Командировка в обитель нежити

Даже в осенних сумерках, разбавленных одним лишь тусклым светом маленького костерка, было видно, что все три голые красотки в речной воде не отражаются.

«Солью, солью бы их посыпать!..» – промелькнуло в голове у мужика. Однако ни соли, ни топора (ими, как говаривали, кое-кому удавалось отогнать окаянных тварей) он из дому не захватил.

А первая купальщица, похожая на обильную телом купчиху, уже двинулась к Катерининому отцу. «Сейчас душить начнет! – только и подумал рыбак, пытаясь в сидячем положении отползти от красотки подальше. – Или кровь высасывать!..» Однако пышногрудая русалка остановилась за пару шагов от мужика, обернулась к своим товаркам и проговорила – будто рокочущие струи дождя сорвались с высокой крыши:

– Поторопитесь!

И она на мгновенье повернулась к рыбаку спиной – вместо которой у мнимой красавицы темнело отвратительное месиво из влажных внутренностей.

– Господи, спаси и помилуй! – прошептал рыбак; но, вместо того чтобы снова перекреститься, переложил смоляную кисть из левой руки в правую, сам не вполне понимая, зачем.

А мнимая купчиха наклонилась и стала пристально его разглядывать.

– Староват, – пробормотала она, – лучше бы кого помоложе…

– Ничего, мне и этот сойдет, – проговорила из-за плеча первой женщины подоспевшая блондинка. – А если для тебя он не хорош, можешь с нами жребий не тянуть.

– Что еще за жребий такой? – задал вопрос мужик; но жуткие русалки ответом его не удостоили.

Подошедшая позже других цыганистая брюнетка тоже глянула на макошинского жителя – как тому показалось, иронически. И проговорила, прищелкнув языком:

– Что ж, на безрыбье – и рак рыба. Возьмем этого, коли других нет.

– А как выберем, кому достанется? – Глаза белокурой девицы алчно блеснули.

– Как? – «Цыганка» на секунду задумалась, а затем молниеносным движением сшибла у мужика с головы шапку и пророкотала: – А вот как. Гляньте-ка на его шевелюру!

Волосы немолодого рыбака оставались густыми, но по цвету были, что называется, «соль с перцем». Причем соль в них преобладала.

– Видите, – проговорила цыганистая купальщица, – старик уже почти весь седой, но и черные волосы попадаются. Вот мы и будем по очереди подходить к нему, поворачиваться спиной и вырывать у него по волоску. Кто раньше других выдернет черный волос, тот мужика и заберет.

– И кто же первой дергать будет? – спросила «купчиха». – Ты, что ли?

– Необязательно – я. – Брюнетка повела плечом. – Можешь ты начать, потом – она, – последовал кивок в сторону белокурой товарки, – а уж я последней подойду, чтоб вы не думали, будто я жульничаю.

– Что ж, – кивнула пышнотелая дамочка, – пусть так и будет!

Она приблизилась к мужику, повернулась к нему своей чудовищной спиной и запустила руку в его волосы. Пальцы купальщицы оказались холодными, как осенняя вода в Оке.

– Ой! – вскрикнул макошинец, когда купчиха выдрала у него волос. И тут же услышал разочарованный вздох:

– Седой!..

Следующей попытала счастья блондинка, но и ей не повезло. Последней волосок вырвала черноволосая красавица, и бедный макошинец решил уже, что всё, конец – так странно блеснули её глаза. Но нет: и у той в руке тоже оказалась выбеленная временем «нитка».

Жребий пошел по второму кругу. И тут, то ли от боли – хоть и не сильной, но очень уж обидной, – то ли от самого факта, что голые дамочки ощипывают его бесцеремонно, как дохлую курицу, на пожилого сельчанина напала злость. Некая идея, до этого смутная, созрела в его голове окончательно. А тут и черноволосая навка невольно подыграла ему, оттянув на себя внимание своих страшных подруг. Подойдя к рыбаку во второй раз, нахалка сделала вид, что выдергивает волос у него из головы. А на деле, как фокусница, вытянула заранее заготовленный – черный! – волосок из своего кулака.

– Есть! – победно выкрикнула она.

Но и две другие участницы жеребьевки оказались не лыком шиты.

– Обманщица! – взвизгнула блондинка. – Это, небось, твой собственный волос!

– Да ты что городишь! – возмутилась иллюзионистка. – У меня волосы – длинные, а этот – посмотри, какой! – Коротенький волосок, зажатый в её руке, явно принадлежал пожилому рыбаку.

– Ты его заранее прихватила, – заявила купчиха. – Когда с мужика шапку сбивала!

Брюнетка яростно заспорила с двумя товарками. И на какое-то время купальщицы забыли про свою добычу и обратились к ней тылом.

«Пора!» – понял мужик. Он глубоко обмакнул кисть в смоляное ведро, продолжавшее стоять на огне, и одним махом окропил смолой мерзкие спины всех трех бабенок.

Внутренности, лишенные кожного покрова, зашипели. А купальщицы завертелись, как три юлы, разинули рты и попытались завопить. Но не тут-то было: из навьих ртов (так же, как из носов, ушей и даже глаз) повалил густой черный дым. Мужик понял, что сейчас эти твари видеть его не могут. На четвереньках он отполз за свою лодку и затаился там, безотрывно следя за просмоленными красотками, у которых черный дым заструился также и из всех срамных отверстий. Более гнусного зрелища пожилой макошинец в жизни своей не видал.

Дамочки же, вертевшиеся поначалу на месте, ринулись к реке. И одновременно нырнули, после чего от воды повалил пар, будто на горячую каменку выплеснули ковш квасу.

Тут бы мужику и бежать домой! Благо, и жил он неподалеку: его крестьянская усадьба своими хозяйственными постройками выходила прямо на реку. Но он схватил смоляное ведерко, держа его за ручку через полу своей телогрейки, и так – с ведром в одной руке и с черно-блестящей кистью в другой – подступил к самой воде.

– Только попробуйте вылезти, шалавы! – крикнул он купальщицам. – У меня тут еще смолы довольно!..

Но те лишь высунули головы из воды: все разом, будто принадлежали они единому трехголовому существу.

– Ладно, старик, ты нас в баньке попарил, – пророкотала брюнетка, – но ужо будет и тебе баня! – Две другие головы согласно кивнули. – Убивать тебя нам, пожалуй что, не резон – всё равно твоя старая шкура долго не протянет. Но в бане твоей теперь будет наше становище. Будем мы там обитать, а ты и домочадцы твои, как помоетесь, станете приносить нам угощенье и оставлять горячей водицы в шайках.

– А нам самим – как же мыться-то? – пролепетал ошалевший от такого заявления мужик. – Вместе с вами, что ли?..

– Зачем же – вместе с нами? – Цыганка ухмыльнулась. – Перед тем, как баню топить, будешь говорить, стоя в предбаннике: «Изыдите!» А потом, когда всё приготовишь для нас, скажешь: «Мойтеся!» И уж после этого, чур: в баню не заходить! Да смотри: будешь еду готовить, не вздумай солить её. Тебе же хуже будет. И запомни, пень старый: ежели забросишь баню и не станешь мыться в ней, то тебя мы не тронем, а вот жену твою заберем к себе. А заодно и всех родных твоих, до последнего, истребим!

И, едва цыганка договорила, все три твари не то чтобы вынырнули – они как-то внезапно распластались на воде, легли на неё своими безобразными спинами. А затем, не двигая ни руками, ни ногами, поплыли против течения.

4

– И с тех пор каждое мытье в бане стало для моего тестя крестной мукой, – закончил свой рассказ Савелий. – То, что ему велели, он стал исполнять неукоснительно. И только поэтому, как сам говорит, до сих пор жив. Э, да вы меня не слушаете!..

Скрябин, который до этого не отрывал взгляда от воды, теперь поднял глаза. И по их выражению лодочник явно понял: его пассажир, даже не назвавший ему своего имени, не упустил из рассказа ни единого слова.

– Так что вы думаете об этом? – спросил Савелий. – Верите мне, или как?

– Да уж попробуй тут не поверь… – пробормотал Николай.

Была в истории, изложенной Пашутиным, одна деталь, какую не смог бы выдумать ни он сам, ни его тесть: неприличный звук, предварявший появление из воды страшных купальщиц.

Пару лет назад Николай расследовал дело, связанное с появлением в Архангельской области диковинных существ женского пола, которые выбирались из заброшенного пруда и промышляли затаскиванием в воду людей и домашних животных. По формальным признакам это были русалки. Но не романтические создания из оперы Даргомыжского, а твари злобные и кровожадные, самые настоящие серийные убийцы. Охота на них заняла больше месяца. И за это время Скрябин сумел разгадать загадку: почему легенды всегда приписывали русалкам, которые на деле мало чем отличаются от людей, наличие рыбьего хвоста вместо ног. Притом что существовали также многочисленные поверья о русалочьих хороводах на лесных полянах. А любимым занятием «купальниц» всегда считалось раскачиванье на ветвях деревьев (не на пустом же месте возникло пушкинское: «Русалка на ветвях сидит»)!

Всё оказалось просто. Русалки, приманивая потенциальную жертву, высовывались из воды лишь до пояса – по причинам весьма прозаическим. Для того чтобы вода не сносила купальниц и они могли ходить по дну облюбованного ими водоема, тела этих существ должны были обладать огромным весом. Но откуда ему было взяться? Водолазных ботинок со свинцовыми подошвами они не носили, и проблема решалась по-другому. При заходе в водоем русалка начинала заглатывать воду – буквально закачивала её в себя, будто внутри у неё работал мощный насос. В результате русалочье тело становилось тугим, словно боксерская груша, и одновременно – тяжелым, как мешок с мокрым песком. Так что речные девы легко утягивали за собой в подводное царство любого приглянувшегося им добра молодца.

Однако вначале нужно было завлечь такого молодца к воде, очаровать его. А что могло быть при этом хуже, чем некстати вырвавшиеся ветры? Вырывались же они всенепременно, стоило русалке вытащить из водоема нижнюю половину своего тела. Только не воздух исторгался из русалочьего ануса, а вода. Потому-то купальницы и не допускали присутствия посторонних при своем выходе на берег. А если уж случалось кому-то их застукать, то беднягу ждала неминуемая смерть.

– Везучий ваш тесть… – в задумчивости проговорил Николай.

– Дай Бог и вам таким же везучим оказаться, – сказал лодочник. – Солнце вот-вот зайдет! Соль-то у вас далеко?

Солнце и впрямь уходило уже за горизонт, окрашивая в бледно-алые тона речную воду и сосны на берегу. Лишь узкой золотисто-желтой полосой выделялась опушка соснового бора, на фоне которой чернел силуэт обгоревшей церкви.

– Соль и вправду положу поближе. Спасибо за совет. – Отщелкнув замки чемодана, Скрябин вытащил бумажный пакетик с солью и сунул его в карман пиджака, а затем, подумав, туда же опустил электрический фонарик. – Вы сами-то на берег не сойдете? Может, хотите тещу с тестем повидать?

– Нет уж, увольте. Я еще не ополоумел, чтобы разгуливать по Макошину в темноте. – И, поняв, что сморозил бестактность, лодочник прибавил: – Извините, я не имел в виду, что вы ополоумели.

– Ничего. – Николай усмехнулся. – Может, скоро увидимся – если решите наведаться в ближайшее время в Макошино.

– Это вряд ли, – покачал головой Пашутин. – Жена-то моя – она ведь химико-технологический техникум окончила и работает у нас в городе начальницей отдела сбыта на химкомбинате. И всем бы её работа хороша: и денежная, и почёт. Да только разъездов много. Потому мы и ребеночка никак завести не можем. Вот и сейчас моя Катя в командировке. Послали её в Ашхабад – в туркменскую столицу. А без неё и я в Макошино не поеду.

Глава 4. «Пред ним живая голова…»

26 мая 1939 года. Вечер пятницы

1

Моторка на малой скорости отчалила от берега. И Николай, подхватив своё летнее пальто и чемодан, стал подниматься по песчаной тропинке, что вела от пустующей пристани к селу.

– Вы, если что, к моим тестю с тещей обращайтесь, – напутствовал его напоследок Савелий. – Они старики хорошие, чем смогут – помогут. Избу их вы без труда отыщете. Улица в Макошине одна только и есть, и как пройдете примерно половину её, увидите двухэтажный деревянный дом – с балконом, второго такого в селе нет. Это бывший поповский особняк, и в нем теперь макошинский сельсовет. Через два дома от него мои тесть с тещей и живут. Дед Степан и баба Дуня Варваркины.

И вот теперь Скрябин шел по макошинскому берегу, который казался ему по-настоящему дивным. Сотни кузнечиков самозабвенно стрекотали, а в воздухе пахло сосновой хвоей, сочной травой и полевыми цветами. Николай заприметил возле тропинки и клевер, и тысячелистник, и желто-белые вкрапления одуванчиков. Но особенно его порадовало, что на берегу густо рос чертополох. На Руси с незапамятных времен считалось: он может «всполошить черта». Так что им защищались от колдунов и отваживали от дома нечистую силу. Его же использовали для защиты от порчи домашнего скота, и прежде всего – коров. А их тут явно держали в немалом числе: там и сям на земле виднелись не только полукружья коровьих следов, но и разной степени свежести коровьи «лепешки». В одну из них Скрябин чуть было не вляпался, и дальше шагал, уже не столько любуясь окрестностями, сколько глядя себе под ноги.

Единственная в селе улица, на которую он вышел, пролегала почти параллельно речному берегу, но была немножко скособочена – как если бы те, кто её прокладывал, хотели, чтобы она отдалялась от Оки по неширокой дуге. Согласно имевшейся у Николая карте, в дальнем своем конце улица эта переходила в грунтовую дорогу, которая через шесть километров пересекалась с шоссе, ведущим в райцентр. А противоположный конец улицы – Скрябин видел это и без карты – упирался в сосновый бор, возле которого простирался обширный погост с руинами церкви.

Столбы с проводами ясно показывали, что в Макошино, где находилась центральная усадьба колхоза имени XVII съезда ВКП(б), провели электричество. Но свет горел сейчас только в четырех или пяти домах. Никто из сельчан не сидел на завалинках, никто не гулял по улице, а ведь время близилось лишь к девяти часам вечера! Не встретив по пути ни одного человека, Николай дошел до центра села и остановился возле двухэтажного здания с балконом, в котором размещались сельсовет, отделение милиции, а также почта и телеграф.

По словам лодочника, прежде в этом доме проживало семейство протоиерея Василия Успенского, настоятеля храма Святой Параскевы Пятницы. Однако еще до того, как сгорела церковь, семья священника осталась без крова. Дом был экспроприирован в 1919-м, так что отец Василий с женой и тремя детьми какое-то время квартировал у одной из своих прихожанок, а после страшного пожара вместе с семейством покинул село.

Напротив бывшего поповского дома Скрябин обнаружил магазин «Сельпо» и решил, что завтра ему нужно будет прикупить в нём соли. Но сейчас он зашагал по улице дальше, по направлению к грунтовой дороге. Прямо возле неё выстроили – для удобства учеников, добиравшихся сюда из соседних деревень, – двухэтажное шлакоблочное здание: Макошинскую среднюю школу. Николай знал, что в ней – в неиспользуемом в теплое время года спортзале – сельская администрация разместила следственную группу НКВД.

Когда Скрябин вышел на посыпанную гравием дорожку, что вела к школе, солнце уже зашло. А школьные окна, в одном из которых стекло заменили листом фанеры, оставались неосвещеными. Но даже в сумерках Николай хорошо разглядел висевший на фасаде здания кумачовый транспарант с белой надписью: ИЗ СТРАНЫ ТЁМНОЙ, НЕГРАМОТНОЙ И НЕКУЛЬТУРНОЙ СССР СТАЛ СТРАНОЙ, ПОКРЫТОЙ ГРОМАДНОЙ СЕТЬЮ ВЫСШИХ, СРЕДНИХ И НИЗШИХ ШКОЛ. А внизу шла подпись курсивом: И.В. Сталин. Отчетный доклад XVII съезду партии о работе ЦК ВКП(б).

– В полном соответствии с названием колхоза, – хмыкнул Скрябин и огляделся по сторонам.

Возле школьного крыльца была разбита квадратная клумба, посреди которой стояла на постаменте гипсовая девица в пионерском галстуке. Скорее пионервожатая, чем пионерка, она высоко взметнула в салюте правую руку. Странно, но желтые нарциссы, подступавшие прямо к гипсовому пьедесталу, все засохли – уныло свешивали пожухлые лепестки. И букетик увядших цветов кто-то положил к самым ногам изваяния – словно к надгробному памятнику.

Скрябин только покачал головой при виде этого. И даже не особенно удивился, когда увидел, что на парадных дверях школы красуется амбарный замок. С этой школой – да и со всем селом – происходило что-то неправильное. Тут всё было – как грязные оконные стекла глубокой ночью: преграда для света, которого и так нет. От аромата мертвых цветов у Николая засвербило в носу и в горле, и вся его недавняя бодрость куда-то исчезла.

Однако вскрыть замок на школьных дверях он сумел бы – всегда возил с собой набор первоклассных отмычек. Но вместо этого Скрябин пошагал мимо парадного крыльца школы и свернул на тропинку, протоптанную в обход здания.

2

Вдоль тропки буйно произрастала трава-резун вперемешку с мелколистной «гусиной травкой». И эти зеленые заросли стали, должно быть, прибежищем для какой-то малорослой живности: растительность подле тропы непрерывно колыхалась – при полном безветрии. Скрябин отметил это про себя, но отметил как-то отрешенно, почти равнодушно. Неестественная сонливость накатила на него, и все его силы уходили на то, чтобы держать глаза открытыми.

Черный ход школы тоже оказался заперт – на новенький английский замок. Николай резко встряхнул головой, чтобы хоть немного привести себя в чувство, а потом полез-таки в чемодан за своими отмычками. И бряцанье этих железняк словно бы вернуло ему толику прежней бодрости, так что с замком он управился ловко, как управляется возница с конской сбруей. Язычок замка с коротким тявканьем отщелкулся, Скрябин толкнул дверь и вошел в пустой и темный школьный коридор, где шаги его тут же отозвались приглушенным эхом.

Сквозь высокие окна коридора в здание проникал мутноватый вечерний свет, и Николай, войдя, не стал включать ни электрическое освещение, ни даже свой фонарик. Он и без этого легко различал на дверях белые картонные таблички со сделанными по трафарету черными надписями, извещавшими, что здесь – кабинет физики, а чуть дальше – кабинет математики. Соответствующая табличка обнаружилась и на двери, отделенной от остальных более протяженным расстоянием: Спортивный зал. И эта дверь тоже оказались запертой – уже не на английский, а на большой, как будильник, висячий замок.

Скрябин по-прежнему не хотел включать свет, из-за чего провозился с этим замком-будильником чуть дольше, чем следовало бы. Но всё-таки отпер и его. Дверь с надменным недовольством скрипнула, распахнулась, и старший лейтенант госбезопасности, переступив порог, попал в довольно обширное помещение – раза в три больше обычного класса. Возле одной из стен громоздился сдвинутый вбок физкультурный инвентарь: параллельные брусья, перекладина для прыжков, гимнастические бревно и ещё всякая всячина. Возле другой стены решеткой выступали перекладины шведской стенки. А посреди зала стояли пять аккуратно заправленных пустых кроватей.

Конечно, сотрудники НКВД не должны были все вместе куда-то уходить, не оставив никого «на базе». Однако для Николая не составляло секрета, что товарищи, откомандированные сюда, кое-какие вольности порой себе позволяли. Особенно – руководитель следственной группы, самый старший из всех: Константин Крупицын, капитан госбезопасности, почти сорока лет от роду.

– Интересно, – с усмешкой прошептал Скрябин, – а что сказал ваш, Константин Андреевич, родственник, когда узнал о проекте «Ярополк»?

3

Николаю было известно, что Константин Андреевич Крупицын в обход правил взял в группу своего двоюродного брата: Дениса Бондарева, бывшего оперуполномоченного Московского уголовного розыска. Впрочем, Денис, который получил теперь звание сержанта госбезопасности, не мог считаться плохим приобретением. В свои двадцать четыре года он был солиден, рассудителен и к следственным действиям подходил в высшей степени ответственно.

Зато противоположностью Бондареву являлся еще один участник следственной группы: Эдвард Адамян, прошлогодний выпускник Московского юридического института. Ровесник Скрябина – двадцати двух лет от роду – тот вел себя иногда, как сущий мальчишка. Так что иначе как Эдиком его никто не называл. Еще во время следствия по делу о шаровых молниях Скрябин понял, до какой степени Крупицына раздражают ребяческие повадки Эдика, хоть и тот являлся его протеже.

Эти трое: Крупицын, Бондарев и Адамян – прибыли в Макошино с самого начала, дабы проверить информацию, полученную от Григория Петракова. А затем, когда всё подтвердилось, для усиления следственной группы ей были приданы еще два участника.

Одним из них стал лейтенант госбезопасности Самсон Давыденко – отметивший недавно свое тридцатилетие русоволосый здоровяк. Именно его Николай спас в Крыму год назад при пожаре на пристани. И наверняка Давыденко не забыл этого. Так что на поддержку Самсона – задиры и отъявленного сквернослова, но зато надежного товарища, – Скрябин в теперешней ситуации рассчитывал более всего.

Одновременно с Давыденко в Макошино приехал и ещё один давешний знакомец Скрябина: двадцатитрехлетний Женя Серов, блондин-альбинос с прозрачными, как апрельский ледок на лужах, глазами. Правда, в качестве компенсации природа одарила Серова необычайно красивой улыбкой. И даже глаза Жени, когда он улыбался, приобретали оттенок, схожий с голубым. Быть может, именно благодаря улыбке Серов пользовался немалым успехом у прекрасного пола – вызывая зависть у товарищей и становясь порой предметом недобрых шуток с их стороны.

И вот теперь Скрябину предстояло курировать всю эту разношерстную компанию. Его приказам в группе обязаны были подчиняться все, включая капитана госбезопасности Крупицына. А из-за особой секретности, которую налагало участие в проекте «Ярополк», к самому Николаю даже запрещалось обращаться по званию, только – товарищ Скрябин.

4

Николай поставил на пол чемодан, положил на него свое летнее пальто и включил, наконец, электрический фонарик. С ним он прошелся вдоль ряда заправленных кроватей, но кроме одинаковых чемоданчиков под ними, да полотенец на их спинках, ничего не увидел. Зато в углу спортзала фонарь высветил кое-что ещё: выкрашенный зелено-защитной краской, там стоял маленький сейф. Не имевший шифра и запиравшийся обычным ключом, несгораемый шкаф будто сам напрашивался, чтобы его вскрыли. Что Скрябин и сделал – без зазрения совести.

Внутри лежало несколько папок, набитых документами; но с их копиями Николай ознакомился еще в Москве. На другой полке виднелась коробка с фотографическими принадлежностями, однако фотоаппарата «ФЭД» (названного по инициалам первого чекиста страны) в сейфе не оказалось. Зато рядом с коробкой стоял большой стеклянный флакон, похожий на аптечный. Николай взял его в руки, потряс, и о стекло слабенько звякнуло с полдесятка пилюль. Хотя на этикетке значилось, что их должно было быть в пузырьке ровно сто.

– А вот это – уже ни в какие ворота… – пробормотал Скрябин.

Он вернул практически пустую склянку обратно на полку, запер несгораемый шкаф и присел на одну из кроватей – на самый её краешек, чтобы не поддаться искушению и не растянуться на ней в полный рост. Не провалиться в черный, лишенный сновидений, сон.

Сделанная находка вынуждала призадуматься. Содержимое злополучного флакона представляло собой средство для похудения, разработанное британскими фармацевтами. Однако те люди, которым по роду деятельности положено было знать всё, выяснили, что этот препарат, подавляющий аппетит, обладает крайне интересным побочным эффектом: оказывает возбуждающее воздействие на нервную систему. Человек, наглотавшись таких пилюль, испытывает поначалу эйфорический прилив сил. Так что сотрудники лубянского ведомства в середине 30-х годов стали регулярно принимать «таблетки для похудения» при проведении ночных допросов.

Вот только вскоре выяснилось: лекарство имело побочные эффекты. Следователей, которые подсели на заграничную отраву, одного за другим валили с ног тяжелейшие заболевания почек, инсульты и инфаркты. А потом стали происходить вещи и похуже: специалисты по ночным допросам начинали вести себя неадекватно. У одних развивались психозы, а другие и вовсе сводили счеты с жизнью при помощи табельного оружия.

Тут уж лубянское руководство забило тревогу. У сотрудников изъяли бодрящие таблетки – в состав которых, как выяснилось, входил амфетамин. А тех, кто слишком уж пристрастился к опасным стимуляторам, из «органов» уволили. Однако некоторый запас таких пилюль в НКВД всё же держали – на крайний случай.

– Либо дела тут совсем плохи, – прошептал Николай, – либо кому-то это лекарство стало как молоко матери…

Он встал с кровати и тщательно разгладил чуть помявшееся одеяло. А потом подхватил свой чемодан вместе с летним пальто и, освещая себе путь фонариком, двинулся к выходу из спортзала. На его дверь он снова навесил замок, после чего вернулся к черному ходу и вышел наружу.

Секунду-другую он колебался: не оставить ли черный ход открытым? Что-то кололо, беспокоило его. Но, обычно слушавший свои предчувствия, Скрябин в этот раз их проигнорировал и захлопнул за собой дверь.