Записки дождю

–Клариса, помогите мне, пожалуйста, – лепечу я, подходя к ее столу.

– в чем дело? – нервно спрашивает она, оторвавшись от чтения глянцевого издания. Меня колет ее тон, в горле собирается комок слез. Я с трудом его глотаю и показываю живот. Объясняю, что Сьюзен пролила на меня горячий чай. Не стала говорить про озверение моей соперницы, Клариса, наверняка, завтра все узнает, ну или сегодня ночью. Что- то проворчав, она открыла ящик в столе и протянула почти новый тюбик мази, сказала, чтобы ожог не завязывала и чтобы до отбоя принесла ей тюбик обратно. Быстро иду в палату и захлопываю дверь. Снимаю с себя малиновку, открываю мазь, и по палате распространяется дивный запах мяты и дождевой воды (как зубная паста). Ложусь и обильно покрываю холодной мазью свой ожог. Дышится легче, боль как будто притупляется.

Даже не думай плакать, Рейчел Дельверн, ты обязательно с ней поквитаешься завтра. Не в столовой, так во дворе, не во дворе так в душе или в общей комнате, но она заплатит за то, что пролила этот чертов чай, и опозорила тебя при всей столовой. Глубоко вдыхаю, чтобы окончательно успокоиться. Легкие и нос заполняют холодный запах мази. Очень приятно, как будто пришла зима. Помню, как однажды, это была, кстати, одна из самых холодных и снежных зим, которые мне приходилось видеть в Штатах, мы шли со школы с одноклассниками – лучшими друзьями: Кирой, Жанет, Адамом (впрочем, их имена уже ничего не значат), и еще с нами шел мой брат, брат Киры и один парень со старшего класса, в которого мы с подругами были до умопомрачения влюблены: Эллис. Это был превосходный день: мы беззаботно смеялись, толкали друг друга в снег, нам ничуть не было холодно, любовь нас грела и дружба, которая была, как я думала. Зачем я опять вспомнила? Ну, хоть боль и жжение ослабли.

«Привет, дневник! День сегодня полон разных эмоций, и плохих, и хороших. Мы с Риком выходили на прогулку за ворота. Не знаю, что чувствую, потому что облегчение, которое я ощутила, вернувшись домой с лихвой перебило все ощущения, которые я испытывала на улице. Был ли страх? Да! Неимоверный! И этот чертов озноб душил меня все те часы пребывания в зоне… риска… риска оказаться захваченной панической атакой, с которой я пока ни разу не справлялась без помощи укола и смирительной рубашки. О ноутбуке я вовсе забыла, честно говоря. Еще буквально полчаса назад Сьюзен вылила на меня горячий чай. Швабра ненормальная! Лежу сейчас, обмазанная мазью, которую дала мне Клариса. Надеюсь, с этой сучкой как следует разобрались! Не уверена, что пойдем завтра на улицу из- за сегодняшнего инцидента. Хотя Рик настоял на этом, потому что мы на свою голову решили участвовать в испытаниях в парке аттракционов. Черт! Ладно, дневник, спокойной ночи, скоро отбой. И снова нет дождя»

Мой кожаный дневник со мной уже четвертый месяц. Он прошел со мной экзамены, окончание десятого класса и переезд сюда. Я храню его и коробку мелков под матрацем. Он единственный мой друг на всю оставшуюся жизнь. Он тот, кто не предаст, не выдаст твоих тайн и мыслей. Он молча выслушает, приняв на свои хрупкие листочки твою боль, отчаяние, сомнения, великолепную радость и нестерпимое разочарование. Раньше я его не вела, потому что не видела необходимости в том, чтобы открывать свои секреты еще кому то, помимо лучшей подруги. Жизнь, однако, по-другому распорядилась.

Под стоны стен больницы и эхом отдающиеся шаги медработников, дверь моей палаты вдруг тихо приоткрылась. Шел уже, наверное, десятый час. Черт подери, если это Клариса, она меня убьет, что я не отдала ей мазь. До отбоя, сказано же было, до отбоя, Рейчел! Быстро сажусь на край кровати с тюбиком в руках и ожидаю. Клариса бывает очень злословна в порыве гнева. В порыве мозгового штурма даже не заметила, что в палате уже достаточно темно. В коридоре был включен свет, и желтая полоска люминесценции прокралась через дверь.

–Рейчел, ты не спишь? – это был голос Рика. Облегчение, что это все – таки не Клариса. Что ему нужно? Может, притвориться, что сплю? Ожог почти не болит, если не трогать.

–сплю, – улыбаясь про себя, говорю я. Рик ухмыляется: «можно войти?»

Почему он спрашивает? Вот бы санитары так говорили, ха.

–да, – он заходит, закрывает дверь и садится рядом.

–я узнал что случилось. Как ты себя чувствуешь? – он пытается заглянуть в мои глаза.

–меня ошпарили только и всего. Клариса мне мазь дала. Она помогла, – тихо говорю я, рассматривая и крутя тюбик в руке.

–почему Сьюзен так сделала?– Я засмеялась. Он серьезно не понимает почему? Мы же в психушке.

–мы же в психушке, – воспроизвожу я свои мысли, – мало ли что в голову взбредет.

–ее здесь больше не будет, если тебя это успокоит. Она пару дней посидит в одиночке, а потом ее уведут в павильон особо буйных.

Да! Этой сучке без меня досталось. Стерва! Так ей и надо! Я поднимаю глаза.

–что ж, тем лучше и безопаснее не только для меня, но и для остальных. Здесь живут измотанные мыслями, апатичные, никому не нужные, доживающие свой век несчастные. Пускай вымещает свою энергию на таких же, как она. Посмотрим, как ей это удастся, – говорю я со злобой, сердцебиение учащается, к лицу приливает жар.

–успокойся, Рейчел, – почти шепотом с улыбкой говорит Рик, и я делаю глубокий вдох, – дай посмотрю ожог. Я поднимаю рубашку до солнечного сплетения. Рик светит экраном телефона на мой живот, но не касается. Выглядит смешно, если честно. Мазь почти впиталась, кое – где видны белые разводы.

–не такой уж и горячий был чай, – тихо говорю я, опуская рубашку.

–может быть, но завтра лучше не выходить никуда, тем более, – Рик достал свой билет, и я поняла, что мой билет остался в юбке, которую я бросила в стирку, и которую уже явно забросили в стиралку. Меня обдает леденящим жаром. Черт бы тебя подрал, Рейчел Дельверн! Что ты теперь ему скажешь? Он наверняка подумает, что ты специально это сделала, чтобы не выходить. Дура ты, Рейчел!

–тем более, завтра по испытаниям есть бег по воде. Не нужно, чтобы вода попадала на мазь. Она ее смоет, а ожог еще долго не сойдет, – говорит Рик, глядя на билет, – надеюсь, нам простят один день отсутствия.

–отдашь Кларисе? – спрашиваю я, когда Рик встает с кровати, протягивая тюбик.

–конечно, спокойной ночи, Рейчел. Скоро полегчает, – сказал он, улыбнувшись, и скрылся за дверью. Твою мать, Рейчел, ну ты молодец, конечно. Может выйти сейчас и пошарить в грязном бельишке? Да ты что, не выйду я сейчас из палаты. Клариса отловит и по шее даст. Ладно, еще она, а если кто-нибудь из санитаров, так вообще там суши сухари. Ладно, успокойся, до завтра, наверное, что-нибудь обязательно придумаем.

Мой внутренний голос мне жестоко солгал. Вместо того чтобы придумать оправдание потери билета, я просто – на просто уснула. Я думала-думала, но кроме того, чтобы просто сказать правду, я ничего не придумала. Ладно уже, пускай хочет – верит, хочет-нет.

Солнце отвратительно пробивается через решётки моего окна. Считая от начала лета, дождь был только раза три. Да ладно, не дождик, а хотя бы пасмурную погоду. От этого солнца меня уже трясет. Клариса дает мне три пилюли. Как всегда. Потом иду в столовую. Часы тихонько тикают в отдающихся эхом ударами ложек о тарелки и показывают без пяти девять. Что- то я рановато встала. Столовая почти пустая. Занято всего три стола. Иду за пустой стол у окна, с подносом, на котором варёное яйцо, два ломтика белого хлеба, тарелка отваренной вермишели и стакан холодного вишнёвого компота. Наверное, вчерашний случай научил их не давать психам кипятка. Еще при пробуждении ожог немного давал о себе знать, но после таблеток все прошло. Так что я просто сидела и наслаждалась вишенками с косточками, вспоминая вчерашний сэндвич с курицей.

–Рейчел, – услышала я голос Эрики. Она была, как и вчера в синей рубашке и джинсах. Она села рядом с подносом того ж самого, что и у меня.

–Рейчел, спасибо за подарок, – шепотом говорит она, – я нашла его поздно вечером, когда ложилась спать. Большое спасибо. Я, правда, еще кое- что нашла, это твое, как я вижу, – она вытаскивает мой билет, билет, который я считала постиранным и разложившимся на волокна. Я посмотрела ей в глаза, не зная, радоваться, что он нашёлся, и я вернулась в исходное положение дел, или грустить от того, что он нашелся, и мне нужно теперь идти на улицу. Завтра. И Эрика улыбнулась. Она улыбнулась. Человек, подкошенный многомесячной депрессией, улыбнулся, глядя мне в лицо. Так по – настоящему и облегченно. Я на выдохе улыбнулась в ответ. Улыбнулась только потому, что поняла, что сделала для нее, что – то очень важное, в чем она нашла облегчение. Нам всем здесь плохо, но у каждого может быть разный повод для счастья.

–должно быть, было весело? – спрашивает она.

–на аттракционах?

–да.

–некоторой части меня не хотелось даже уходить оттуда.

–а что же другая часть?

–другая… То падала в бездну темную, то пряталась в дальний угол и постоянно тянула все мое существо за собой, – последовала недолгая пауза.

–я не знаю, что у тебя и даже не буду спрашивать, но я уверена, ты найдешь то, с чем наступит облегчение твоей боли, – она положила мне на плечо свою теплую руку. Я посмотрела в ее глаза и еле проглотила комок слез. Это были самые теплые слова за всю мою жизнь.

–спасибо большое, – говорю я ей. Это была моя самая долгая беседа с ней. Мы вместе позавтракали. Нас никто не тревожил: ни горячий чай, ни психи, ни тупые разговоры. Мы просто посидели вместе в тишине и молчании.

Весь оставшийся день я просидела в своей палате. На полчаса вышла прогуляться, но потом у меня начал болеть ожог. Я снова взяла мазь у Кларисы. Потом сидела в палате со своими мыслями, пока не пришла Клариса дать пилюли и погнать на обед. Обед был просто отвратительный! Уха, которую я не смогла доесть. Какой недоумок придумал варить рыбу?! Потом посидела в общей комнате за «Санта Барбарой». Потом нас разогнали по палатам в тихий час. Я не спала. Как всегда. Я думала. Я постоянно над чем-нибудь думаю. Выдается свободная минута и разные мысли не то плохие или хорошие лезут в голову и начинают разрастаться. Наверное, в этом моя проблема. Поковыряла пузырьки ожога, как дура. Весь живот разболелся. Смотрела свой билет, спрятала его в наволочку. Комнату покрыли сумерки, и пришла Клариса с очередными пилюлями. Очередной день прошел без дождя. Чем, интересно, захочет нас травить Джозефина на ужин?!

Я люблю наступление вечера в этом месте. Когда на улице темнеет, закрываются жалюзи и везде светит желтый спокойный свет. Он придает любому месту небывалый уют. Как будто ты дома, среди любимых. Ну, это почти так, только любимых маловато.

Придумала Джозефина на ужин нас кормить картофельным пюре, белым хлебом и опят же компотом. Неплохо, вот только вкус сэндвича никак не забывается. Уж что- что на воле привлекает меня, так это уличная еда. Восхитительная просто, жаль только, что ела ее очень редко. Я сижу за одним столом с Мэрилин и Эмбер. У Мэрилин что- то вроде старческого маразма или еще что посерьезней, иначе бы ее здесь не было. Она сидит в инвалидном кресле, ее руки трясутся. Она вроде ест, но что – то странное с ней происходит. Я мельком глянула на нее один раз и больше не стала, притворившись, что не замечаю тошнотворного запаха, который она источала. У Эмбер, по – моему, НРЛ (нарциссическое расстройство личности). Она выглядит почти идеально, ну, по сравнению с остальными, да и вообще. Волосы аккуратно собраны в шишку, глаза, кажется, подведены, губы немного накрашены, ярко зеленые гвоздики и ярко голубое платье с глубоким вырезом. Ей лет 35, может. Она что то говорит. Голос неприятный, высокомерный. Я не обращаю внимания, быстрее ем, чтобы поскорее избавиться от этой компании.

Меня что- то в пот бросило под конец дня, периодически нахлынывала головная боль, сердце начало стучать очень медленно. Черт подери, не может быть, что доктор Рич так резко поменял мне лекарства, чтобы развить синдром отмены?! Не может этого быть! Если это будет продолжаться – к ночи пойду к Кларисе. Удивительное ощущение чувствовать тревогу, но при этом ощущать сердцебиение кита. Но, так или иначе, каждый удар моего хрупкого сердца отдается в ожоге, хотя, не так уж и сильно, чтобы снова на это обращать внимание.

«Привет, дневник! Сегодняшняя запись будет короткая, потому что уже почти девять часов и в палате темно. Ожог почти не беспокоит, или мне кажется. У меня, кажется, начался синдром отмены, хотя я не знаю, поменял ли мне лекарства доктор Рич, но другого объяснения симптомам я не вижу. Он не может так безответственно отнестись ко мне! Болит голова, временами очень сильно. Сердце… Такое ощущение, что оно вот- вот остановится. Может надо скорее уснуть?! Люблю тебя, дневник, спи, мой друг!» только я закончила запись, дверь моей палаты немного приоткрылась. Мой любимый свет пробрался из коридора в мою обитель уныния и взлелеянных страхов. Я положила мелки и дневник в наволочку.

–Клариса? – я было уже поднялась к ней сказать, что плохо себя чувствую, но вдруг дверь резко распахивается и на пороге появляется Сьюзен. Она держит в руках коричневый стакан с дымящимся кофе. Я остолбенела. Она разъяренно вскрикнула что- то вроде «УА» и выплеснула мне кофе на то же самое место, в солнечное сплетение. Дикий жар и колющая боль пронзает мой живот, и я резко просыпаюсь. Это был сон, мать его! Сон, в котором эта сука снова меня обыгрывает, еще и латте. Когда я уснула? Я тянусь за дневником. В нем запись сегодняшним днем. Наверное, я отключилась сразу, как только написала и спрятала его. Ожог разболелся. Надо бы снова взять мазь. Черт! Встаю с кровати, голова болит. Только хочу открыть дверь, но она сама открывается. Я отпрянула назад в страхе, вдруг, сон окажется явью, или он продолжается (как – то такое уже было. Сон во сне).

–Рейчел, я принес тебе мазь, – говорит тихий голос Рика за дверью. Я успокаиваюсь. Мазь? Он мои мысли читает, однако.

–входи, я не сплю, – говорю я, сев на кровать. Рик тихо заходит и закрывает дверь.

–как ты себя чувствуешь? – садится рядом.

–в каком плане?

–во всех планах, – дает мазь.

–сон приснился, как будто реально это было. Забавно.

–о чем?

–да так. Воспоминания разные.

–могу я спросить?

–да.

–где сейчас живет твой брат? Чем занимается? Ты говорила, что он учил тебя стрелять, вот я и вспомнил. Если хочешь, можешь не отвечать, я пойму.

–мой брат, – я чуть – чуть задумываюсь, как будто, вспоминаю те дни, что я провела с ним в Канаде, – его зовут Джейкоб, он военный. Он постоянно переезжает со своей дочкой и женой. Последний раз, когда мы виделись, он рассказывал, что был в Амерсфорте, Каире, Стамбуле, Вашингтоне. Показывал фотографии с сослуживцами из тех городов.

–когда вы виделись последний раз?

–хм… 8 месяцев назад. На католическое рождество.

–ты скучаешь по нему?

–конечно, он единственный человек, который всегда верил в мои силы. Я никогда не говорила ему о своем недуге, боясь показаться слабой в его глазах. Он невероятно сильный и в физическом, и в духовном плане, – я вздыхаю, я, правда, очень соскучилась по Джейку, и вдруг Рик кладет свою теплую руку на мои и этот тонкий электрический разряд напомнил о себе, дойдя до самых пяток. Я не смотрю ему в глаза. Нет, нет, не хочу!

–все в порядке, – говорит он снова своим гипнотическим голосом, – ты бы хотела, чтобы он забрал тебя отсюда?

–упаси Зевс, чтобы он не узнал, где я нахожусь. Он не должен знать. Да и куда он меня заберет? У него свои заботы. У него годовалая дочь. Ирен. Она такая красивая! Ирен Белла Дельверн – моя племянница. Боже, хоть бы ей это не передалось, – перехожу на шепот. Его рука обволакивает теплом обе мои ладони. Зачем он спрашивает все это? Зачем напоминает? Я вырываю свои руки из его рук и отодвигаюсь.

–а твоя мама? – не унимается он.

–а что она?

–где она? Чем занимается?

–она здесь, в Нью-Йорке. Вообще она постоянно меняет место работы, последний раз она работала в турфирме. Близарт, кажется, называется. Ты пришел поговорить о моей семье? – я не могу сдерживать гнев, хотя изо всех сил пытаюсь.

–я хочу просто помочь, – говорит он мягко. Я фыркаю. Столько раз мне это говорили.

–уж о чем я точно не хочу говорить сейчас, так это о моем прошлом.

–извини, Рейчел, – он встает, – я зайду позже, заберу мазь.

–не нужно, я сама унесу, дверь не захлопни, – не смотрю на него.

–хорошо, как скажешь. Завтра в кабинете доктора Рича, хорошо? Меня ждут другие пациенты, – говорит он громче и выходит, оставив тонкий просвет в дверях. Ну, вот и иди к своим пациентам! Не нужно мне весь вечер выносить мозг! Злость перебивает желание расплакаться. Я намазываю мазью свой ожог. Он загоняет меня в угол. Может мне устроить истерику завтра и не идти на улицу. Ну, нет, это полный идиотизм.

Кларисы нет на посту. Я ложу тюбик на стол и ухожу. Я разделась и легла под одеяло. Меня снова бросило в пот. Иногда, когда мне не спится, в моей голове непроизвольно начинается диалог с моим внутренним Я.

–зачем мы вообще пришли сюда? – испытующе начинает он, и сквозь решётки пробивается легкий лунный свет, – просто доживать свои лета? Сидеть на шее у правительства и бедных налогоплательщиков? Как тебе не стыдно? Хоть бы попыталась сделать хоть что-нибудь для того, чтобы с пользой прожить отсчитанные тебе года.

–а кому это нужно? – в горле встает комок от того, насколько он прав, – что я могу сделать? Я ведь не виновата, что больна.

–да ничем ты не больна, – колет он, – навыдумывала себе всякой херни, а добрые люди с тобой возятся.

–ну, знаешь ли, если бы это было только моей выдумкой, меня бы быстро отсюда выперли, – злюсь я.

–утешай себя этим. Тебе, видимо, нравится вызывать к себе жалость. Поплакать на плече у кого-нибудь, да?

–ты совсем уже, – я уже плачу, – да не проходит и дня, чтобы я не чувствовала своей ущербности. Я бы отдала все, чтобы не видеть этих жалостливых, равнодушных, безучастных лиц. Быть нормальной девчонкой, которой скоро исполнится 16, -слезы стекают по вискам и холодным потоком заливаются в уши. Щекотно, но сейчас не до смеха. Тру ухо о подушку.

–не можешь не напомнить, да? Отдала бы все, говоришь? Хочешь сказать, отдала бы все, чтобы покинуть это место, как ты его называешь, «дом»? Так? Или не так?

–я не знаю, – слюняво говорю я, хлюпая носом.

–ты должна знать, черт тебя раздери! У всех бывают проблемы в семье, у многих нет друзей, это не значит, что все теперь должны сидеть здесь и лелеять свой эгоизм, – мягче говорит он.

–ну и что ты мне бежать предлагаешь?

–Господи, какая же ты дура! Как мы только сотрудничаем с тобой уже столько лет?! Чтобы уйти отсюда, тебе нужно выздороветь, а значит вести себя тебе нужно, как, мать твою, нормальный человек. Прекрати уже себя накручивать.

–сколько раз ты мне это говорил, разве это помогало?

–чувствую, что поможет, если еще пару раз так на тебя поднажму. Давай уже, чтоб тебя, спи! А завтра мы пойдем на улицу, поняла меня?

–да, – подавленно отвечаю я (даже мое Я сильнее меня).

–вот и умница. Эй, не думай, что я тебя ненавижу или избавиться от тебя хочу. Я люблю тебя. Нам ведь еще столько нужно пережить, верно?

–да, до завтра, – обиженно отвечаю я, давно мне мой внутренний голос не давал взбучки. Я засыпаю. С головной болью и забитым носом. Завтра будет нелегко.

Завтра началось слишком быстро, я даже не заметила, что отдыхала. Если такой сон можно назвать отдыхом. Мой внутренний голос тихо дремал, и я не собиралась его будить никакими провокационными действиями и мыслями. После того, как я выпила пилюли, я прямиком направилась к лифту, в кабинет доктора Рича. К здешней еде, конечно, можно привыкнуть, но к сегодняшнему дню это не относится. Хочу поесть на воле. Я уверенно стучу в дверь. Только хочу взяться за ручку, но тут дверь открывает Рик.

–здравствуй, Рейчел, как спалось? – улыбается он. Чувствую я себя вполне нормально. Дух, можно сказать, боевой. После вчерашнего разговора… с собой. Я улыбаюсь уголком губ.

–все нормально. Как у тебя дела?

–Рейчел, дорогая, войди ка на секунду, – добро говорит доктор Рич. Рик отходит в сторону и, я вхожу. Мой дорогой доктор сегодня необычайно красив. В черном костюме тройке, при золотом галстуке. Давно мои глаза не видели достойных красивых мужчин.

–у вас сегодня праздник? – улыбаюсь я в ответ улыбающемуся лицу доктора.

–о да! Моему внуку исполняется 10, -он просто светится весь.

–как здорово! Поздравляю! Как его зовут? – я сажусь на кресло напротив доктора.

–Благодарю. Его имя Джошуа. Рейчел, дорогая, как твой ожог?

–оу, я про него уже и забыла. Я в порядке.

–отлично! Хорошо погуляйте!

–и вы тоже, – я встаю.

–ха-ха, Рейчи, ты сегодня не иначе как веселая?

–вовсе нет, доктор, – я криво улыбаюсь и выхожу, за мной выходит Рик.

–я сейчас. Возьму свой билет, – говорю я, Рик кивает.

Мы выходим с ним во двор. Утреннее солнце особенно назойливо. Ни ветерка, ни облаков. И только стук моего сердца, отдающийся в ушах, напоминает мне, что я все еще жива. Санитары бегают туда-сюда. Садовник ходит с ведром воды, поливает настурции. Мы идем к воротам. Я глянула на Рика. Он как всегда невозмутимо спокоен, его карие глаза блестят, смотрят ровно. Он сегодня в синей рубашке и своих бело-голубых джинсах. Снова светлая полоса под воротами, снова потеря чувства безопасности. Все время, что мы добирались до парка аттракционов, мы молчали. Молчали, идя по дороге, молчали в такси. Молчать с ним очень приятно, я сама не люблю, когда люди трепятся, лучше в тишине, наедине со своими мыслями. Тишина не тяготит – она излечивает. Особенно душевнобольных. Меня. Знаете, бороться с тем, что сидит во мне практически невозможно, но единственное, за что я могу поблагодарить свою болезнь, это за то, что я ценю каждый спокойный момент, каждую секунду, проведенную в спокойствии и одиночестве. Без внимания. Без жалости. Без равнодушия. Благодаря моей болезни, я могу практически видеть людей насквозь, но редко когда, к сожалению, я могу предугадать, как они мне ответят. Я могу предугадать, как они могут повести себя в той или иной ситуации, я могу предугадывать о чем они думают, но не могу подобрать правильных слов, чтобы не получить в ответ отказ или грубость. Болезнь мне дает возможности, о которых многие люди и не догадываются, но в ответ она забирает у меня элементарные практические навыки обыкновенной человеческой жизни. Если бы я смогла выбирать, что бы я выбрала: быть такой же как все, не видеть ничего, не чувствовать сакральной связи с окружающим или быть человеком с настолько обостренными чувствами, что все, что делают люди, чего хотят, о чем тревожатся, кажутся для меня настолько мелкой деталью нашей жизни, что мне одновременно смешно, грустно и жалко?! Я искренне симпатизирую людям, открыто выражающим свои чувства. Радости, злости, любви, ревности или просто хорошего настроения. Даже не знаю. Может судьба изначально знала, что я не выберу бренную оболочку. Жизнь – тлен, а мы все лишь марионетки в руках кармы и судьбы. Со всеми этими мыслями мы приехали к аттракционам. Людей не так уж и много, но ближе к началу испытаний соберется орава, уж я знаю. Время почти 10аm. Испытание начнется в 11аm.

-я не завтракала, – тихо говорю я Рику, обхватывая себя руками. Эта постоянная дрожь меня сводит с ума. Надо об этом доктору Ричу сказать.

-ну, что ж, -улыбается он и призывно подает мне руку. Я, недолго думая и не глядя ему в глаза, берусь за его теплую, мягкую ладонь. Шум улицы меня не мучает, по крайней мере, не так сильно, как мысли. Мы перебегаем дорогу и снова заходим к коту Фрэдди. Людей не так уж и много, занято только три столика. Мы идем к барной стойке. Кота не видно.

-где же Фрэдди? -пронеслось у меня в голове. И тут как будто он услышал мои мысли, откуда ни возьмись, он запрыгивает на стол и громко мурлычет. Очень хочется его погладить, но потом придется руки мыть, а я не знаю где здесь туалет. Сейчас, Фрэдди, погоди, я поем и обниму тебя. Рик заказал нам два вишневых кекса, большую мороженицу прекрасного шоколадного мороженого и латте. Горячий напиток снимает дрожь. Наконец-то. Эта дрожь порой заставляет волосы до такой степени подниматься, что они врезаются в одежду до боли. Невольно вспоминаются моменты, когда мой бывший парень (это было где то год назад) звал меня в ресторан, но я постоянно ему отказывала. И снова, и снова мне становилось все сильнее стыдно за себя, за свои чувства, но стыд, как ни крути, страх не перебарывал. И я по пятому, по десятому разу оказывалась в этом замкнутом круге ада. Мороженое, конечно, так себе. Вспоминается, как брат меня угостил настоящим канадским мороженым. Вот это мороженое, я понимаю. Не Швейцария, конечно, но кто я такая, чтобы осуждать прекрасное. Тем более, швейцарского я не пробовала. Еще пару минут и Фредди вот уже в моих объятиях.

Казалось бы, время будто остановилось. Столько успокоения дает мне этот мягкий комочек шерсти.