Иоганн Себастьян Бах. Его жизнь и музыкальная деятельность

Итак, ведя скромный и умеренный образ жизни, Бах во все периоды своей жизни отличался хорошим здоровьем. Биографы следующим образом описывают его внешность: он был крепкого телосложения, широкоплеч, имел несколько полное, но выразительно-энергичное лицо, большой лоб и густые, смело очерченные брови, между которыми с годами легла “строгая и сумрачная морщина”. Но в очертаниях рта и с годами не исчезла печать тихого и спокойного добродушия. Все лицо освещалось живыми, хотя несколько близорукими глазами. В этом портрете физиономист мог бы, пожалуй, отыскать соответствие черт физических со всеми основными особенностями духовной личности Баха, какой она является по дошедшим до нас биографическим известиям. Здоровый общий вид действительно отвечал основным свойствам здоровой нравственной личности композитора, большой лоб вмещал большой ум гения, а “строгая и даже сумрачная морщина” могла изобличать строгость основ его миросозерцания. Но охотнее всего мы усмотрели бы соответствие внешних и внутренних свойств его в тихом и добродушном отпечатке в очертаниях рта. Тут соответствие внешних и внутренних особенностей представляется действительно очень полным, ибо, изучив все главные свойства характера нашего композитора, нельзя не признать, что основной и важнейшей особенностью его бесспорно являлось постоянное и очень большое добродушие. Таков он был в своей семье, таков и со своими родными: вспомним, например, написанный им еще в молодости, по поводу отъезда брата Иоганна Якоба, умилительный “Capriccio sopra la lontananza del suo fratello dilettissimo”; наконец таким же он являлся в своих отношениях к посторонним людям, и после его смерти не один человек вспомнил о нем с благодарностью, – кто за доставленное место, кто за полезную рекомендацию, кто за даровые уроки и проч. Он делал добро охотно и без всякой аффектации, кому и когда имел возможность.

Это же основное качество, лишь видоизмененное, проявлялось у него в форме совершенного отсутствия злопамятности, в форме снисходительности и необыкновенной терпимости. Однажды, в период уже признанной славы композитора, к нему в Лейпциг явился какой-то посетитель, оказавшийся странствующим виртуозом, и требовал свидания. Бах принял его. Посетитель оказался самым неприятным и очень притязательным человеком, который явился не столько затем, чтобы послушать музыку маэстро, сколько, напротив, – заставить его слушать себя. Уже одна такая претензия была большой дерзостью, способной возмутить даже скромного человека, но Бах отнесся к посетителю с величайшим терпением и долгое время слушал музыку бесцеремонного гостя без всяких знаков неудовольствия. Тогда разошедшийся виртуоз вынул из кармана сборник фортепианных композиций собственного сочинения и, передавая его старшим сыновьям Баха, принялся убеждать их штудировать эти произведения со всевозможным прилежанием, как будто это в самом деле была Бог знает какая возвышенная музыка. В это время Бах, который сам занимался музыкой со своими сыновьями и уже давно успел познакомить их с самыми серьезными образцами искусства, наконец, с большей частью собственных творений, – Бах и тут сохранил полное и совершенное самообладание и проводил гостя без всякого выражения досады, без всякого осуждения или насмешки, напутствуя его своею тихой, добродушной улыбкой…

Как непохожа была на поведение этого странного чудака сдержанная скромность натуры самого Баха! По словам его биографа Ф. Шпитты, похвалу себе он допускал лишь в пределах известной меры, и когда однажды кто-то, по его мнению, чрезмерно восхвалял его мастерство исполнителя, он возразил с оттенком досады: “Это вовсе не заслуживает особого удивления, нужно только попадать по надлежащим клавишам и в надлежащее время, и тогда инструмент играет сам”. Об известной истории его дрезденского турнира с Маршаном, с которой к нему впоследствии так часто приставали, он не любил говорить вовсе и старался замалчивать ее всеми зависевшими от него средствами.

Но при всех этих положительных качествах натуры, при всей мягкости, лежавшей в основе его характера, ему не чужды были, как мы имели случаи говорить, вспышки моментального гнева, вспыльчивость, а по словам Ф.Шпитты, даже сварливость. “В натуре Баха, – говорит этот автор, – жила известная сварливость” (Streitfreudigkeit). Проявления последнего свойства мы действительно видели, отмечая склонность музыканта к раздорам, выказанную им неоднократно в его служебных отношениях. Образчиками же вспыльчивости могло бы служить множество отдельных случаев, когда, наговорив собеседнику кучу неприятнейших вещей, маэстро вдруг приходил в себя и тогда не знал, как загладить свое вполне невольное прегрешение. Цитированный выше автор рассказывает, например, как однажды на репетиции органист церкви св. Фомы Гернер, человек почтенный и очень хороший музыкант, сделал какую-то ошибку на органе и как моментально вспыливший Бах в бешенстве сдернул с себя парик, швырнул его провинившемуся музыканту в лицо и вне себя от гнева загремел: “Вам лучше бы сапоги тачать” и проч. Нужно, однако, помнить давно известную истину, что вспыльчивость и даже сварливость весьма легко уживаются в человеке с самой искренней и несомненной добротой. Многочисленные взрослые ученики Баха, конечно, очень нередко терпели от вспыльчивости маэстро, и однако, все без исключения относились к нему с самой безграничной любовью и энтузиазмом, превознося именно доброту его сердца…

“Бах обладал законным чувством собственного достоинства, в чем неоднократно имел случай убеждаться, например, лейпцигский совет, – так говорит Ф. Шпитта, разбирая черты характера композитора, и вслед за тем прибавляет – но, как всякая крупная натура, он был свободен от тщеславия”. Последнее, конечно, так же справедливо, как и первое, и если бы при этом читатель вспомнил эпизод с титулами, о котором в нашем изложении упоминалось, то пусть он вспомнит также и то, при каких исключительных обстоятельствах дело происходило. Нападками и притеснениями противников композитор был доведен в то время до последних пределов ожесточения и, не зная, чем и как можно было отразить эти нападки, невольно хватался за самые крайние средства. Притом же нужно сознаться, что, выбрав именно указанное средство, он был в сущности прав, ибо в споре с такими противниками, какие были у него, титул являлся довольно недурным аргументом, из категории аргументов ad hominem[6].

Наконец, Бах был человек бескорыстный в полном смысле этого слова, и биографии его дают множество тому доказательств. Если же, как мы видели, ему и случалось иногда жаловаться на “слишком здоровый воздух Лейпцига”, уменьшавший доходы композитора от покойников, то, во-первых, – не его вина была, что за все его труды ему платили только сотню талеров да 16 мер ржи в год, а во вторых, – всякую серьезную ответственность за такую жалобу снимает с нашего маэстро ее крайняя, младенчески невинная наивность, – наивность, о которой мы говорили уже выше и указанием на которую заканчиваем настоящую характеристику личности великого человека. Но это качество мы подчеркиваем у Баха не как отрицательное свойство, ибо оно очень сродни благородной чистоте великого сердца и уживается очень легко с умом самым сильным. Великие умы часто наивны, но очень редко бывают наивны умы посредственные…

Существует довольно большое количество рассказов и анекдотов большей или меньшей, а чаще – очень малой степени достоверности, характеризующих личность Себастьяна Баха как музыканта, и особенно как музыканта-исполнителя. Величие его с этой стороны, более доступное пониманию и поражавшее воображение массы, сделало композитора к концу его карьеры личностью совершенно легендарной, и еще при жизни Баха о нем стали складываться всякого рода рассказы мифического характера. Говорили например, как передает Ф. Шпитта, что великий музыкант любил иногда переодеваться бедным школьным учителем и в таком костюме появлялся где-нибудь в захолустном местечке, приходил в церковь и просил церковного органиста уступить ему место за органом. Затем мнимый школьный учитель садился за инструмент и своей дивной игрой приводил присутствующих в неслыханное изумление, а пораженный органист торжественно объявлял, что это либо Себастьян Бах, либо сам дьявол и проч… Конечно, сам композитор всячески открещивался от таких историй и, по словам Ф. Шпитты, “когда ему случалось слышать их, он ничего о них знать не хотел”; тем не менее все подобные рассказы несомненно свидетельствуют о крайней степени популярности, какой пользовалось имя композитора к концу его жизни. Достоверным же элементом этих мифов остается его потрясающая, действительно необычайная техника исполнения, так что приходится признать, что ни до, ни во время Баха во всей Германии не было ни одного исполнителя, который мог бы сравняться с автором “Музыки Страстей”.

Глава IX. Смерть

Бах перед смертью. – Потеря зрения. – Последняя фуга. – Смерть. – Погребение. – Судьба вдовы Баха. – Ученики. – Памятник. – Лейпцигское общество “Bach-Gesellschaft”

К концу жизни, то есть в конце 40-х годов XVIII столетия, силы великого композитора ослабели очень заметно. Обыкновенно столь бодрый и деятельный, перед смертью он стал избегать, всего, что сопряжено было с утомлением, всяких поездок, хотя бы недалеких, предпочитая всему спокойную домашнюю жизнь, насколько, разумеется, спокойная жизнь вообще была возможна в его положении всегерманской знаменитости. Более и более начинали давать себя чувствовать неизбежные старческие немощи, особенно же удручала его все усиливавшаяся слабость зрения. Как известно, глаза его очень пострадали от долгих и напряженных занятий еще в молодости, и затем в течение всей последующей жизни он страдал близорукостью. К началу же 1749 года, то есть года за полтора до смерти, его глазная болезнь резко усилилась. Осмотрев больного, врачи определили безнадежную в те времена катаракту, и композитору предложено было подвергнуться операции. Но операция глаз в середине прошлого столетия, при сравнительно мало развитой технике тогдашних окулистов, представлялась, разумеется, предприятием чрезвычайно рискованным, на которое с трудом мог бы согласиться человек даже очень решительный. Бах, естественно, колебался; к тому же не следует забывать, что в то время пациенту шел уже 65-й год от рождения, когда принимать подобные решения становилось особенно тяжело. Тем не менее бедному композитору почти не оставалось выбора, ибо болезнь быстро усиливалась, зрение ухудшалось, а впереди представлялась перспектива полной слепоты. Не без тяжелой внутренней борьбы Бах наконец решился испытать счастье и подвергнуться рекомендуемой операции. Она не удалась, была повторена, и несчастный музыкант ослеп совершенно.

Теперь приходилось призвать на помощь всю силу своего духа, весь запас нравственной энергии, чтобы как-нибудь примириться с новым ужасным положением, чтобы не впасть в отчаяние. И надо сказать, что престарелый композитор принял и переносил свое несчастие самым достойным образом. Он не проявлял никакого раздражения, столь понятного в подобном положении, не предавался бесполезным жалобам и старался заглушить свое горе, по-прежнему отдаваясь привычной творческой работе. Свет и мир красок перестали существовать для него, и тем полнее желал он углубиться в мир звуков, пока еще эта область оставалась в его распоряжении… Не в силах более писать, он продолжал сочинять, диктуя свои композиции.

Но не одно зрение изменило старому маэстро: постепенно ослабевал и расшатывался окончательно весь его организм. Протянув кое-как первые месяцы 1750 года, летом того же года бедный страдалец был уже очевидно у порога неизбежного конца. Но творческое вдохновение временами все еще посещало его угасающую душу. Так перед самой смертью он сочинял одну весьма оригинальную композицию, довести которую до конца, однако, не успел. Выше мы говорили уже, что этот предсмертный опыт имел форму фуги, излюбленную Бахом и наиболее ему привычную форму. Оригинальность же ее заключалась между прочим в том, что основная тема пьесы слагалась из тонов (si-bemoll, la, do, si), немецкие название которых составляют фамилию самого композитора (b-a-c-h).

Наконец, как рассказывают, дней за десять до смерти больной музыкант неожиданно прозрел. Сначала он сам не решался поверить, что к нему вернулось зрение, окружающие же приняли это поразительное известие со страхом, видя в нем предзнаменование наступающего конца. И в самом деле, в тот же день 18 июля его поразил апоплексический удар, а 28 июля 1750 года певца “Страстей Господних” не стало. Германия потеряла величайшего из тогдашних своих музыкантов…

Торжественная похоронная служба 31 июля 1750 года ознаменовалась громадным стечением народа и привлекла к себе не только всех обитателей Лейпцига, имевших какое бы то ни было отношение к музыке, но и массу приезжих почитателей великого музыканта, желавших поклониться и отдать последний долг усопшему гению. Не все присутствовавшие, – а может быть, только лишь немногие, – понимали и оценивали весь объем и всю тяжесть утраты, понесенной культурным миром, однако все более или менее знали, кто и что был великий покойник, вызвавший такое небывалое стечение народа. Всякий обыватель Лейпцига, всякий подросток даже знал или хотя бы видел знаменитого старика-кантора, 27 лет прослужившего в церкви св. Фомы, и всякий мог рассказать о нем что-нибудь – каждый по мере своего понимания…

Внимание лейпцигских горожан к усопшему композитору выразилось и в том, что покойного похоронили вблизи церкви, той самой церкви, где он так долго служил на пользу и великое духовное утешение прихожан храма. На могиле его положен был надгробный камень для того, чтобы и позднейшее потомство знало и находило место последнего упокоения гениального автора “Музыки Страстей Господних”.

Однако читатель должен знать, что, несмотря на такую добрую и почтенную заботливость лейпцигских горожан, потомство все-таки не найдет могилы великого музыканта и место его последнего упокоения останется навсегда неизвестным, именно вот по каким причинам. В начале текущего столетия через то место, которое прежде состояло под кладбищем церкви св. Фомы, понадобилось провести улицу, и по этому случаю всякие памятники и намогильные камни были убраны… Таким образом случилось, что там, где покоились останки бедного Баха, теперь пролегает улица, впрочем, как говорят, весьма благоустроенная…

Когда церемония отдания последнего долга бренным останкам великого человека была окончена, наступило время подумать об обеспечении его семейства. Семья же усопшего композитора была, как известно, очень велика. Правда, мужчины и старшие ее члены могли сами заботиться о своем существовании, но еще оставалась престарелая вдова композитора, Анна Магдалена Бах, с тремя незамужними дочерьми на руках. Обеспечить ее, конечно, следовало, и зависело это доброе и необходимое дело от лейпцигского городского совета. Говорят, что бедная женщина сначала все ждала и надеялась… Потом, видя, что совет сам ничего не предпринимает, она подала ему смиренную просьбу, в которой объясняла, что не в состоянии, из-за своего преклонного возраста, зарабатывать средства на пропитание себя и своей семьи. Далее, принимая во внимание, что покойный супруг ее Иоганн Себастьян Бах беспорочно прослужил в должности кантора церкви св. Фомы в Лейпциге двадцать семь лет, она ходатайствовала перед высокопочтенным советом о назначении ей пенсии в размере, какой угодно будет усмотреть, и проч. Говорят также, что, подав такое прошение, бедная женщина надеялась на скорое и благоприятное решение своей участи… И нам чрезвычайно грустно сообщить читателю, что на такую вопиющую просьбу лейпцигский городской совет имел жестокость ответить отказом. Этот отказ объясняют тем, что городской совет в то время будто бы еще не успел забыть старых счетов с непокорным ему в свое время кантором церкви св. Фомы…

Затем целых три года вдова Себастьяна Баха бедствовала, перебиваясь скудными вспомоществованиями посторонних людей, пока наконец лейпцигский совет не решил назначить ей какое-то ничтожное пособие, которое, впрочем, облегчило ее судьбу очень ненадолго, и, по словам биографов великого композитора, в 1760 году его несчастная вдова умерла все-таки в бедности…

Нам остается досказать немного. Деятельность Баха оставила по себе яркий след не только в виде написанных им великих музыкальных образцов. Во все периоды своей жизни он посвящал много времени и труда еще преподавательской деятельности и постепенно создал целую школу учеников-последователей, сохранявших и распространявших в Германии музыкальные традиции своего гениального учителя. Из числа этих учеников многие в свою очередь успели потом прославиться как замечательные исполнители и более или менее известные композиторы. Некоторые биографы Баха приводят целые списки таких выдающихся и прославленных учеников его; мы же назовем здесь лишь два-три наиболее известных имени, каковыми являются, например, Доль, преемник Баха в должности кантора лейпцигской церкви св. Фомы, затем веймарский органист Фоглер, берлинский капельмейстер Агрикола Эйнике, довольно известный композитор и многие другие.

Но, говоря об учениках и последователях Баха, никак нельзя умолчать о некоторых из сыновей композитора, которые, бывши также его учениками, естественно стали затем во главе его последователей, занимая между ними первые места и по силе унаследованного таланта. Уже в начале нашего очерка мы говорили, что все поколение Бахов являет собой замечательный пример наследственной талантливости, причем не только все предки нашего композитора были музыканты, но этот же талант передался и его потомству. Семья композитора была, как известно, очень велика, ибо от первого брака он имел семь человек детей, а от второго – тринадцать. Все эти дети, как сказано, унаследовали – хотя и в разной степени – музыкальные способности отца и знали музыку более или менее. По преимуществу же талант гениального отца перешел к его сыновьям Фридеману и Филиппу Эмануилу. Оба эти сына отличались вполне выдающимся музыкальным дарованием, особенно последний из них, Филипп Эмануил, впоследствии успевший составить себе очень солидную репутацию талантливого и оригинального композитора. Конечно, немаловажную роль в музыкальной карьере этих сыновей Баха играла отличная подготовка, полученная ими под руководством великого отца…

Мы уже говорили выше, что, несмотря на чрезвычайную популярность, какой пользовался автор “Музыки Страстей” к концу своей жизни, его великие музыкальные идеи, его гениальные творения не были оценены по достоинству не только при жизни, но и долгое время после его смерти. Более полустолетия понадобилось музыкальному миру, чтобы прийти к той правильной оценке, какой эти творения заслуживали, и признание Баха в настоящем смысле этого слова должно быть отнесено таким образом лишь к началу текущего XIX века. Только в настоящем столетии прежнее печально-странное равнодушие к сочинениям великого композитора исчезло и заменилось всеобщим и страстным увлечением. Их стали изучать, разыскивать и распространять, не щадя никаких трудов; музыканты всех стран и национальностей начали восторгаться ими, проникаясь идеями Баха все более и более; о них принялись говорить и писать едва ли не на всех европейских языках. Таким образом известность великого человека как бы вновь воскресла в нашем столетии, имя его прогремело заслуженной славой, и бессмертная музыка наконец получила подобающую оценку.

К началу 40-х годов текущего столетия среди германского общества созрела мысль о необходимости увековечить имя гениального музыканта подобающим памятником, и в 1843 году эта идея была приведена в исполнение: задуманный памятник был открыт в Лейпциге, то есть в том городе, службе которому великий композитор посвятил всего больше времени и сил. Замечательно, что в Германии еще и в это время существовало потомство Баха, и на торжестве открытия памятника присутствовал родной внук Себастьяна Баха – Вильгельм Фридрих Эрнст Бах, с сыном которого Вильгельмом, умершим в 1876 году, замечательное поколение наконец прекратило свое существование. Нужно прибавить, что и внук, и правнук, о которых мы упоминаем, были также музыканты.

Но не один памятник явился наглядным следствием проснувшегося общественного внимания к богатому творческому наследству, которое оставил миру великий художник. Раз пробудившись, увлечение это продолжало жить в среде германских музыкальных кругов, и через несколько лет после открытия памятника в Лейпциге, в том же городе образовалось особое музыкальное общество, основанное со специальной целью отыскивать, изучать, печатать и распространять произведения великого мастера. Эта ассоциация, открытая в 1850 году и соответственно своим целям усвоившая название “Баховского общества” или “Общества Баха” (Bach-Gesellschaft), проявила немало энергии и в настоящее время успела уже собрать и издать большую часть сочинений Баха, то есть все, что поныне дошло до нас из творений великого артиста. Деятельность общества продолжается…

Источники

1. “Iohann Sebastian Bach”, von Philipp Spitta. Leipzig. Bd. l, 1873. Bd. 2, 1880.

2. F. Brendel, “Geshichte der Musik in Italien, Deutschland und Frankreich”. Leipzig. 1878.

3. Batka, “I. S. Bach” (Philipp Reclam's Universal-Bibliothek. №3070).

4. “Руководство к изучению истории музыки”. Аррей фон Доммер. Пер. с нем. А. Желябужском, под ред. З. Дурова. Москва. 1884.

5. “История развития камерной музыки и ее значение для музыканта”. Л. Ноль. Пер. с нем. М. Иванова. Москва. 1882.

6. “Очерк всеобщей истории музыки” Л. Саккетти. Изд. 2-е В. Бесселя. СПб. и Москва. 1891.

7. “Обозрение всеобщей истории музыки”. Соч. Шлюттера. Пер. с нем. Бесселя. СПб. 1866.

8. “Музыка и ее представители” А. Рубинштейна. СПб. 1891, и др.

Примечания

1

Клавесин – одна из более примитивных разновидностей клавикорда. Отличался от этого последнего меньшим совершенством механизма. На клавикорде можно было извлекать, по желанию, и сильные, и слабые звуки; на клавесине же звуки были лишь одной степени силы. Клавикорд допускал и связную, и отрывистую игру, тогда как клавесин звучал лишь отрывисто. Указанные преимущества клавикорда допускали, таким образом, более совершенное исполнение музыки. Однако, по мнению специалистов, в оркестровом исполнении, так же как при хоровой музыке, клавесин имел и свои преимущества, лучше выделяясь благодаря своему резкому звуку. Особенности обоих этих инструментов были потом соединены вместе при изобретении, в первой половине XVIII столетия, инструмента, названного pianoforte, или фортепиано. (См. Л. Саккетти. “Всеобщая история музыки”, 1891 г.)

2

“Ecclesia” значит, собственно, только “собрание”, под которое можно, конечно, подвести и религиозное собрание – церковь. Впоследствии право женщин на участие в церковном хоре было признано и утвердилось в Германии повсеместно, но в описываемое время Баху все-таки пришлось считаться и с этим обвинением

3

Аппликатурой называется система наиболее правильного и целесообразного расположения и чередования пальцев при игре на клавиатурных инструментах

4

Иисус взял (нем.)

5

“Свят”, “Верую”, “Распятый” – части мессы

6

аргументов, предназначенных повлиять на чьи-то чувства, впечатления, но не имеющих объективного значения