Стихотворения Полежаева

Есть духи зла – неистовые чадаБлагословенного творца.Удел их – грусть, отчаянье – отрада;А жизнь – мученье без конца.В великий час рождения вселенной,Когда извлек всевышний перст,Из тьмы веков, эфир одушевленнойДля хора солнцев, лун и звезд —Когда творец торжественное слово,В премудрой благости изрек:«Да будет прах величия основой!»И встал из праха человек;Тогда, пред ним светлы, необозримыРасстлались гордо небеса —И юный мир, как сын его любимый,Был весь – волшебная краса.И ярче звезд и солнца золотого,Как иорданские струи,Вокруг его властителя святого,Вились архангелов рои.И пышный сонм небесных легионовБыл ясен, свят перед творцом,И на скрижаль божественных законовВзирал с потупленным челом.Но чистый огнь невинности покорнойВ сынах бессмертия потух —И грозно пал, с гордынею упорной,Высокий ум, высокий дух.Свершился суд!.. Могущая десницаПодъяла молнии и гром —И пожрала подземная темницаБогоотверженный Содом!С тех пор враги прекрасного созданьяТаятся горестно во мгле —И мучит их, и жжет без состраданьяПечать проклятья на челе.Напрасно ждут преступные свободы —Они противны небесам —Не долетит в объятия природыИх недостойный фимиам!

Таков его перевод пьесы Байрона «Валтасар», который некогда был неправо присвоен себе одним стихотворцем и напечатан в «Московском телеграфе», что и произвело большие споры между этим журналом и «Галатеею»,{25} где спорная пьеса была получена из настоящего источника:

Царь на троне сидит;Перед ним и за нимС раболепством немымРяд сатрапов стоит.Драгоценный чертогИ блестит и горит;И земной полубогПир устроить велит.Золотая волнаДорогого винаНежит чувства и кровь;Звуки лир, юных девСладострастный напевВозжигают любовь.Упоен, восхищен —Царь на троне сидит, —И торжественный тронИ блестит и горит.Вдруг неведомый страхУ царя на челеИ унынье в очах,Обращенных к стене,Умолкает звук лирИ веселых речей,И расстроенный пирВидит ужас очей:Огневая рукаИсполинским перстом,На стене пред царем,Начертала слова.И никто из мужей,И царевых гостей,И искусных волхвовСилы огненных словИзъяснить не возмог.И земной полубогОмрачился тоской.И еврей молодойК Валтасару предсталИ слова прочитал:Мани, фекел, фарес,Вот слова на стене:Волю бога небесВозвещают оне.Мани, значит: монархКончил царствовать ты!Град у персов в руках —Смысл середней черты;Фарес, – третье – гласит:Ныне будешь убит!Рек – исчез… Изумлен,Царь не верит мечте;Но чертог окруженИ… он мертв на щите.

Есть у Полежаева несколько пьес в народном тоне; тон их не везде выдержан; но они вообще показывают в нашем поэте большую способность к произведениям этого рода. Таковы – «У меня ль молодца», «Окно», «Долго ль будет вам без умолку итти», «Там на небе высоко» и «Узник». Последняя особенно невыдержана и, несмотря на то, особенно прекрасна; вот лучшие стихи из нее:

. . . . . . .Ох, ты жизнь моя, жизнь молодецкая!От меня ли, жизнь, убегаешь ты,Как бежит волна москворецкаяОт широких стен каменной Москвы!. . . . . . .Кто видал, когда на лихом конеПроносился я степью знойною,Как сдружился я, при седой луне,С смертью раннею, беспокойною?Как таинственно заговаривалПулю верную и мятелицу,И приласкивал и умаливалНенаглядную красну-девицу.Штофы, бархат, ткани цветныеСаблей острой ей отмеривал,И заморские вина светлыеВ чаше недругов после пенивал.Знали все меня – знал и стар и млад,И широкий дол, и дремучий лес;А теперь на мне кандалы гремят,Вместо песен я слышу звук желез.

Как доказательство, что в натуре Полежаева лежало много человеческих элементов, выписываем его стихотворение на погребение девушки:

Я видел смерти лютый пир —Обряд унылый погребенья:Младая дева вечный мирВкусила в мгле уничтоженья.Не длинный ряд экипажей,Не черный флер и не кадилы,В толпе придворных и пажейЗа ней толпились до могилы.Ах, нет! простой досчатый гробНесли чредой ее подруги,И без затейливой услугиШел впереди приходский поп.Семейный круг и в день печалиУбитый горестью жених,Среди ровесниц молодых,С слезами гроб сопровождали.И вот уже духовный врачОтпел последнюю молитву,И вот сильнее вопль и плач…И смерть окончила ловитву!Звучит протяжно звонкий гвоздь,Сомкнулась смертная гробница —И предалась, как новый гость,Земле бесчувственной девица.Я видел все, в немой тишиСтоял у пагубного места,И в глубине моей душиСказал: прости, прости, невеста!Невольно мною овладелКакой-то трепет чудной силой,И я с таинственной могилойРасстаться долго не хотел.Мне приходили в это времяНа мысль невинные мечты,И грусти сладостное бремяПринес я в память красоты.Я знал ее – она, играя,Цветок недавно мне дала,И вдруг бледнея, увядая,Как цвет дареный, отцвела.{26}

Полежаев свободно владел и языком и стихом: изысканность и неточность в выражениях происходили у него от небрежности в труде и недостатка развития. Он часто как будто играл стихом, выбирая трудные по короткости стихов размеры, где одна рифма могла бы стать непреоборимым препятствием. Можно ли выказать больше одушевления, чувства и в таких прекрасных стихах, как в пьесе «Песнь погибающего пловца», писанной двухстопными хореями с рифмами:

Вот мрачитсяСвод лазурный!Вот крутитсяВихорь бурный!Ветр свистит,Гром гремит,Море стонет —Путь далек…Тонет, тонетМой челнок!Все чернееСвод надзвездный,Все мрачнее{27}Воют бездны!Глубь без дна!Смерть верна!Как заклятыйВраг грозит,Вот девятыйВал бежит!..Горе, горе!Он настигнет,В шумном мореЧолн погибнет!Гроб готов!..Треск громовНад пучинойЯрых водВздох пустынныйРазнесет!..Дар заветныйПровиденья,Гость приветныйНаслажденья, —Жизнь иль миг!Не привыкУтешатьсяЯ тобой,И расстатьсяМне с мечтой!СокровенныйСын природы,НеизменныйДруг свободы, —С юных летВ море бедЯ направилБыстрый бег,И оставилМирный брег!На равнинахВод зеркальных,На пучинахПогребальныхЯ скользил,Я шутилГрозной влагой,Смертный валЯ отвагойПобеждал!..Как минутныйПрах в эфире,БесприютныйСтранник в мире,Одинок,Как челнок,Уз любовиЯ не знал,Жаждой кровиНе сгорал!Парус белый,Перелетный,Якорь смелый,Беззаботный,Тусклый лучИз-за туч,Проблеск далиВ тьме ночей,ЗатемнялиМне друзей!Что ж мне в жизниБезызвестной,Что в отчизнеПовсеместной?Чем страшнаМне волна?Пусть настигнетС вечной мглой,И погибнет,Труп живой!Все чернееСвод надзвездный!Все мрачнееВоют бездны!Ветр свистит,Гром гремит,Море стонет —Путь далек…Тонет, тонетМой челнок!

«Валтасар» может служить доказательством необыкновенной способности Полежаева переводить стихами. Только ему надо было переводить что-нибудь, гармонировавшее с его духом, и преимущественно лирические произведения, по причине субъективной настроенности его натуры. Но неразвитость его была причиною неудачного выбора пьес для перевода. Полежаев с жадностию переводил водяные «медитации» Ламартина, которые всего вернее можно назвать «риторическими разглагольствованиями». Он перевел их с полдюжину, и притом самых длинных. Переводы его прекрасны и если чрезвычайно скучны, то это уж вина Ламартина, а не Полежаева.

Мы выше сказали, что натура Полежаева была чисто субъективная. Поэтому настоящим его призванием была лирическая поэзия, и все попытки его на поэмы были весьма неудачны. Поэма его «Кориолан» отличается риторическим характером; звучных стихов в ней много, но поэтических весьма мало. Этому причиною и неразвитость его: он не понимал ни духа римского народа, ни исторического значения избранного им героя. И потому содержание его «Кориолана» – общие риторические места. То же можно сказать, не боясь ошибиться, и о другой его поэме «Видение Брута».

Даже и лирические его произведения, отличающиеся длиннотою, относятся к таким же неудачным попыткам, как, например, пьеса «Герменчугское кладбище». Впрочем, длинные лирические произведения и у какого угодно поэта редко бывают хорошими произведениями.

Полежаев много писал в сатирическом роде, – и это самые неудачные, самые жалкие его попытки. Таковы: «Иман-Козел», «День в Москве», «Кредиторы», «Чудак», «Автор и читатель» и разные мелочи. Все они отзываются дурным тоном харчевен и простонародных рестораций, и могут восхищать своим остроумием разве ту почтенную публику, которая с господскими шубами на руках присутствует в коридорах театров и прихожих домов. Это происходило не от недостатка у поэта в природном остроумии, а от того круга общества, в котором он погубил свой талант, свое счастие и свою жизнь. Следующая пьеска показывает, что он не чужд был юмористической веселости, но что ему недоставало лишь тонкого эстетического такта приличия:

Я был в горах —Какая радость!Я был в Тарках —Какая гадость!Скажу не в смех:Аул ШамхалаПохож не малоНа русский хлев.Большой и длинный,Обмазан глиной,Нечист внутри.Нечист снаружи;Мечети с три,Ручьи да лужи,Кладбище, ров,Да рыбный лов,Духан, пять лавок,И наконец,Всему вдобавок,Вверху дворецПреавантажныйИ двухэтажный,Где князь ШамхалСидит и судитВсех наповал.В большой папахе,В цветной рубахе,Румян и дюж,Счастливый мужПо царству ходитИ юных девИ в стыд и гневНередко вводит.{28}

Нельзя не пожелать, чтоб люди, имеющие право на собственность сочинений Полежаева и так дурно издающие их, – издали бы их опрятно, на хорошей бумаге, без искажения стихов, без грамматических ошибок, без опечаток, а главное – с разбором и с толком, исключив нелепые сатирические пьесы, о которых мы говорили, и плоские эпиграммы («Картина», «Напрасное подозрение»); надутые и пустозвонные торжественные оды («В память благотворении», «Гений») и все слабые из мелких лирических пьес. Без этого хлама книжка выйдет небольшая, зато прекрасная по содержанию и необходимая для каждого любителя отечественной литературы. Можно, если угодно, включить в нее и «Оскара Альфского» и все переводы из Ламартина и Делавиня, для почитателей этих поэтов и для образца способности Полежаева к переводам; но в таком случае всех их должно соединить в одном отделе, в конце книги, не мешая с мелкими пьесами. Можно включить в нее и эпические опыты – «Кориолана» и «Видение Брута», как факт ложного развития сильного дарования; но опять с условием – чтоб они были помещены в особом отделе. Вот перечень мелких пьес, которые могут войти в дельное издание сочинений Полежаева: Посвящение другу его А. П. Л-му; Морни и тень Кормала (из Оссиана); Валтасар; Море; Водопад; Живой мертвец; Ожесточенный; Провидение; Цепи; Погребение; Вечерняя заря; Песнь пленного ирокезца; Песнь погибающего пловца; Любовь; Звезда; Песня («Зачем задумчивых очей»); У меня ль молодца; Там, на небе высоко; Романс («Пышно льется светлый Терек»); Черкесский романс; Ночь, на Кубани; Черная коса; Мертвая голова; Гарем; Табак; Тарки; Цыганка; Раскаяние; Лунный свет (из В. Гюго); Ахалук; Призвание; Окно; Отрывок из послания к А. П. Л-му; Черные глаза; Божий суд; Негодование; Грешница; Грусть; Песня («Долго ль будет вам без умолку итти»); Прощание; Узник; Баю-баюшки-баю. Сверх того, в одном московском журнале, чуть ли не в «Галатее» 1830 года, был напечатан замечательный по своему поэтическому достоинству отрывок из какого-то большого стихотворения Полежаева; мы не помним его названия, но помним стихи, которыми он начинается:

. . . И я в тюрьме…Передо мной едва горитФитиль в разбитом черепке,С ружьем в ослабленной руке,У двери дремлет часовой…{29}

Вот все, что может и должно войти в порядочное издание стихотворений Полежаева.{30}

Отличительную черту характера и особности поэзии Полежаева составляет необыкновенная сила чувства, свидетельствующая о необыкновенной силе его натуры и духа, и необыкновенная сила сжатого выражения, свидетельствующая о необыкновенной силе его таланта. Правда, одна сила еще не все составляет: важны подвиги, в которых бы она проявилась; Раппо одарен чрезвычайною силою, но играть чугунными шарами, как мячиками, – еще не значит быть героем. Так, но ведь все же не Раппо ходит смотреть на людей и дивиться им, а толпы людей ходят смотреть на него и дивиться ему. И в сфере своих подвигов, не выше ли он тех людей, которые почитают себя силачами и, кряхтя под тяжестию не по силам, надрываясь от натуги, думают удивлять людей силою!.. Мы не видим в Полежаеве великого поэта, которого творения должны перейти в потомство; мы беспристрастно высказали, что он погубил себя и свой талант избытком силы, неуправляемый браздами разума; но в то же время мы хотели показать, что Полежаев и в падении замечательнее тысячи людей, которые никогда не спотыкались и не падали, выше многих поэтов, которые превознесены ослеплением толпы, и что его падение и поэзия глубоко поучительны; мы хотели показать, что источник всякой поэзии есть жизнь, что судьба всякого могучего таланта – быть представителем известного момента общественного развития и что, наконец, могут падать только сильные, замечательные таланты… При других условиях поэзия Полежаева могла бы развиться, расцвесть пышным цветом и дать плод сторицею: возможность этого видна и в том, что им написано при ложном его направлении, при неестественном развитии. Мы не обинуясь скажем, что из всех поэтов, явившихся в первое время Пушкина, исключая гениального Грибоедова, который один образует в нашей литературе особую школу, – несравненно выше всех других и достойнее внимания и памяти – Полежаев и Веневитинов… К буйной и страдающей музе Полежаева можно применить эти стихи Пушкина:

И мимо всех условий светаСтремится до утраты сил,Как беззаконная кометаВ кругу расчисленном светил…{31}

Комета явление безобразное, если хотите, но ее страшная красота для каждого интереснее мгновенного блеска падучей звезды, случайно возникающей и без следа исчезающей на горизонте ночного неба…

Примечания

«Отечественные записки», 1843, т. XXII, № 5, отд. V, стр. 1–24 (ценз. разр; 30 апреля 1842). Без подписи.

Поэзия Полежаева привлекла к себе пристальное внимание Белинского еще задолго до того, как он стал профессиональным критиком. Уже в 1829 году, в одном из писем, Белинский цитирует Полежаева, правда, не называя имени автора («Письма», т. I, стр. 8).

Первые критические замечания Белинского о Полежаеве встречаются уже в «Литературных мечтаниях». Белинский говорит о нем, как о крупном явлении среди «поэтов пушкинского периода», как о «таланте, правда, одностороннем, но тем не менее замечательном». Он отрицательно оценивает переводы Полежаева, его «шутливые стихотворения» и «заказные стихи», но рекомендует читателю те произведения поэта, «которые имеют большее или меньшее отношение к его жизни». Общая оценка Полежаева в «Литературных мечтаниях» двойственна. Наряду с ярким поэтическим дарованием Белинский видит в Полежаеве «несчастную жертву духа того времени», выразившим полное неведение реальной жизни: отсюда – бесплодные обольщения и разочарования.

Двойственное и противоречивое восприятие творчества Полежаева характерно для Белинского и в небольшой рецензии, посвященной сборнику стихов «Кальян», напечатанной в 1836 году в 5-м номере «Молвы». Два с половиной года спустя Белинский написал новую рецензию о Полежаеве (на сборники «Кальян» и «Арфа», – «Московский наблюдатель», 1839, ч. I, № 1). Это был период так называемого «примирения» Белинского с «разумной действительностью». Главный недостаток поэта Белинский видит в его склонности к «сатирическому роду», в том, что его поэзия представляет собой «стон нестерпимой муки субъективного духа», а не гимн «прекрасному бытию, объективно созерцаемому». Резко подчеркивает также критик несовершенство поэтической формы произведений Полежаева.

Изменение идейно-эстетических позиций Белинского в начале 40-х годов привело к пересмотру его отношения и к Полежаеву. Хотя Белинский не безоговорочно принимает поэзию Полежаева, но в его оценке появляются новые критерии. Главным их них оказывается «содержание». Белинский акцентирует мысль об ограниченности содержания его творчества. Белинский пишет о Полежаеве «как о поучительном примере необузданной силы без содержания». Этот тезис был положен в основу комментируемой статьи.

По мнению Белинского, Полежаев выразил те черты романтического мироощущения, которые были уже пройденным этапом в русской поэзии. Потому даже самая мощная художественная индивидуальность была бы бессильна создать на такой основе подлинное произведение искусства.

Белинский называет Полежаева поэтом необыкновенной силы чувства. Но для поэзии мало не только «гладкости» и «звучности» стиха, – для нее недостаточно и одного чувства. Ей необходима еще мысль. Отражая действительность, художник должен отразить и свой взгляд на нее, свое отношение к ней, воплотить «думу» своего времени. И чем талантливее поэт, «тем более выражается в нем эта дума его времени».

Но почему поэзия Полежаева не развилась как поэзия содержания, почему талант поэта не раскрылся в полную меру таившихся в нем возможностей? Белинский видел причину этого в трагически сложившихся обстоятельствах личной судьбы Полежаева. Но в том, что эти обстоятельства сложились именно так, а не иначе, критик склонен винить самого поэта. Он пишет: «Полежаев не был жертвою судьбы и, кроме самого себя, никого не имел права обвинять в своей гибели».

Не все выводы Белинского о творчестве Полежаева могут быть признаны правильными. На одно обстоятельство обратил внимание в свое время Добролюбов. В девятой книжке «Современника» за 1857 год он напечатал рецензию на сборник стихов Полежаева (изд. Солдатенкова и Щепкина, М., 1857), к которому была приложена настоящая статья Белинского. Охарактеризовав творчество Полежаева и дав высокую оценку статье Белинского, Добролюбов указал на одну фразу в статье великого критика, «которая может дать повод к ложному толкованию». Добролюбов отмечает ошибочность утверждения Белинского о том, что Полежаев не был жертвою судьбы. Добролюбов справедливо рассматривает Полежаева как одну из трагических жертв николаевского режима: «При другой жизненной обстановке не погиб бы этот энергический талант жертвою неровной и бесплодной борьбы». Так воспринимал драму Полежаева и Герцен (ср. «Былое и думы», 1932, т. I, стр. 134–137).

Следует отметить еще одно обстоятельство. И Белинский, и Добролюбов не знали всей правды о Полежаеве. Его поэзия была исполнена ненависти и революционного протеста против феодально-крепостнического режима Николая I. Многие стихи поэта появились в печати искалеченными и обескровленными цензурой. В них вытравливалось малейшее проявление политической мысли. Вот почему вывод Белинского, что в поэзии Полежаева «мало содержания», может быть сейчас принят лишь с серьезной оговоркой. Восстановление подлинных текстов Полежаева, открытие многих ранее неизвестных его стихов позволило в наше время заново осмыслить творчество этого замечательного поэта, его революционный темперамент и политическую непримиримость, завершившего, по выражению Н. Огарева, «в поэзии первую неудавшуюся битву свободы с самовластием».

Сноски

1

В дополнение, в соответствие. – Ред.

Комментарии

1

Из стих. «Вечерняя заря».

2

Сборник Полежаева «Часы выздоровления» был подготовлен к печати автором еще в 1835 году, но не был разрешен цензурой и вышел уже после смерти поэта – в 1842 году. Резкий отзыв Белинского об этом издании объясняется двумя причинами: во-первых, тем, что в книжку был включен ряд стихов Полежаева, поэтические достоинства которых представлялись критику весьма сомнительными, и, во-вторых, чрезвычайной небрежностью, с которой был сделан сборник с точки зрения редакционной и издательской: плохая бумага, большое количество опечаток и, что особенно важно, много стихотворений, известных Белинскому по их первоначальным журнальным публикациям, воспроизведены здесь в крайне изуродованном виде и выглядели «оборышами».

3

Намек на только что закончившееся посмертное издание собрания сочинений Пушкина, редактированное Жуковским, Вяземским и Плетневым (1838–1841). В основу группировки текстов здесь был положен принцип не хронологический, а «родовой», жанровый. Причем деление было установлено очень дробное, произвольное и сбивчивое, препятствовавшее восприятию творчества поэта в его идейном и художественном развитии.

4

Намек на Н. М. Языкова. В 1842 году он напечатал в «Современнике» (т. XXV) стих. «Иоганнисберг». В следующем году оно было перепечатано в «Москвитянине» (1842, ч. II, № 3). Выделенные Белинским курсивом слова являются цитатой из этого стихотворения:

Вино первейшее. Струею золотойОно бежит в стакан, не пенно, не игриво,Но важно, весело, величественно, живо,И охмеляет нас, и нежит, так сказать,Глубокомысленно.

В другом случае (говоря о «малаге, которую пьют…») Белинский имеет в виду стих. Языкова «Малага», опубликованное в «Современнике» (1841, т. XXIV) и перепечатанное затем в «Москвитянине» (1842, ч. I, № 2).

В борьбе против поэзии, «отчужденной от живой действительности», поэзии «рифменного звона», Белинский часто в качестве примера называл Языкова, творчество которого в 40-е годы стало предметом ожесточенной полемики между «Отечественными записками» и «Москвитянином». В этой полемике помимо Белинского принимали участие на страницах «Отечественных записок» и некоторые другие постоянные их сотрудники (Например, П. Н. Кудрявцев). О Языкове см. в ст. Белинского «Русская литература в 1844 году».

5

В Полн. собр. соч. (т. VII, стр. 172) и едва ли не во всех других изданиях это слово воспроизведено ошибочно: «пропишет». Поводом к ошибке послужило не очень ясное начертание слова в тексте «Отечественных записок». У Белинского явно имеется в виду «пропищит». В изд. Солдатенкова и Щепкина слово воспроизведено правильно по недошедшей до нас рукописи (М. 1860, ч. VI, стр. 176).

6

Пародия на известное стихотворение С. П. Шевырева «Чтение Данте», начинавшееся и заканчивавшееся «бессмертной», по выражению Белинского, строкой: «Что в море купаться, то Данта читать». Оно было напечатано в 1831 году в альманахе «Северные цветы» (раздел «Поэзия», стр. 7).

7

Белинский здесь почти буквально цитирует стихи В. Бенедиктова: «Напоминание», «Наездница», «Черная осень» и др. Называть имя автора не было, собственно, даже нужды, – настолько общеизвестны и одиозны стали эти цитаты после знаменитых выступлений Белинского в «Телескопе» (1835), в «Молве» (1836) и «Московском наблюдателе» (1838), решивших поэтическую судьбу Бенедиктова. В рецензии на «Стихотворения Бенедиктова», напечатанной в «Отечественных записках», 1842, т. XXV, № 12, отд. VI, Белинский подвел окончательный итог своей борьбе с Бенедиктовым.

8

Цитата из «Евгения Онегина» Пушкина. В издании 1828 года этими строками заканчивалась шестая глава романа. В первом полном издании «Евгения Онегина» (1833) почти все цитированные строки были переведены Пушкиным из основного текста в примечания, где они воспроизводятся и ныне. 11-й стих (сверху) процитирован неточно. У Пушкина: «Учтивых ласковых измен». (Спб., 1828, стр. 45; Спб., 1833, стр. 271).

9

Следует уточнить: первые стихи Полежаева появились в печати раньше – в 1825 году. Например, в «Вестнике Европы» за 1825 год, № 23–24 было напечатано его переводное стихотворение «Морни и тень Кормала» (из Оссиана) и оригинальное стихотворение «Непостоянство».

10

См. вступительную заметку.

11

Из стихотворения «Песень погибающего пловца».

12

Из цикла «Песен» («Зачем задумчивых очей…»)

13

Из стихотворения «Черные глаза». Последний стих нужно: «Ужасный час, ничем невозвратимый» («Арфа», М., 1838 стр. 53).

14

В тексте «Отечественных записок» ошибочно: «Тяготит мне душу сон».

15

Следует писать: «Атагинки», т. е. жительницы чеченского аула – Большой или Малый Атаги.

16

В новейших изданиях Полежаева это стих, печатается под названием «Ренегат» (отрывок из поэмы «Гарем»). Ныне установленный текст (ср. изд. «Academia», 1933, под ред. В. Баранова и в «Библиотеке поэта», большая серия, 1939, под ред. Н. Бельчикова) несколько отличается от того, с которым был знаком Белинский по рецензируемому им сборнику «Стихотворений» Полежаева, М., 1832. Третью строку цитируемого стихотворения следует читать: «Кто пылкий юноша, который в мире счастья». («Стихотворения», М. 1832, стр. 202).

17

Белинский снова цитирует стих. «Вечерняя заря» и не точно воспроизводит последнюю строку. У Полежаева: «Гибель жизни моей» («Стихотворения», М. 1832, стр. 137).

18

Из стих. «Грешница».

19

Это стихотворение Полежаева не точно воспроизведено Белинским. В одном случае перепутана последовательность строк:

Уже рукой ожесточенной

Берусь за пагубную сталь, —

эти две строки стоят в «Отечественных записках» не на своем месте, а после строки: «Влачу я цепь моих страданий».

Это одно из наиболее изуродованных цензурой полежаевских стихотворений. Восстановим пропущенные строки. Они должны стоять на месте многоточий: