Школа для девочек

– Как кого?..

– Как стукача, – почти механически повторила Ирина.

– Ну зачем же так шутить. Впрочем, чтобы утверждать такие вещи, нужны факты, доказательства. Что значит «стучал»?

– Это значит информировал ГБ обо всём, что происходит в кругу моих друзей. Осведомлял.

– Стало быть, он не стукач, а осведомитель. Это во-первых. А во-вторых… КГБ больше нет, – со знанием дела добавил он. – Есть Федеральная служба безопасности, то есть ФСБ… ГРУ, ФАПСИ и так далее… Ну а потом, – продолжил он после паузы, – вы видели, как он это делал?..

– Если бы это можно было видеть, всё было бы слишком просто.

– Ну, тогда всё это субъективно, – вздохнул он. – Я понимаю, что может быть личная неприязнь… Могут быть различные убеждения. Но мы, вообще-то, стремимся к плюрализму. Нам надо научиться понимать людей.

* * *

Вечером, дома, ей вдруг до мельчайших подробностей вспомнилось всё, что тогда произошло с ними. Раньше в такой ситуации собеседник понял бы её с полуслова. И, возможно, поблагодарил бы за предупреждение.

Она бросила сумку на диван, подобрала одну из детских книжек, разбросанных по полу. Что сейчас? Саша уехал в США, Юля в Германию и Юра в Израиль. Лариса занимается воспитанием детей. И только Андрей преподаёт на философском факультете в МГУ. Когда-то они собирались издавать журнал, но успели подготовить материалы только для первого номера. О том, что такое лишение свободы, они имели скорее теоретическое представление. А убеждения… Убеждения их, по сегодняшним критериям, ничего оригинального не представляли.

В записной книжке она нашла номер телефона Олега – его новый номер, который не могла запомнить. Охотин был хорошо осведомлён: Олег действительно готовил учебные пособия для одного из негосударственных вузов, и это была его самая большая удача за последние несколько лет. После развода они виделись четыре раза на дне рождения их сына. Звонок к Олегу мог быть оправдан только какими-нибудь серьёзными обстоятельствами. Подумав, она сняла трубку.

Какая жуткая ирония судьбы, думала она, набирая номер. Несколько лет они приспосабливались к новой жизни и искали в ней своё место. Ещё несколько лет решали квартирный вопрос. Было время, когда едва сводили концы с концами. Расстались они именно тогда, когда, казалось, только можно было начинать жить.

– Привет.

От неожиданности Олег произнёс какое-то восклицание, затем убавил звук телевизора.

– Как дела? – спросил он.

Его голос уже давно не вызывал у неё никаких эмоций, ни положительных, ни отрицательных.

– В порядке, – небрежно ответила она. – Скажи, ты помнишь Охотина?

– Ну ещё бы. А что?

– Теперь он работает у нас. С сегодняшнего дня.

– Поздравляю. Хорошая компания. И что ты собираешься делать?

– Пока не знаю. Он сказал, что и с тобой хотел бы увидеться.

– Вот те на. Этого ещё не хватало. Пусть только попробует. Я с ним увижусь… Спасибо.

– Как ты думаешь, к чему бы всё это?

– Ох… Знаешь, устал я от всего этого. Так хорошо жить без оглядки на стукачей. Не хочется возвращаться в прошлое. Уж слишком это тяжело. Может, всё обойдется?

– Не знаю.

– Я тоже не знаю. Вот сейчас смотрю новости. Да, кстати. Звонил Митя. Приехал из Питера с какой-то научно-технической тусовки. Сейчас его можно найти только где-нибудь в виртуальном мире. Но я его вытащу и расскажу о такой новости. Я его верну в реальность.

– Ну-ну, попробуй.

– А ещё, пожалуй, позвоню Юле в Мюнхен. Если найду её телефон… Помнишь, когда-то она собиралась изучать философию по Расселу… Представляешь? По Расселу! Кстати, как Алёша?

– Алёша у бабушки с дедушкой.

– Я купил ему одну компьютерную игрушку.

– Было бы лучше, если бы ты с ним поговорил.

– Я приеду к нему на день рождения.

* * *

Голос Олега вызвал из памяти другие образы, которые, как ей казалось, ушли далеко в прошлое. Ей вспомнились сырость и холод подъезда, в который она входила поздно вечером; полусумрак парадного, куда она вступала, при этом машинально, словно небрежно, оглядывая двор, чтобы убедиться, что сзади никого нет; она опускала руку на тяжелые перила и поднималась по ступеням «сталинского» дома на второй этаж. Там, на лестничной клетке, она останавливалась перед высокой дверью и ждала, пока та откроется после короткого звонка. В проёме появлялась худощавая, маленькая, неприметной внешности, словно школьница, отстающая по всем предметам, девушка, – Лариса. Сделав жест, приглашающий войти, она отступала назад, в перспективу коридора, в котором возвышались книжные полки, коробки, никогда не разбиравшиеся, словно хозяева всегда готовились к переезду. Ирина входила, осторожно переступая через чью-то обувь и чьи-то вещи, и опускала сумку на старинный журнальный столик.

Сейчас, открыв записную книжку, Ирина легко нашла тот номер. Последний раз они с Ларисой разговаривали год назад.

Ждать пришлось недолго. Лариса быстро сняла трубку, и Ирина услышала знакомый голос, который, как ей казалось, никогда не меняется.

– Знаешь, – сказала Лариса, выслушав её, – я всегда чувствовала, что Охотин когда-нибудь появится. Такие люди никуда не исчезают. Но никак не думала, что он влезет прямо в вашу редакцию. Пожалуй, надо позвонить Антону и рассказать ему об этом. Интересно, как он к этому отнесётся?

– Антон? Тот, апологет евразийства?

– Да, только тогда, на Гумилёве, всё его евразийство как началось, так и закончилось. Сейчас он апологет квартирного бизнеса. У него можно всё узнать по поводу размена, обмена и так далее.

– Кажется, мне больше незачем.

– А кстати, помнишь, когда-то мы с тобой говорили, что если бы встретили этого Охотина, то с удовольствием дали бы ему по физиономии. Помнишь? Не знаю, как ребята, но мы с тобой хотели разобраться с ним самым мужским способом.

– Помню. Это было бы вполне по-философски.

– Да. Особенно если философы – женщины. Что касается меня, то моя философия давно находится между стиральной машиной и газовой плитой. С тремя детьми может быть только одна философия. А вообще, всё получилось не совсем так, как представлялось. Знаешь, мне кажется, что когда-то, в самый разгар моего интереса к тайнам мироздания, где-то между философией жизни и философией всеединства вдруг произошёл взрыв. И меня накрыло взрывной волной. А когда я выбралась, оказалось, всё в мире изменилось. И вот с тех пор у меня, наверное, последствия контузии… – Лариса засмеялась. – И я с тех пор боюсь всех этих философских построений и систем, мне кажется, что они взрывоопасны… Хотя они тут ни при чём. Наверное, хорошо, что рухнул тот мир, который был до взрыва, но взрывная волна… А что касается Охотина, – она секунду помолчала, – знаешь, за прошедшие годы я стала помягче. Честно говоря, не знаю, что теперь с ним делать.

* * *

На следующий день было много работы. Верстался номер, за это время несколько раз зависал компьютер, в последний момент были обнаружены опечатки, и, в конце концов, около девяти вечера удалось всё закончить. Ещё раз всё пролистав, Ирина и Максим пошли пить кофе.

Они спустились в бар, где всегда вечером было много народу. Заняли столик в глубине зала, где обычно обсуждали текущую работу.

– А что, этот Охотин, новый сотрудник, действительно твой старый знакомый? – спросил Максим.

– Да, – грустно ответила она.

Она рассказала о том, что когда-то был кружок – нечто вроде самодеятельного философского клуба, где велись самые скучные по нынешним временам разговоры о смысле жизни, об истине, о книгах и так далее. Не все, конечно, собирались всерьёз становиться философами, просто гуманитарной молодежи того времени такое времяпрепровождение представлялось вполне достойным. И, конечно, не обходилось без книг «тамиздата» и «самиздата». Приходил туда и Охотин, приходил и слушал, а потом сообщил в ГБ. Вероятно, он обо всём сообщал с самого начала, но никто этого не замечал, так как среди членов кружка не было профессиональных конспираторов. Конспираторами становились потом, после первого столкновения с гэбэшниками, но это отдельная история…

Максим выслушал рассеянно, потом сокрушённо покивал головой.

– Ты думаешь, он появился неслучайно?

Она не знала, что ответить. Ей не хотелось так думать.

Они второпях обсудили планы следующей недели, и Максим, схватив портфель, побежал к выходу, а Ирина, вспомнив, что Алёша сегодня у бабушки с дедушкой, решила остаться ещё на полчаса.

В этот момент к её столику подошёл Сергей Охотин.

– Будешь коктейль? – спросил он.

Может быть, надо отказаться, подумала она. Хорошо ли пить коктейль вместе со стукачом, ну, то есть с осведомителем? Раньше такой вопрос даже не возник бы. Но сейчас… Впрочем, рядом нет тех, кто осудил бы её за это.

– Буду, – с улыбкой ответила она.

Ну вот, сказала она себе, теперь ты сидишь напротив него, за одним столиком. Ты рядом с Сергеем Охотиным, всем когда-то доставившим столько неприятностей. Можно было бы его спросить, зачем он тогда это сделал и что испытывал, ведь он ответствен, в конце концов, за те события. Как ни странно, но у неё не было желания ни сказать ему что-то резкое, ни спросить его, ни тем более «дать по физиономии».

– Хорошо здесь, – сказал он, пододвигая к ней бокал. – Ты, я надеюсь, довольна своей жизнью?

Ну вот, подумала она, прямо-таки философский вопрос, ну совсем как «быть или не быть?».

– Вполне, – ответила она. – О чём ты хотел поговорить?

– Вообще-то, – сказал он задумчиво, – мне жаль, что всё тогда так печально закончилось.

– Что печально закончилось? – Она сделала глоток через соломинку.

– Ты понимаешь, о чём я говорю. Жизнь меняется, уходит, надо ценить то, что имеем. Наступает пора кончать с глупостями. Надеюсь, ты и Олег именно так решили однажды? Чего ты усмехаешься?..

– С чем кончать?..

– Ну, со всякой философией и так далее… С книгами… С поиском смысла и света в конце тоннеля… Всё решается просто, я думаю, мы все это однажды поняли. И я тоже не хочу вспоминать. Ведь чем всё могло закончиться, просто ужас. И кто нёс за это ответственность? Олег? Или Антон? Почему никому тогда в голову не пришло, что нужно отвечать… Чего ты усмехаешься?

– Но ведь ты знаешь, что кто-то донёс на нас. – Она сделала ещё глоток.

– Разве?.. – Он потянулся к пачке сигарет. Закурил, выпустил дым и тихо произнес: – Я никогда об этом не думал. Мне и в голову не приходило. И кто же это мог быть?

– А ты не догадываешься?..

Он смотрел на неё ясными, ничего не выражающими глазами. В них застыло такое недоумение, что нельзя было не поверить ему.

– Я не знаю, – ответил он. – Я действительно ничего об этом не знаю и никогда не думал. Мне… Никто не рассказал об этом.

И глубоко вздохнул.

– Впрочем, – добавил он через минуту, – сейчас это уже неважно. Сейчас стоит подумать о том, что же из этого получилось. Зачем это всё происходило, если сейчас это никому не нужно, даже нам самим. Просто было несколько безответственно… Вот и всё.

Потом он говорил про свою учёбу, про работу в США, о своей неудаче в семейной жизни. Он больше ни слова не сказал о том, что произошло более пятнадцати лет назад. Его голос был так задушевен, что оставалось сомневаться и сомневаться в том, что он и есть тот самый стукач. То есть осведомитель, конечно, подумала она. Он заказал ещё два коктейля, а потом неожиданно сказал:

– Вообще-то я знаю один секрет. Один очень важный секрет, как можно жить при любых обстоятельствах. Хочешь, расскажу? Только не улыбайся.

– Расскажи. – Она почувствовала, как у неё слегка закружилась голова.

– Как ты думаешь, можно ли поменять местами добро и зло? Добро и зло можно отличить только на каком-нибудь фоне. А если поменять фон? Кто разберётся? Одному будет казаться, что добро – вот это, а другому – что вот то. И так все мы будем реализовывать свою идею добра, и не поймём друг друга, и будем считать друг друга врагами. При этом каждый делая своё добро. А результаты… Они сначала всё равно неочевидны. Чтобы их оценить, должно пройти время. Это смогут сделать уже другие люди, если им это будет интересно. А мы так и останемся со своими понятиями добра, да ещё с неприязнью друг к другу. Вот так мы и живём, вот так и существует весь наш мир. А неприязнь – разве это из области добра? Тогда, в те годы, было легче, потому что был слишком очевиден этот фон. Этот чёрный цвет, на фоне которого даже серое кажется белым. И как хорошо считать себя обладателем истины! А попробуй разобраться сейчас…

– Похоже, ты становишься философом. Как Сократ, только без Платона. – Она сделала ещё глоток, словно желая опьянеть, чтобы разговор стал лёгким и весёлым.

– Никто из нас никогда не философствовал. Просто всем хочется так думать… А вообще, – сказал он несколько тише, – я думаю, что всё повторится, вот увидишь. Потому что власть имущие всегда понимают: лучше, когда люди заняты поисками хлеба, а не поиском истины. А потому лучше дать им столько хлеба, чтобы им было не до истины. И они придумают способ, как это сделать. Неважно, в какую форму это будет облечено, но это будет то же самое. Легенда о Великом Инквизиторе, помнишь?..

Она чувствовала, что на неё не действует алкоголь. Ей хотелось прекратить этот разговор, спросить: «Зачем ты это сделал тогда?», а потом – наоборот, она не желала знать ответ. Почему-то вдруг ей захотелось неизвестности. Разговор остался незаконченным, и эта незавершённость придала ему значительности.

Вернувшись домой, она позвонила родителям и узнала, что Алёша весь вечер прождал её звонка, а не дождавшись, заснул.

* * *

Позже, однако, раздался междугородний телефонный звонок. Звонила Юля из Мюнхена.

– А я понимаю, для чего он снова появился, – неторопливо рассуждала она. – Нет, вовсе не для того, чтобы куда-то сообщить, кому-то что-то причинить… Скажи, ты давно читала какую-либо хорошую книгу? Нет, не детектив, не дамский роман, не эту гадость, которой сейчас в России завалены лотки, а что-то хорошее, ну, например, Данте, Толстого…

Её голос тоже не изменился. Слушая, Ирина представила её такой, какой она была пятнадцать с лишним лет назад: в чёрных вельветовых джинсах, вязаном полосатом свитере, с ровной короткой стрижкой каштановых волос.

– А помнишь очередь на Таганку? Мы как-то забыли, что существует искусство. А философия… Но мне вообще-то было интересно другое. Какая-то другая, не стандартная, не кондовая, не советская жизнь. Полёт мысли и свобода, раздвижение границ… Короче говоря, поверх барьеров… Что есть в жизни высокие цели… А сейчас все силы брошены на решение материальных проблем…

– Какая Таганка, какой Толстой?.. – прервала её Ирина. – Ты фантазируешь. Ты грезишь тем, чего нет.

– Я ничем не грежу, – спокойно возразила Юля. – Честно говоря, я уже отвыкла от России. Здесь, в Германии, у меня всё сложилось неплохо. Ну разве что иногда вспоминается Измайловский парк и наш старый трёхэтажный дом, который строили пленные немцы после войны. Интересно, его уже сломали или он всё ещё стоит? Ну, а так… Мне уже всё равно.

Положив трубку, Ирина подумала: наверное, если б не Охотин, Юля не позвонила бы.

Однако это был не последний разговор в тот вечер. Около полуночи, когда она решила, что пора отдохнуть от мыслей об Охотине, вновь раздался телефонный звонок. Сняв трубку, она услышала голос Мити. Когда-то он был задумчивым молодым человеком – в очках, всегда потёртом пиджаке и мятых брюках. Он всё время что-нибудь читал, – окружающая действительность его мало интересовала. Он был рассеян и совершенно непрактичен.

Он действительно приехал с какой-то конференции по новым информационным технологиям. Его голос звучал откуда-то издалека, из прошлого, и только интонации напомнили ей о том, что он принадлежит Мите. Он говорил устало.

– Наверное, это наша самая крупная ошибка, – говорил он. – Мы решили, что можно просто жить. Жить просто так, спокойно и благополучно. А это иллюзия. В России не живут, в ней нельзя жить просто так. Здесь надо служить чему-либо, какой-либо идее, надо исполнять миссию, добрую или злую… Какую – уж кому как повезёт. Здесь надо принимать участие в какой-то нескончаемой войне… А если точнее, – он усмехнулся, – бесконечном мордобое… А мы сейчас смешались с толпой и уже не знаем, где они, те ценности, за которые идут на эшафот…

«Ну вот, какой-то эшафот… Что он выдумывает?» – подумала Ирина.

– А впрочем, – продолжал он рассуждать, словно угадывая её мысли, – может быть, и нет никакой миссии, а всё это выдумки, чтобы оправдать этот бесконечный мордобой…

– Может быть, – усмехнулась Ирина.

– Единственное, что меня радует, что не надо думать, куда спрятать бумаги и книги, не надо обдумывать каждое слово, прежде чем сказать его по телефону, не надо оглядываться, когда идёшь к метро… Всё это роскошь, но к хорошему, как известно, привыкаешь быстро…

– Ну и как, привык?

Он словно встряхнулся.

– Привык. Мне не хочется рассуждать об этом. У меня другие заботы. Честно говоря, меня это больше не интересует… Сейчас всё это так далеко от меня, что мне с трудом верится, что когда-то всё это было… На другой планете… И было не со мной… Сейчас я живу в другом мире.

– В виртуальном?

– Нет, в реальном, – сухо отвечает он. – А раньше жил в ирреальном, или идеальном, не знаю каком ещё… Я с ним распрощался. Я нашёл то, что мне нужно.

Когда-то Митя считал себя экзистенциалистом. Однажды он был покорён Хайдеггером и с тех пор искал «прорыв к Бытию», в котором обретается свобода.

* * *

Когда во время обеденного перерыва они вышли в холл, Охотин неожиданно спросил:

– И хочется тебе делать эту чёрную работу? Сколько времени ты на это тратишь, а кто оказывается в выгоде? Кто тебе сказал, что всё исчерпывается только этим? Ведь это смешно!

Они остановились у окна.

– Сейчас, может быть, ещё ничего, но через несколько лет, когда подрастет твой сын, когда ему нужно будет давать образование… Я не думаю, что Олег поможет тебе в этом, – продолжил он.

Тут он попал, пожалуй, в самое больное и слабое место её нынешней жизни, которая была уже совсем не та, что прежде. Ирина знала, что ещё год можно не думать об образовании сына. Менее всего ей хотелось отдавать его в районную школу, из которой последние годы выходило всё больше пьяниц и наркоманов. Это предстояло решать, и Олег ей в этом деле действительно был не помощник.

– Ну а потом, работать на идею… – продолжал Охотин. – Это устарело… Хватит думать о том, что можно как-то изменить этот мир. Результаты всё равно достаются другим.

– По-моему, здесь неплохо, – весело ответила Ирина. – Мы столько сил и времени потратили на этот журнал…

– Я понимаю. У вас много хороших идей… Этот Максим, он хорошо соображает.

– Что ты имеешь в виду?

– Некоторые идеи выходят за рамки тематики вашего журнала. Вы придумываете какие-то странные вещи. Вот, смотри, – он открыл папку, которую держал в руках. – Заказ на социологический опрос. Недешёвая штука, а какие вопросы! Это не социологическое, а прямо-таки психологическое исследование. Зачем вам это нужно?

– Это интересно.

– Это Максим придумал?

– Какая тебе разница? Есть официальные цифры, статистика, которая давно вызывает сомнения. Она устарела, её надо проверять. Вот и всё.

– Интересно… Зачем проверять официальные данные?..

– Чтобы знать, как обстоят дела на самом деле.

– Что, снова искать истину?.. В который раз?..

– А почему тебя это так волнует?..

– Извини. – Он захлопнул папку. – Это я так. Любопытство. Я ещё не совсем освоился на этой работе, мне хочется разобраться.

Она отвернулась к окну. Что ж, может быть, просто из любопытства. Вероятнее всего. И она снова задумалась о том, что же произошло после распада их кружка. Тогда такой разговор её насторожил бы куда более, чем сейчас. Охотин улыбнулся, и её подозрения развеялись.

«Да, конечно, он не освоился… Это просто любопытство… – подумала она. – Это не повод, чтобы сразу подозревать в чём-либо…»

* * *

Поздно вечером позвонил Олег.

– А я тут, знаешь, совсем не сидел без дела, – сказал он многозначительно. – Я нашёл человека, который знал Охотина последние пять лет.

– Зачем тебе это нужно?

– Как зачем? Ты что? Сидеть рядом с этим негодяем и не пытаться узнать, какой он сейчас?

– Сейчас-то это зачем? Да и тебе зачем? Тебя всё равно никак это не коснется.

– Ну ты даёшь, – вздохнул он. – Я ж для тебя старался. Ты что? Что с тобой?..

– Ничего. Если хочешь, можешь заниматься такими глупостями. А мне надо работать.

– Ну хорошо, хорошо. Но, может быть, ты выслушаешь?

– Да.

– Так вот, где бы он ни появлялся, везде происходили странные вещи. Неожиданно кто-то лишался работы, в штате появлялись новые люди. Либо вдруг заглядывала налоговая инспекция, несмотря на то что она уже была здесь две недели назад. Это что, его новая тактика? Что скажешь?

– Я не понимаю, зачем ты передаёшь мне совершенно непроверенные сведения от каких-то неизвестных людей. Мало ли кто что может сказать…

– Между прочим, те, кто мне это рассказал, мои старые друзья, и я им доверяю.

– Ну и что. Я знаю всех твоих старых друзей. Сколько ещё можно жить событиями столетней давности? Сейчас другое время. Это всё философский бред.

– Вот те на. Ты что, заболела?

– Возможно.

– А что ты так поздно? Я звонил с восьми вечера.

– Так получилось. Тебе-то теперь что за дело?

– Мне – никакого. Но Охотин всё-таки…

– Сто лет прошло. У всех своя жизнь.

– Верно. Своя.

– Пока.

– Пока.

* * *

А ещё через пару дней к ней подошёл Максим и сообщил, что у него разговор. Очень важный.

– Мои друзья с третьего этажа интересуются, кто такой этот Охотин… Они просили меня спросить тебя, кто же он всё-таки такой? Ну, ты с ним общаешься, и так далее…

Я с ним не общаюсь, хотелось сказать ей, это совсем не такое общение… Мы с ним только побеседовали в баре несколько раз…

– У них что-то случилось? – спросила она.

– Пока нет… Но он стал проявлять к ним подозрительный интерес… Я вспомнил, ты сначала как-то недоверчиво отнеслась к нему и даже сказала, что он…

– Стукач. Да, но, понимаешь, всё сложно… Прошло пятнадцать лет, сейчас всё по-другому… Проще простого заклеймить человека… У меня нет доказательств. Может быть, к нынешнему времени это не имеет никакого отношения.

– Ты думаешь?..

Удивительно было слышать такие слова от Максима, обычно рассеянного. Он был озабочен.

– Что произошло? Расскажи.

– Пока не могу. Просто я считал, что если что-то не так, ты об этом скажешь. Я их заверил, что если ты с ним сидишь в баре, значит, всё в порядке, это всё равно что рекомендация…

– Какая рекомендация? Я не даю никакой рекомендации.

– Но ты с ним общаешься…

– Это совершенно ничего не означает. Это личное дело.

– Но если он стукач, какие могут быть личные дела?..

* * *

Это был первый случай, когда они решили встретиться не на работе. В парке, где в этот день было много народу, в открытом кафе, недалеко от прудов. Это место ей тоже было знакомо: когда-то они с Ларисой и Митей обсуждали здесь «Истоки и смысл русского коммунизма», что-то ещё…

Она смотрела, как люди заказывали вино и мороженое, слушала музыку и никак не могла освободиться от чувства раздражения и досады на собственные бесплодные размышления. «И почему – думала она, – он свалился на мою голову, почему через пятнадцать лет снова нужно думать о том, можно доверять этому человеку или нет?» Теперь ей казалось, что все эти годы оказались бессмысленными, оказались ненужными книги и знания, поскольку они ничего не изменили в жизни. Жизнь, казавшаяся долгим путём, вдруг сократилась до ничтожных размеров, в которых ничего серьёзного и важного не могло уместиться. Наверное, мы ходим по кругу, думала она, если вот так, как много лет назад, она беседует с Охотиным, который не может предложить ей ничего другого, как только вспомнить легенду о Великом Инквизиторе. Наверное, мы живём в перевёрнутом мире, подумала она, если такие люди так спокойно, благополучно и неуязвимо чувствуют себя в нём…

В момент её размышлений о перевёрнутом мире у входа в аллею появился Сергей Охотин. Она узнала его издалека. Он направился к тому столику, за которым они договорились увидеться, огляделся. Он не видел её, но наверняка был уверен, что она здесь.

«А может быть, он не виноват?» – вновь задала она себе вопрос с надеждой, что кто-то другой скажет ей, подтвердит, что он не стукач и не осведомитель, что он ни в чём не виноват, что вообще никто ни в чём не виноват, что всё, возможно, хорошо, и не надо ни о чём беспокоиться.

Она смотрела на силуэт. И вдруг ей открылась одна примитивная, как исторический материализм, истина. Это была интуиция, обострившаяся с тех пор, когда они поняли, что Сергей Охотин всех предал. Ирина никогда не избавится от ощущения, от бесспорной уверенности, что это он. Чувство, похожее на неприязнь, но только похожее, а на самом деле какое-то другое, живёт в ней независимо от неё. От этого чувства избавиться невозможно, и логика перед ним бессильна. Ей стало понятно это за несколько мгновений, пока он приближался, и всё рухнуло. Рухнула очередная иллюзия, которая вырастала на её глазах все эти дни; иллюзия, которую она возводила собственными руками. Она смотрела, как он приближается, и ей становилось ясно, что всё, что он ни делает, напрасно. Она поняла, что напрасно пыталась обмануть себя. Напрасно и он пытался обмануть её, хотя сделать это было нетрудно.