Просто друзья

Чувствую ее боль на себе. Она окружает злостным покрывалом, что накрывает с головой. Не аплодисменты снежной лавиной, а злость маленькой девочки. Душит, губительными щупальцами забирая мой воздух. И я готова отдать его, только чтобы прекратить ее мучения. И свои тоже. Потому что больно и мне. Я позволила своим чувствам взять верх.

– Мне плохо, Соня. Прости, – жалкие слова.

– Простить? – ярость в ее глазах заставляет меня отступить. – Ты понимаешь, что сделала?

– Забрала твою роль.

– Убила мою мечту, Мила! Ты убила меня!

Подхожу ближе, хочу ее обнять. Соня закрывает лицо руками и, наконец, дает волю слезам.

Мы будто с ней вдвоем на сцене, играем свой спектакль под названием "Жизнь конкуренток". Никита стоит рядом и просто молчит. Он понимает, что виноваты мы с ним оба, но Соня готова разговаривать пока только со мной.

Соня позволяет мне обнять себя. Она положила голову мне на плечо и плачет.

– Я всегда хотела с тобой дружить, Мила.

– Что? Ты?

– Тогда на вступительных экзаменах я сидела рядом с Зойкой, в углу, но почему-то ты заметила ее, а не меня. Я слышала ваши разговоры, ваше знакомство. И так хотелось, чтобы вы обратили внимание на меня. Ведь я тоже была рядом, все слышала. Но нет, меня будто не существовало.

– Я этого не помню.

– Да, в первый учебный день было так же. Две подружки: Зойка и Мила. С первой минуты начали общаться, а я … На меня никто не обратил внимание. А мне так хотелось просто подружиться. Мне тоже нужен был друг, просто друг.

– Почему ты ни разу к нам не подошла? Сама не познакомилась?

– Я просто боялась, Мила, что буду лишней и ненужной вам.

– Дурочка, – первый смешок, такой неловкий, но он будто первый шаг на новой тропке. – Прости меня, Соня.

Сонина голова с темными волосами, практически такого же цвета, что и мои, лежала у меня на плече. Слез уже не было, просто прерывистое дыхание, чуть надрывное, но оно говорит, что самое сложное позади. Маленькой ладошкой она вытирает слезы.

– Помнишь, как тебе в третьем классе испачкали пачку? – голос Сони тихий, она говорит практически шепотом. Рассказывает мне свою тайну.

– Помню. Это была ты?

– Нет, – слегка улыбнулась, – это была Зойка. Я застукала ее тогда в гримерке. Она меня не видела. Я прикрыла дверь так, чтобы наблюдать за ней, но самой остаться незамеченной.

Я отстранилась от Сони, не веря, что та рассказывает такое про Зойку.

– Не может быть…

– Может, Милка, – ее глаза говорили правду, без сомнений.

– Вы еще долго так будете сидеть? – Голос Никиты будто вырвал нас из воспоминаний, жестко окатив ледяной водой.

– Ты что здесь делаешь? – Соня разозлилась, что нас прервали.

– Жду пока вы нареветесь. Надо уходить, пока Иринка вас не нашла. Она рвет и мечет.

Я дала руку Соне, чтобы помочь ей подняться. Такое привычное движение, просто поддержка, но не для нас и не сейчас.

За дверью никого. Мы бесшумно, на цыпочках, дошли до гримерки, где уже сидели девчонки и обсуждали свое выступление. Мы пока не знаем, в курсе ли они всего произошедшего или нет. И мне как никогда ранее хочется убежать и не видеть этих глаз, что презрительно смотрят вслед.

Зойка сидит на стуле, уставилась в одну точку. Ее ни для кого нет. На полу вижу разбросанные и раздавленные драже. Кто-то прошелся по одному из них, оставляя цветной след от своих пуант.

– Зойка, – обращаюсь я к ней. Ее так же хочется обнять, чтобы на другом моем плече оставить следы ее слез.

– Что тебе, Мила?

– И ты прости.

– За то, что оставила меня? Или за разорванную книгу, за выброшенную косметику? За что?

– За все… Мне стало очень обидно, что от меня отвернулась подруга. Понимаю, звучит как оправдание, но… твой уход будто забрал последний кусочек той хорошей и светлой Милы, – я присела на корточки, захотелось взглянуть в ее глаза.

– А кто забрал первый?

– Навицкий, будь он проклят…– Говорю не в сердцах, но обиду затаила.

– Ты смешная… – грустные ноты разбавляют ее милую улыбку, что всегда украшала ее красивое лицо. По весне оно иногда покрывается веснушками, что делает Зойку еще более задорной.

На глаза попалась ее оранжевая помада, она безумно ей шла. Да, она дешевая, купленная к тому же с огромной скидкой. Помню тот день, когда мы с ней вместе зашли в магазин. Было лето, и стояла невыносимая жара. Мы скрылись от духоты под кондиционер первого попавшегося магазина, где как раз продавали косметику. Я ходила с брезгливым лицом, как мне потом поведала Зойка. А она сразу увидела эту помаду. Купила практически на последние деньги. Я пыталась отговорить, но было бесполезно. Она вцепилась в нее, как за самое ценное в своей жизни.

– Она принесет мне удачу, – тогда сказала Зойка.

Ошиблась. Она принесла только разочарование и боль от предательства.

Поднимаю помаду, у которой отломился кусочек сверху. Он остался отпечатком на ее же вещи. Колпачка нигде не было видно. Просмотрела все углы, щели под шкафами.

– Вот, – протягивает Соня колпачок, – за занавесками был.

– Спасибо.

Я закрываю помаду и передаю ее Зойке. Та смотрит на нее, но брать не спешит. Она будто тоже вспоминает тот жаркий летний день и спонтанную покупку счастливой помады.

Поднимает на меня свой взгляд, в котором читаю благодарность. Нет, не за помаду. А за то время, что были близки. Но отчего-то мне жутко плохо от этого. Я потеряла дорогого мне человека из-за упрямства и скрытности, боязни показать свою слабость. Не кому-нибудь, а ей, Зойке.

– Зачем ты испачкала мою пачку краской? – вспоминаю я наш разговор с Соней.

– Случайно, – снова смешок, уже немного нервный. – Краски стояли на подоконнике, даже ума не приложу, что они там делали. А наши с тобой пачки некуда было положить. Только если на стул рядом с подоконником. Ну я и положила, неудачно задев одну из них. Пачки же широкие. Испугалась тогда жутко, что тебя это расстроит, а может, даже и разозлит. Убежала, а потом спустя годы решила свалить все на Соню.

– И почему? – спросила Соня.

– Да ты мне никогда не нравилась, – Зойка отвернулась от нас, начала рыться в своей безразмерной сумке. Достала оттуда еще одну пачку драже, открыла и протянула сначала нам. – Угощайтесь.

Я взяла синюю драже. Помню, что Зойка ела их в последнюю очередь, может, потому что никогда не любила этот цвет. А Соня взяла коричневую, шоколадную. Их Зойка ела предпоследними.

Мы ели молча, только был слышен хруст арахиса и лопающейся глазури. А потом вошла Ирина Григорьевна. Ни слова не говоря, она схватила меня за предплечье и вывела из гримерной. Ее сладкий аромат душит меня. Никогда не нравился. А когда на классах она приближалась, я старалась не дышать, пока Ирина Григорьевна не отойдет от меня, чтобы я смогла сделать спасительный вдох. Но сейчас это бесполезно. Она рядом и никуда отходить не собирается.

Мы зашли в ее кабинет, где были задернуты шторы, словно ее раздражал солнечный свет. Окна выходили за восточную сторону, и рано утром здесь все было бы залито ярким светом.

Я присела на стул с краю, как провинившаяся девчонка. Но я ею и являлась. Позорно опустила глаза и вжала голову в плечи. Меня ждет серьезный разговор, о котором я даже не подумала, совершая все задуманное. Ни о последствиях, ни о будущем. Я ни о ком и ни о чем не думала, кроме себя.

– Итак, Людмила Навицкая, бывшая Апраксина. Ты готова выслушать все, что я хочу тебе сказать?

Глава 35.

Зойка.

Наше знакомство с Милой нельзя назвать правильным.

Правильно – любимое слово Апраксиной. В ее расписании, в ее учебе, да в целом, в ее жизни все правильно. Она вообще была вся раздражающая со своей этой идеей, навязанной родителями. А что такое правильно? Думаю, Мила мне сама не расскажет.

Поначалу она безумно меня раздражала: ее речь, ее мысли, ее внешний вид безукоризненный, где даже прядь волос никогда не выбивалась из прически. Нарисованная картинка, от которой хочется блевануть. Приторность, что застревает в горле противным сахарным комом.

Но была в ней какая-то завлекалочка. Что именно это было, сейчас уже не скажу. Апраксина показалась мне интересной, с такой никогда бы не было скучно, потому что внутри ты смеешься над ней.

Наивная Мила всегда полагала, что у нее появилась подруга. Я помню тот день. Шел первый месяц занятий, а за окном лил дождь. Он не прекращался несколько дней, и под ногами стояли глубокие лужи. Мила стояла и ждала меня у главного входа. В руке у нее был большой прозрачный зонт, на который прилипли разноцветные листья. А на ногах ярко-желтые резиновые сапоги. Апраксину было видно издалека. И не только по внешнему виду она выделялась. Мила правда была очень красивой девушкой. Как говорят? Нельзя отвести глаз? Вот она была именно такая: темные карие глаза всегда горели, были яркими, длинные ресницы и красивые губы-бантик. Когда она улыбалась, то он разглаживался.

– Давно ждешь? – спросила я Милу, как только поднялась по ступенькам.

– Только подошла. Наш водитель привез меня чуть позже, чем обычно. Папа предупредил, что утром у него были очень срочные дела, – Мила всегда говорит с легкой улыбкой на губах. Это из уважения к собеседнику, так она однажды мне сказала, когда я решилась задать вопрос о ее вечной улыбке. – Надоел этот дождь.

– И не говори. Все ноги промочила. Еще не хватает заболеть, – показываю я на свои ботинки. Я ношу их второй год. Когда мы с матерью их покупали, та заявила, что даже если моя нога вырастет на размер, все равно буду их носить два года. На новые денег нет. Да и не было их никогда, этих денег.

– Боже, Зойка, ты ходишь по лужам в ботинках?

– Да, а что еще делать? Нет, в интернете как-то видела ролик, где надевали пакеты на ноги, – я грустно улыбнулась ей. Идея так себе, но почему-то именно я сейчас об этом вспомнила.

– Так не пойдет. После занятий я попрошу водителя остановить у торгового центра, пойдем тебе купим резиновые сапоги.

– Ты сейчас серьезно, Мила?

– Вполне.

Меня взяла такая злость, что захотелось накинуться на Апраксину с кулаками. Возомнила себя избалованной богачкой, которая указывает, что нужно мне делать, а что нет, что покупать, а что нет.

– Не надо, мне и в ботинках хорошо.

Апраксина тогда ничего не ответила. Просто кивнула. И мы зашли в здание, потому что опаздывать было нельзя. Иринка очень жестко контролировала. И если хоть одна ученица опоздает на минуту, то доставалось всем. Быть крайней хотелось меньше всего.

А на следующий день Мила подарила мне новую пару резиновых сапог. Там была записка, написанная идеальным курсивом. “Подруге” – сказано там. В тот момент я действительно задумалась о дружбе с ней. Мила даже не обмолвилась потом об этом подарке, не указывала мне на него, не восхваляла себя в моих глазах. Будто изначально они и были куплены мной. Я только увидела ее улыбку, когда мы с ней вместе вышли после занятий на улицу, а я была в новых сапогах. Фирма та же, что и у Милы. Но если ее были желтые, то мои – алые.

Каждый день я искала в Апраксиной какой-то подвох. Вот сейчас она скажет ядовитый комментарий. Расскажет грязную сплетню про какую-нибудь девчонку с курса. Она воспитывалась в тепличных условиях, не знает, что такое питаться одной картошкой на протяжении трех дней, не знает, что зимняя и осенняя обувь – одна и та же пара. У нее всегда и все было хорошо. И вот сейчас ее богатая и изнеженная натура покажет свое лицо. Но шли не то что дни, шли годы, а Мила Апраксина была такой же, как и в наш первый день знакомства.

Меняться она начала после свадьбы с Навицким. Именно в тот момент я возненавидела его. Моя Мила Апраксина, что стала мне близким человеком, показывала свою темную сторону, зубки и далеко не кроткий нрав.

Помню день, когда все перевернулось с ног на голову. Разворот на все сто восемьдесят градусов. Тогда Мила первый раз позволила себе опоздать на занятия. Нет, ее не ругали, но смерили недовольным взглядом. Возможно, потому что она всегда нравилась Ирине Григорьевне, чтобы она не говорила нам в зале. Я слышала ее хвальбу, когда Апраксина танцевала. Каждое ее движения она жестко комментировала, но и похвалить в конце не забывала. Тогда во мне проснулась нотка зависти, а может, она всегда во мне звучала. Можно ли завидовать другу? Я не знала. Но именно это чувство начало расти во мне ядовитыми стеблями.

Мила зашла в зал запыхавшаяся. Ленты на пуантах завязаны криво. А первый закон балерины гласит, что наша обувь должна быть надета и завязана правильно. На голове волосы торчат в разные стороны. Я делаю вывод, что Апраксина одевалась и собиралась впопыхах. Но в глазах блеск, а на лице улыбка победителя. Самое опасное сочетание. Когда в душе такая радость, можно свернуть горы. Она движет тобой, дает топливо. И мне захотелось так же.

– Ты сегодня такая счастливая, Милка, – наш разговор в раздевалке был тихим. Мне никогда не хотелось, чтобы кто-то еще был в нашем дуэте. Не хотелось делиться этой дружбой с Апраксиной.

– Глеб… он… – имя ее мужа я слышу на протяжении нескольких недель. Я его ненавижу. – Представляешь, мы были на гонках, и он меня поцеловал, – глаза светятся самым ярким пламенем. Я завидую ее огню и ее счастью.

– Уау! А ты что?

– Я… мне так хотелось, чтобы он не останавливался, но Глеб вспомнил наш разговор на свадьбе. Именно тогда мы согласились на уговор, что будем просто друзьями. Глупая, ведь никогда не хотела быть ему просто другом. Сейчас даже смешно… Зойка, а как думаешь, у меня получится? Сделать так, чтобы Глеб меня полюбил?

Наивная Апраксина так и осталась такой, несмотря на своих чертей, что выпускает на волю. Так забавно, я иногда видела их в отражении ее глаз, но ни разу она не давала им шанса. Пока не появился Навицкий. Стало любопытно, что же он такое сделал, что Мила решилась на такое?

– Может, тебе спросить это у Глеба?

– Нет, ты что!

А мне в тот момент захотелось украсть из ее телефона его номер и все рассказать. Про ее любовь многолетнюю, про ее чувства, ее план. О нем я узнала совсем недавно, когда застала Милу в слезах. Она пряталась в нашем закутке.

– А что, Мила? Почему ты вообще его полюбила?

– Это не объяснить. Он просто посмотрел на меня, а в душе от его взгляда стало тепло. Будто цветок фиалки распустился, – она улыбнулась своей фирменной улыбкой, что так меня раздражала, – Ты веришь в любовь с первого взгляда?

– Фигня все это. И тебе бы голову этим не забивать. Может, если взглянешь на все трезвым взглядом, поймешь, что Навицкий твой эгоистичный кабель, которого заботят только свои проблемы.

– Ты не права, Зойка. Его надо просто получше узнать. Уверена, он не такой, каким кажется, – и снова улыбается.

А потом был ее дуэт с Никитой. В меня словно бросили стрелы. Или я наступила на тысячи осколков. Больно внутри, больно снаружи. Я никогда не говорила, что Апраксина мне близкий человек, друг, потому что не верила в это. Мои комментарии, что в балете нет места дружбе, она игнорировала. Странно, ее уверенность в этом передалась и мне. Ненадолго. Мила больше не хочет танцевать со мной.

Апраксина была такая счастливая, когда выходила в центр зала. Из поникшего цветка она превратилась в бутон самой дорогой розы. Он раскрывается только в предрассветные часы и источает незабываемый небесный аромат. Так я увидела Милу, когда она танцевала.

Уверенные шаги в сторону Никиты отдалили ее от меня. Сначала Глеб, потом Никита. Я была зла, что поверила в дружбу, в ее искренность и свет. А на деле столкнулась с предательством. Меня будто использовали все эти годы.

Но вишенкой на торте стал наш с ней последний разговор. Перед выступлением я не спала ночь. Меня трясло, а голова раскалывалась на две неравные половинки, соединить которые просто невозможно. Была мысль скрыться, уйти, лишь бы не ступать на сцену. Убивала мысль, что Мила больше не хочет танцевать со мной. Друг, который отказался от тебя, потому что есть кто-то лучше. И этот кто-то не другой человек, а лишь другой танец.

И я бы пережила и это. Но эмоциональная закрытость ее вывела меня из себя. Я лишилась поддержки близкого и не ошибусь, если скажу, что единственного, человека в последний момент, самый важный для каждой из девочек в раздевалке. Она говорила про погоду, про почки и заморозки. Ей, получается, было все равно, что будет?

Больше у меня нет друга. А может, никогда и не было. Это все длинное и жестокое представление. Мы два актера, что отыграли свои роли.

И кто бы знал, на что способна Мила Апраксина. Мои цветные драже были так жестоко раздавлены. Сейчас я ощущаю себя именно той дальней, что закатилось под стол, но даже там ее кто-то умудрился раздавить. А косметика? Зачем она трогала ее? Зачем разбрасывала? Но ранит и не это. Ранит ее взгляд. Она нагнулась, чтобы наши глаза были на одном уровне. В них я читаю сожаление. А еще она просит прощение.

– За то, что оставила меня? Или за разорванную книгу, за выброшенную косметику? За что?

Так странно. Мы виноваты обе. Я, что завидовала. Это пелена затмевала мои глаза. Она, что бросила.

Ее куда-то уводит Иринка. Так грубо схватив за предплечье. Боюсь, что останутся следы. Первая мысль все-таки набрать Глебу и рассказать все, что с нами произошло. В каком фарсе мы приняли участие. Но вместо этого я выбегаю следом. Бегу по коридору, не знаю даже куда именно. Мыслей больше нет. Даже самая разумная, что они в кабинете Ирины Григорьевна где-то тешится на задворках. У меня только единственное желание – не дать Миле ответить за все одной. Ведь я знаю, хоть и чертята ее гуляли сегодня по коридорам нашей академии, сама же Мила, настоящая, никогда и ни за что не обвинит в произошедшем других. Только себя.

– Зойка, да подожди ты, – голос Сони слышу позади себя. Она выкрикивает мое имя будто звала меня целыми днями. Девчонка, что вечно крутилась вокруг нас, но так и не решившая подойти и просто поздороваться. Надменная и одинокая Соня.

– Что тебе?

– Ты куда?

– За Милой. Это карга сейчас на нее всех собак спустит.

– Она, наверное, ее в кабинет повела.

Мы теперь бежим в обратном направлении. Быстро пролетаем все ступеньки, пролеты. Проносимся как две птицы, чьи взмахи крыла могут сбить любого.

Останавливаемся только у кабинета. Раньше он на всех нас навевал ужас. Деревянная старая дверь, при открытии которой слышится зловещий скрип.

– Она там… – Соня прислонилась одним ухом к двери и пытается расслышать то, что творилось за этой дверью.

– И что?

– Ничего. Тишина. Голоса двух людей, но слов разобрать не могу.

– Надо зайти.

– И что мы скажем?

– Что виноваты все.

– Все? Ты серьезно?

– Зойка… – Соня качает головой из стороны в сторону, будто сдается, – да, мы виноваты все. Я, что ушла без спроса, закрылась в какой-то комнате. Мне было так страшно, что даже по коридору не смогла пройти. Я кинула Никиту. Ты, что так же бросила ее, свою единственную подругу. Придумала себе какое-то оправдание, что Мила не призналась в своем страхе. Апраксина же… ты знаешь, что она украла мои пуанты? – Соня как-то странно засмеялась. Она вспоминает не решающий момент в наших жизнях, а анекдот, рассказанный утром.

– А я ей ленты отрезала… – опускаю взгляд. Моя маленькая месть. Она должна была быть сладкой, как и образ Апраксиной в моих воспоминаниях. А теперь все выглядит глупо. Мне стыдно за это.

– Она единственная, кто не испугался…

– Всегда такая была.

Не сговариваясь, мы стучим дважды и, не спрашивая разрешения, входим в кабинет. Шторы задернуты. Здесь темно, и мы не сразу различаем два силуэта. Один – стоит у стола. Другой – сидит на стуле, сгорбившись.

Мы подходим ко второму силуэту. Безошибочно определяем, что он принадлежит Миле. Она не плачет, у нее нет истерики. Как всегда, гордо принимает все, что свалилось на ее хрупкие плечи.

Вместо того, чтобы учиться у нее, я завидовала ее смелости, ее чуткости, ее открытости и ее стати. Я ведь не такая и никогда такой не буду. Я просто другая.

– И что вы здесь делаете? – голос Ирины Григорьевны усталый. Он тихий, что удивляет, потому что таким мы его никогда не слышали.

– Мы пришли за Милой, – Соня выходит вперед, спина ровная. Того и гляди она сделает шаг и начнет исполнять свою вариацию.

– Интересно. Вот прям очень. Особенно видеть тебя, Соня, – Ирина Григорьевна садится за свой стол и складывает руки на груди.

– Не надо ругать одну Милу, – подхожу к Соне и беру ее за руку. Приятное чувство. Я теперь не одна, поддержка в виде маленькой и такой теплой ладони.

Мила поворачивается к нам. На ее лице ни одной эмоции. Она маленькая ледяная статуя, ей чужды эмоции. Совсем другая Мила, незнакомая мне. А может, уже нам. Соня крепче сжимает мою руку.

– Девочки, не надо… Это лишнее.

– В общем так, Апраксина-Навицкая. Я тебе все сказала. Теперь слово за тобой. И с подружками, которых ты так жестоко кинула, будешь разговаривать сама.

Мы выходим из кабинета вместе. Но только Мила держится отстраненно. Не сговариваясь, доходим до нашего закутка. Сейчас он мне кажется самым уютным местом на земле. А раньше был просто местом, где можно съесть пачку моих любимых драже. Только спустя время понимаешь ценность многих вещей. Например, дружбы.

Мила садится на пол, поджимает ноги под себя. Такая грустная она сейчас. И я бы все отдала, только бы увидеть ту ее улыбку, что всегда меня раздражала. Ведь она ей безумно шла. Такой законченный образ красивой девушки. Но уголки ее губ направлены вниз, а бантик так и не разгладился.

Соня озирается. Мне кажется, она чувствует себя лишней здесь, но отчего-то не уходит. Разглядывает все вокруг, потом переводит взгляд на Милу, следом на меня. Может, наш дуэт не выдержал проверку, потому что должно быть трио?

– Я должна в первую очередь попросить у вас прощение. У тебя Соня, что забрала у тебя шанс. Забрала роль, о который ты так мечтала. И у тебя Зойка, что повернулась спиной, когда тебе нужна была поддержка и опора. Я плохая подруга. И мне ужасно стыдно. А еще плохо. Мне смертельно плохо от того, что я натворила. Я думала, с последним моим па, с поклоном я почувствую эйфорию, радость, счастье, ведь я стала Авророй. Это то, о чем мечтала. Напрасно. Меня ждала боль.

– Мила, мы тоже виноваты, – участливо смотрю на Соню, но у той вижу слезы.

– Это еще не все. После того, что скажу, вы возненавидите меня.

Глава 36.

Воспоминания из дневника Милы.

Мы вышли из кабинета Ирины Григорьевна все поникшие. Как цветочки, которых лишили воды, а засуха для таких нежных созданий губительна. Но я, по словам Глеба, не просто цветок. Я мухоловка, что питается насекомыми. Хищник, иными словами. Вместо того, чтобы украшать этот мир, я его уничтожаю. И так оно и есть.

Осознание произошедшего все накрывает с новой силой. С каждым моим движением, с каждым словом все сильнее и сильнее. Поток нескончаемый. Это уже не лавина. Это смертельный вирус. Он проникает в клетку, питается ей, губит жизнь внутри и размножается с быстрой скоростью. Я превращаюсь в этот самый вирус, несу за собой смерть и разруху.

Открыть всю правду, что мне сказала Ирина Григорьевна, было сродни пытки. Я ведь должна радоваться, что все получилось, но выходит совсем наоборот.

Девчонки не смотрят на меня, но я и не жду. Да, мне бы хотелось услышать хоть слово, даже выдержала бы проклятия в мой адрес. Но не тишину.

– И что ты будешь делать? – Зойка села рядом со мной, наши плечи касаются, и я чувствую тепло ее кожи. Моя же вся ледяная.

– Честно? Я не знаю… Слишком много “но”.

– Но ты ведь хочешь? – она раскрывает ладонь в немой просьбе положить в нее свою.

– Наверное, мне бы хотелось.

– Тогда, что же ты ждешь?

– Это нечестно.

– Знаешь что, Навицкая, честно или нечестно, но ты это заслужила. – Соня подала голос. Она стоит рядом. Почему-то мне кажется, что ей хочется сесть рядом, чтобы второе мое плечо касалось ее. Глаза грустные, но в них нет ни толики зла или презрения.

– Заслужила? Звучит очень смешно, – я делаю первую попытку засмеяться.

Зойка улыбается. Соня решает сесть рядом со мной, вытянув ноги. Я в ее пуантах, она в обычных носках, в которых мы всегда разогреваемся, а Зойка вообще в туфлях. Вот такой у нас получился тандем.

– Надо идти, все рассказать Глебу, – после нескольких минут тишины я решаю сказать.

– Мила, ты же… ты больше не бросишь меня? – Зойка волнуется, глаза бегают по моему лицу.

– Что ты имеешь в виду под “бросишь меня”?

– Мы ведь останемся друзьями?

– Разве после всего случившегося ты еще веришь в дружбу?

– Как раз наоборот, после всего, что было, я и поверила в дружбу.

Мы встаем вместе, только немного помогаю подняться Зойке, ее нога затекла.

– Подождите, – голос Сони нас останавливает. Нет, мы не забыли про нее, просто все делали по привычке, – можно с вами?