрен.

То и дело включаю и выключаю светильник у кровати. Свет загорается и тухнет. И так раз за разом. Кому-то может показаться это раздражающим, меня же успокаивает.

Закрыть глаза боюсь, взрыв снова перед глазами, потом начинается паника. Дышать становится тяжело, я стараюсь сцедить хоть каплю кислорода, но его нет, один лишь углекислый газ, который убивает каждую мою клетку. Через несколько минут приступ проходит. Я смогу вздохнуть, пока не возникнет необходимость опять закрыть глаза. Помогают только успокоительные и снотворные. Отец принес. Название, рецепт – все не важно. Если бы он просто выдавил бы мне таблетки из блистера, я просто выпил бы, что дают. Такой безмолвный мальчишка.

– Глеб? – Мила тихо заходит в комнату.

Мы практически не общались все эти два дня. Она вернулась в ту комнату, что была отведена ей изначально. Может быть, если бы она была со мной хоть ночью, прижималась своим холодным телом, стало лучше. Мне удалось бы поспать хоть чуточку. Но Мила не приходила. А вопросов я ей не задавал. Я вообще практически ни с кем не говорил. Только обмолвился с отцом парой фраз и рассказал все следователю. Но не стал отвечать на его вопросы. Просто встал и ушел. Тот допрос высосал из меня остатки сил, что плескались на дне. Я высушенное море, меня выпили до дна.

Мила проходит в середину комнату. Хочет включить свет. А потом видит, что спустя несколько секунд я включаю ночник, но снова его выключаю.

– Пора выходить, – опускает голову и выходит.

На мне обычные черные джинсы, черный лонг, следом надену черную кожанку. Я весь черный. Привычный цвет в обыденной жизни. Но сегодня я этот цвет ненавижу. Я будто весь окутан этим мраком, он тянется от земли и накрывает всего меня.

Внизу нас ждет отец. Без слов открывает нам пассажирскую дверь. Ровно как в тот день. Это два дня назад, чуть больше сорока восьми часов. А мне кажется, что целая вечность промчалась за это время. Но одновременно и пронеслось все в мгновение.

Дорога заняла чуть больше получаса. Я не засекал, а считал про себя.

Потом мы съехали с дороги, чтобы проехать несколько сотен метров до кладбища. Жуткое название. Проходя через кованые ворота, чувствуешь, что землистый запах окутывает тебя. По ногам пробирается этот холод от земли. И хочется бежать сломя голову из этого места, чтобы больше никогда не возвращаться сюда. Не видеть эти гранитные плиты, уродские венки и вековые сосны, что со скрипом шатаются от ветра. Этот скрип – хуже похоронной музыки. Если та прекратит когда-нибудь играть, то он – никогда. Будет играть свою мелодию как шарманщик.

Похоронами занимался отец. Как всегда, взял на себя мои проблемы. А то, что это мои, можно даже не сомневаться.

Родителям Марата сообщили в тот же вечер. Отец рассказывал, что поехал вместе со следователем. Те уже валялись на диване, а под ногами пару бутылок паленой водяры. Возможно, они даже не поняли что случилось.

Понимал, что, окажись я в той вонючей квартирке, схватил бы за шкирку их обоих и тряс пока не закончились силы. Но и это бы не помогло. Жесткое понимание, что этим родителям было все равно на своего сына, бьет наотмашь. С размаху, оставляя следы где-то на обломках моей души. Но меня там не было.

Я иду один, слушая эту печальную шарманку. Ноги в грязи. Это землю от дождя размыло. Противные ошметки липнут к кроссовкам. Но я не тороплюсь отряхнуться от них.

Мила подходит и берет меня за руку. Но я вырываю ее. Меня сейчас не надо трогать. Разговаривать тоже не хочу. Она отходит на шаг назад и больше не приближается. Хотя понимаю, как ей хочется меня обнять, да просто прикоснуться. Ее желание осязаемо.

Подходим к вырытой яме. Дикое желание броситься туда самому. Стоит сделать пару шагов. Или отойти подальше и с разбегом нырнуть в эту глубь. Вот он – мой обрыв.

Трусость не дает мне этого сделать. Я ведь обычный трус.

С другой стороны вижу его родителей. Все-таки соизволили прийти. Мать так правдоподобно плачет, зарывается лицом в куртку мужа. Тот стоит и покачивается. Уверен, не от горя. Уже успел принять на грудь рано утром. Стоит ли его сейчас винить в этом? Я бы тоже накидался. Но не могу. Будто что-то удерживает от этого отчаянного шага. Остатки разума, может быть.

Недалеко Лиля. На ней тонкий серый плащ. И какие-то худенькие ботиночки. Маленькая девочка, вся в слезах. Стоит под зонтом, держит его крепко, что побелели костяшки. Я уверен, стоит мне коснуться ее руки, кожа будет такой же ледяной как и моя.

А потом я развернулся и ушел. Потому что не смог. Даже в этом я оказался трусом, не смог достоять до конца. Все это навалилось на меня, и я сорвался в пустоту, где так темно и одиноко. Но сейчас эта воображаемая коробка кажется мне спасением от ненужных вопросов, сожалений.

Подойдя к воротам услышал протяжный вой. Он режет по ушам, кажется диким. Снова отрывают жизненно важную часть тебя. Забирают без спроса и отталкивают. Ты же просто пытаешься забрать ее обратно. Она ведь нужна, необходима. Но никто ее уже не вернет.

Присаживаюсь на корточки у этих самых ворот и поднимаю взгляд к небу. Оно серое, даже больше сизое. И очень низкое. Давит на меня, того и гляди просто рухнет и придавит. Я был бы только рад.

– Глеб, нам нужно поговорить, – Мила подошла тихо, я ее даже не заметил.

– Не сейчас… – встаю и направляюсь от отцовской машине.

– А когда?

Резко останавливаюсь и делаю глубокий вдох. Пытаюсь взять себя в руки, если такое вообще возможно в том состоянии, в котором я нахожусь.

Мила злится, я чувствую это. А еще вижу. Ее глаза пылают гневом. Что с тобой то стало, шоколадка, что ты превратилась в такую фурию?

Она стоит и ждет ответа на свой вопрос. Я лишь просто повел плечами.

Отец еще говорил про какие-то поминки. Но ничего не хочу. Снова видеть этих людей, слушать какие-то непонятные мне речи, есть невкусную еду столовки.