Темнее ночь перед рассветом

Впереди – неизвестность, сзади – разруха, а ниже – пропасть! И грязная купель в случае провала.

Завершающей гениальную фотографию надписи не имелось, хотя она просилась на ум сразу, и Ника, кажется, уже её сочинила, но, помалкивая, ждала его ответа.

– Ну? – подтолкнула она его. – Как бы вы назвали сие чудо?

– Название не требуется, – покачал головой Ковшов. – Хоббио, как вы его именуете, если доброжелатель, пожелал бы Первому держать твёрже шаг. Думаю, так назовёте и вы свою статью под этим фото. Я не ошибся?

– Глазастые вы, однако, прокуроры.

– Кормил вас Глазьев рыбацкой ушицей с водочкой, признайтесь? – хмыкнул Данила.

– От вас, прокуроров, ничего не утаить, – рассмеялась она. – Иван нас рано поднял и гонял по речке, как угорелый. Знал, что материал для центрального столичного журнала. – Она многозначительно задрала пальчик вверх. – Но я взмолилась, потому что едва не спалилась на вашем солнце; даже шляпка с вуалью не выручала.

Шаля, Ника схватила чёрную шляпку с подоконника, натянула её до лукавых глаз, опустив вуаль, и грациозно продефилировала перед Данилой.

– Как?

– Неплохо.

– Иван не поскупился на оценку, а ты скупердяйничаешь, – изобразила она обиду, переходя на «ты».

– Но под шляпкой и этой вуалью вас не узнать, – сделал вид, что не заметил этой вольности, Ковшов. – А вы с Дьякушевым давно знакомы?

– Давно. Ещё по Краснодару, где я репортаж делала в «Комсомолку».

– Понятно.

– Вот я и продолжаю: на то мы и журналисты… Вроде разведчиков. Знаешь, какие порой жалобы на нас запускают недовольные?

– Главное, чтоб не били, – пошутил он.

– Всяко бывало в молодости. Хоббио отговорку придумал по такому поводу.

– Интересно…

– Все вопросы в письменном виде. Как?

– Разумно.

– Главное – многообещающе.

– И действует?

– Как дихлофос на мух.

– Занятный этот ваш Хоббио…

– Понравился?

– Умный.

– Ну ты и выдал! – рассмеялась она. – Хоббио – не дурак, только вот не влип бы он с этой фоткой, если на обложку её разместит.

– Что-то не так?

– Вспомни картину древнего мудреца Брейгеля.

– Если слепой ведёт слепых, в итоге все окажутся в яме?

– Помнишь… Редкое сочетание должности и ума.

– Спасибо за комплимент.

– Заходи, когда будешь в столице, – просто сказала она и взяла его за руку. – Позвони сначала в редакцию, если не в командировке, буду рада видеть.

– Не обманете?

– Да что ты всё «вы» да «вы». Я плохо выгляжу или стара?

Ковшов, улыбнувшись, покачал головой.

– Женат, конечно?

Он снова, но уже утвердительно качнулся.

– Как партизан на допросе, а я ведь не претендую на тебя. Мы, журналисты, рады знакомству с хорошими людьми. Друзья! И дальше ни-ни.

Ника, улыбаясь, погрозила пальчиком.

– Ладно, зайду, если буду в столице. – Он попытался заглянуть в её глаза, но Ника отпустила его руку и плавно выскользнула из кабинета.

– Она быстренькая, – похвалила Элеонора, входя в кабинет вместе с Соломиным. – Вот вам прокурор, которого вы жаждете видеть.

– Что-то случилось? Бюро закончилось?

– Нет, – хмуро буркнул подполковник. – Необходимо прокатиться в одно место. Тут недалеко. Машина поджидает.

Заказ или ординарность?

Это было телом мужчины и при ближайшем рассмотрении, несомненно, принадлежало Модесту Иерарховичу Фугасову, такой одежды в городе больше не носил никто.

Он лежал на спине. Дерматиновый френчик с вывернутыми карманами, от воротничка до хлястика и далее в грязи. В двух шагах от головы измазюканный картузик. Кумачовая рубашонка разодрана до пупа, ранее подпоясавший штаны ремешок до синевы стягивал шею. В ногах истерзанный портфельчик, бумажки кучковались на груди. На верхнем листе – мокрая купюра достоинством в сто рублей и тут же печатными буквами, вырезанными из газеты: «ПОДАВИСЬ МРАЗЬ». Буквы примочили для верности водой с грязью пополам из озерка, что поблизости.

Но смутило и Ковшова, и Соломина другое: оба глаза Фугасова были прострелены, и кровь из одного, аккуратненько обогнув длиннющий и засиневший уже нос, затекла в другое пустое око, образовав в нём небольшую стылую лужицу, в которой отражался рожок луны, выбежавшей поглазеть на мирские безобразия.

– Здесь ещё одна дырка! – поднял голову от трупа полковник Квашнин, прибывший на место происшествия с оперативной группой раньше.

Рядом стоявший следователь по особо важным делам Бобров ткнул карандашом в грудь покойника и поковырял рану:

– Прямо в сердце… похоже, даже навылет. Убийца его почти что перекрестил: две пули – по каждой на глаз – и в грудь одну.

– Не маньяк ли? – подхватил присоединившийся к подъехавшим оперативник.

– Рано обобщаешь, лейтенант Шипучкин! – одёрнул его Квашнин. – Делом бы занимался. Кстати, побеспокойся насчёт медэкспертов, что-то они задерживаются.

– Полчаса баклуши бьём, товарищ полковник, – буркнул тот. – Сроду с медиками проблема.

– Гильз не нашли?

– Никак нет. Днём при свете пошукаем тщательней.

– Ты, Шипучкин, перевернул бы его, не дождёмся, я чую, экспертов.

Но не успел лейтенант прикоснуться к телу, как на полянке у озера стало как днём: подлетели машины из прокуратуры и судебно-медицинской экспертизы, свет фар забегал и рассветил место происшествия.

– Бобров! – скомандовал Ковшов. – Вы за старшего. Задача, сами знаете, не затоптать следы, используйте собаку. Я с товарищами из УВД и КГБ дождусь результатов. Работайте.

Втроём они отошли с поляны к возвышавшимся неподалёку двум клёнам.

– Посекретничаем. – Данила подмигнул Соломину. – Удалось аферисту выудить кредит в банке?

– Кабы знать… – нахмурился тот, зыркнув на Квашнина.

– Одно дело делаем, так что не стесняйся, – подтолкнул его к откровенности Ковшов.

– Я же с тобой на заседании бюро штаны протирал. Не докладывали ещё новости мои орлы. Но из обкома Фугас сбежал.

– Как? – вспыхнул Ковшов. – Шундучков пообещал мне, что последят его ребята?

– Удрал, едва заседание началось. Подъехала замызганная «Волга», номера в грязи, и он смылся, а преследовать, проследить – не их забота.

– Ах, Шундучков, Шундучков! – нахмурился Данила. – Неспроста всё это.

– В банке он был, – вмешался в разговор всё время помалкивавший Квашнин. – И довольно продолжительное время. Доложили моим операм с поста банковской охраны. А в банк просто так не ходят.

– Так получил он кредит или нет? – кусал губы Ковшов.

– До утра теперь не узнать, – закурил Соломин, предлагая распахнутый портсигар друзьям.

– Судя по бумажке на груди и сотенной, кое-что ему выгорело. – Квашнин затянулся, но, закашлявшись, отбросил сигарету.

– Забыл, что бросил? Не балуй, – напомнил ему Данила.

– А сам?

– У меня сегодня последний день – и в завязке. Очаровашка утром пропесочила так, что до сих пор икаю. – Он с удовольствием пустил колечко дыма над головой и подтолкнул Соломина. – Что успели накопать твои, не договорил?

– Генерал Сербицкий выбегал зачем-то с бюро, звонил несколько раз к себе в управу.

– Мало ли дел у генерала, – закашлялся опять Квашнин. – Операция «Снежный ком» запущена, видать, интересовался её ходом.

– Перед первым выходом генерала Фугаса как раз вызвали из зала. – Соломин, казалось, выдавливал из себя фразы, так ему этого не хотелось, но настойчивый взгляд Ковшова подталкивал его. – Парни Шундучкова привели его к одному из влиятельных людей Дьякушева, а уж оттуда отвезли в банк, где и оставили. Забирала его «Волга».

– И ты молчал, подполковник?! – сжал кулаки Данила.

– Считал информацию недостаточной, чтобы строить серьёзные версии об убийстве. Над всем этим надо ещё много работать.

– Малейшая нить – это составляющая большой паутины, к которой могут иметь отношения и люди Дьякушева! – вспылил Данила, вспомнив поступки Шундучкова.

– Но… – попробовал возразить Соломин.

– Я понимаю ваше положение, товарищ подполковник, – отрезал Ковшов. – Поэтому обо всём сегодня же доложите своему генералу. И сообщите, что в ближайшее время мне необходимо с ним встретиться.

– Данила Павлович, – вклинился в их разговор подбежавший Бобров, – осмотр трупа завершён, можно транспортировать его в экспертное учреждение для дальнейшего исследования?

– Результаты?

– Смертельны все три огнестрельных ранения. Выполнены из револьвера иностранного производства, но довольно странной марки. Стрелял один человек. Профессионал, может, и снайпер. Все ранения пострадавший получил лёжа, перед убийством был оглушён тяжёлым предметом, возможно, кулаком по затылку, но при этом удар нанесён довольно крепким человеком. Петля на шее – декорация.

– Оружие? Меня интересует оружие!

– Гильзы убийца, вероятнее всего, подобрал, а пули извлечёт эксперт. Придётся ждать.

– Что собака?

– Покрутилась у следов и фыркнула носом.

– Понятно. Уничтожающая запахи присыпка?

– Так точно.

– Значит, нападавших было двое?

– Убивал один: здоровый, высокий… Второй мог подстраховывать или наблюдать, нести охрану.

На войне нельзя ошибаться дважды

– Выходит, свои! – хлопнул себя по колену Квашнин. – В банке Фугасу отгрузили наличными, а братва перевстретила и расквиталась за все его фокусы и долги.

Ковшов с Соломиным разъехались, лишь полковник с оперативной группой не торопился со сборами.

– Слушай, Сергей Иванович, – подозвал он лейтенанта Шипучкина, – ты эту версию про религиозного маньяка сам родил или подсказал кто из наших?

– Вспомнил Инока, Пётр Иванович, – оживился тот. – Он от Фугаса ни на шаг не отходил. Его приглядывать приставил Кривой Фома, известный авторитет и их батька коронованный.

– Ну?

– А Инок верующим был до фанатизма, только вера его не христианской была, а особенной.

– Разобрался бы сначала.

– Что-то вроде баптиста.

– Не похоже на Инока, не будет верующий мокрушничать…

– Вот из таких Чикатилы и получаются, – рассуждал лейтенант, не соглашаясь. – Философствуют, думают много о назначении человека, книжки разные читают, какие нам противны. Кто знает, что у них в голове?.. Инок, может быть, сейчас денежки с братвой делит, о пролитой крови не помня, да над нами, плутающими в пустом фарисействе, посмеивается.

– Как ты сказал, лейтенант? Фарисействуем, значит, мы с тобой? Да ещё о пустом?

– Извиняюсь, товарищ полковник. Увлёкся.

– Брехло без костей, а ещё опер! – выругался Квашнин. – Прыгай ко мне в машину немедля! Садись за руль и гони на Базарную. Мы сейчас Гнома хлопнем, а он с испуга про Инока всё и выдаст.

* * *

Гном, вор-щипач, удивительный коротышка, чуть ли не лилипут, был зол, как никогда. В доме у него никого не оказалось, кроме брехливой собаки, такой же маленькой, как он сам. Сколько ни задавал ему вопросов полковник, как ни бился, Гном молчал, словно немой, только отворачивался в тусклое, давно немытое окошко.

– Слушай, Трофим Анисимович, – сменив тон, опустился на стул Квашнин, – тебя, видать, бабы сегодня не посещали, поэтому такой неразговорчивый?

Тот с дикой тоской в глазах покачал головой.

– И вчера, чую, не гостили. А хошь, скажу почему?

– В гробу я видал ваши подсказки…

– Пустой ты, Гном. Мани-мани бабы любят, а ты на мели.

– Пургу гонишь, полковник. Была у меня одна дармовая.

– И кому ж ты её променял?

– Бросила она меня.

– Тебя? Такого кобеля! Да в жизнь не поверю!

Шипучкин рот раскрыл, так Квашнин умело расположил к себе опытного вора, минутой назад не желавшего никого зреть.

– А вот слушай, – принял тот от майора сигарету, запустил в потолок струю дыма и принялся рассказывать: – Зимой это было. Перед самым Новым годом…

Лейтенант, не теряя нить повествования, обошёл всю комнату, заглядывая в углы. Не упуская подозрительных мест, незаметно постукивал по стенкам, где само просилось, тщательно изучал поскрипывающие полы. Гном, увлечённый своим, не обращал на него внимания, изредка похохатывал полковник, шумно хлопая ладонями и пуская тирады по ходу; словом, хлопот Шипучкин им не доставлял.

– …А Катька через меня перешагнула, оделась и, матерясь, выскочила в дверь. Больше я её и не видел… – грустя, налив водки в стакан, заканчивал Гном. – Да, чемоданчик тот, с деньжатами, с собой прихватила.

– Значит, обвела тебя баба вокруг пальца?

– Выходит, так, – опрокинул тот в рот стакан водки. – Одарить собой не одарила, а заплатить пришлось.

– Пётр Иванович! – уловил минуту лейтенант. – Можно вопросик обсудить?

– Про Катьку? Их, баб, трудно за хвост ухватить.

– Да нет. Выйти бы нам? Мыслишка наклюнулась.

Они вышли в коридор, оставив хозяина допивать водку.

– Мне бы глянуть одно место. Что-то мелькнуло в мозгу, да так, что в пот ударило.

– Серьёзное?

– Я прошу, Пётр Иванович…

– Да в чём закавыка-то?

– Вернуться бы мне на место происшествия…

– А ты подумал, какой круг давать надо? Я же машину отпустил. Не раньше чем через полчаса Николай за нами прикатит.

– Да я обойдусь. На своих двоих домчусь туда и обратно.

Квашнин задумался, поглядывая на оперативника:

– А зачем тебе это понадобилось, поделиться с начальством нет желания?

– Пустячок проверить, Пётр Иванович. Боюсь, смеяться станете, если промашка выйдет.

– Серьёзный ты, однако, дружище, – потрепал Квашнин по плечу лейтенанта. – Хорошо. Сам таким был в молодости. Понимаю. Беги, но поспешай.

– Спасибо, товарищ полковник!

– Если меня не застанешь, когда возвернёшься, дуй к Червонному. Его малина тут недалече. Я зайду его потрясти. С Гномом осечка вышла.

– Вас понял.

И они расстались.

Один покойник тащит другого

С Червонным у Квашнина случился конфуз не конфуз, но небольшая оплошность. Опоздал полковник. Когда он заявился, соблюдая все меры предосторожности, и заглянул в светящееся окошко, Червонный стоял посреди своей хаты в одних портках, голый по пояс, с задранными вверх ручищами, а вокруг суетились милиционеры.

Капитан Семён Семёнович Милашкин, известный опер из городского райотдела, производил большой шмон у Соломона Лавровича Шихмана – по-воровски Червонного – в связи с групповой кражей из магазина. Похищенное, как и положено, отыскали, оно уже было рядками разложено на столе, а что не поместилось – на стульях, на редкой мебели и прямо на полу, выволоченное из объёмистых чувалов. Воры-помощнички, а их рядом с Соломоном в позе Ромберга стояло ещё двое, мрачно помалкивали, повесив головы.

– Хорошо работаешь, Семён Семёнович, – пожал руку Милашкину Квашнин. – Медалька обеспечена. Давно плакала по Соломону тюремная конура, но удавалось ему ускользать.

– Какая медаль! Хорошо, если премию за квартал подбросят, а то, глядишь, и не дотянешь, если висяк на голову свалится. – Капитан присел рядом с полковником запросто, по старой дружбе, и они закурили. – Эти кражонки, хоть и со взломом, а на полторы тысячи не потянут. Барахло. Да и ворьё – шелупонь. За таких премии не дождёшься.

Соломон, всё хорошо слышавший, обиженно фыркнул:

– Какого же рожна вам надо, сыскари?

– Молчи, гнида! – осадил его Милашкин. – С твоим возрастом давно на дно садиться да краденое скупать, а ты никак не успокоишься. Чего твои арапы на тебя глядят, не знаю. Авторитета из тебя никакого, нового хваткого во главу пора.

– Ты серьёзно их учить вздумал? – Квашнин толкнул в бок старого дружка. – Накликаешь на свою голову. Про убийство Фугаса сообщили?

– Слышал, – нахмурился тот. – Мокрушника я и метил замести, а эта шелупонь подвернулась под руку.

– Ты уж, Семён Семёнович, – как бы сочувствуя, подмигнул капитану Квашнин, – Соломону-то особенно не накручивай, мы с ним знакомство ведём с той поры, что о-го-го!

– Извиняюсь, не знал, товарищ полковник, – присоединился к его игре Милашкин. – Учту. Как же без этого.

– Ну вот, слышал, Соломон? – со значением глянул Квашнин на навострившего уши вора. – Обещает мой товарищ тебе снисхождение, но с одним условием.

– С каким ещё условием? – насупил брови тот.

– Неужели не догадался, мудрый хрыч, что взял тебя капитан не для того, чтобы в мелочовке копаться?

– Открой глаза, чего ходить вокруг да около? – обиделся тот.

– Ты со своими орлами и Иноком куш срубил с Фугаса?.. Что рот раскрыл? Срубил. Вот и выкладывай, кто заказал и на кого работал. А я тебе обещаю солидную скидку за твою признанку чистосердечную.

Соломон действительно застыл, выкатив глаза на полковника.

– За что мокруху шьёшь, начальник? – наконец прорвало его. – К чему мне семь граммов у стенки?.. Своей смерти в постели желаю!..

Голосил он бы ещё, упав на колени, но поднялся на выход Квашнин, кивнул капитану:

– Поработай с ним, Семёныч. Недосуг мне. Кошки душу гложут, лейтенанта Шипучкина отпустил к скверику, где убийство свершилось, задерживается он что-то…

– Посиди, прибежит сейчас, – попытался остановить его Милашкин. – Молодые, они на ноги быстрые.

– Вот именно, что быстрые, а этот оперок особенно ко мне прикипел, уж больно башковит. Обещался мигом, а, гляжу, задержало его что-то. И машины нет, как назло. Попросили на несколько минут, а вишь, как получается.

– Так я пошлю своего? Сгоняет, не успеешь перекурить.

– Нет, я уж сам, – шагнул к двери Квашнин. – Нашёл, видать, лейтенант закавыку, поймал журавля в небе, вот и не спешит – радуется. Молодёжь, она такая… теперь ему и полковник нипочём…

* * *

Осеклось сердце у Квашнина, когда подходил он к зловещему скверику, возле которого уже маячило несколько машин и милицейский воронок. Устоял на ногах полковник, а через секунду бросился вперёд, расталкивая и гражданских, и своих. Застыл, когда открылось ему зелёное озерцо за сквериком. Нагнулся над самой водой, куда были устремлены напуганные взгляды столпившихся, и охнул: глянули на него из глубины широко открытые глаза лейтенанта Шипучкина. Удивление замерло в них, а всё остальное застила кровь…

Нежданная встреча

Не проехал Ковшов и несколько кварталов, как его внимание привлёк автомобиль иностранной марки с затонированными стёклами.

– Москвичи который день гоняют, – прокомментировал не без зависти Константин, проследив за удаляющейся машиной. – Похоже, к скверику тому направляются. Пронюхали журналюги об убийстве, решили разведать, в чём дело, да в газетку тиснуть.

– Мелко плаваешь, Костя, – пропустил первые фразы мимо ушей Ковшов, думая о своём. – Московским журналистам не до нас… Впрочем… Тормозни! Глянь, действительно они туда свернули?

– Всё точно. – Гася скорость, водитель продолжительное время изучал зеркальце заднего вида. – Удивительно, откуда они узнают всё раньше всех!

– Профессионалы, – почесал затылок Данила и скомандовал: – А ну-ка разворачивай за ними и попробуй обогнать их другой дорогой.

– Один момент!

Для Кости, в совершенстве знавшего все переулочки, задача не представляла труда, он уже приглушил мотор, и Ковшов успел выйти из салона, когда иномарка, плавно свернув с шоссе, подрулила к скверу и остановилась. Переднее стекло медленно опустилось, и Данила не без труда узнал женщину-пантеру. Сняв перчатку, Ника величаво подала ему руку. Едва Данила коснулся её пальцев, Ника распахнула дверцу и выпорхнула наружу. Чрезмерная поспешность привела к тому, что оба бы упали, не подхвати её Ковшов, однако при этом правой своей ножкой, обутой в чёрный сапожок, «Багира» больно оперлась о его ногу. Невольно опустив глаза, он подметил, что Ника успела сменить туфельки с золотистыми набойками, иначе ему было бы несдобровать, и всё же он поморщился.

– Вот я вам и отомстила, – шепнула она ему на ушко, – не надо покидать меня так скоро.

Данила попытался возразить, но тот же голосок уже опередил его:

– Наступите и вы мне на ногу, иначе поссоримся. Не хочу, уважаемый прокурор, расстаться с вами так просто.

Данила замялся, смутившись.

– Значит, как истинный кавалер, вы решили проводить нас в поездку? – не давая опомниться, тараторила она.

– Не совсем так.

– Что-то случилось?

Водительское стекло поползло вниз, и на Ковшова, вытянув шею, глянул черноволосый красавец, обвешанный фотоаппаратурой.

– Автоавария? – лениво спросил он. – Нужна помощь?

– Убийство, – не сводя глаз с Ники, шевельнулся Данила. – Труп только что увезли.

– Как это произошло? – всплеснула она руками. – Нам в дорогу, и на тебе! Покойник – это к чему?

– К удаче, – ляпнул фотограф.

– Какое горе! Что ты мелешь, Хоббио? – воскликнула Ника, но тут же беспечно оповестила Ковшова: – А мы уезжаем в какой-то аул. Представляете, Ивану Даниловичу так понравились фотоработы и мой репортаж, что он выпросил для нас в редакции ещё два дня отснять экзотику: барханы, верблюды, аксакалы…

– И саксаулы, – буркнул фотограф. – Будем объедаться бешбармаком.

– Прощайте, Данила Павлович! – Ника коснулась губами его щеки и запрыгнула в кабину, автомобиль дёрнулся, развернулся и погнал по шоссе к выезду из города.

– Только пыль из-под колёс. – Ковшов вернулся в салон автомобиля. – А нам разгребать.

– Чабанские точки в барханах не так-то легко отыскать, – посочувствовал гостям Константин.

– У них на заднем сиденье пыхтел какой-то пузач. – Ковшов устало закрыл глаза, сказывалось чрезмерное напряжение тяжёлого дня. – Толстяк похлеще Пантагрюэля, проводник, наверное, или директор совхоза, к которому они направились.

Нужен смельчак зажечь свет

На столе возле бутерброда с маслом стоял стакан с кефиром, а на клеёнке распластался вырванный из дочерней тетради в клеточку лист. Вынырнув только что из-под душа, Данила на одной ноге попрыгал вокруг стола, остерегаясь мокрыми руками касаться бумаги, и, обтёршись полотенцем, с нетерпением схватил заветное послание.

Оно гласило:

«Нечестивый наш батюшка, покорнейший государев слуга Данила свет-Павлович!

Нижайше бьют Вам челом забытая слуга и супруга, а также Ваша несчастная дщерь. С глубоким возмущением уличаем Вас, коварный льстец, в прескверном нарушении обещаний и клятв, ведь Вы опять заявились домой далеко за полночь, не уведомив о причинах по телефону. Обманув, не появились и в поликлинике.

Мочи нет перечислять далее Ваши бессовестные прегрешения, а поскольку постыдные поступки эти входят в Вашу практику, измученная супруга вместе со скорбящей дщерью удаляется к бабушке вплоть до полного Вашего покаяния и исправления!

Несравненные и единственные, забытые и заброшенные супруга и дщерь».

Внизу мелким почерком приписано:

«Вас видели поздно вечером на проезжей дороге наедине с красоткой! Стыдитесь, презренный нечестивец!»

И уже серьёзнее звучало следующее:

«Сын перестал писать. Вестей от него нет третью неделю. Разберись, отец!»

Данила поцеловал подпись, оделся, опорожнил чашку кофе и набрал военного комиссара, бывшего в курсе всех их секретов с сыном.

– Палыч! – начал успокаивать его комиссар. – Это же военная разведка! Забыл? Сегодня здесь, а завтра за горами. Не пишут орлы порой месяцами, да ещё задержка с почтой! Потом пачками отгружают. Так что вразуми жену, всё нормально. Оснований для тревог нет.

– Ты всё же пошукай, Георгиевич! – буркнул Данила. – Очаровашка такая чувствительная.

– А другие матери не такие?

– И всё же…

– Палыч, ты глянь внимательней последнее его письмо. Возможно, сквозь строк он намекает о предстоящих перемещениях? Там же на задницах не сидят, как я здесь.

– Жорик, ну я тебя прошу…

– Сделаю всё, что могу, хотя мои возможности тебе известны. – И тот повесил трубку.

«Что же ты не пишешь, сынок? – Данила подёргал себя за ухо и постучал по деревянной крышке стола. – Свалились вдруг все болячки в одну кучу! Закон подлости в худшем его варианте…»

Налить вторую чашку кофе помешала тревожная трель телефона.

– С добрым утром, дорогая! Я тебе сейчас всё объясню! – закричал Данила в трубку, но осёкся, прерванный сухим голосом Элеоноры из обкома:

– Данила Павлович, я вас соединяю с Дьякушевым.

И тут же безо всякой паузы в телефоне зарокотало:

– Товарищ заместитель! Вам известно, что в городе два убийства?

– В осмотре трупа Фугасова я лично принимал участие.

– Уголовник меня не интересует!

«Как быстро ты открестился от афериста, оббивавшего твой порог!» – позлорадствовал Ковшов, а в трубку отрапортовал:

– Главная версия о причинах его убийства связана с чиновниками высшего эшелона. Я бы хотел встретиться с вами по этому поводу.

– Вот-вот, – сбавил тон Первый, – а что скажете по поводу второго чепэ? Покончил жизнь самоубийством начальник службы серьёзного банка. У вас имеются соображения?

– Кто вам сообщил?