Кантемир

С петухами пробудясь, нужно потащитьсяИз дому в дом на поклон, в передних томиться —Полдни торчать на ногах с холопы в беседе,Ни сморкнуть, ни кашлянуть не смея. По обеде{12}Та же жизнь до вечера; ночь вся беспокойноПройдет, думая, к кому поутру пристойноЕще бежать, перед кем гнуть шею и спину,Что слуге в подарок, что понесть господину,Нужно часто полыгать, небылице верить,Что одною скорлупою можно море смерить;Господскую сносить спесь, признавать, что родомМоложе Владимира одним только годом.Хоть ты помнишь, как отец носил кафтан серой;Кривую жену его называть Венерой,И в шальных детях хвалить остроту природну;Не зевать, когда он сам несет сумасбродну,Нужно благодетелем звать того, другого,От кого век не видал добра никакого.

Третья сатира, «К Феофану, епископу новгородскому», написанная в 1730 году, рассуждает о различии страстей человеческих. Тут осмеиваются сребролюбцы, сплетники, болтуны, ханжи, самолюбцы, пьяницы, завистники и т. п. В четвертой сатире, написанной в 1731 году, Кантемир спрашивает свою музу, не пора ли им перестать писать сатиры?

. . . .Многим те не любы,И ворчит уж не один, что где нет мне дела,Там мешаюсь, и кажу себя чересчур смела.

Ты (говорит он своей музе) смело хулишь и находишь свое веселие в том, чтобы бесить злых, «а я вижу, что в чужом пиру мне похмелье». Один (продолжает сатирик) хочет потянуть меня к суду, что, нападая на пьяниц, «умаляю кружальные доходы»; другой, похваляясь, что от доски до доски прочел Библию острожской печати, убедился из нее, что «во мне нечистый дух злословит бороду»; третий сердится, что нападаю на взятки. Тогда сатирик, желая переменить грубый тон на вежливый, начинает иронически хвалить глупцов и негодяев; но это доводит его до сознания, что он не умеет и в шутку хвалить того, что считает дурным.

. . . . Когда хвалы принимаюсьПисать, когда, муза, твой нрав сломить стараюсь, —Сколько ногти ни грызу, и тру лоб вспотелый,С трудом стишка два сплету, да и те не спелы,Жестки, досадны ушам, и на те походят,Что по целой азбуке святых житья водят.[5]Дух твой ленив, и в зубах вязнет твое словоНе забавно, не красно, не сильно, не ново;А как в нравах вредно что усмотрю, умняеСам ставши, под пером стих течет скоряе;Тогда я стихотворцем сам себя поздравлю,И чтецов моих зевать тщетно не заставлю;Проворен, весел спешу, как вождь на победу,Иль как поп с похорон к жирному обеду.

Кантемир заключает эту сатиру тем, что сатиры могут не нравиться только дурным людям и глупцам, на которых нечего смотреть:

Таким одним сатира наша быть противнаМожет; да их нечего щадить, и не дивнаМне любовь их, как и гнев их мне страшен мало.Просить у них не хочу, с ними не присталоВестись, чтоб не почернеть, касаяся сажи;Вредить не могут те мне, пока в сильной стражиНахожуся Матери отечества правой.А коим бог чистый дух дал и разум здравойБеззлобны, беззлобные наши стихи возлюбят,И охотно станут честь, надеясь, что сгубят,Может быть, или уменьшат злые людей нравы,Сколько тем придается им и пользы и славы!

В этих стихах – весь Кантемир! Этот человек не был поэтом, непосредственный художественный талант не был его уделом. Его поэзия – поэзия ума, здравого смысла и благородного сердца. Кантемир в своих стихах – не поэт, а публицист, пишущий о нравах энергически и остроумно. Насмешка и ирония – вот в чем заключается талант Кантемира.

Пятая сатира, «Сатир и Периерг», написанная в 1737 году, в Лондоне, устремлена «на человеческие злонравия вообще». Ее форма очень изысканна, и в целом она скучна; но подробности есть удивительные, как, например, это место:

Болваном Макар вчера казался народу,Годен лишь дрова рубить, или таскать воду;О безумии его худая шла повесть,Углем черным всяк пятнал его плоху совесть.Улыбнулося тому ж счастие Макару, —И сегодня временшик: уж он всем под-паруЧестным, знатным, искусным людям становится,Всяк уму чудному наперерыв дивится,Сколько пользы от него царство ждать имеет.Поправить взглядом одним все легко умеет.{13}Чем бывший глупец пред ним народ весь озлобил;Бог в благополучие ваше его собил.

Заключение этой сатиры особенно забавно. Исчисляя разные человеческие глупости, сатирик говорит:

Пахарь, соху ведучи, иль оброк считая.Не однажды привздохнет, слезы отирая:За что-де меня творец не сделал солдатом?Не ходил бы в серяке, но в платье богатом,Знал бы лишь одно свое ружье да капрала,На правеже бы нога моя не стояла.Для меня б свинья моя только поросилась,С коровы мне б молоко, мне б куря носилась,А то все прикащице, стряпчице, княгинеПонеси в поклон, а сам жирей на мякине.Пришел набор, пахаря вписали в солдаты:Не однажды дымные уж вспомнит палаты,Проклинает жизнь свою в зеленом кафтане,Десятью заплачет в день по сером жупане.То ль не житье было мне, говорит, в крестьянстве?Правда, тогда не ходил я в таком убранстве;Да летом в подклете я, на печи зимоюСыпал, в дожжик из избы я вон ни ногою;Заплачу подушное, оброк господину,Какую же больше найду я тужить причину?Щей горшок, да сам большой, хозяин я дома,Хлеба у меня чрез год, а скотам солома.Дальняя езда мне была съездить в торг для солиИль в праздник пойти в село, и то с доброй воли:А теперь – чорт, не житье, волочись по свету,Все бы рубашка бела, а вымыть чем нету;Ходи в штанах, возися с ружьем пострелым,А где до смерти всех бьют, надобно быть смелым.Ни выспаться некогда, часто нет что кушать;Наряжать мне все собой, а сотерых слушать.Чернец тот, кой день назад чрезмерну охотуИмел ходить в клобуке, и всяку работуВ церкви легку сказывал, прося со слезами.Чтоб и он с небесными в счете был чинами, —Сегодня не то поет: рад бы скинуть рясу,Скучили уж сухари, полетел бы к мясу:Рад к чорту в товарищи, лишь бы бельцом быти,Нет мочи уж ангелом в слабом теле слыти.{14}

Шестая сатира, написанная в 1738 году, рассуждает «о истинном блаженстве». Сатирик доказывает в ней, что истинное счастие заключается в благоразумной середине и в беседе с музами. Седьмая сатира, «к князю Никите Юрьевичу Трубецкому», написанная в 1739 году, в Париже, рассуждает «о воспитании». Эта сатира исполнена таких здравых, гуманных понятий о воспитании, что стоила бы и теперь быть напечатанною золотыми буквами; и не худо было бы, если бы вступающие в брак предварительно заучивали ее наизусть.

Вот несколько отрывков на выдержку:

Завсегда детям твердя строгие уставыНаскучишь: истребишь в них всяку любовь славы,Если часто пред людьми обличать их станешь:Дай им время и играть; сам себя обманешь,Буде станешь торопить лишно спеша дело;Наедине исправлять можешь ты их смело.Ласковость больше в один час детей исправит,Нежь суровость в целый год; кто часто заставитДрожать сына пред собой, хвальну в нем загладитСмелость, и безвременно торопеть повадит.Щастлив, кто надеждою похвал взбудить знаетМладенца; много тому пример пособляет:Относят к сердцу глаза весть уха скоряе.. . . . . . . . . . .Не одни те растят нас, коим наше детствоВверено; со всех сторон находит посредствоВскользнуться внутрь сердца нрав: все, что окружаетМладенца, произвести в нем нрав помогает.{15}. . . . . . . . . .Обычно цвет чистоты первый увядаетОтрока в объятиях рабыни; и знаетУнесши младенец, что небом и землеюОтлыгаться пред отцом, наставлен слугою.Слуги язва детей; родителей злееВсех пример. Часто дети были бы честнее,Если б мать с отцом пред младенцем зналиСобой владеть, и язык свой в узде держали.

Повторяем: такие мысли о воспитании и теперь скорее новы, нежели стары.

Восьмая сатира, «На бесстыдну нахальчивость», написанная в 1739 году, в Париже, заключает в себе понятие сатирика о скромности. Он говорит о том, как осторожно пишет свои стихи, не ленится их херить, прячет надолго в ящик и, сбираясь печатать, выправляет.

Стыдливым, боязливым, и всегда собоюНедовольным быть во мне природы рукоюВтиснено, иль отческим советом из детства.

В параллель себе сатирик противопоставляет людей наглых и бесстыдных.

Кантемир начал было и девятую сатиру, но за болезнию не мог ее написать.

Мелкие стихотворения Кантемира любопытны, но не столько, как поэтические произведения, сколько как произведения человека с умом и сердцем. Если хотите, в них есть своя гармония, свой ритм, заметна поэтическая, или, лучше сказать, стихотворческая замашка; но поэзии мало. Кантемир писал песни, басни и эпиграммы. Песни его разделяются на любовные и на нравственные. Первые остались ненапечатанными и, вероятно, погибли для потомства, – что очень жаль, потому что, по словам самого Кантемира, они имели большой успех: по крайней мере, он сам говорит в четвертой сатире:

Довольно моих поют песней и девицыЧистые, и отроки, коих от денницыДо другой колет любви жало.{16}

А в примечании к этим стихам сказано: «сатирик сочинил многие песни, которые в России и поныне поются». Кантемир как бы раскаивается в этих песнях, как в грехе своей юности; в той же, четвертой, сатире он говорит:

Любовны песни писать, я чаю, тех дело,Коих столько ум не отел, сколько слабо тело.

Вот образчик нравственных песен Кантемира:

Видишь, Никита,[6] как крылато племяНи землю пашет, ни жнет, ниже сеет;От руки вышней однак в свое времяПищу довольну, жизнь продлить имеет.Лилеи в поле, как зришь, многоцветнойНи прядет, ни тчет царь мудрый Сиона;Однако в славе своей столь приметнойНе имел одежды. Ты голос закона,В сердцах природа кой от век вложила,И бог во плоти подтвердил, внушая,Что честно, благо, пусть того лишь силаТобой владеет, злости убегая, и пр.

Из этого отрывка достаточно видно, что преобладающее направление Кантемира было не поэтическое, а дидактическое, и что трудность выражаться на языке не только необработанном, даже нетронутом, много мешала ясности и красоте его слога. Басни Кантемира интересны, как первые опыты в этом роде – не самого автора, а русского языка. Их, впрочем, немного – всего шесть. Из девяти эпиграмм, выпишем одну для образчика:

На что Друз Лиду берет? – Дряхла уж и седа,С трудом ножку воробья сгрызет в полобеда.К старине охотник Друз, в том забаву ставит:Лидой медалей число собранных прибавит.

Наконец к числу стихотворческих трудов Кантемира принадлежат еще «Десять писем Горациевых», стихами без рифм, с приложением письма о русском стихосложении, под вымышленным именем Макентина (напечатаны в Санктпетербурге 1744 и 1788 г.); «Оды Анакреонтовы» (были ли напечатаны, когда, и где, или не были напечатаны, – неизвестно).{17} Сверх того, Кантемир предупредил Ломоносова в намерении – воспеть в эпической поэме подвиги Петра Великого: поэма Ломоносова называлась «Петриадою», Кантемира – «Петреидою» и, подобно первой, не была кончена.[7]

Все эти стихотворные, равно как и прозаические труды Кантемира, очень важны, как первые опыты, которые должны были и других подвигнуть к литературной деятельности; важны они еще и как первый памятник тяжелой борьбы умного, ученого и даровитого писателя с трудностями языка, не только не разработанного, но и не тронутого, подобно полю, которое, кроме диких самородных трав, ничего не произращало. Перо Кантемира было первым плугом, который прошел по этому полю. Скажут: у нас и до Кантемира была словесность. Так, но какая? теологически-схоластическая, или летописная, или, наконец, состоявшая из произведений народной поэзии. Но честь усилия – найти на русском языке выражение для идей, понятий и предметов совершенно новой сферы – сферы европейской – принадлежит прямее всех Кантемиру. И еще большее и высшее значение имеют его сатиры. Здесь Кантемир является первым писателем, вызванным реформою того Петра Великого, образ и дух которого глубоко впечатлелся еще в юношеской душе будущего сатирика. Таким образом, Кантемир был первым сподвижником Петра на таком поприще, которого Петр не дождался увидеть, но которое, как и все в России, приготовлено им же. О, как бы горячо обнял великий преобразователь России двадцатилетнего стихотворца, если бы дожил до его первой сатиры! Но за Петра это сделал один из птенцов его орлиного гнезда – Феофан Прокопович.{18} Сатиры Кантемира – подражание и, большею частию, то перевод, то переделка сатир Горация, Буало и, частию, Ювенала; но тем не менее они – в высшей степени оригинальные произведения; так умел Кантемир применить их к быту и потребностям русского общества! Он не нападает в них на пороки, свойственные созревшим или перезревшим цивилизациям: нет, он нападает на фантизм невежества, на предрассудки современного ему русского общества. Во второй сатире он осмеивает дворянскую спесь – порок, столько же свойственный русским, сколько и всякому другому народу в Европе; но колорит этого порока, равно как манера нападать на него, в его сатире – чисто русские. Короче: подражая Горацию и Буало, Кантемир до того обрусил их в своих сатирах, что аббат Гуаско не усомнился перевести их на французский язык, как произведения, которые для французов могли иметь всю прелесть оригинальности. И вот в чем состоит великая заслуга Кантемира не только перед русским языком или русскою литературою, но и перед русским обществом его времени. Теперь вопрос: как велико было влияние сатир Кантемира на русское общество, в котором грамотность была мало распространена, а о литературности не было и помина? Сатиры Кантемира изданы гораздо после его смерти (в 1762 году), но с его собственноручного списка, посланного им из Парижа к императрице Елизавете Петровне, с посвящением ей. Они снабжены многочисленными подробными примечаниями в выносках, кем писанными – неизвестно, но, кажется, не самим Кантемиром. При каждой сатире в примечании говорится: издана в такое-то время; но, кажется, здесь слово издана значит ни больше, ни меньше, как – написана, и при жизни Кантемира, кажется, ни одна сатира его не была напечатана.{19} Но тем не менее не подвержено никакому сомнению, что сатиры Кантемира, как и все его стихотворные произведения, пользовались большою известностью в обществе того времени. Сам Кантемир говорит о большом успехе его любовных песен. Рукописные сатиры свои он прислал императрице: значит, они были ей известны и прежде, а если так: значит, на них все смотрели, как на что-то важное. Если их читала императрица, то читал и двор. Сверх того, они нашли себе большую известность и большое одобрение в духовенстве, между которым было тогда много людей ученых и образованных. Феофан Прокопович до того был восхищен первою сатирою Кантемира, что написал к их автору, не зная его, известное послание, которое начинается стихом: «Не знаю, кто ты, пророче рогатый», и которое дышит неподдельным восторгом. Новоспасский архимандрит Феофил Кролик приветствовал Кантемира тоже посланием в стихах, только на латинском языке. О чем говорят и чем интересуются высшие представители общества по уму, образованности и знатности, – о том, разумеется, говорит и общество. Поэтому очень могло быть, что сатиры Кантемира скоро пошли разгуливать в стихах по всей России, между грамотным народом. Это тем естественнее, что в сатирах Кантемира почти вовсе нет, или есть очень мало риторики, что в них говорится только о том, что у всех было перед глазами, и говорится не только русским языком, но и русским умом. В жизнеописании Кантемира сказано, что все сатиры его имели большой успех и что «многие его стихи вошли в пословицы», И не мудрено: в сатирах Кантемира попадаются стихи до того забавные и наивно-остроумные, что невольно остаются в памяти. Таковы, например, эти два стиха в первой сатире:

И просит свята душа с горькими слезамиСмотреть, сколь семя наук вредно между нами.

Таковы же стихи, которые приведем мы из разных сатир:

Ябеда и ее друг дьяк или подьячий.–. . . .Без всякой украсыБолтнешь, что не делают чернца одни рясы.–Сегодня один из тех дней свят Николаю,Для чего весь город пьян от края до краю.–Вино должен перевесть, кто пьяных не любит.–Пространный стол, что семье поповской съесть не трудно,В тридцать блюд, еще ему мнилось ество скудно.–Мне ли в таком возрасте поправлять довлеетСедых, пожилых людей, кои чтут с очками,И чуть три зуба сберечь могли за губами;Кои помнят мор в Москве, и как сего года,Дела Чигиринского сказуют похода?{20}

Последний стих невольно приводит на память стихи Грибоедова:

Известья черпают из забытых газетВремен очаковских и покоренья Крыма.

Кантемир, по своему болезненному сложению, меланхолическому характеру, был наклонен к нравственному дидактизму. Немножко суровый моралист (что доказывает его раскаяние в любовных песнях) и весьма остроумный человек, Кантемир любил только избранное общество, следовательно, не любил общества вообще, которое оскорбляло его своими пороками и недостатками; такой характер предполагает раздражительность и любовь к уединению. Все эти обстоятельства необходимо делали Кантемира сатириком. По языку, неточному, неопределенному, по конструкции часто запутанной, не говоря уже о страшной устарелости в наше время того и другого, по стихосложению, столь несвойственному русской просодии, сатиры Кантемира нельзя читать без некоторого напряжения, тем более нельзя их читать много и долго. Но, несмотря на то, в них столько оригинальности, столько ума и остроумия, такие яркие и верные картины тогдашнего общества, личность автора отражается в них так прекрасно, так человечно, что развернуть изредка старика Кантемира и прочесть которую-нибудь из его сатир есть истинное наслаждение. По крайней мере для меня гораздо легче и приятнее читать сатиры Кантемира, нежели громозвучные оды Ломоносова, поэмы Хераскова и даже многие оды Державина (как, например, «На взятие Измаила», «Целение Саула», и т. п.); от всех этих од и поэм можно заснуть, а от сатир Кантемира проснуться… Вообще, для меня Кантемир и Фонвизин, особенно последний, самые интересные писатели первых периодов нашей литературы: они говорят мне не о заоблачных превыспренностях по случаю плошечных иллюминаций, а о живой действительности, исторически существовавшей, о нравах общества, которое так непохоже на наше общество, но которое было ему родным дедушкою…

Посвящение сатир Кантемира императрице Елизавете Петровне, по своему изобретению, напоминает оду Державина: «По следам Анакреона».{21}

О Кантемире, кроме статьи Жуковского, напечатанной в «Вестнике Европы» 1809 года, почти ничего дельного писано не было. Сочинения и переводы его большею частию остались ненапечатанными, а напечатанные изданы врознь. В 1836 г. кем-то было предпринято издание «Русских классиков», началось с Кантемира, да на нем и остановилось, кажется, на пятой сатире. Издание это было красивое и снабженное биографией Кантемира и необходимыми примечаниями. Жаль только, что примечания не были слово в слово перепечатаны с издания 1762 года: они необходимы, потому что характеризуют дух времени, состояние русского языка и общества того времени.{22}

Примечания

«Литературная газета», 1845, № 6 от 8 февраля (стр. 103–105), № 7 от 15 февраля (стр. 125–127), № 8 от 1 марта (стр. 139–141). Даты цензурного разрешения отсутствуют. Подпись: В. Б.

Статья была напечатана под заголовком «Портретная галлерея русских писателей. 1. Кантемир» и должна была явиться первой из задуманной серии литературных портретов крупнейших русских писателей. Тексту статьи было предпослано краткое редакционное предисловие, написанное, повидимому, самим Белинским и озаглавленное «Несколько слов вместо предисловия»:

«Редакция «Литературной газеты» давно уже имела намерение представить своим читателям очерк русской литературы в лицах. Подобное предприятие принадлежит ей по праву и некоторым образом входит в круг ее обязанностей перед публикою: самое название нашей газеты показывает, что русская литература составляет ее главный предмет; а в качестве иллюстрованного издания она и может и должна представить публике полную, по возможности, коллекцию портретов наиболее известных русских писателей. Таким образом, мы начинаем ряд статей, из которых каждая будет содержать в себе критическую характеристику одного из известных русских писателей, и при каждой из них будет находиться политипажный портрет разбираемого автора. Статьи наши – не критики, но только критические очерки, по возможности легкие и краткие. Так как в порядке этих статей мы намерены держаться строгой исторической последовательности, то из наших многих очерков русских писателей со временем должен выйти один очерк истории русской литературы, тем более что все они, как составленные одним лицом, будут отличаться единством воззрения и изложения. Редакция «Литературной газеты» не налагает на себя никакой обязанности в отношении к числу, времени появления и времени окончания этих статей: числа их теперь нельзя определить; кончиться они могут и в нынешнем и в будущем году – как придется; появляться же будут не в каждом нумере, но от времени до времени».

Обещание, данное в этом предисловии, осталось, однако, невыполненным. Напряженная журнальная работа и развивающаяся болезнь не позволили Белинскому и на этот раз осуществить свой замысел «Критической истории русской литературы», первое упоминание о котором мы находим в письме к Боткину от 12 августа 1840 года («Письма», т. II, стр. 145).

Однако в статье о Кантемире мы находим ряд важнейших положений, составляющих историко-литературную концепцию Белинского: разделение литературы XVIII века на сатирическую и риторическую, утверждение сатирического направления как наиболее важного и значительного, свидетельствующего о постоянном стремлении русской литературы сблизиться с жизнью и тем самым стать литературой самобытной, национальной. Если Белинский в своих оценках писателей риторического направления (и прежде всего Ломоносова) ошибочно придал преувеличенное значение элементу подражательности, то в творчестве писателей сатирического направления, начиная с Кантемира, Белинский неизменно подчеркивал их оригинальность и самостоятельность. В этом заключалась наиболее ценная и глубокая идея в воззрениях Белинского на историю русской литературы.

Настоящую статью Белинский открывает утверждением, что русская литература началась с Ломоносова. Эта мысль связана с общеисторической оценкой Белинским реформ Петра I как решительного отрицания всего, чем жила старая Московская Русь. Односторонность и неполнота этого воззрения заключались в недооценке того, что культурный переворот начала XVIII века был в значительной мере подготовлен предшествующим развитием России. Нужно иметь также в виду, что наиболее значительные памятники бытовой и сатирической литературы XVI–XVII вв. не были еще известны во времена Белинского, а с другой стороны, изучение древней русской литературы находилось в руках ученых реакционного направления, которые всеми силами подчеркивали в ней «самобытные» начала православия и покорности царю, против чего Белинский решительно должен был восставать.

Блестящая оценка исторического значения Кантемира в этой статье снимала ранние пренебрежительные высказывания критика о нем (см. «Литературные мечтания», «Русская литература в 1840 году» и «Русская литература в 1841 году»).

В многочисленных цитатах из произведений Кантемира, которые Белинский приводит по изданию 1762 года («Сатиры и другие стихотворческие сочинения князя Антиоха Кантемира; с историческими примечаниями и кратким описанием его жизни»), имеется много неточностей, в большинстве своем не меняющих смысла, но нередко нарушающих правильность 13-сложного стиха. В комментариях мы оговариваем только наиболее существенные разночтения или исправления ошибок, искажающих смысл стиха, сохраняя, как правило, текст в таком виде, как он приведен у Белинского.

Сноски

1

Впрочем, это дело как-то бестолково объяснено в книге Беера: на стр. 321 сказано о втором сыне князя Димитрия, Константине, что «император Петр II, снисходя на желание умершего родителя его, князя Димитрия, повелел (19 мая 1729 года) в недвижимом имении быть одному ему наследником». Во всяком случае и все другие братья Константина не остались бедняками благодаря щедротам Петра Великого и его преемников. Так как Антиох не был женат и не оставил по себе наследников, то имение его перешло к братьям.{23}

2

Поэт говорит о Петре Втором, которому тогда было четырнадцать лет. Он в детстве с особенною ревностию учился, а впоследствии подтвердил данные его предшественниками привилегии Академии наук и назначил ее членам и даже чиновникам постоянные оклады.

3

Славный сапожник того времени, в Москве.

4

Славный портной того времени, в Москве.

5

Вот примечание, из издания 1762 года, на этот стих: «некто, прозванием Максимович, стихами описал и по азбуке расположил жития святых печерских. Сия книга напечатана в Киеве в лист, и пальца в два толщины; однакож в ней, кроме имен святых и государя царевича Алексея Петровича, которому приписана, ничего путного не найдешь».

6

Князь Н. Ю. Трубецкой.

7

Труды Кантемира в прозе были следующие: 1) «Разговоры о множестве миров», сочинение Фонтенелла, перев. с франц. Санктпетербург; три издания (когда вышло первое издание, неизвестно; второе в 1761, третье – 1802); оставшиеся в рукописи: 2) «Юстинова история»; 3) «Корнелий Непот»; 4) «Кевита таблица»; 5) «Письма Персидские» Монтескье; 6) «Епиктетово нравоучение»; 7) «Итальянские разговоры г. Алгеротти о свете». Все эти переводы интересны, как живой памятник первой борьбы русского языка с европейскими идеями и как факты истории русского языка. Сверх того, осталось в рукописи сочинение Кантемира «Руководство к алгебре», и никогда не были обнародованы его дипломатические из Лондона и Парижа реляции, письма, замечания, вероятно, очень любопытные не в одном литературном отношении. Из напечатанных его сочинений известно еще «Симфония, или согласие на боговдохновенную книгу псалмов царя и пророка Давида» (Санкт-Петербург, 1727, второе издание 1821). Это свод всех стихов псалтыря, по азбучному порядку, для удобнейшего приискания текстов.{24}