Спасай, Петрович!

***

От удара в пассажирских и грузовых помещениях корабля погас свет. Завыла сирена, сигнализируя, что под угрозой герметичность одного из шлюзов.

Петрович как раз шёл к пультовой, чтобы сменить с дежурства второго пилота Унура Мамаутова. Его как следует припечатало физиономией о переборку, лишило связи и макнуло в темноту.

Очнувшись, штурман первым делом выругался, не без этого. Он стряхнул с лица кровь, набежавшую из разбитого носа, подумал пару секунд, потом, ориентируясь по свечению направляющих на стенах коридора, отыскал аварийный контейнер, вытащил и надел комбинезон средней защиты, снабжённый шлемом, включил нагрудный фонарь и проплыл, вызывая капитана, в рубку.

Шлем комбинезона удачно приглушил надоедливую сирену. Других плюсов он не принёс – шлемофон тоже не поддерживал связь. Петрович пережил несколько неприятных минут тишины и безвестности. Однако вскоре сердце его успокоилось – аварийный генератор поддерживал питание основных узлов корабля, и в пультовой, она же рубка, всё оказалось в порядке. Там же сидели слегка ошарашенный капитан с довольно бледным пилотом. Приборы показывали полное отсутствие случайных помех, тем не менее, корабль сильно дёрнуло, словно кто-то попытался порвать его пополам.

– И что это было? – весело спросил Петрович, опуская шлем, как гармошку, и тут же поморщился: аварийная сирена надсадным воем напомнила ему, что основные неприятности только начинаются.

Георгий молча показал большим пальцем вниз. Это означало, что без чертовщины или очередной аномалии не обошлось, и лучше это не озвучивать. Космолётчики – люди неверующие, но суеверные.

Унур тщательно проверял показания приборов, которые научники успели вывести на самостоятельные орбиты. Возможно, аппаратура зафиксировала гамма-всплеск, или корабль натолкнулся на небольшой астероид?

Петрович помассировал ухо и объявил:

– Разрешите обследовать шлюзовую камеру?

Капитан посмотрел на Петровича пристально и неприятно: мол, лёгкой работы ждёшь?

– Шлюз посмотрю я сам, – сказал он мрачно. – Никакой особенной проблемы там возникнуть не может. Думаю – электроника дурит. Но даже если найдутся микроповреждения, можно его временно заблокировать. Шлюзы парные и полностью дублируют друг друга. Унур займётся восстановлением связи. А ты, голубь…. – Георгий Ре хмыкнул. – Миротворцем будешь работать. Пойдёшь успокаивать пассажиров. Они там уже, поди, голосовые связки сорвали в темноте.

С капитаном не спорят. Петрович лишь воздел очи горе. Капитан фыркнул и смилостивился:

– Потом освещением займись! Но сначала – пассажиры!

Петрович развернулся и поплыл по коридору туда, откуда пришёл. По дороге его осенило зарулить на склад и взять две стационарных гарнитуры связи на атомных батарейках – одну он закрепил на себе, другую запланировал дать пассажирам, чтобы обеспечить хотя бы временную бинарную связь тет-а-тет.

В этот же момент смолкла сирена, и он понял, что капитан добрался до шлюза.

Далее штурман различил низкое утробное урчание всего корабельного нутра и инстинктивно вцепился в скобы, расположенные параллельно по обеим сторонам коридора. (Они помогали экипажу перемещаться в невесомости).

Петрович едва успел растопыриться как следует, и тут же его встряхнуло изнутри наружу так, что мозг едва не выскочил через нос. А потом последовал удар, и началась перегрузка: корабль стал стремительно набирать скорость. Петрович, изловчившись, пристегнул себя к скобам. И тут же третий удар всё в тот же многострадальный левый бок корабля, лишил штурмана сознания.

Когда Петрович очнулся (второй раз за этот час!), невесомость уже вернулась, а в темноте, там, где кончался свет его нагрудного фонаря, всё также бежали бледные стрелки направляющих, и в наушниках всё также царила тяжёлая давящая тишина.

Штурман выждал немного, отстегнулся и поплыл в кают-компанию. Ему очень хотелось вернуться в пультовую, выяснить, что с капитаном и вторым пилотом, но Георгий приказал спасать людей, а приказы положено выполнять.

Петрович преодолел два страховочных шлюза, добрался до входа в кают-компанию, толкнулся в мягкую мембрану противоперегрузочного клапана и просочился внутрь.

Свет слегка присутствовал: мигали красные шарики аварийки, тускло светились «зеркала» – стены кают-компании продолжали поддерживать проекцию изображения с телескопа.

Призрачные тени людей шевелились на полу у противоперегрузочных кресел, но Петрович смотрел на стереостены и видел там только свой корабль.

Межсетевик висел между «зеркалами», влипнув в одну из бледных линз левым боком и смяв дюзу, а, значит, и левый шлюз, практически в ноль. У корабля было две симметричные дюзы, и он был похож теперь на рыбу-молот, потерявшую один глаз.

Петрович смотрел на изображение изувеченного корабля, бесстрастно транслируемое телескопом, и почти видел погребённого в шлюзовой камере капитана – смятого, изломанного. Сила чувств была так велика, что штурман не мог различить голосов в кают-компании, а там без сомнения говорили, потому что тени двигались на фоне слабо мерцающих стен. Фонарь светился у Петровича на груди, давая пассажирам ориентир и надежду на спасение.

Штурман потряс головой, пытаясь вернуть себе слух. Сглотнул.

– Все живы? – выдохнул он хрипло.

Тишина….

Петрович сдвинул один из наушников. Они всё-таки тоже глушили внешний звук, хоть производитель и утверждал обратное.

– Боже милосердный… – донёсся вдруг стон профессора Доннеквайна. – Я кажется опять голову раскровил.

Жалобный звук болью отдался в ушах Петровича.

– Вижу вас! – штурман отождествил с голосом одну из фигур. – Аптечка слева, рядом с кулером. Там светится красный крест.

– …прошу экипаж пристегнуться!.. – ожили динамики голосом Унура Мамаутова.

Он был цел и в сознании. Это было прекрасно.

Петровичу задышалось чуть легче.

– Унур, это я, штурман! Доложи, что с двигателем?

Петрович замер, прислушиваясь: что-то шумело и бухало в наушнике. Он не сразу понял, что это сердце колотится у него в ушах

– Какой бардак! – раздался плачущий голос Дымова. Супермен в нём закончился резко и сразу. – Я требую, чтобы вызвали спасательную команду! Незамедлительно! Срочно! Я буду жаловаться в Научный Совет! В лунное управление! Лично коменданту луны Чалову!

– Без паники! – рявкнула Гунилла.

И тут же узнала, что она ему не союзница, чтобы указывать. Что от баб на корабле – все проблемы, и зря он, Дымов, полетел в экспедицию с бабой, ведь можно было сразу предположить результат!

Где-то рядом застонал, кажется, Слободовский.

– Тряпка! – крикнула Дымову Гунилла. – Ищите Добромира! Мы должны убедиться, что все живы. Профессор Слободовский, подайте голос?!

– Я не обязан быть ему нянькой! – взвыл Дымов.

– Левая дюза выдаёт ошибку 134, – доложил Унур в ухо Петровичу.

– Я её вижу, она всмятку, – сухо констатировал штурман, сам удивляясь своему показному спокойствию. – А правая?

– Правая – в норме.

– Есть связь с «Альфой-4»?

Унур замолчал, переключаясь, видимо, на дальнюю фотонную связь.

Солнечный свет идёт до Юпитера сорок три минуты, и столько же нужно ждать его обратно, неважно – простое это фотонное подтверждение или сигнал SOS. А вот подтверждение связи с искусственными спутниками Юпитера можно получить за пару минут.

«Ну чего он копается!»

– Всё ещё «висим», – отозвался, наконец, Унур.

– Ну так займись! – не сдержал раздражения Петрович.

И тут же выругал себя – нашёл время орать.

– Да бросьте вы свои дюзы! Скажите, как мы будем отсюда выбираться?! – заверещал Дымов.

Раздался удар.

В темноте было не очень хорошо видно, что делала у переборки красноватая от отблесков аварийных ламп фигура легата астрономии Всей Сибирии, но, скорее всего, он пытался выйти в открытый космос прямо через стену.

– Вяжите его! – крикнул Петрович. – У кого есть скотч? Унур, выключи аварийку, она только сбивает! Я ничего не вижу!

Красное мигание прекратилось. Петрович отрегулировал свет нагрудного фонаря: Дымов на четвереньках бежал между кресел, спасаясь от понятной только ему угрозы. А под креслами горбились тени – там явно лежал кто-то ещё…

– Коллеги… или кто вы там?! Я буду называть вас по одному! – громко сказал Петрович и, вспомнив, у кого тут должен быть скотч, вытащил из кармана комбинезона монтажный клеящий пистолет. – Откликайтесь! Узнаем, все ли живы! Профессор Кроуз?

– Я цела, – сразу отозвалась Гунилла. – Колено разбила.

– Профессор Донненквайн?

– Здесь я, у крайнего кресла, где аптечка.

Голос был всё ещё слабым. Плохо.

– Целы?

– По большей части – цел. – Стон. – Здесь что-то мокрое, может быть кровь?

– Профессор Слободовский?

Тишина.

– Профессор?

– Это он, – Донненквайн ощупывал что-то на полу. – Слободовский. Я по бороде узнал. У него лицо в крови.

– Проверьте, дышит он?

– А! Тут ещё и труп! – взвизгнул Дымов.

– Прекратите истерику, или я вас высажу! – Петрович угрожающе взмахнул пистолетом.

– Я могу его осциллографом стукнуть, – предложила Гунилла. – Я его вижу.

– Бейте! – разрешил штурман, и в кают-компании стало вдруг по-настоящему тихо.

Профессура переваривала. Насилие над соплеменниками – это был даже не прошлый век, это было дремучее XXI столетие!

– Профессор Баблгум? – воспользовался паузой Петрович. – Баблгум, вы живы?

– Молчит, – пробормотал Донненквайн.

– Ещё один синяк, – всхлипнул Дымов.

– Ец Сергий? Вы целы?

– Его нету нигде, я шарил под его креслом, – отозвался Донненквайн.

– Что делать будем? – спросила Гунилла.

Голос её не дрожал.

«Надолго ли хватит женских нервов, если мужские на исходе?» – подумал Петрович, но промолчал.

Он полагал, что поведение пассажиров могло внести в постигшее корабль бедствие весьма незначительные коррективы. Если удастся восстановить дальнюю связь или допилить до Ганимеда на одном двигателе – их спасут. Если нет – то все они, в общем, то, уже покойники. Разнообразие форм агонии не повлияет на сам процесс. Всё, что может спасти профессуру – это связь с Луной и исправность двигателей!

– Нужно выходить наружу, смотреть, что с двигателем, – сообщил он своё решение.

И пресёк начавшуюся было полемику:

– Тихо! Я всё посмотрю! Потом устроим совет и будем решать! Я оставлю вам резервную гарнитуру для связи! Со мной лично!

Штурман обвёл глазами бледных призраков, вспоминая, как работает на корабле освещение. Вряд ли удар сильно повредил электросеть. Скорее всего, скачок напряжения вызвал блокировку. Капитану, верно, уже не поможешь… Нужно начать с электричества.

Профессура заволновалась. Гунилла двинулась к Петровичу, растопырив руки, то ли для равновесия, то ли в попытке удержать его.

– Только без паники! Профессор э… Кроуз, держите гарнитуру! Будете обеспечивать связь! – приказал штурман и двинулся к мембране, унося с собой свет.

– А вы не могли бы что-то говорить по дороге? – попросила Гунилла, неуклюже цепляя наушники.

– Что говорить? – удивился Петрович.

– Можно считалочку. Шышли-мышли…

– Ерунда какая!

– Но нам же… – замялась профессор. – Нам же страшно.

Петрович замер. Он только сейчас осознал, что профессорам действительно страшно. Рядом с мёртвыми или умирающими, с истерящим Дымовым…

Ему и самому было не по себе. Но страх штурмана был выхолощен реальностью конкретных поломок, а пассажиры всё ещё боялись чего-то неведомого, малопонятного. И он не мог сказать им сейчас, что утеряна связь с Луной, что капитан погребён в ловушке из покорёженного металла…

– Хорошо! Я… буду, – сдался Петрович. – Буду что-то читать вслух. Только всем оставаться на местах! Гунилла – держите пистолет. Он клеевой. В случае угрозы приклеите Дымова к креслу!

Петрович сосредоточился, вспоминая стихи из школьной программы. В голове была звонкая пустота. Поэты… Ведь есть же какие-то поэты? Пушкин?

– Мой дядя самых честных правил… – начал он, ныряя в мембрану.

Для начала нужно было восстановить освещение. Чисто теоретически с ним всё легко поправимо. Но на практике… На практике один раз в жизни бывает что угодно.

– Когда не в шутку занемог…

Вот и распределительный щит с электронным замком. Пароль? Какой же пароль?

– Он уважать себя заставил…

2345? 8999? Стоп. Тут же был год рождения капитана!

– И лучше… Э-э… выдумать…

Штурман щёлкнул предохранителем – ничего. Потом вспомнил про защиту на высоковольтной подстанции. Поломка могла быть и там.

– Его… этот… другим наука. Но боже… Боже… Боже!..

Он закашлялся: горло скребануло гарью. В помещении подстанции стоял едкий дым, скорее всего, сгорел изолятор или поплавились провода.

К счастью, лампа резервного питания горела ровным зелёным светом. Слава Богу! Могло быть и хуже.

Точно! Тумблер утоплен, освещение моргнуло… И… загорелось!

Как радует свет – в это же невозможно поверить!

– Ура! – донеслось из наушника.

Свет профессура оценила.

Теперь нужно было спуститься к шлюзу, и увидеть – что с капитаном.

(Придёт время, и это будет сниться Петровичу, но не сейчас. Сейчас есть сны и пострашнее).

Петрович поднял «гармошку» шлема на случай разгерметизации обшивки у повреждённого шлюза. Миновал мембраны переходных отсеков. Вот и основной шлюз…

Всмятку.

И рука капитана торчит из него.

Петрович покосился на индикатор герметизации – норма, рванул перчатку.

Рука капитана была тёплой…

Разбить предохранитель настенного контейнера с оружием и средствами спасения, заткнуть сработавшую сигнализацию, вытащить плазменный резак – было делом двух секунд.

Он резал металл, закрыв и поляризовав шлем.

Вентиляция костюма не справлялась, было душно и жарко. Штурман задыхался, останавливался, снимал перчатки, щупал мягкую капитанскую руку и снова резал.

– Что вы там делаете? – раздался вдруг в наушниках голос Гуниллы. – У вас всё в порядке? Мы вас долго не слышим!

– Вскрываю шлюз, – коротко буркнул Петрович. – Вы перевязали профессора?

В наушниках вскрик, звук удара.

Потом снова голос Гуниллы:

– Это Дымов! Вот ведь мерзавец!

– Не смей её трогать! Гунилла, девочка моя! – Донненквайн, похоже, решил побороться сразу и за жизнь, и за сердце профессора Кроуз.

– А-а!!!

Крики смешались. В каюте происходило что-то странное, но это не трогало штурмана. Петрович резал шлюз.

Тело капитана он извлек с частью железной арматуры люка. Пользуясь невесомостью, доволок до медкамеры, снял предохранитель, втиснул в кокон меддиагноста всё, что было в наличии – и человека, и впечатанные в него ошмётки железа, подключил аппараты систем жизнеобеспечения.

Может быть, Гунилла сможет сделать что-то ещё? Или дополнительное образование медика было как раз у Слободовского? А ведь надо дублировать в экипаже такие важные специальности! Зачем нужны восемь физиков, если нет ни одного медика?!

– Его пример – другим наука! – рявкнул Петрович в сердцах.

– Что там у вас? – откликнулся Донненквайн.

Видимо, в кают-компании произошло перераспределение ролей.

– Готовлюсь выйти в открытый космос, – сказал Петрович. – Унур, слышишь меня? Проверь ещё раз правый шлюз!

– Вы тогда ещё почитайте Пушкина, – попросила Гунилла немного издалека, но штурман услышал.

– Так я дальше не знаю.

– А вы суфлёр включите, в шлеме предусмотрена библиотека классики! – крикнула профессор.

Петрович вздохнул – везде-то влезли эти бабы, всё-то они знают… Время ли ему сейчас думать о Пушкине, пёс побери эту поэзию!

– Шлюз исправен, – доложил Унур.

– Понял и принял, – по-уставному отозвался Петрович.

Теперь он сам отдавал себе приказы.

Тяжёлый скафандр для работы в открытом космосе висел на привычном месте, в нише, справа от камеры антибактериальной обработки. Автоматика помогла Петровичу облачиться.

– Вы там целы? – окликнула Гунилла.

Видимо, она снова завладела гарнитурой.

– …полуживого забавлять, – пробормотал Петрович, вооружаясь на всякий случай дополнительным плазменным резаком.

«Зеркала» сияли в пустоте. Теперь было явственно видно, что обе поверхности – действительно похожи на два зеркала, глядящие друг на друга. В межзеркальном пространстве клубился серый туман. Грани артефактов – терялись в пустоте. Только слева было понятно, где именно кончается зеркальная поверхность. Потому что туда влип корабль.

Его приклеило к условно левому зеркалу, к его верхней левой четверти. Держал межсетевик, конечно, не клей, а, скорее всего, какое-то неизвестное излучение.

Петрович слегка удалился от корабля, используя страховочный шнур, запросил данные с профессорской аппаратуры, свободно и бесстрашно порхающей рядом: может, ему вообще всё мерещится? Но гравианализатор показал, что «зеркала» не эфемерны, и штурман начал рассуждать.

Чтобы попытаться спасти корабль, нужно было освободить его от артефакта. А для этого следовало сначала понять, что за штука «зеркала», для чего они?

Версий было немного. «Плазменный шар» явно летел в мусорную корзину. «Магнитная аномалия» фиксировалась бы даже телескопом. Оставалась «дверь».

Чушь? Возможно. Но если это всё-таки дверь, тогда должен быть и какой-то открывающий механизм?

– Когда же чёрт возьмёт тебя! – выругался Петрович.

Он изучил показания приборов, но это не добавило ему понимания. Тогда штурман прищурил левый глаз и всмотрелся в бледные овалы. Ему померещилось, что пластины зеркал не параллельны. Приборы заявляли обратное, но на глаз… Может, на пару-тройку сантиметров, но…

Критична ли такая погрешность для этаких махин? Если Слободовский прав, и в пустоте висят «двери», то где у них шпингалет? Или балансир? Да и не будет закрываться дверь, если её перекосило…

Штурман привык иметь дело с точной калибровкой. «А если попробовать создать избыточное давление и посмотреть, можно ли подвинуть эту кривую «створку»? – подумал он.

Других вариантов не просматривалось. Корабль висел в пространстве без связи, его пассажиры и капитан – нуждались в квалифицированной медицинской помощи. Был шанс, что помеху в районе «зеркал» заметят с Луны суперновым телескопом, но… сколько ждать помощь? Да и для спасателей риски велики: двигатель – экспериментальный, «зеркала» – чёртова ловушка…

Петрович отцепил от пояса плазменный резак, включил в скафандре компенсатор инерции и навёл резак на условно «криво» висящее зеркало.

Плазма вырвалась сначала толстой колбаской, потом – единым потоком, ударила в стеклистую поверхность, отразилась во втором зеркале…

Петрович отплыл назад, чуть изменил угол стрельбы. И ощутил, что струя… словно бы упёрлась во что-то, перестав на миг отражать свет! Её «давление» было практически неуловимым, гравитометр даже не пискнул, но руки…

Петрович сощурился и решил, что зеркало чуть-чуть сместилось, может, на волос, но… Да! Оно изменило угол наклона!

Миллиметр за миллиметром он, то усиливая струю, то уменьшая, начал выравнивать параллельность зеркал. Скоро в дело пошёл второй резак – заряд плазмы не бездонен.

И вдруг что-то засвистело в наушниках. Свист шёл изнутри, из пространства между зеркалами, но Петровичу показалось, сначала, что его вызывает корабль.

– Какое низкое коварство! – воскликнул он и рефлекторно сдал назад, к кораблю.

– Внимание! – прорезался в шлемофоне голос плота. – Меняется радиационный фон вокруг аномалии! Срочно обратно!

Вот ведь некстати… Петрович медленно, с достоинством, вильнул задом, позволил шлюзу захватить себя…

Бросил последний взгляд на зеркала: нет, не параллельны! Нет идеальной параллельности!

Он высвободился, подался вперёд и полоснул последний раз струей.

Раздался хруст, потом – малиновый звон, и зеркала начали расходиться.

– Ай, да Пушкин! – успел прошептать Петрович.

Корабль рвануло, отклеивая от «зеркала», штурман смачно влетел в его многострадальный левый бок. Тьма приняла его.

***

– Ангоиррит прааат??

– Буоррртоотт шлллогш!

– Тоого ларраг!

– Ааххд! ЛЛттоого! ББууррооот! Аппрааьююю гаддах!

Какофония в наушниках. Что это?

– ББууррооот!

– Аппацах пртолл!

– Оператоббло!

***

Только через год мировой общественности стало ясно, что именно кричали тогда хозяева зеркал.

– Безобразие! – орали они. – Кто разрешил!

– Это – дефектная модель!

– Транзит закрыт!

– Вы совершили несанкционированный проход. Нарушили таможенное соглашение! Назовитесь или корабль будет санирован!

– Вы нарушили таможенное соглашение!

– Они не понимают!

– Они терпят бедствие!

***

Корабль спасли две пожарные службы – из Крабовидной туманности и с Альфы Центавра.

Первый контакт человека с дальним инопланетным разумом прошёл в экстренной и недружественной обстановке. В объяснительной Петрович написал, что ругался матом исключительно по причине пробуждения атавистических генов. (Профессура утверждала обратное).

Земле была выставлена нота – галактическое право не знает форс-мажора. Штраф присудили колоссальный. Петровича списали с корабля и перевели в техники. Золотые руки, всё-таки. Ворота-то он действительно починил.

Научники, говоришь, почему не вступились за Петровича? Ну, во-первых, Дымов. Трус оказался и порядочная тварь. Во-вторых, мертвый Баблгум, дипломатический скандал и далее по списку. У конклава России и Англии до сих пор проблемы с Солнечной Вануату. Там весьма ревнивы к возможным научным достижениям, которые были утеряны в связи со смертью Баблгума.

Сериец? Нет, не погиб – окуклился от страха. Слободовскому пересадили селезёнку и часть мозга. И даже капитана спасли.

А Гунилла заключила потом временный брачный союз с Дымовым. Ну и что, что мерзавец? Красивый он был, нравился ей. Говорят, она в него потом и дома из пистолета стреляла. Из клеящего.

Не веришь? По сети, говоришь, иначе показывали? А вот будешь возле Юпитера – сам поинтересуйся. Забей в навигатор локальную базу М45-99 АО «Заслон». Спросишь там Петровича. Фелиппе Петровича Ямамото.

И самогона мне привести не забудь. Зря я тебе, что ли, всё это рассказывал?